Лекция 2. Фракционная борьба в старой Коммунистической партии
Идеологическое превосходство Компартии; успехи в профсоюзах; авантюра с Партией Фермеров и Рабочих; коммунистическая пресса; Рабочая защита; фракционная борьба; социальный состав; консолидация руководства; роль Коммунистического Интернационала; корни троцкистского движения.
На прошлой неделе я предложил вашему вниманию обзор ранних дней американского коммунизма. Хотя я многое опустил, затрагивая лишь самые заметные вершины, мы не смогли закончить тему 1922 года, Четвертого Конгресса Коммунистического Интернационала, легализации подпольного коммунистического движения и начала открытой деятельности. Я говорил о негативных сторонах молодого движения и о детских болезнях, от которых оно страдало, как почти всегда страдают молодые движения, особенно от заразной детской болезни ультралевизны.
Однако же негативные стороны, частое отсутствие реализма в работе, безусловно, перевешивались положительной стороной: в Америке впервые была создана революционная политическая партия, основанная на учении большевизма. Это была великая заслуга пионеров коммунизма. Группа людей организовала новую политическую партию. Они восприняли некоторые базовые принципы коммунизма. Они приучали себя к дисциплине, которая является одной из предпосылок для создания серьезной политической партии рабочих. Такого в Соединенных Штатах еще не было. Они создали инструмент профессионального руководства, что также является одним из самых основных требований к серьезной революционной партии.
Начинающееся коммунистическое движение очень ярко продемонстрировало свою преобладающую роль перед всем остальным. Это с поразительной силой проявилось в борьбе за преобладание между ПРМ (Промышленные Рабочие Мира) и молодой Коммунистической партией. В предвоенные дни ПРМ было довольно крупным движением рабочих- активистов. Оно, безусловно, вошло в военный период как организация, имеющая в своих рядах самый большой отряд боевого пролетариата. А вот ядро Коммунистической партии вышло из Социалистической партии. Многие были мелкобуржуазного происхождения, высокой оказалась доля молодых людей, не имеющих какого-либо опыта классовой борьбы. Среди них были тысячи рабочих иностранного происхождения, которые, по существу, никогда не вливались в классовую борьбу в Америке.
Итак, в том, что касалось человеческого материала, все преимущества были на стороне ПРМ. Их активисты были испытаны во многих боях. Сотни и сотни их сторонников находились в тюрьме, и они с чем-то вроде презрения смотрели на это начинающееся движение, столь самоуверенно говорившее на революционном языке. В ПРМ посчитали, что их действия и их жертвы настолько перевешивают чисто идейные притязания этого нового революционного движения, что здесь совершенно нечего бояться в плане соперничества. Они жестоко ошибались.
Прошло совсем немного лет, и уже к 1922 году стало совершенно ясно, что Коммунистическая партия вытеснила ПРМ в качестве ведущей организации авангарда. ПРМ, имея в своем великолепном составе боевых пролетариев, при всем их опыте героической борьбы, не могла поддерживать темп. Они не обогатили свою идеологию уроками войны и русской революции. Они не приобрели должного уважения к доктрине, к теории. Вот почему их организация пришла в упадок, тогда как новая организация, с ее более бедным материалом и неопытной молодежью, благодаря тому, что смогла воспринять живые идеи большевизма, полностью превзошла и далеко обогнала ПРМ уже через несколько лет.
Из этой истории вытекает великий урок: нельзя с безрассудной легкостью относиться к силе идей или полагать, что в деле строительства революционного движения верным идеям может быть найдена какая-то замена.
Когда наша важнейшая борьба с ультралевыми по вопросам легализации была завершена, партия вышла из подполья. Она, как я сказал, уже обладала полной гегемонией среди пролетарского авангарда страны. Всеми сторонами она справедливо воспринималась как самая передовая и революционная группа в этой стране. Партия начала привлекать в свои ряды некоторых выходцев из профсоюзной среды. Уильям З.Фостер, которого сопровождала слава участника забастовки сталелитейщиков, и другие профсоюзные деятели, вместе составлявшие довольно большую группу, пришли в эту полную иностранцев, в чем-то экзотическую, но динамичную Коммунистическую партию. Начала меняться вся ориентация партии. От подпольной перепалки, далеких от реальности дискуссий и чрезмерной утонченности доктрины партия повернулась к массовой работе. Коммунисты начали заниматься практическими проблемами классовой борьбы. Партия постепенно становилась «тред-юнионизированной» и делала свои первые, неуверенные шаги в Американской Федерации Труда — преобладающей, практически единственной рабочей организации того времени.
Когда мы вели битву за легализацию партии, мы также боролись за исправление партийной политики в отношении профсоюзов. Эта борьба тоже была успешной: от изначальной сектантской позиции мы отказались. Пионеры коммунизма пересмотрели свои прежние сектантские заявления, ориентированные на движение независимых профсоюзов. Теперь они направили всю динамичную силу Коммунистической партии в сторону реакционных тред-юнионов. Основная заслуга в деле этой трансформации опять принадлежала Москве, Ленину и Коминтерну. Великий ленинский памфлет «Детская болезнь левизны в коммунизме» прояснил этот вопрос вполне определенно. К 1922-1923 годам партия уверенно встала на путь проникновения в профсоюзное движение и начала быстро приобретать серьезное влияние на некоторые профсоюзы в отдельных районах страны. Особенно это проявилось в отношении профсоюза шахтеров и профсоюзов швейной промышленности, да и, вообще, влияние партии чувствовалось повсюду.
Но одновременно с этой практической и вполне прогрессивной работой, партия погружалась в некоторые оппортунистические авантюры. Очевидно, что ни одна партия не может просто преодолеть уклон; ей приходится преодолевать его снова. Маятник возвращается обратно. Так, молодая партия, которая еще совсем недавно была в подпольной изоляции занята детальным уточнением доктрины, не имела связи с профсоюзным движением, не говоря уже о политическом движении мелкобуржуазных и рабочих обманщиков — эта самая партия погружалась теперь в многочисленные и бурные авантюры в сфере рабочей и фермерской политики. Попытки партийного руководства при помощи серии маневров и комбинаций мгновенно создать большую фермерско-рабочую партию — без достаточной поддержки в массовом рабочем движении, без достаточной силы самих коммунистов — повергла партию в хаос. Вновь вспыхнула внутренняя борьба.
Серия новых фракционных столкновений, которая началась в 1923 году, месяцев через шесть после завершения старой борьбы вокруг легализации, продолжалась затем почти непрерывно до того времени, когда мы, троцкисты, были изгнаны из партии в 1928 году. Борьба бушевала до весны 1929 года, когда лавстоуновское руководство, изгнавшее нас, само оказалось изгнанным. Таким путем просталинский Коминтерн пресекал фракционную борьбу, изгоняя каждого, кто проявлял хоть немного самостоятельности, и избирая новое руководство, готовое куда угодно скакать под звон колокольчика. Они добивались мирного и монолитного единства партии с помощью бюрократических мер. Они добивались мира в виде идейного застоя и упадка.
Фракционные столкновения, которые сотрясали партию все это время, не помешали нашей организации проделать большую работу в сфере классовой борьбы, позволяя ей проявлять свою активность на многих направлениях. Она создала первую в этой стране ежедневную революционную газету. Для партии, насчитывавшей не более десяти или пятнадцати тысяч членов, это действительно было достижением. Пропагандистская работа велась теперь в более широком масштабе. Деятельность по защите труда была организована с невиданным прежде размахом и основательностью. В этот период Коммунистическая партия принесла в рабочее движение много прогрессивных новшеств. Под руководством партии проводилась практически каждая серьезная забастовка. Показательно, что великая забастовка 1926 года в Пассаике, привлекшая внимание всей страны, полностью проходила под руководством коммунистов, которые становились все более и более неоспоримыми лидерами каждой боевой и прогрессивной тенденции в движении американского рабочего класса.
Очень многие комментаторы и посторонние эксперты, пополнявшиеся и тогда, и теперь горсткой разочарованных ренегатов, пытались изобразить этот ранний исторический период, эти ранние дни американского коммунизма, как сплошное нагромождение глупости, ошибок, обмана и разложения. Это насквозь ложная и совершенно абсурдная характеристика того периода. Объяснения фракционной борьбы в молодой Коммунистической партии надо искать в более серьезных причинах, чем злая воля отдельных людей. Думается, что тот, кто изучает этот процесс внимательно и со знанием фактов, может проследить определенные законы фракционной борьбы, которые помогут ему понять вспышки фракционной активности в других рабочих политических организациях, особенно в новых. И, конечно же, стоит упомянуть, — хотя некоторые умники никогда этого не делают — что фракционная борьба не была монополией Коммунистической партии. Фракционная борьба разрывает каждую политическую организацию с той поры, когда появилась сама политика. Фракционные беды ранних коммунистов вызывали интерес, а некоторые негативные черты этих столкновений, например, широко практиковавшееся в такое время надувательство, описывались и обсуждались так, будто бы нигде и никогда что-либо подобное не случалось. Искажение истории — это специальность непрошенных посторонних советчиков, вроде Юджина Лайонса (Lyons), Макса Истмена (Eastman) и других пустых людей, которые никогда и рядом не стояли с настоящей борьбой рабочего класса. Недавно к ним присоединились кающиеся ренегаты типа Бенджамина Гитлоу (Gitlow), который оказался настолько разбитым и разочарованным, что бросился в объятия той самой американской демократии, против которой сам же еще в молодости начал вести борьбу. До чего же жалкую картину представляет собой человек, использующий доктрины тех хозяев, что сломили его волю!
Они представляют эти фракционные конфликты как нечто совершенно чудовищное. Они преисполняются особого энтузиазма, когда обнаруживают что-нибудь не очень похвальное с моральной точки зрения. Они даже не перестают думать, а тем более упоминать об этике и морали Тэмэни-холла, или Республиканской партии, или же о совершенно бесчестной, продажной, лицемерной и омерзительной борьбе фракционных клик, которую мы видели в Социалистической партии. Но только тогда, когда что-нибудь сомнительное обнаруживалось в ранних анналах Коммунистической партии, они действительно начинали вздымать свои руки в священном ужасе.
Они не понимают, что тем самым оказывают коммунистическому движению неосознанную поддержку, словно бы говоря: от Коммунистической партии, даже в дни ее детского рахита, каждый вправе ожидать чего-то более достойного, чем от стабильных политических организаций буржуазного и мелкобуржуазного толка. И здесь заключено больше, чем одна лишь крупица правды. Средства должны служить целям. Все то, что враждебно правде и честному поведению в движении революционного пролетариата, противоречит великим целям коммунизма; этому не должно быть места; это как торчащий больной палец. Все эти свойства буржуазных и мелкобуржуазных политических организаций, все их систематическое вранье, мошенничество, обман и двуличность, присущи этим организациям по природе, да и всему их окружению в целом.
Та фракционная борьба, которой был отмечен весь путь коммунистического движения на протяжении первых десяти лет, имела многочисленные причины. Это было совсем не так, как если бы собралась банда гангстеров, передравшаяся затем из-за дележа добычи. Ничего подобного не было. Не было никакой добычи. Подавляющее большинство людей стремилось к прокладывающему новый путь коммунизму с серьезными намерениями и искренним желанием создать движение за освобождение рабочих всего мира. Они были готовы приносить жертвы и идти на риск ради своих идеалов, и они делали это. Это относится к тем, кто в 1917 году сплотился под знаменем русской революции и построил великое движение, которое в 1919 году, ко времени съезда в Чикаго, насчитывало от пятидесяти до шестидесяти тысяч сторонников. Это особенно относится к тем, кто и после начала жестоких преследований остался вместе с партией, несмотря на аресты и высылки, тяготы и лишения подпольной жизни, финансовые проблемы. Все эти плаксы, оставшиеся в стороне, потому что они не могли принести такие жертвы и пойти на такой риск, пытаются изобразить пионеров коммунизма в качестве морально разложившихся элементов. Они просто выворачивают всю картину наизнанку. В те первые дни в партию пришли самые лучшие ее кадры. Они были еще лучше выявлены преследованиями и трудностями подпольного периода. Нет, за фракционной борьбой стояло что-то еще, кроме злой воли отдельных людей. Имелось, на мой взгляд, небольшое число подлецов, но это еще ничего не доказывает. В любой бочке вы можете найти одно или два гнилых яблока. Причины длительной фракционной борьбы были более глубокими.
В первой своей лекции я рассказывал об опасном противоречии, которое таилось в составе партии. На одной стороне находились преимущественно иноязычные члены с их нереалистическим подходом к проблеме создания движения в стране, где они еще не были ассимилированы; с их фанатичной убежденностью, что они должны контролировать движение — не ради личных приобретений, а с тем, чтобы охранять доктрину, которую, как им думалось, только они и понимают. На другой стороне находилась меньшая по численности группа американцев, которые, даже если не понимали доктрину коммунизма также хорошо, как иностранцы (и это тоже играло роль), были убеждены, что движение должно иметь американскую ориентацию и местное руководство. Само это противоречие подпитывало фракционную борьбу.
Действовал тогда и еще один фактор: нехватка опытных, авторитетных лидеров. После победы революции 1917 года в России движение выросло почти мгновенно, словно грибы после дождя. Все старые авторитетные лидеры Социалистической партии отвергли большевизм и устремились в безопасные каналы реформизма. Хиллквит (Hillquit), Бергер (Berger) и все крупные имена партии отвернулись от русской революции и от чаяний молодых революционеров в своем движении. Даже выражавший симпатии Дебс остался вместе с партией Хиллквита и Бергера, когда были раскрыты все карты. Новое движение должно было найти новых лидеров; те, кто вышел на первый план, в основном были неизвестными людьми, не имевшими большого опыта и личного авторитета.
Потребовалась целая серия длительных фракционных столкновений, прежде чем партия смогла увидеть, кто является более квалифицированным руководителем, а кто — случайной фигурой. Руководящие структуры быстро менялись от одного съезда к другому. Со временем случайные люди были оттеснены на обочину и выброшены той жестокой фракционной борьбой, в которой вас, если вы не можете выстоять и отбиваться, вышвырнут и отправят в нокдаун. Многие из тех, которые на протяжении одного года выглядели способными руководителями и потому избирались на должности, уже на второй год оказывались сметены и вытеснены ранее неизвестными людьми. Все это было процессом отбора лидеров в ходе борьбы. Существует ли какой-нибудь иной способ сделать это? Я не знаю, где это могло делаться иначе. Команда авторитетных руководителей, способная долго сохраняться и иметь сильную поддержку со стороны партии, — я не знаю, как и где формировалось подобное руководство иначе, чем через внутрипартийную борьбу. Энгельс однажды написал, что внутренний конфликт является законом развития любой политической партии. Несомненно, это был и закон развития раннего коммунистического движения в Америке. И не только в начинающей Коммунистической партии, но также и в первые дни ее подлинного преемника — троцкистского движения.
Когда движение, пройдя сквозь испытания, борьбу и внутренние конфликты, достигнет точки, где оно обретает сплоченную группу руководителей, обладающих высоким авторитетом, способных работать вместе и более или менее однородных в их политических воззрениях, — тогда фракционные конфликты начинают угасать. Они становятся более редкими и менее разрушительными. Они принимают другие формы, более очевидно наполняются идеологическим содержанием и становятся более познавательными для партийцев. Сплоченность такого руководства становится мощным фактором в плане смягчения, а иногда и предотвращения дальнейшей фракционной борьбы. Мы в нашем раннем коммунистическом движении смогли в итоге консолидировать действительно стабильное руководство, но со своеобразной структурой, в которой вновь отразился противоречивый состав партии. После четырех или пяти лет всевозможных ударов это стало совершенно ясно всем, даже тем, кто руководил американским коммунистическим движением. А это уже не те люди, которые находились в руководстве в 1919-20 годах. Лишь очень немногие из первоначального руководства движения смогли выжить в этой борьбе.
Руководство, которое в конечном итоге вышло в молодом коммунистическом движении на первый план, — и это очень интересный аспект нашей истории, — не смогло консолидироваться как единая и однородная группа. Это произошло потому, что и сама партия не была однородной. Ее ведущие руководители не представляли собой единого руководства, которое обладало бы авторитетом и влиянием во всей партии; вместо этого они были лидерами фракций, что отражало противоречия внутри партии. Новая фракционная борьба, начавшаяся в 1923 году, — сначала вокруг вопроса об авантюризме в фермерско-рабочем политическом движении, а затем распространившаяся на все проблемы нашей практической работы, наш подход к американским рабочим, к методам работы в профсоюзах, — эта затянувшаяся борьба была четким отражением противоречий в социальной структуре партии, различий в происхождении и составе отдельных групп.
Эта борьба была начата Фостером и мною против тех, кто находился тогда в большинстве — Рутенберга, Лавстона, Пеппера и других. Вскоре стало очевидно, что по своему составу наша группировка была профсоюзной, пролетарской фракцией. Нас поддерживало огромное большинство — или практически все — выходцы из профсоюзов, опытные американские рабочие, активисты и наиболее американизированные иностранцы.
За группой Пеппера-Рутенберга-Лавстона шло большинство интеллектуалов и менее ассимилированные рабочие иностранного происхождения. Типичными лидерами их фракции, включая типичных лидеров второго разряда, были мальчики из Сити-колледжа, молодые интеллектуалы, не имевшие опыта классовой борьбы. Ярким примером был и сам Лавстон. Они были очень умными ребятами. В целом, они, несомненно, имели больше книжных знаний, чем лидеры другой фракции, и они знали, как надо в полной мере использовать свои преимущества. С такими партнерами было трудно иметь дело. Но и мы тоже кое-что знали, включая и то, что невозможно узнать из книг, и мы доставляли им много хлопот. Эта борьба за контроль над партией была ожесточенной, и пленных в ней не брали; она велась из года в год независимо от того, кто в данный момент обладал большинством. Иногда непосредственная борьба фокусировалась на тех вопросах, которые казались малозначительными. К примеру, где должна находиться национальная штаб-квартира партии? Наша фракция говорила — в Чикаго. Другая фракция называла Нью-Йорк. Вокруг этого у нас шла борьба. Но не потому, что мы были такими глупыми ребятами, как утверждают непрошенные советчики. Мы полагали, что если удастся перевести штаб-квартиру в Чикаго, это будет придавать партии более американскую ориентацию, приблизит ее к шахтерским краям, к центру американского рабочего движения. Мы хотели пролетаризировать и американизировать партию. Их же выбор в пользу Нью-Йорка тоже имел политическую мотивацию. В Нью-Йорке партия была полна мелкобуржуазных элементов; интеллектуалы играли там более значительную роль. Там они чувствовали себя более комфортабельно, — я имею ввиду, в политическом смысле. Таким образом, борьба вокруг места размещения партийной штаб-квартиры была совершенно понятной, если добраться до самого дна.
В целом, эта долгая, затянувшаяся борьба может быть справедливо описана (и я полагаю, что так и произойдет) честными и объективными историками будущих времен, как борьба между мелкобуржуазной и пролетарской тенденциями в партии, причем пролетарской тенденции не хватало достаточной ясности программы, чтобы раскрыть все значение борьбы. И потом, не надо забывать, что практически все мы были новичками. Мы только что познакомились — и познакомились не очень глубоко — с доктриной большевизма. Мы не имели в политике никакого прочного опыта; нас некому было учить; мы должны были научиться всему в ходе борьбы, набивая шишки на голове. В пылу борьбы спотыкающаяся пролетарская фракция наделала много ошибок и совершила много противоречивых поступков. Но сущность этого движения была, на мой взгляд, исторически верной и прогрессивной.
Пока разворачивалась эта борьба, две главные фракции — Фостера-Кэннона, с одной стороны, и Рутенберга-Лавстона-Пеппера, с другой, — дали начало дальнейшему размежеванию. Действительно, это размежевание было заложено с самого начала, поскольку имелось соответствующее расслоение внутри фракции Фостера-Кэннона. В группу, наиболее тесно связанную со мной, входили пионеры коммунизма, люди партии с самого ее начала, принявшие принципы коммунизма раньше, чем крыло Фостера. Крыло Фостера имело больше профсоюзного опыта, было более ограниченным в плане концепций, менее внимательным к теоретическим и политическим вопросам. В ходе бесконечной фракционной борьбы это скрытое размежевание стало явным. С той поры в партии противоборствовали три фракции: фракция Фостера, фракция Лавстона (Рутенберг умер в 1927 году) и фракция Кэннона. Такое размежевание сохранялось, пока они не вытолкнули нас из партии в 1928 году.
Все эти фракции вели бесконечную борьбу вокруг идей, которые им самим были не вполне ясны. У нас, как я уже говорил, имелись намерения, в общем и в целом мы знали чего хотим, но нам не хватало политического опыта, образования в области доктрины, теоретических знаний, необходимых, чтобы сформулировать нашу программу с достаточной точностью и вести дело к должному решению. Вспомните большое сражение, которое мы вели с мелкобуржуазной оппозицией в Социалистической Рабочей партии пару лет назад. Если вы будете изучать ход этой битвы, вы увидите, как много мы извлекли из опыта более примитивной борьбы между мелкобуржуазной и пролетарской фракциями в старой Коммунистической партии. С того времени мы приобрели больше опыта, изучили некоторые книги и получили новые знания в сфере теории и политики. Это помогло нам четко поставить вопрос и не превратить борьбу против Бернама (Burnham), Шахтмана и Co. в беспринципную свалку без проблеска света, как это случалось в былые дни.
Итак, лидеры, которых я упомянул, — Рутенберг, Лавстон, Кэннон, Фостер, — эти четверо всегда входили в Политический комитет партии. Эти четверо всегда были признанными, авторитетными лидерами партии, то есть они были лидерами фракций, что и сделало их частью партийного руководства. А каждая фракция была настолько сильна, масса настолько равномерно распределялась между ними, что ни одна фракция не могла быть разрушена или уничтожена. С каждой из них было связано слишком много людей, слишком много способных функционеров партии. Так, например, когда сторонники Лавстона при поддержке и запугивании со стороны Коминтерна получили в партии большинство, они не смогли сделать то, чего хотели, то есть смести нас — главным образом из-за того, что профсоюзная и массовая работа были практически полностью монополизированы другими фракциями. Многие партийные организаторы, публицисты и фракционеры были тесно связаны со мной и не могли быть смещены. Еще более сильной была фракция Фостера, особенно в плане профсоюзных контактов. От нас трудно было избавиться, по крайней мере без того, чтобы разрушить при этом партию.
Поэтому партия оказалась разделенной, так сказать, на три провинции. Каждая фракция получила достаточно пространства, чтобы, действуя в конкретных областях, обладать практически неограниченной властью при минимальном контроле. Фракция Фостера захватила всю территорию профсоюзной работы. Мы создали «Международную защиту труда» (International Labour Defense) и могли использовать ее, как пожелаем. Так обстояли дела, когда сторонники Лавстона имели незначительное большинство. Лавстоновцы контролировали партийный аппарат, однако не до такой степени, чтобы можно было обойтись без нас, и этот своеобразный баланс сил сохранялся несколько лет. Естественно, у нас не было подлинно централизованной партии в большевистском смысле этого слова. Это была коалиция трех фракций. Вот чем была партия по своей сути.
Одни мы решить эту проблему не могли. Ни одна фракция не могла нанести другим решительное поражение; ни одна фракция не могла уйти из партии; ни одна фракция не могла сформулировать свою программу так, чтобы повести за собой безусловное большинство партийцев. Мы вели тупиковую, затянувшуюся, деморализующую фракционную борьбу без цели и без проблеска света. Это были обескураживающие дни. Любому здравомыслящему революционеру крайне неприятно продвигаться не только через недели и месяцы, но и через многие годы фракционной борьбы. Бывают такие люди, в каждой фракции были такие, которые и не просыпались, пока фракционная борьба не начинала закипать. Но уже после этого они оживали. Когда нужно было заниматься конструктивной работой, — демонстрациями, пикетами, более широким распространением прессы, помощью узникам классовой войны — тогда они не проявляли интереса к этой прозаической рутине. Но стоило только объявить о созыве закрытого фракционного собрания, тогда они появлялись непременно — и в первых рядах.
В любом движении существуют некоторые аномальные элементы. У нас их было множество. Я могу прочитать несколько биографических лекций по одному только этому предмету — «профессиональные фракционные борцы, которых я знал». Такие люди никогда не могут возглавить политическое движение. Когда движение наконец-то обретает свое дыхание и выходит на ровную дорогу, профессиональным фракционным борцам не находится места среди его руководителей. Лидеры, в конце концов, должны уметь строить. Лидеры наших старых фракций были не ангелами, я должен признать. Ни в коем случае. Они были суровыми бойцами в политическом смысле слова. Они боролись всеми доступными средствами. Но были ли они эгоистичными подлецами, как их пытаются представить дилетанты, вроде Юджина Лайонса и Макса Истмена, и все эти сентиментальные люди, стоявшие в стороне от движения и мерившие его по стандартам абстрактной морали? Ни в коем случае. Даже Гитлоу, который теперь преданно поддерживает этот тезис, не был поначалу таким вот подлецом. Я думаю, что некоторые из них действительно вылупились из плохих яиц, но подавляющее большинство руководящих кадров во всех фракциях состояло из людей, которые пришли в движение с идеалистическими мотивами и целями.
Это относится даже к тем, которые позднее превратились в выродившихся сталинистов и шовинистов. Их вырождение представляло собой длительный процесс эволюции, давления, разочарования, обмана, крушения иллюзий и тому подобного. Те, кто пришел в движение в трудные дни 1919 года, или, скорее, те, кто во время войны сплотился вокруг русской революции, кто основал партию в 1919 году, кто стойко выносил преследования и удары во времена подполья — те в моральном отношении были несравненно выше, чем политиканы из Тэммени-холла или Республиканской партии, или из любого другого буржуазного или мелкобуржуазного политического движения, которое вы можете назвать.
Мы могли бы решить нашу проблему, если бы смогли получить помощь, в которой так нуждались. Помощь от более опытных и авторитетных людей. Проблема была слишком сложной для нас. Даже в наиболее развитых политических движениях может случиться и случается то, что местные группы, удаленные от центра, скатываются к пустяковым ссорам, перерастающим во фракционную борьбу и формирование клик, и, в конечном итоге, они уже не могут разрешить ситуацию собственными силами по причине своей неопытности. Если у них есть мудрое национальное руководство, честное и зрелое руководство, способное действовать разумно и справедливо, тогда эти местные тупики в девяти из десяти случаев могут быть, в конечном итоге, преодолены, а товарищи могут найти основу для объединения в совместной работе. Если бы мы в те годы смогли получить помощь от Коммунистического Интернационала и от российских лидеров, на которую мы рассчитывали, которую мы ждали, тогда мы, несомненно, смогли бы решить наши проблемы. В каждой из фракций было что-то хорошее. В каждой были талантливые люди. При нормальных условиях, правильном руководстве и помощи со стороны Коминтерна подавляющее большинство лидеров всех этих фракций могло бы, рано или поздно, сблизиться и сплотиться в единое руководство. Руководство этих трех фракций, объединенное и дружно работающее, контролируемое и направляемое более опытными международными руководителями, могло бы стать мощной коммунистической силой. Коммунистическая партия могла бы совершить большой рывок вперед. Мы отправились за помощью в Коминтерн, однако именно там и находился настоящий источник проблем, хотя в то время мы об этом еще не знали. В Коминтерне, что еще не было нам известно, начинался процесс перерождения. В 1921-22 годах мы получили от Ленина, Троцкого и от всего Коминтерна искреннюю и очень ценную помощь в связи с вопросами о профсоюзах, о подпольной и легальной работе; это позволило нам решить проблемы и избавиться от прежней фракционной борьбы. Но в последующие годы мы вместо такой помощи могли наблюдать перерождение Коминтерна, начало его сталинизации. В своем отношении к нашей и к любой другой партии коминтерновское руководство стремилось не к разрешению проблем, а к тому, чтобы поддерживать кипение в котле. Они уже планировали избавление от всех независимых людей, бойцов и упрямцев, чтобы можно было сформировать послушную толпу сталинистской партии. Они уже пытались создавать такие партии повсеместно и не нуждались ни в каких по-боевому настроенных лидерах. Мы ездили в Москву каждый год. «Американский вопрос» все время стоял на повестке дня. В Коминтерне постоянно действовала «Американская комиссия». Они увидели, как мы отстаиваем свою позицию перед комиссиями, и вскоре убедились, что этих ребят трудно будет встроить в ту схему, которую они наметили. По всей вероятности они уже составляли планы избавления от самых выдающихся лидеров всех фракций и намеревались состряпать новую фракцию, которая оказалась бы орудием в руках Сталина.
Каждый раз мы ехали в Москву, полные уверенности в том, что на этот раз сможем получить некоторую помощь, некоторую поддержку, потому что мы ведем правильную линию, потому что наши предложения верны. И каждый раз нас ждало разочарование, жестокое разочарование. Коминтерн неизменно поддерживал противостоящую нам мелкобуржуазную фракцию. При любой возможности они наносили удар по пролетарской фракции, которая поначалу составляла большинство. Мы впервые добились его на съезде 1923 года, и это было большинство два к одному. Было совершенно ясно, что масса членов партии хочет видеть руководство из пролетарской фракции. Позднее, после официального размежевания во фракции Фостера-Кэннона, мы по-прежнему чаще всего выступали единым блоком против лавстоуновцев. Каждый раз, когда члены партии получали возможность выразить свое мнение, они давали понять, что хотели бы видеть преобладание этого блока в руководстве партии. Но Коминтерн сказал: «нет». Они хотели разрушить этот блок. И они особенно сильно хотели, по той или иной причине, разрушить нашу группу — группу Кэннона. Должно быть, они что-то подозревали. Они далеко зашли в своем стремлении дать мне пощечину. Еще на Пятом Конгрессе Коминтерна в 1924 году (на котором я в тот раз не присутствовал) они ни с того ни с сего осудили в резолюции некоторые мелкие ошибки, допущенные мною. Любой другой партийный руководитель совершал подобные и еще худшие ошибки, однако Коминтерн предпочел указывать на мои упущения, с тем чтобы подорвать мою репутацию.
Позднее, по прошествии нескольких лет, набрала силу кампания против троцкизма. Требование к руководителям всех партий, критерий, по которому лидеры оценивались в Москве, оказался таким: «кто громче всех кричит против троцкизма и Троцкого». Мы не получали достоверную информацию о том, вокруг каких вопросов идет борьба в российской партии. Мы были завалены официальными документами со всевозможными обвинениями и клеветой; однако не было ничего, или почти ничего, что отражало бы другую позицию. Они злоупотребляли доверием рядовых партийцев. И подобным же образом снова и снова злоупотребляли доверием лидеров партии, которые верили Коминтерну. Каждый раз, когда мы ездили в Москву, мы возвращались не с решением проблемы, а с некоей резолюцией, которая официально вроде бы была составлена ради «мира» в партии, но в действительности была сфабрикована так, чтобы накалить фракционную борьбу еще сильнее, чем когда-либо прежде.
В этой борьбе не было места такому явлению, как перемирие. В тот момент, когда подписывалась какая-либо декларация о единстве, фракционная война загоралась вновь. Цинизм начинал выходить за любые рамки. Стало правилом, что подписание «мирных соглашений» означало то, что «теперь фракционная борьба должна стать по-настоящему жаркой». Положение оказалось таким, что приходилось быть осторожным и взвешивать каждый шаг, ведь мы работали во враждебной атмосфере. Появилась необходимость делать оговорки всякий раз, когда что-то удавалось согласовать. Очень тяжелая моральная атмосфера стала окутывать партию, словно туман.
Тот факт, что перерождение Коминтерна оказало на нашу партию разрушительное влияние, приводится многими неглубокими людьми как показатель несостоятельности американского движения, его неспособности решить собственные проблемы и т.д. Такие плаксивые лицемеры показывают лишь то, что у них нет ни малейшего представления о том, чем является и чем должна являться международная революционная организация. Влияние Москвы было совершенно естественным. Доверие и ожидания, которые молодая американская партия связывала с руководством в России, были вполне оправданы тем, что русские совершили революцию. Естественно, что российская партия обладала в международном движении большим влиянием и авторитетом, чем кто-либо еще. Более мудрые и более опытные ведут за собой неофитов. Так это будет и так это должно быть в любой международной организации.
Не бывает так, чтобы партии, входящие в Интернационал, оказались развиты в равной степени. Мы видели это в Четвертом Интернационале при жизни товарища Троцкого, который воплощал в себе весь опыт русской революции и борьбы против Сталина. Авторитет и репутацию Троцкого в Четвертом Интернационале были совершенно неоспоримы. Его слово не имело силы бюрократической команды, но обладало огромным моральным воздействием. Его терпение, как это каждый раз проявлялось во времена трудностей и дискуссий, его мудрость и его знания отличались конструктивностью и честностью, и всегда шли на пользу каждой партии и каждой группе, которая просила о его участии.
Наш опыт, накопленный в Коммунистической партии, приносил неоценимую пользу и в нашей повседневной работе, и в наших контактах и отношениях с менее опытными группами Четвертого Интернационала. Естественно, что наша партия, главным образом благодаря накоплению широкого политического опыта, обладает в международном движении большим, пожалуй, влиянием, чем какая-либо другая партия — теперь, когда товарища Троцкого уже с нами нет. Если секция Четвертого Интернационала смотрит в лицо предстоящей вскоре революционной ситуации и показывает, что у нее есть руководство, способное по своему масштабу пройти через успешную революцию, тогда к этой партии естественным образом приходит преобладающее влияние и авторитет. Она может при общем согласии стать ведущей партией Четвертого Интернационала. Это просто естественным и неизбежным образом вытекает из различий по уровню развития в международном политическом движении.
Наше несчастье, трагедия всего Коминтерна заключалась в том, что великие лидеры русской революции, которые на самом деле воплощали в себе учение марксизма и которые прошли через революцию, были сметены реакцией, предавшей Октябрьскую революцию, и бюрократическим перерождением российской Коммунистической партии. Коммунистическая партия в Соединенных Штатах, как и партии в других странах, не смогла понять усложнившуюся картину великой борьбы. Мы сражались в темноте, думая только о наших местных проблемах. Именно это и отравляло здешние фракционные конфликты. Именно поэтому они, в конечном итоге, выродились в беспринципную перебранку и борьбу за контроль. Только своевременно понятая международная программа могла бы спасти молодую Коммунистическую партию Америки от перерождения. Мы не понимали этого вплоть до 1928 года. А потом было уже слишком поздно спасать ради изначальных революционных целей партии больше, чем ее маленький осколок.
Каждая из трех фракций, которые существовали в партии между 1923 и 1928 годами, пережила собственную эволюцию. Первоначальные кадры американского троцкистского движения пришли исключительно из фракции Кэннона. Все руководство и практически все изначальные члены Левой оппозиции пришли из нашей фракции. Фракция Лавстона, как вы знаете, была изгнана по жестокому сталинскому указу в 1929 году. Лавстоновцы развивались самостоятельно с 1929 года по 1939 год, а затем распустили свою организацию, перейдя на сторону буржуазии и поддержав «демократическую» войну. Фракция Фостера и второстепенные лидеры некоторых других фракций образовали собой некую смесь на основе безусловной преданности Сталину и полного отказа от какой-либо независимости. Они были людьми из второго и третьего ряда. Им приходилось ждать в тени, когда настоящие борцы будут сметены, и для мальчиков-рассыльных наступит пора занять их место. Они стали официальным лидерами, сфабрикованными лидерами американской Коммунистической партии. А потом они тоже пережили собственную естественную эволюцию, пока не превратились, уже в наши дни, в авангард социал-шовинистического движения.
Важно помнить, что наше современное троцкистское движение происходит из Коммунистической партии — и только из нее. Несмотря на все негативные стороны партии в те ранние дни, а о них я рассказал уже в полной мере; несмотря на свои слабости, свою незрелость, свои детские болезни, свои ошибки; при всем том, что можно в ретроспективе сказать о фракционных конфликтах и об их конечном перерождении; при всем том, что можно сказать о перерождении Коммунистической партии в нашей стране — при всем этом надо признать, что из Коммунистической партии вышли силы, способные возродить революционное движение. Поэтому мы должны сказать, что ранний период коммунистического движения в этой стране принадлежит нам; что мы связаны с ним нерасторжимыми узами, и что существует непрерывная линия, идущая от ранних дней коммунистического движения, от его смелой борьбы против преследований, от его жертвоприношений, от его ошибок, от его фракционных конфликтов и упадка к конечному возрождению движения под знаменем троцкизма.
Мы не должны отказываться, во имя справедливости и истины мы не может отказываться, от традиции первых лет американского коммунизма. Она принадлежит нам и на нее мы опираемся.