Лекция IV. Левая оппозиция под обстрелом
Возрождение американского коммунизма; пропаганда письмами; Спектор в Канаде; сталинистские остракизм, клевета и гангстерство; протест к пленуму Центрального Комитета Компартии; открытые собрания; печатание Платформы троцкистов; первая национальная конференция Левой Оппозиции; рождение Коммунистической Лиги Америки.
На прошлой недели мы рассмотрели окончательный разрыв с просталинской Коммунистической партией, наше изгнание, формирование троцкистской организации и начало нашей великой исторической борьбы за возрождение американского коммунизма. Наша деятельность фундаментальным образом изменила всю ситуацию в американском движении, практически в один момент превратив деморализующую и упадническую борьбу местных фракций в великую и принципиальную историческую борьбу ради целей международного масштаба. В этой мгновенной трансформации мы можем видеть еще одно доказательство огромной силы идей, в данном случае идей неискаженного марксизма.
Этим идеям пришлось прокладывать себе дорогу сквозь двойное препятствие. Затянувшаяся борьба местных фракций, о которой я кратко рассказал в прошлых лекциях, завела нас в тупик. Мы затерялись а мелких организационных спорах и были деморализованы благодаря нашему узконациональному мировоззрению. Ситуация казалась неразрешимой. С другой стороны, оппозиция большевиков-ленинцев в далекой России была полностью разгромлена в организационном плане. Ее лидеров исключили из партии, выслали, объявили вне закона и отдали под уголовный суд. Троцкий находился в ссылке в ужасно далекой Алма-Ате. По всему миру отряды его сторонников были рассеяны и дезорганизованы. Но затем, благодаря стечению обстоятельств, ситуация начала исправляться и все понемногу становилось на свои места.
Единственный марксистский документ был прислан на Шестой Конгресс Коминтерна Троцким из Алма-Аты. Он смог просочиться сквозь трещину в бюрократическом аппарате и попал в руки некоторых делегатов — прежде всего, одного делегата от Американской партии и одного от Канадской. Этого документа, отражавшего всепобеждающие идеи марксизма и попавшего в нужные руки в нужный час, оказалось достаточно, чтобы вызвать быстрые и глубокие перемены, которые мы рассмотрели на прошлой неделе.
Движение, которое начиналось тогда в Америке, вызвало широкий отклик по всему миру; моментально изменилась вся картина, вся перспектива нашей борьбы. Троцкизм, о смерти которого было объявлено официально, вскоре на международной арене вдохновил новые надежды, новый энтузиазм, новую энергию. В американской прессе появились обвинения в наш адрес; они перепечатывались по всему миру, в то числе и в московской «Правде». Деятели российской оппозиции, находившиеся в тюрьмах и в ссылке, к которым раньше или позже попадали экземпляры «Правды», узнавали таким образом о нашей борьбе, о нашем выступлении в Америке. В самые страшные часы той битвы, которую вела оппозиция, они узнавали о том, что по другую сторону океана, в Соединенных Штатах, на поле вышли свежие подкрепления, которые уже благодаря самой мощи и весу их страны придавали особое значение и вес всему тому, что делали они, американские коммунисты.
Лев Троцкий, как я уже отмечал, был изолирован в маленьком азиатском городке Алма-Ата. Всемирное движение переживало упадок, оно было лишено руководства, подавлено, изолировано; оно практически не существовало. Вслед за вдохновляющими вестями о новых отрядах, выступивших в далекой Америке, вновь стали время от времени появляться небольшие газеты и бюллетени оппозиционных групп. Больше всего нас воодушевляла уверенность в том, что наши товарищи в России, подвергавшиеся сильнейшему давлению, услышали наш голос. Я всегда думал об этом, как об одном из самых вдохновляющих аспектов исторической борьбы, развернутой нами в 1928 г., — о том, что вести про нашу борьбу достигали российских товарищей во всех уголках тюрем и лагерей, вселяя в них новую надежду и новую решимость упорно продолжать битву.
Как я уже говорил, мы начинали свою борьбу с достаточно ясным видением того, что нам противостоит. Мы не пошли бы на этот шаг легкомысленно, или без должного расчета и приготовлений. Мы предчувствовали долгую и вынужденную борьбу при невысоких шансах. Вот почему уже с самого начала у нас не было никаких оптимистических надежд на быструю победу. В каждом номере своей газеты, в каждом заявлении мы подчеркивали фундаментальный характер этой борьбы. Мы настаивали, что надо стремиться к отдаленным целям, что надо обладать стойкостью и терпением, надо ждать дальнейшего развития событий, которое подтвердит правильность нашей программы.
Первым на очереди было, конечно же, издание нашей газеты «Милитант». «Милитант» был не тайно распространяемым мимеографическим бюллетенем, каким довольствовались бы многие маленькие группы, а полноформатной печатной газетой.
После этого мы втроем принялись за работу — Эберн, Шахтман и Кэннон, которых высокомерно называли «тремя генералами без армии». Это стало распространенным определением, и мы должны признать, что в том была некоторая доля правды. Нельзя было утверждать, что мы имеем армию, но это не подрывало доверия к нам. У нас была программа, мы были уверены, что программа поможет нам собрать армию.
Мы начали вести энергичную переписку; если мы где-то кого-нибудь знали, или слышали о ком-то, кто мог бы заинтересоваться, мы отправляли ему большое письмо. Характер нашей работы должен был измениться. В прошлом мы, и особенно я, привыкли выступать перед довольно большими аудиториями — незадолго до нашего исключения я предпринял поездку по стране, выступая перед сотнями, а иногда и тысячами людей. Теперь мы должны были общаться с единицами. Наша пропагандистская работа заключалась главным образом в том, чтобы узнавать имена отдельных людей в Коммунистической партии или близких к партии, которые могли бы проявить интерес, расспрашивать их, целыми часами беседовать с каждым из них, писать большие письма с объяснением всех наших принципиальных позиций — ради попытки привлечь на свою сторону хотя бы одного человека. Таким способом мы привлекали людей — не десятками, а сотнями, одного за другим.
Не позднее, чем произошел уход из американского движения (то есть в Соединенных Штатах), Спектор приступил к выполнению своей части соглашения в Канаде; там стали происходить те же самые вещи; в Канаде была образована значительная группа, которая стала сотрудничать с нами. Товарищи, с которыми мы поддерживали контакты, пришли под наши знамена в Чикаго, Миннеаполисе, Канзас-Сити, Филадельфии — как правило, это были небольшие группы. В Чикаго, полагаю, все начиналось с пары дюжин людей. Таким же было число и в Миннеаполисе. Три или четыре человека было в Канзас-Сити; двое были в Филадельфии — доблестный Моргенштерн и Гудмен (Goodman). В некоторых местах в борьбу вступали одиночки. В Нью-Йорке мы повсюду собирали именно таких одиночек. Кливленд, Сент-Луис и шахтерские районы южного Иллинойса, — примерно таким был круг наших организационных контактов в изначальный период.
Пока мы занимались этой «штучной» агитацией (как мы обычно называли ее в ПРМ [Промышленные Рабочие Мира — ред.]), то есть обращали одного человека за другим, газета «Дейли Уоркер» (Daily Worker) с ее сравнительно большими тиражами день за днем вела по нам непрерывный огонь статьями на целую полосу, а то и на две. Эти статьи многословно объясняли, что мы продались американскому империализму; что мы являемся контрреволюционерами, заключившими соглашение с врагами рабочего класса и империалистическими силами, стремящимися уничтожить Советский Союз; что мы стали «авангардом контрреволюционной буржуазии». Это печаталось изо дня в день в ходе этой направленной против нас кампании политического запугивания и клеветы, с расчетом помешать нам поддерживать какие-либо контакты с отдельными членами партии. Разговаривать с нами на улицах, посещать нас, каким-либо образом общаться с нами — все это стало теперь преступлением, за которое наказывали исключением из партии. Перед судом Коммунистической партии представали люди, обвиненные в том, что посещали наши митинги; покупали газеты, которые мы продавали на улице перед штаб-квартирой на Юнион-сквер; или же в том, что имели какие-то связи с нами в прошлом — тогда они должны были доказывать, что давно уже не имели таких контактов. Стена остракизма отделила нас от членов партии. Люди, которых мы знали и вместе с которыми работали на протяжении многих лет, стали вдруг для нас чужими.
Все наши жизни, как вы, конечно, помните, прошли в коммунистическом движении или рядом с ним. Мы были профессиональными работниками партии. У нас не было никаких интересов, никаких связей общественного характера за пределами партии и ее окружения. На протяжении многих лет все наши друзья, коллеги и сотрудники в повседневной работе были из этой среды. И вдруг все это для нас закончилось. Мы оказались полностью изолированы от этого. Такое обычно происходит, когда вы меняете верность одной организации на другую. Как правило, это не очень тяжело, поскольку, оставляя один круг политических, личных и общественных связей, вы тут же внедряетесь в новую среду. Вы находите новых друзей, новых людей, новых соратников. Однако мы пережили только одну сторону этого процесса. Мы были отрезаны от старого круга, однако не могли войти в какой-то новый. Не было никакой организации, к которой мы могли бы присоединиться, где нашли бы новых друзей и соратников. С пустыми руками и не имея ничего, кроме программы, мы должны были создавать новую организацию.
В те первые дни мы жили под такой формой давления, которая во многих отношениях может считаться самым ужасным, что выпадает на долю человеческого существа — это была социальная изоляция от себе подобных людей. В широком плане лично я уже был подготовлен к подобному испытанию прошлым опытом. Во время Первой Мировой войны я жил словно пария в родном городе и среди людей, которых знал всю свою жизнь. Возможно, поэтому повторное испытание было для меня не таким тяжелым, как для некоторых других.
Многие товарищи, которые испытывали к нам личные симпатии, которые были нашими друзьями, которые хотя бы частично разделяли наши идеи, теперь боялись приходить к нам или сотрудничать с нами из-за ужасного наказания остракизма. Это было непростое испытание для нашей крошечной группы троцкистов, но это была также и хорошая школа. Идеи, которые стоят того, чтобы их исповедовать, стоят и того, чтобы за них бороться. Клевета, остракизм и преследования, которым в первые дни американской Левой оппозиции наше молодое движение подвергалось по всей стране, оказались превосходной подготовкой к тому, чтобы противостоять социальному давлению и изоляции, надвигающимся в связи со Второй Мировой войной, когда вся тяжесть капиталистического общества начинает давить упрямых борцов и оппозиционеров.
Первым оружием сталинистов была клевета. Вторым оружием, примененным против нас, был остракизм. Третьим был бандитизм. Представьте себе партию, в которой вместе с близкими к ней структурами насчитываются десятки тысяч людей, имеющую в своем арсенале не одну, а по меньшей мере десяток ежедневных газет, а также многочисленные еженедельные и ежемесячные издания, имеющую деньги и огромный аппарат профессиональных работников. Эта довольно грозная сила построилась в боевые порядки против простой горсти людей, не имеющих ни материальных средств, ни связей — не имеющей ничего, кроме своей программы и решительности бороться за нее. Они клеветали на нас, они подвергали нас остракизму, а когда все это не смогло нас сломить, они попытались разгромить нас физически. Для того, чтобы избежать необходимости отвечать на наши аргументы, они решили лишить нас возможности говорить, писать, существовать.
Наша газета была ориентирована непосредственно на членов Коммунистической партии. Мы не пытались обратить в свою веру весь мир. Наше послание было в первую очередь адресовано тем, кого мы считали авангардом, тем, кто скорее всего мог бы заинтересоваться нашими идеями. Мы знали, что именно из их рядов следует формировать по крайней мере первые отряды нашего движения.
После того, как наша небольшая по объему газета была напечатана, редакторы вместе с другими партийцами должны были идти ее продавать. Мы должны были писать газету. Затем мы должны были отправляться в типографию, сидеть над печатными формами, пока не будет исправлена последняя ошибка, с волнением ожидая вышедший из под пресса экземпляр. Это всегда вызывало трепет — новый номер «Милитант», новое наше оружие. А потом с пакетами под мышкой мы должны были идти и продавать газеты на углах улиц у Юнион-сквер. Конечно, это не самое эффективное дело на свете, когда три редактора превращаются в трех мальчиков-продавцов газет. Однако нам не хватало помощи и приходилось делать это самим; не всегда, но довольно часто. Однако и это еще не все. Для того, чтобы продавать наши газеты на Юнион-сквер, мы должны были защищаться от физических нападений.
Когда я сегодня просматривал первый номер «Милитант», чтобы освежить в памяти события тех дней, я смог прочитать первое сообщение о физических нападениях на нас, которые начались всего через несколько недель после нашего исключения из партии. Сначала сталинисты были застигнуты врасплох. Прежде чем они узнали, что им угрожает, мы успели напечатать газету и наши товарищи начали продавать «Милитант» перед штаб-квартирой Коммунистической партии по «никелю» за экземпляр. Это вызвало ужасное беспокойство. Несколько недель они не знали, что с этим делать. Потом они решили попробовать сталинский метод физического насилия.
Первый репортаж «Милитант» рассказывает о двух наших товарищах, — женщинах из венгерской группы, — которые однажды вечером отправились туда с пачками газет и попытались их продать. На них набросились хулиганы, пинками и ударами выгнали их с оживленной улицы, вырвав из рук газеты. «Милитант» сообщал об этом, как о первом бандитском нападении на нас.
Потом это стало более или менее привычным делом. Мы не отдавали наши позиции. Мы устраивали им большой шум и скандалы по всему городу. Мы мобилизовывали все наши силы, чтобы приходить туда по вечерам в субботу, организовывали охрану вокруг редакторов и не давали сталинистским хулиганам прогнать нас. Столкновения происходили одно за другим.
Так продолжалось несколько недель. 17 декабря в Нью-Йорке открылся Пленум Центрального комитета Коммунистической партии. И здесь я снова хочу подчеркнуть один из важных тактических уроков этой борьбы. Он заключается в том, что мы не отвернулись от партии, а вновь пошли прямо на нее. Мы были исключены 27 октября, а 17 декабря мы пришли на Пленум, постучали в дверь и сказали: «Мы пришли, чтобы опротестовать наше исключение». Они немного подумали и позволили нам выступать с протестом в присутствии где-то от 100 до 150 партийных лидеров. Лавстоновцы поступили так на сей раз не по соображениям демократии или искренней приверженности уставу. Они сделали это по мотивам фракционной борьбы. Наше исключение, как известно, не остановило фракционную борьбу между фостеровцами и лавстоуновцами. У лавстоуновцев, которые составляли большинство, появилась хитрая идея о том, что если нам предоставят слово, это поможет им скомпрометировать фостеровцев как «пособников троцкизма». Через этот пролом мы и проникли на Пленум. У нас не было иллюзий. Мы даже и не думали их переубедить. Нам не было дела до их мелочной и воровской стратегии в борьбе против фостеровцев. Мы думали о том, чтобы сделать речь для «Милитант», а затем распространять ее в ходе пропагандистской компании.
«Три генерала без армии» появились на декабрьском Пленуме как представители всех тех, кто был изгнан. Я произнес речь примерно на два часа. После этого нас вывели. На следующий день речь была набрана на линотипе для нового выпуска «Милитант» под заголовком «Наше воззвание к партии».
Я уже упомянул о тех приемах клеветы, остракизма и бандитизма, которые использовали против нас сталинисты. Четвертым по счету оружием в арсенале американского сталинизма была ночная кража со взломом. Они настолько боялись нашей маленькой группы, вооруженной великими идеями программы Троцкого, что хотели любыми средствами ее сокрушить, прежде чем она будет услышана. Однажды воскресным днем, возвращаясь с собрания нашего первого отделения в Нью-Йорке — 12 или 13 человек в торжественной обстановке создали организацию и заложили фундамент для свержения американского капитализма — я застал наше помещение перевернутым сверху донизу. В наше отсутствие они ломом взломали дверной замок и попали внутрь. Все было в беспорядке; вес мои частные бумаги, документы, записи, корреспонденция — все, что попало в их руки — было разбросано на полу. Очевидно, мы их спугнули и они не успели увезти добычу. Когда через несколько недель я был в отъезде, они пришли вновь и завершили свою работу. На этот раз они унесли все.
Мы продолжали бороться за наше дело. Мы ругали их нещадно, мы поднимали шум до небес, мы открыто сообщали об их взломах и бандитизме, мы заставили их содрогнуться от наших разоблачений. Они не могли ни задавить нас, ни заставить нас молчать. Здесь, конечно, сказалось огромное преимущество нашего прошлого опыта. Мы прошли суровую школу. Мы участвовали в очень многих битвах и они не могли уничтожить нас какими-то взломами и клеветой. Мы знали, как можно обратить все эти вещи против них самих с высокой эффективностью. Мы сражались тем политическим оружием, которое сильнее, чем бандитская дубинка или лом грабителя. Мы воззвали к доброй воле и коммунистической сознательности членов партии и начали собирать людей, которые изначально шли к нам в знак протеста против сталинистских методов.
Через несколько недель, 8 января 1929 г., мы провели первое в Америке общественное собрание троцкистов. Сегодня я просмотрел первую подшивку «Милитант» и увидел объявление об этом собрании на первой полосе номера от 1 января 1929 г. Признаюсь, я испытал некоторое волнение, вспоминая о том времени, когда мы взорвали эту бомбу среди радикальных кругов Нью-Йорка. Перед этим Храмом Труда (Labor Temple) висел большой плакат, сообщавший, что я собираюсь изложить «Правду о Троцком и Российской оппозиции». Мы пришли на это собрание, готовые его защищать. Нам помогала группа итальянцев — последователей Бордиги, наши венгерские товарищи, некоторые отдельные приверженцы коммунизма, которые не верили, что можно остановить свободное слово, и наши собственные храбрые новобранцы. Они располагались вокруг трибуны в Храме Труда, а также возле дверей, и следили за тем, чтобы собрание не было сорвано. И это собрание действительно не было сорвано.
Зал был заполнен не только нашими сторонниками и последователями, но также самыми разными людьми, которые пришли туда по самым разным мотивам — из интереса, любопытства и т.д. Выступление было очень успешным, оно сплотило наших сторонников и помогло привлечь несколько новых людей. Оно также усилило беспокойство в лагере сталинистов и подтолкнуло их к новым шагам по пути насилия против нас.
После этого мы запланировали поездку по стране с подобными выступлениями. Я попытался выступить в Нью-Хэйвене, но там мы оказались в абсолютном меньшинстве. Сталинисты окружили нас, и митинг был сорван. Я выступал в Бостоне; там мы уже подготовились получше. Я приехал за несколько дней, встретился со старыми друзьями из ПРМ и поинтересовался, не могут ли они выделить несколько ребят из порта, чтобы помочь нам свободно выступить. Десяток этих парней расположился вокруг нашей платформы. Пришла туда и банда сталинистских хулиганов, готовых сорвать митинг, однако они ясно увидели, что свернут себе шеи, если попытаются сделать это. Митинг в Бостоне оказался успешным. Надо ли говорить, что председателем на этом историческом событии была Антуанетта Коников (Konikow). Группа из восьми или десяти товарищей объединилась в Бостоне вокруг программы Троцкого.
В Кливленде нам пришлось принять бой. Региональным организатором в Кливленде был хорошо известный Амтер (Amter), который привел целый отряд, чтобы сорвать наш митинг. С нами тоже пришло несколько парней, которые выстроились рядом с нашими сторонниками, радикалами и другими людьми, которые были за честную игру и свободу слова. Наученные нашим нью-хэйвенским опытом, мы выстроили охрану вокруг оратора. Вспоминаю, что я начал свое выступление и после нескольких фраз сказал так: «Я хочу разъяснить вам революционное значение этой борьбы».
Амтер поднялся и сказал:
«Вы имеете ввиду контрреволюционное значение этой борьбы».
Это, конечно же, было сигналом. Банда сталинистов начала свистеть и кричать. «Садись, контрреволюционер!», «предатель», «агент американского империализма» и так далее и тому подобное. Такой кромешный ад продолжался минут пятнадцать. Они рассчитывали на то, что в этом шуме меня не будет слышно. Вот таким образом они пытались прояснить вопрос — они просто не давали мне говорить. Но у нас были другие идеи. Нам стало ясно, что амтеровцы, если понадобится, готовы свистеть всю ночь. Наш отряд был готов и ждал моего сигнала. Наконец я сказал: «О'кей, давайте». Тогда они двинулись на Амтера и его банду, взяли их по одному и столкнули с лестницы, и тем самым очистили зал от атмосферы сталинизма. После этого все было прекрасно; собранию больше ничто не мешало. У нас установилось чудесное спокойствие и тишина.
Через несколько дней в Чикаго сталинисты привели небольшую банду, но никак не могли решить, хотят они затеять бой или нет. Мне удалось полностью завершить свое выступление.
Когда я находился в дороге, разные сталинистские функционеры приходили, чтобы поклониться мне в ноги, подобно библейским волхвам. Одним из них был Б.К.Геберт (Gebert), который позднее стал заметной фигурой в Коммунистической партии и региональным организатором в Детройте. Этот человек с разбитым сердцем пришел ко мне в гостиницу в Чикаго. Он презирал все те методы, которые использовали против нас. Геберт был искренним коммунистом, он симпатизировал нашей борьбе, но не мог уйти из партии. Он не мог пойти на решение порвать со всей той жизнью, которую он прежде знал, и начать сначала. Так было со многими. На разных людей воздействуют разные формы принуждения. Некоторые опасаются физического насилия; другие же боятся остракизма. Сталинисты использовали все эти методы. Общим результатом этого было запугивание сотен или даже тысяч людей, которые в свободной обстановке могли бы в той или иной мере стать нашими последователями и сторонниками.
На нашем собрании в Миннеаполисе, как я через несколько лет говорил в Федеральной окружном суде Северной Миннесоты, мы сняли охрану. В Миннеаполисе наши силы были довольно мощными. Все признанные лидеры коммунистического движения в Миннеаполисе — В.Р.Данн, Карл Скоглунд и другие — перешли на нашу сторону. Они к тому же были весьма сильны физически и потому проявили беспечность. На основе той теории, что хулиганы и не попытаются заняться здесь безнадежным делом, мы при организации митинга не составляли никаких специальных планов его защиты. Это было ошибкой. Наши люди задержались с приходом. Банда сталинистов прибыла раньше, набросилась с дубинками на стоявшего в дверях Оскара Кувера (Сoover), ворвалась внутрь и заняла первые ряды в довольно маленьком зале. Когда я вышел, чтобы начать выступление, они стали кричать, подобно Амтеру и его кливлендской банде. Через несколько минут мы пошли на них и началась всеобщая потасовка. Потом пришли полицейские и прекратили митинг. Это было довольно скандальным и деморализующим делом для Миннесоты. Я решил, что должен остаться еще и попытаться провести новое собрание. Мы отправились в помещение ПРМ с предложением создать единый фронт для защиты свободного слова. Вместе с ними, некоторыми нашими сторонниками и отдельными людьми мы организовали Отряд рабочей обороны (Workers Defense Guard). Собрание было намечено провести в помещении ПРМ; в объявлении сообщалось, что это собрание должно состояться под защитой Отряда рабочей обороны. Отряд пришел туда вооруженный дубинками; в магазине скобяных товаров были приобретены рукоятки топоров, прекрасные и удобные. Охрана выстроилась вдоль стен и перед оратором. Другие были поставлены у дверей. Председатель спокойно объявил, что будет возможность задать вопросы и начать обсуждение, но только после выступления докладчика. Собрание прошло гладко, без единого сбоя. Образование нашей группы в Миннеаполисе было завершено наилучшим образом.
В Нью-Йорке, когда стали проводить собрания более регулярно, сталинисты активизировали свои попытки остановить нас.
Одно собрание было сорвано здесь, в Храме Труда. Их план неизменно заключался в том, чтобы приходить такими силами, которые прогонят оратора с трибуны, возьмут собрание под свой контроль и превратят его в антитроцкистскую демонстрацию. Это им никогда не удавалось, потому что рядом с трибуной всегда находилась наша охрана, вооруженная всем необходимым. Сталинистам никогда не удавалось пробраться к трибуне, но из-за них начиналась такая массовая потасовка, что в дело вмешивалась полиция и собрание, превратившееся в беспорядок, срывалось. Сталинисты пытались устраивать такие вещи повторно, но мы отбивали их наступление и прогоняли их. Дело достигло кульминации, когда сталинисты предприняли свои последние попытки сорвать наши собрания в том помещении в Верхнем Ист-сайде, где обычно собиралась наша венгерская группа. Мы проводили там празднование Первого Мая 1929 г. — это был первая весна после нашего исключения. Просматривая сегодня номер «Милитант», я увидел объявление о Первомайском собрании в Венгерском доме (Hungarian Hall) и дополнительное сообщение о том, что оно пройдет под защитой Отряда рабочей обороны. Оно было очень хорошо защищено; наша стратегия состояла в том, чтобы не пустить туда зачинщиков беспорядков. Допускались только наши товарищи, сторонники и те, кто явно пришел, чтобы отметить Первомай.
Когда сталинисты попытались прорваться силой, они были встречены на верхних ступенях лестницы нашим Отрядом и получали на свои головы удары, пока не поняли, что им здесь не пробиться. Наше собрание прошло спокойно.
Потом — кажется, это было в следующую пятницу — сталинисты решили отомстить венгерской группе за то, что не сумели выполнить инструкцию по срыву Первомайского собрания. Венгерские товарищи проводили закрытое собрание — человек восемь или десять спокойно занимались обычными делами своей организации. Среди присутствующих был ветеран коммунистического движения Луис Баски (Basky), человек лет 50-ти, и его пожилой отец, человек примерно 80-ти лет, являвшийся активным сподвижником своего сына и всего троцкистского движения. В числе наших товарищей там было и несколько женщин. Внезапно на помещение напала банда сталинистских хулиганов. Они ворвались внутрь и стали избивать женщин и мужчин, включая престарелого Баски. Наши товарищи схватили стулья и ножки стульев, и отбивались как только могли. Один из тех, кто был при этой сцене кровавой драки, плотник по профессии, имевший при себе орудия своего ремесла, увидел, как двое этих громил избивают старика. Увиденное привело его в ярость, и он отделал одного из этой пары. Этого сталинистского головореза увезли в больницу. Он пролежал там три недели, и доктора не знали, выкарабкается он или нет.
Это положило конец нападениям на наши митинги. Сталинисты почти довели дело до ужасной трагедии и позора всего коммунистического движения. Они убедились, что мы не откажемся от нашего права собираться и говорить, что мы будем держаться и бороться, что они не смогут сломить нас. Впоследствии были лишь отдельные случаи насилия против нас. Мы отстояли свободу слова не потому, что сталинистские бандиты изменили свое мнение, а потому, что решительно и активно защищали свои права.
Тем временем эта борьба приносила нам новых участников и сторонников движения. Мы были лишь горсткой людей, и против нас использовались все средства клеветы, остракизма и насилия. Но мы прочно занимали свои позиции. Тем или иным способом мы обеспечивали регулярное издание газеты. После каждой битвы мы становились все сильнее, и это вызывало к нам симпатию и обеспечивало поддержку. Многие радикально настроенные люди в Нью-Йорке, симпатизировавшие Коммунистической партии, и даже некоторые ее члены, приходили на наши митинги, чтобы помочь их защите ради свободы слова. Их привлекала наша борьба, наша энергия, их возмущали действия сталинистов. Бывало, что после этого они начинали читать наши материалы и изучать нашу программу. Мы начали завоевывать их на свою сторону, одного за другим, и обращать их в приверженцев политики троцкизма.
Поэтому мы можем сказать, что самое первое ядро американского троцкизма создавалось в пламени настоящей борьбы. Неделю за неделей, месяц за месяцем, мы строили эти группы в разных городах, и вскоре мы уже имели каркас общенациональной организации. «Милитант» выходил каждые две недели; каким образом — это я вам сказать сейчас не могу, и я бы не хотел больше получать такие финансовые ассигнования, чтобы этим снова заниматься. Мы делали это с помощью надежных друзей. Мы делали это тем или иным способом, идя на довольно тяжелые жертвы. Но эти жертвы были ничем по сравнению с той идейной и духовной компенсацией, которую мы получали от издания нашей газеты, от распространения нашего послания и от чувства, что мы достойно исполняем великую миссию, возложенную на нас.
Все это время мы не имели контактов с товарищем Троцким. Мы не знали, жив он или мертв. Были сообщения о том, что он болен. Мы даже не надеялись, что когда-нибудь сможем его увидеть или наладить с ним прямую связь. Нашей единственной связью с ним был тот документ, что я привез из Москвы, и другие документы, которые мы позднее получили от европейских групп. Из номера в номер газеты «Милитант» мы начали публиковать, один за другим, различные документы и тезисы российской Левой оппозиции, охватывающие весь период от 1924 г. до 1929 г. Мы прорвали блокаду вокруг идей Троцкого и его соратников в России.
Тогда, ранней весной 1929 г., через несколько месяцев после нашего исключения, пресса всего мира была взволнована сообщениями о том, что Троцкий изгоняется из России. В этих сообщениях не говорилось о том, куда он будет выслан. День за днем пресса была переполнена всевозможными спекулятивными историями, но не было никакой информации о его местонахождении. Так продолжалось неделю или больше. Мы оставались в подвешенном состоянии, не зная, жив Троцкий или мертв, пока наконец не появились новости о том, что он сошел на берег в Турции. Там мы и установили с ним первый контакт весной 1929 г., через четыре или пять месяцев после того, как мы развернули наше движение под его именем и на основе его идей. Я написал ему письмо; вскоре мы получили ответ. С той поры, за исключением времени, когда он был интернирован в Норвегии, и вплоть до дня его гибели, мы поддерживали самые близкие контакты с основателем и вдохновителем нашего движения.
15 февраля 1929 г., когда после нашего исключения не прошло еще и четырех месяцев, а Коммунистическая партия готовилась к своему общенациональному съезду, мы опубликовали «Платформу» нашего движения — полное изложение наших принципов и нашей позиции по злободневным вопросам, внутренним и международным. Если сравнить эту платформу с резолюциями и тезисами, которые мы, также как и другие фракции, писали в ходе внутрипартийных фракционных конфликтов, то можно увидеть, какая пропасть отделяет людей, мыслящих в международном теоретическом масштабе, от фракционных деятелей, мыслящих в масштабе одной страны и ведущих борьбу на ограниченном пространстве. Наша платформа открывалась заявлением о принципах в международном масштабе, с изложения наших взглядов по русскому вопросу, нашей позиции по крупным теоретическим вопросам, лежащим в самой основе борьбы в Российской партии — по вопросу о социализме в отдельной стране. От этого наша платформа переходила к внутренним вопросам, к профсоюзному вопросу в Соединенных Штатах, к более частным проблемам партийной организации и т.д. Впервые за все время долгой фракционной борьбы в американском коммунистическом движении на арене появился действительно завершенный документ интернационального марксизма. Это было результатом нашей приверженности российской Левой оппозиции и ее программе.
Мы опубликовали эту платформу в «Милитант», сначала в качестве нашего предложения съезду Коммунистической партии — ведь несмотря на наше исключение мы пытались оставаться на положении фракции. Мы не убегали от этой партии. Мы не создавали новую. Мы возвратились к членам партии и сказали: «Мы принадлежим к этой партии, а вот это наша программа к съезду партии, это наша платформа». Конечно, мы не надеялись, что бюрократы позволят нам защищать ее на съезде. Мы не надеялись, что они примут ее. Мы ориентировались на рядовых коммунистов. Это был тот путь, тот технический прием, который открывал нам доступ к рядовым членам Коммунистической партии. Когда Лавстон, Фостер и компания говорили им: «Эти парни, эти троцкисты, являются врагами Коммунистического Интернационала, они хотят разрушить партию», — тогда мы могли показать им, что все это не так. Мы отвечали: «Нет, мы все еще члены партии, и мы предлагаем нашей партии платформу, которая дала бы ей более ясную принципиальную позицию и более четкую ориентацию». Таким способом мы поддерживали контакты с лучшими элементами в партии. Мы опровергали клевету, будто бы мы являемся врагами коммунизма, и убеждали их, что как раз мы-то и являемся его преданными защитниками. Такими средствами мы впервые смогли привлечь их внимание и, в конечном итоге, привлекли многих из них, одного за другим, в нашу группу.
19 марта, как я уточнил по своим записям, мы провели в Храме Труда митинг, протестуя против высылки Троцкого из Советского Союза. В самый разгар всемирного ажиотажа, вызванного этими новостями, мы провели здесь, в этом Храме Труда, массовый митинг, ораторами на котором были заявлены Кэннон, Эберн и Шахтман. Мы публично заявили о нашей солидарности с Троцким.
В номере от 17 мая 1929 г. «Милитант» опубликовал призыв к проведению первой Национальной Конференции Левой оппозиции в Соединенных Штатах. Главная задача этой конференции, как говорилось в призыве и в последующих, опубликованных накануне конференции, статья, заключается в принятии платформы. Эта платформа, которую Кэннон, Эберн и Шахтман разработали и предложили Коммунистической партии в качестве проекта, стала теперь проектом платформы нашей организации и была представлена нашей первой конференции.
Другой задачей конференции было дальнейшее разъяснение среди наших рядов нашей позиции по русскому вопросу. Если вы будете изучать историю американского большевизма от 1917 г. до нынешнего дня, вы увидите, что на каждом перекрестке, в каждой критической ситуации, при каждом повороте событий во всех спорах доминировал именно русский вопрос. Именно русский вопрос определял приверженность людей революционным принципам или же реформизму с 1917 г. до раскола в Социалистической партии в 1919 г. Во время исключения троцкистов в 1928 г., в многочисленных столкновениях, которые были у нас с различными фракциями и группами в ходе нашего собственного развития, вплоть до нашей борьбы с мелкобуржуазной оппозицией в Социалистической Рабочей партии в 1939 и 1940 гг. — всегда преобладающей темой был русский вопрос — это вопрос пролетарской революции. Это не абстрактная проблема революционной перспективы; это вопрос самой революции, это тот вопрос, который действительно существовал и который живет и по сей день. Отношение к той революции и сегодня, как и вчера, как и в самом начале является решающим критерием в определении характера любой политической группы.
Мы должны были прояснить этот вопрос на нашей первой конференции, веди не произошло еще наше исключение и не началась еще наша борьба против сталинистской бюрократии, а уже люди всех сортов хотели присоединиться к нам при одном маленьком условии: если мы отвернемся от Советского Союза и Коммунистической партии и построим антикоммунистическую организацию. Уже в первые дни мы могли бы привлечь сотни членов, прими мы это условие.
Были и другие, которые хотели отбросить идею деятельности в качестве фракции Коммунистической партии и провозгласить совершенно независимое коммунистическое движение. Задача нашей конференции заключалась также и в том, чтобы прояснить этот вопрос. Станем ли мы запускать новую, независимую партию и отвергать какую-либо будущую работу в КП, или же мы по прежнему будем называть себя фракцией ? Этот вопрос требовал решительного ответа.
Другой проблемой, возлагавшейся на первую Национальную Конференцию, была сущность и форма нашей общенациональной организации и избрание наших общенациональных лидеров. Вплоть до этого времени «три генерала» действовали в качестве руководства просто благодаря тому факту, что именно они начали борьбу. Это была достаточно хорошая рекомендация, чтобы с нее начинать: те, кто берет на себя инициативу, становятся лидерами движения на основании более высокого закона, чем какой-либо референдум. Но это не может продолжаться бесконечно. Мы понимали, что необходимо провести конференцию и избрать руководящий комитет. К этой конференции нам посчастливилось своевременно получить ответ товарища Троцкого на наши обращения. Его ответ, как и все его письма, как и все его статьи, были проникнуты политической мудростью. Его дружеский совет помог нам в решении наших проблем.
«Милитант» сообщает, что на первой конференции американских троцкистов присутствовал 31 делегат и 17 дублеров из 12 городов, представлявшие в целом около 100 членов по всей стране. Конференция проходила в Чикаго в мае 1929 г. По тем цифрам, которые я привел, вы можете видеть, что на эту историческую конференцию в качестве делегатов или дублеров приехала примерно половина членов нашей молодой организации. Они собрались с ощущением единодушия, энтузиазма и безграничной уверенности в нашем великом будущем. Самым первым, что мы сделали, была практическая мера по защите конференции от сталинистских хулиганов. Все делегаты, общим числом 48, были включены в список армии самообороны. Если бы сталинисты попытались вмешаться в работу конференции, они получили бы за свои напрасные труды достойный ответ. Но они решили оставить нас в покое, и наше собрание все эти дни проходило в условиях мира.
Позвольте мне повторить еще раз. Там был 31 делегат и 17 дублеров из 12 городов, представлявшие примерно 100 членов нашей национальной организации. Мы назвали себя «Коммунистической Лигой Америки, Левой оппозицией в Коммунистической партии». Мы были уверены в своей правоте. Мы были уверены, что наша программа правильна. Мы разъехались с этой конференции с глубокой уверенностью в том, что все будущее развитие возрожденного коммунистического движения Америки — вплоть до того времени, когда пролетариат возьмет власть и начнет создавать социалистическое общество — будет выводить свои истоки из этой первой Национальной Конференции американских троцкистов, состоявшей в Чикаго в мае 1929 г.