Лекция V. Левая оппозиция в загоне
Программа и задачи; группа Лавстона; Русский вопрос; профсоюзный вопрос; фракция партии и Коминтерн; Альберт Вайсборд; сталинистский «левый поворот»; изоляция; «маргиналы и лунатики»; фракционность; издания; нищета; интернационализм; «Стойкость!, Стойкость!, Стойкость!»
Наша предыдущая лекция подвела нас к первой Национальной конференции Левой оппозиции США, состоявшейся в мае 1929 г. Мы пережили первые шесть месяцев трудной борьбы, сохранили свои силы невредимыми и приобрели несколько новых сторонников. На первой конференции мы сплотили наши силы в общенациональную организацию, сформировали выборное руководство и более четко определили свою программу. Наши ряды были крепкими и полными решимости. У нас были ограниченные ресурсы, нас самих было очень мало, но мы были уверены, что на нашей стороне правда и что с правдой в конечном счете мы победим. Мы вернулись в Нью-Йорк, чтобы начать второй этап борьбы за возрождение американского коммунизма.
Судьба любой политической группы — суждено ей жить и расти или же распадаться и умирать — определяется тем, как она в ходе своих первых испытаний отвечает на два решающих вопроса.
Первый — это принятие правильной политической программы. Однако одно это еще не гарантирует победу. Второй — заключается в том, что группа должна правильно решить, какой будет природа ее деятельности и какие задачи она будет ставить перед собой, учитывая размеры и возможности группы, этап развития классовой борьбы, соотношение сил в политическом движении и так далее.
Если программа какой-либо политической группы, особенно маленькой политической группы, ошибочна, тогда ее в конечном счете уже ничто не может спасти. В политическом движении так же невозможно заниматься блефом, как и на войне. Единственное отличие заключается в том, что на войне все происходит на открытом пространстве и любое упущение проявляется почти сразу, что и показывает каждый новый этап нынешней империалистической войны. Столь же безжалостно этот закон действует и в политической борьбе. Блеф здесь не помогает. В лучшем случае он может обманывать людей какое-то время, но главными жертвами этих трюков становятся в конечном итоге сами обманщики. Необходимо иметь что-то реальное. Иными словами, для того, чтобы выжить и служить делу рабочих, необходимо иметь правильную программу.
Примером фатальных последствий легкомысленного и авантюристического отношения к программе может служить пресловутая группа Лавстона. Те из вас, которые лишь недавно пришли в революционное движение, быть может и не слышали об этой фракции, игравшей когда-то важную роль, — ведь она уже полностью исчезла с политической арены. Но в те дни люди, сформировавшие группу Лавстона, были лидерами американской Коммунистической партии. Именно они организовали наше изгнание, а когда еще через шесть месяцев изгнали уже их самих, они могли начинать при гораздо больших силах и ресурсах, чем мы. В первые дни они выглядели намного более впечатляюще. Но у них не было правильной программы, и они даже не пытались ее разработать. Они полагали, что смогут слегка обмануть историю; что смогут сэкономить на принципах и собрать более значительные силы с помощью компромиссов по программным вопросам. Так они и действовали некоторое время. Но в конечном итоге эта группа, обладавшая большой энергией и способностями, имевшая в своих рядах несколько очень талантливых людей, была полностью разбита в ходе политической борьбы и бесславно распустилась. Сегодня большинство ее лидеров или, насколько мне известно, даже все они находятся в обозе империалистической войны и служат целям, которые совершенно противоположны тому, чему они собирались служить в начале своей политической деятельности. Программа — это решающий фактор.
С другой стороны, если группа неправильно понимает задачи, которые ставит перед ней повседневная обстановка, если она не знает, как ответить на самый главный среди всех вопросов в политике — то есть на вопрос, что делать дальше, — тогда эта группа, какими бы ни были ее прочие заслуги, может растратить себя на ошибочные цели и бесполезные усилия и потерпеть неудачу.
Итак, как я уже сказал вначале, наша судьба в эти первые дни определялась тем, как мы сможем ответить на вопрос о программе и тем, как мы сможем проанализировать задачи текущего дня. Наша заслуга, как новой политической силы в американском рабочем движении, — заслуга, которая обеспечила прогресс, стабильность и дальнейшее развитие нашей группы, — состояла в том, что мы дали верные ответы на оба эти вопроса.
Конференция рассмотрела не все вопросы, поставленные политическими условиями того времени. Она подняла только самые важные вопросы, то есть те, на которые следовало ответить в первую очередь. И самым первым среди них был «русский вопрос», то есть вопрос о реально существующей революции. Как я уже отмечал в предыдущей лекции, начиная с 1917 г. «русский вопрос» вновь и вновь становился пробным камнем для каждого политического течения в рабочем движении. Те, кто занимал в «русском вопросе» неверную позицию, рано или поздно сходили с революционного пути.
«Русский вопрос» разъяснялся безмерное число раз в статьях, памфлетах и книгах. Но при каждом значительном повороте событий он поднимался вновь. Не далее чем в 1939 и 1940 гг. нам опять пришлось вести борьбу по «русскому вопросу» с мелкобуржуазным течением в нашем собственном движении. Те, кто желают изучить «русский вопрос» во всей его глубине, со всей остротой и актуальностью, смогут найти многочисленные материалы в литературе Четвертого Интернационала. Поэтому сегодня мне не надо разъяснять его в деталях. Я просто сведу его к самой сути и скажу, что вопрос, стоявший перед нами во время нашего первого съезда, заключался в том, должны ли мы по-прежнему поддерживать Советское государство, Советский Союз, несмотря на то, что руководство им попало в руки консервативной бюрократической касты. Были в те дни такие люди, которые, называя и считая себя революционерами, порвали с Коммунистической партией или были исключены из нее и которые хотели, окончательно отвернувшись от Советского Союза и всего, что еще оставалось от русской революции, начать все сначала, с «чистого листа» в виде антисоветской партии. Мы отвергли эту программу и тех, кто нам ее навязывал. Если бы мы пошли на компромисс в этом вопросе, то смогли бы в те же дни привлечь к себе много сторонников. Но мы заняли твердую позицию в поддержку Советского Союза; мы выступали не за разрушение его, а за то, чтобы попытаться его реформировать с помощью партии и Коминтерна.
Развитие событий показало, что все те, кто — независимо от причины, будь то нетерпение, невежество или субъективизм, — преждевременно возвещал о смерти русской революции, на самом деле объявил о собственной безвременной кончине в качестве революционера. Каждая из этих групп или течений пришла в упадок, развалилась на части до самого основания, скатилась на обочину, а многие из них еще и перешли в лагерь буржуазии. Зато наше политическое здоровье и наша революционная жизнеспособность были надежно защищены, в первую очередь благодаря избранному нами правильному отношению к Советскому Союзу, несмотря на все преступления, — в том числе и против нас — которые совершались отдельными людьми, находившимися под контролем руководителей Советского Союза.
Как всегда, исключительное значение имел тогда профсоюзный вопрос. В то время он был особенно острым. Коммунистический Интернационал и коммунистические партии, находившиеся под его руководством и контролем, после длительных экспериментов с правооппортунистической политикой совершили большой прыжок влево, к ультралевизне, — характерное проявление бюрократического центризма сталинской фракции. Потеряв марксистские ориентиры, они отличались свойством бросаться из правой крайности в левую, и наоборот. В Советском Союзе у них был длительный опыт правоуклонистской политики, примирявшейся с кулаками и нэпманами, пока Советский Союз и бюрократия вместе с ним не оказались на грани катастрофы. Подобная политика дала сходные результаты и на международной арене. Реагируя на происходящее и подвергаясь безжалостной критике со стороны Левой оппозиции, они [руководители сталинизированных компартий — ред.] предприняли ультралевацкую корректировку по всем направлениям. В профсоюзном вопросе они переместились на позицию выхода из существующих тред-юнионов, включая Американскую Федерацию Труда, и создания нового, действующего с заданной целью профсоюзного движения под контролем Коммунистической партии. Безумная политика строительства «красных союзов» стала задачей дня.
Наша первая Национальная конференция категорически отвергла эту политику и выступила за то, чтобы действовать внутри существующего рабочего движения, а независимые профсоюзы создавать на том пространстве, где еще не было организаций. Мы безжалостно критиковали возрожденное сектантство, содержавшееся в этой теории нового, «коммунистического» профсоюзного движения, которое создавалось бы искусственными методами. Благодаря этой позиции, благодаря нашей правильной профсоюзной политике, как мы смогли убедиться, когда пришла пора искать подходы к массовому движению, нам был известен самый короткий путь к нему. Грядущие события подтвердили правильность той профсоюзной политики, которая была одобрена на нашей первой Конференции и последовательно осуществлялась в дальнейшем.
Третьим большим и важным вопросом, на который нам предстояло дать ответ, был вопрос о том, должны ли мы создать новую независимую партию или же лучше по-прежнему считать себя одной из фракций существующей Коммунистической партии и Коминтерна. Нас опять начали осаждать люди, которые считали себя радикалами: бывшие члены Коммунистической партии, которые окончательно ожесточились и хотели выплеснуть ребенка вместе с грязной водой; синдикалисты и ультралевацкие элементы, которые в своем антагонизме с Коммунистической партией были готовы договариваться с кем угодно, лишь бы создать некую партию, противостоящую ей. Более того, в наших собственных рядах было несколько человек, которые по-своему восприняли бюрократические процедуры исключения, клеветы, насилия и остракизма, применявшиеся против нас. Они тоже хотели отречься от Коммунистической партии и создать новую партию. Внешне такой подход мог показаться привлекательным. Но мы сопротивлялись ему, мы отвергали эту идею. Люди, которые слишком просто воспринимали проблему, часто спрашивали нас: «Как же вы можете быть фракцией в той партии, из которой вас исключили?»
Мы объясняли: это вопрос правильного отношения к членам Коммунистической партии и поиска верного тактического подхода к ним. Если Коммунистическая партия и ее члены уже безнадежно переродились, и если существует более прогрессивная группа рабочих (является ли она таковой уже сейчас или только потенциально, по направлению, в котором эта группа движется), из которой мы можем создать новую и более достойную партию — тогда доводы в пользу новой партии представляются верными. Но, говорили мы, мы нигде не видели такой группы. Мы не видим никакой подлинной прогрессивности, боевитости, подлинного политического разума у всех этих разрозненных оппозиционных структур, отдельных людей и течений. Почти все они — лишь находящиеся на обочине критики и сектанты. Настоящий авангард пролетариата состоит их тех десятков тысяч рабочих, которые были разбужены русской революцией. Они все еще остаются преданными Коминтерну и Коммунистической партии. Нельзя сказать, что они послушно последовали за процессом постепенного перерождения. Они не смогли понять теоретические вопросы, которые лежали в основе перерождения. Было бы невозможно даже начать разговор с этими людьми, если не поставить себя на одну почву с партией, если не стремиться вместо разрушения к реформированию ее, к тому, чтобы она восстановила демократические права.
Мы правильно решили эту проблему, объявив себя фракцией существующей партии и Коминтерна. Мы назвали нашу организацию «Коммунистической Лигой Америки (Оппозицией)», чтобы показать, что мы являемся не новой партией, а лишь оппозиционной фракцией внутри старой. Последующий опыт убедительно показал верность этого решения. Оставаясь сторонниками Коммунистической партии и Коммунистического Интернационала, выступая против бюрократических лидеров наверху, корректно относясь к рядовым партийцам, какими они были в то время, и пытаясь наладить с ними контакты, мы продолжали привлекать новых сторонников из числа рабочих-коммунистов. В течение первых пяти лет нашего существования подавляющее большинство членов составляли выходцы из КП. Таким образом, мы заложили фундамент возрожденного коммунистического движения. Что же касается людей, которые заняли антисоветскую и антипартийную позицию, то они не добились ничего, кроме полного конфуза.
Из принятого решения создавать — в данное время — фракцию, а не новую партию вытекал другой важный и большой вопрос, который долго обсуждался и вокруг которого борьба в нашем движении велась на протяжении пяти лет, с 1928 г. по 1933 г. Вопрос был такой: какие же конкретные задачи должны мы поставить перед этой группой в сто человек, разбросанных по бескрайним просторам огромной страны? Если бы мы определили себя в качестве независимой партии, тогда мы должны были бы напрямую обратиться к рабочему классу, отвернуться от переродившейся Коммунистической партии и осуществить серию акций и усилий в отношении массового движения. С другой стороны, если мы собирались становиться не отдельной партией, а фракцией, тогда из этого вытекало, что основные наши усилия, воззвания и действия должны быть направлены не на 40-миллионную массу американских рабочих, а на авангард класса, сплоченный вокруг и внутри Коммунистической партии. Вы видите, как тесно были связаны эти два вопроса. В политике, да и не только в политике, сказав вначале «А», вы должны были или повернуться лицом к Коммунистической партии, или же отвернуться от Коммунистической партии в сторону неподготовленных, неорганизованных и необразованных масс. Вы не можете съесть свой пирог и одновременно его сохранить.
Проблема заключалась в том, чтобы понять действительную ситуацию, этап развития, достигнутый к этому моменту. Конечно, вы должны искать дорогу к массам, чтобы создать партию, которая сможет возглавить революцию. Но дорога к массам лежит через авангард, а не в обход его. Этого и не понимали некоторые люди. Они думали, что смогут обойти приверженных коммунизму рабочих, броситься сразу же в гущу массового движения и найти там наилучших кандидатов для самой передовой, самой развитой в теоретическом плане группы в мире, то есть для Левой оппозиции, которая является авангардом авангарда. Такая концепция была ошибочной, она являлась результатом нетерпения и неспособности обдумать ситуацию. Вместо этого мы поставили нашей главной задачей пропаганду, а не агитацию.
Мы говорили: наша первая задача состоит в том, чтобы сделать принципы Левой оппозиции известными для авангарда. Давайте не будем обманывать себя идеями о том, что уже сейчас мы можем обратиться к огромной и неподготовленной массе. Сначала мы должны привлечь к себе всех, кого возможно, из этой передовой группы, к которой относятся десятки тысяч членов и сторонников Коммунистической партии и выкристаллизовать из них кадры, способные или реформировать партию, или, если после серьезных усилий в конечном итоге это не удастся, — и только когда эта неудача проявится со всей убедительностью — строить новую партию, привлекая к ней при этом дополнительные силы. Только таким путем мы сможем воссоздать партию в подлинном значении этого слова.
В то самое время на горизонте появилась фигура, которая тоже многим из вас может быть незнакомой, но которая в те дни произвела ужасно большой шум. Альберт Вайсборд (Weisbord) являлся членом КП и примерно в 1929 г. был исключен то ли за критику, то ли по какой-то другой причине — это так и осталось не совсем ясным. После своего изгнания Вайсборд решил позаниматься анализом. Часто, как вы знаете, случается, что люди, получившие тяжелый удар, после этого начинают размышлять о его причинах. Вайсборд вскоре перешел от анализа к тому, что объявил себя троцкистом; троцкистом не на 50 процентов, какими были мы, а настоящим 100-процентным троцкистом, чья жизненная миссия состояла в том, чтобы направлять нас на верную дорогу.
Его откровение было следующим: троцкисты не должны быть кружком пропагандистов, им надо непосредственно заняться «работой в массах». С точки зрения логики эта концепция должна была привести его к предложению создать новую партию, но ему было бы не очень удобно это делать, так как у него не было никаких последователей. Он должен был выбрать тактику движения впереди авангарда — впереди нас. С немногочисленными личными друзьями и другими людьми он начал энергичную кампанию «расшатывания изнутри» и ударов снаружи по той маленькой группе в 25 или 30 человек, которую мы к этому времени создали в Нью-Йорке. В то время, когда мы заявили о необходимости вести пропагандистскую работу среди членов и сторонников Коммунистической партии, чтобы установить связь с массовым движением, Вайсборд, провозглашая программу действий в массах, 99 процентов своих действий в массах направлял не на массы, и даже не на Коммунистическую партию, а на нашу маленькую троцкистскую группу. Он не соглашался с нами по каждому вопросу и говорил, что мы не правильно понимаем троцкизм. Когда мы говорили «да», он говорил «безусловно да». Когда мы говорили «75», он поднимал планку выше. Когда мы говорили «Коммунистическая Лига Америки», он называл свою группу «Коммунистической Лигой Борьбы», чтобы это звучало сильнее. Сущностью борьбы с Вайсбордом был вопрос о природе наших действий. Он рвался прыгнуть сразу в массовую работу через голову Коммунистической партии. Мы отвергли его программу, и он раз за разом нападал на нас в толстых мимеографических бюллетенях.
Возможно, некоторые из вас хотели бы стать историками нашего движения или, по крайней мере, изучать историю движения. Если так, то эти мои неформальные лекции могут послужить указательными столбами для дальнейшего изучения наиболее важных вопросов и поворотных событий. Нет недостатка и в литературе. Если вы поищете ее, то найдете буквально кипы мимеографических бюллетеней, посвященных критике и осуждению нашего движения, и особенно, по некоторым причинам, меня лично. Подобные вещи случаются так часто, что я уже давно научился воспринимать это как нечто само собой разумеющееся. Когда кто-нибудь в нашем движении сходит с ума, он начинает во весь свой голос обвинять меня, притом что с моей стороны это ничем не провоцировалось. Так и Вайсборд обрушился с обвинениями на нас, особенно на меня, а мы продолжали борьбу. Мы продолжали идти своей дорогой.
В наших рядах были нетерпеливые люди, которые считали, что рецепты Вайсборда могут оказаться полезными, что таким путем маленькая группа может быстро превратиться в большую. Изолированным людям, собравшимся в маленькой комнате, очень просто обсуждать между собой самые радикальные предложения, пока они не обретут чувство соразмерности, здравомыслия и реализма. Некоторых из наших товарищей, разочарованных нашим медленным ростом, привлекала идея о том, что для внешних действий и завоевания масс нам нужна только программа массовой работы. Это чувство усилилось настолько, что Вайсборд создал маленькую фракцию внутри нашей организации. Мы были обязаны объявить открытое собрание для дискуссии. Мы пригласили Вайсборда, который формально не был членом организации, и предоставили ему право выступить. Мы обсуждали этот вопрос очень вдохновенно и эмоционально. В конечном итоге мы оставили Вайсборда в изоляции. В списках его нью-йоркской группы никогда не было больше 13 человек. Эта маленькая группа прошла через серию исключений и расколов, и в конечном итоге исчезла со сцены.
На обсуждение этих вопросов и борьбу вокруг них мы потратили невероятно много времени и энергии. И так было не только в случае с Вайсбордом. В те дни нас постоянно донимали нетерпеливые люди в наших собственных рядах. Трудности этого времени давили на нас с огромной силой. Неделю за неделей, месяц за месяцем мы продвигались едва ли на один дюйм. Наступало разочарование, а вместе с ним появлялись призывы найти некую схему более быстрого роста, некую магическую формулу. Мы боролись с ними, мы заставляли их замолчать, мы вели нашу группу правильным курсом, поворачивая ее лицом к единственному возможному источнику здорового роста: к рядам рабочих-коммунистов, которые все еще находились под влиянием Коммунистической партии.
«Левый поворот» сталинистов обрушил на нас новые проблемы. Этот поворот был отчасти задуман Сталиным для того, чтобы выбить у Левой оппозиции почву из под ног; благодаря ему сталинисты могли выглядеть даже еще более радикальными, чем Левая оппозиция Троцкого. Они вышвырнули из партии лавстоуновцев, как «правых уклонистов», передали руководство партией в руки Фостера и Co и провозгласили левую политику. С помощью этого маневра они нанесли нам сильнейший удар. Те рассерженные элементы в партии, которые склонялись на нашу сторону и которые противостояли оппортунизму группы Лавстона, теперь примирились с партией. Они часто говорили нам: «Посмотрите, ведь вы ошибались, Сталин все исправляет. Он по всем вопросам занимает радикальную позицию — и в России, и в Америке, и повсюду». В России сталинская бюрократия объявила войну против кулаков. По всему миру почва выбивалась из под ног Левой оппозиции. В России произошла целая серия капитуляций. Радек и другие прекратили борьбу, ссылаясь на то, что Сталин принял политику Оппозиции. Насчитывались, я бы сказал, возможно целые сотни членов Коммунистической партии, которые оказались под этим впечатлением и вернулись к сталинизму в этот период ультралевого скачка.
Для Левой оппозиции это были поистине «собачьи дни» («Dog Days»). За первые шесть месяцев мы добились довольно значительного прогресса и на Конференции, отмеченной большими надеждами, создали свою общенациональную организацию. А после этого приток из рядов партии внезапно прекратился. После исключения лавстоуновцев по Коммунистической партии пронеслась волна иллюзий. Примирение со сталинизмом вошло в повестку дня. Нас загнали в угол. А потом еще поднялся шум из-за первого Пятилетнего плана. Пятилетний план, который изначально замышлялся и выдвигался Левой оппозицией, наполнил членов Коммунистической партии энтузиазмом. Великая Депрессия и панические настроения в Соединенных Штатах вызвали гигантскую волну разочарования в капитализме. В этой ситуации Коммунистическая партия выглядела самой радикальной и революционной силой в стране. Партия начала расти, расширять свои ряды и притягивать целые толпы сторонников.
Мы же, с нашим критическим подходом и теоретическими объяснениями, выглядели в глазах их всех как группа вечно сомневающихся, мелочных и ворчливых людей. Мы ходили повсюду и старались объяснять людям, что теория социализма в отдельной стране в конечном итоге окажется для революционного движения фатальной; что мы должны любой ценой внести ясность в этот теоретический вопрос. Но они, очарованные первыми успехами Пятилетнего плана, смотрели на нас и говорили: «Эти люди — сумасшедшие, они словно бы не живут в этом мире». В то время, когда десятки и сотни тысяч новых людей начинали поворачиваться к Советскому Союзу, устремившемуся вперед по пути Пятилетнего плана, и когда капитализм двигался к своему банкротству; в это самое время объявились троцкисты со своими документами под мышкой, призывающие всех читать книги, изучать, вести дискуссии и так далее. Нас никто не хотел слушать.
В те «собачьи дни» нашего движения мы были оторваны от всех контактов. У нашего движения не было ни друзей, ни сторонников, ни сочувствующего окружения. У нас не было шансов каким-либо образом участвовать в массовом движении. Каждый раз, когда мы пытались проникнуть в какую-нибудь рабочую организацию, нас вытесняли как контрреволюционных троцкистов. Мы пытались направлять делегации на собрания безработных. Наши мандаты не признавались на том основании, что мы являлись врагами рабочего класса. Мы были полностью изолированы и замкнуты в собственном кругу. Наши попытки привлечь сторонников не давали почти ничего. Коммунистическая партия и ее мощное окружение казались для нас герметически закрытыми.
Тогда, как это всегда бывает с новыми политическими движениями, мы стали пополняться новобранцами из не очень здоровых источников. Если вам когда-либо суждено вновь сократиться до маленькой горстки, что может происходить с марксистами в периоды мутаций классовой борьбы; если ситуация опять будет тяжелой и придется все начинать сначала, тогда я заранее могу рассказать вам о некоторых видах головной боли, которые вам предстоит иметь. Каждое новое движение притягивает к себе определенные элементы, которые справедливо могут быть названы фанатиками. Странные люди, постоянно искавшие самые крайние проявления радикализма, неудачники, болтуны, хронические оппозиционеры, которых прогнали из полдюжины организаций, — такие люди стали приходить к нам в дни нашей изоляции с возгласами «привет, товарищи!» Я всегда был против принятия таких людей, но поток оказался слишком мощным. В нью-йоркском отделении Коммунистической Лиги я вел жесткую борьбу против того, чтобы принимать в организацию человека лишь по его внешности и одежде.
Меня спрашивали: «Что вы имеете против него?» Я отвечал: «Он разгуливает по всей Гринвич-Вилледжу в вельветовом костюме, носит забавные усы и длинные волосы. С этим парнем что-то не так».
Я вовсе не шутил. Я говорил, что такие люди не годятся для того, чтобы искать подход к рядовому американском рабочему. Они готовы превратить нашу организацию в нечто причудливое, аномальное и экзотическое; в нечто такое, что не имело бы ничего общего с обычной жизнью американского рабочего. Я был совершенно прав как в целом, так и, особенно, в этом конкретном случае. Наш парень в вельветовом костюме, натворив сначала всевозможные беды в нашей организации, стал в конечном итоге сторонником Олера (Oehlerite).
Многие люди, приходившие к нам, поднимали восстание не против плохих, а против хороших сторон Коммунистической партии; то есть против партийной дисциплины, против подчинения отдельной личности решениям партии в ходе текущей работы. Многочисленные дилетанты с мелкобуржуазным сознанием, которые терпеть не могли какую бы то ни было дисциплину, которые или ушли из КП или были из нее исключены, хотели, или скорее думали, что они хотят, стать троцкистами. Некоторые из них вступили в нью-йоркское отделение и принесли с собой все то же предубеждение против дисциплины в нашей организации. Многие из этих новичков превращали демократию в фетиш. Их настолько отпугнул бюрократизм Коммунистической партии, что они хотели бы видеть организацию вообще без какой-либо власти, дисциплины и централизации.
Все люди такого типа имели одну общую черту: они любили вести беспредельные и бесконечные дискуссии. Нью-йоркское отделение троцкистского движения превратилось в те дни в один непрерывный рой дискуссий. Среди этих людей я ни разу не видел никого, кто не был бы красноречивым. Я пытался найти хотя бы одного, но так и не нашел. Все они умели говорить, и не только умели, но и хотели; и хотели постоянно, по любому вопросу. Они были иконоборцами, которые ничто в истории нашего движения не хотели признать авторитетным и решенным. Все и все с самого начала подлежало новой проверке.
Изолированные от авангарда в лице коммунистического движения и не имевшие связи с живыми массами движения рабочих, мы были замкнуты в своем кругу и приняли это вторжение. Иного выхода не было. Мы должны были пройти через долгий период волнений и дискуссий. Я обязан был все слушать, и это одна из тех причин, почему у меня так много седых волос. Я никогда не был сектантом или сумасбродом. Я никогда не мог терпеть людей, которые принимали обычную болтовню за качество, необходимое для политического лидера. Нельзя было просто уйти из этой жестоко преследуемой группы. Это маленькое и хрупкое ядро будущей революционной партии надо было сохранить сплоченным. Ему нужно было пройти через эти испытания. Ему было необходимо каким-то образом выжить. Необходимо было терпеть во имя будущего; вот почему мы выслушали этих болтунов. Это было нелегко. Я много раз думал, что если, вопреки моему неверию, в том, что они говорят о будущем, что-то есть, тогда я буду достойно вознагражден не за то, что я создал, а за то, что я должен был слушать.
Это было самое тяжелое время. Наше движение, естественно, вступило тогда в неизбежный период внутренних трудностей, столкновений и конфликтов. У нас были жестокие ссоры и перебранки, и очень часто из-за пустяков. И на то были свои причины. Ни одно маленькое изолированное движение не может этого избежать. Маленькая и замкнутая в себе изолированная группа, на которую давит вся тяжесть внешнего мира, не имеющая связи с массовым рабочим движением и не получающая от него разумные корректирующие советы, обречена в лучшем случае на то, чтобы иметь тяжелые времена. Наши трудности усиливались из-за того обстоятельства, что многие новобранцы представляли собой вовсе не первоклассный материал. Многие люди, вступившие в нью-йоркское отделение, находились там совсем не по справедливости. Они не были теми людьми, которые в длительной перспективе могли бы создать революционное движение — они были дилетантами, недисциплинированными мелкобуржуазными элементами.
И потом — эта вечная бедность нашего движения. Мы пытались издавать газету, мы пытались издавать целую подборку памфлетов, не обладая при этом необходимыми ресурсами. Каждый добытый нами грош немедленно поглощался расходами на издание газеты. У нас не было ни одной лишней монеты. Такими были эти дни настоящего давления, тяжелые дни изоляции, бедности, доводящих до отчаяния внутренних проблем. И это продолжалось не неделями и месяцами, а годами. И в этих жестких условиях, которые сохранялись на протяжении нескольких лет, на поверхности проявлялись все слабые стороны каждого отдельного человека, все мелочное, эгоистичное и ненадежное. С некоторыми людьми я был знаком и раньше, еще в те времена, когда погода была более ясной. Теперь я смог узнать их по-настоящему, в их плоти и крови. Именно тогда, в эти ужасные дни, я по-настоящему узнал Бена Уэбстера (Webster) и людей из Миннеаполиса. Они всегда поддерживали меня, они никогда не покидали меня, мы с ними всегда держались за руки.
Самое выдающееся движение, с его величественной программой освобождения всего человечества, с самыми грандиозными историческими перспективами, было в те дни затоплено целым морем мелких бедствий, ревности, формирующихся клик и внутренних столкновений. Хуже всего то, что эти фракционные столкновения не были в полной мере понятны рядовым членам партии, потому что великие политические вопросы, скрывавшиеся за этими столкновениями, еще не прорвались на поверхность. Однако на самом деле это были не просто личные ссоры, как очень часто казалось; нет, это, как стало теперь совершенно ясно для всех, была предварительная репетиция великой, решающей борьбы 1939-1949 гг. между пролетарской и мелкобуржуазной тенденциями в нашем движении.
Это были самые тяжелые дни за все тридцать лет, в продолжение которых я активно участвовал в движении, — эти дни от конференции 1929 г. в Чикаго до 1933 г., годы ужасной герметической изоляции со всеми сопутствующими трудностями. Изоляция — это естественная среда для сектанта, но для того, кто имеет тягу к массовому движению это самое жестокое наказание.
Это были трудные дни, но, несмотря ни на что, мы решали наши пропагандистские задачи, и в целом мы делали это очень хорошо. На конференции в Чикаго мы решили любой ценой полностью опубликовать послание русской оппозиции. Теперь нам были доступны все собранные документы, находившиеся под запретом, а также новые работы Троцкого. Мы решили, что нашим самым революционным действием может стать не провозглашение революционных призывов на Юнион-сквер, не попытки поставить себя во главе десятков тысяч рабочих, которые еще не знали нас, и не попытки перепрыгнуть через их головы.
Наша задача, наш революционный долг состоял в том, чтобы печатать слово, вести пропаганду в самом узком и самом точном значении этого слова, то есть заниматься публикацией и распространением теоретической литературы. Мы выкачивали деньги из карманов членов нашей партии для того, чтобы купить подержанную линотипную машину и запустить собственную типографию. Я думаю, что это было лучшее деловое предприятие в истории капитализма, если принять во внимание ставившиеся цели. Если бы мы не стремились к революции, тогда, я думаю, в одном только этом предприятии мы показали бы себя хорошими специалистами в бизнесе. Чтобы это дело продвигалось, нам, конечно же, часто приходилось искать необычные пути. Для работы на машинке мы назначили одного молодого товарища, который только что закончил школу линотипистов. Тогда он еще не был первоклассным оператором; теперь он стал не только хорошим оператором, но также партийным лидером и лектором нью-йоркской Школы социальных наук. В те дни вся тяжесть трудов по партийной пропаганде держалась на одном этом товарище, который работал на линотипной машине. Про него рассказывали, — я не знаю, правда это или нет — что он не сильно разбирался в этой машине. Нам всучили старую, подержанную и поломанную развалюху. Каждый раз через какое-то время ей требовался отдых, словно усталому мулу. Чарли пытался наладить какие-то приспособления, а если не помогало — тогда он брал молоток и пару раз бил по линотипу, чтобы привести его в чувство. После этого он опять начинал работать должным образом и на свет появлялся новый выпуск «Милитант».
Позднее у нас появились печатники-любители. Примерно половина членов нью-йоркского отделения успела в то или иное время поработать в типографии — маляры, каменщики, портные, бухгалтеры — все они какое-то время поработали в качестве наборщиков-любителей. С этой очень плохо оборудованной и переполненной людьми типографией мы добились определенных результатов благодаря использованию неоплачиваемого труда. В этом и заключался весь секрет троцкистского печатного производства. Оно не было эффективным с какой-либо точки зрения, но оно действовало благодаря тому секрету, который знали все рабовладельцы со времен фараонов: если у вас есть рабы, тогда вам не нужно много денег. У нас не было рабов, но у нас были пылкие и преданные товарищи, которые день и ночь работали почти совсем бесплатно, занимаясь как технической, так и редакционной стороной издания газеты. Мы были ограничены в средствах. Все счета всегда были просрочены, а кредиторы требовали немедленной оплаты. Мы еще не успевали оплатить счет за бумагу, а уже под угрозой выселения приходилось платить за аренду здания. Потом нужно было срочно оплачивать счет за газ, потому что без газа линотип не мог работать. Счет за электричество нужно было оплачивать, потому что типография не могла работать без электроэнергии и света. По всем счетам нужно было платить независимо от того, есть у нас деньги, или нет. Самое большое, на что мы могли надеяться, это оплатить аренду, стоимость бумаги, оборудования, ремонтов линотипа, счета за газ и свет. Редко оставалось хоть что-нибудь для оплаты за «наемную помощь» — не только тем товарищам, которые работали в типографии, но также и людям в руководстве, лидерам нашего движения.
Жертвы, постоянно приносившиеся рядовыми товарищами в нашем движении, были велики, но они никогда не были больше, чем жертвы, приносившиеся лидерами. Вот почему лидеры движения всегда имели высокий моральный авторитет. Лидеры нашей партии всегда могли потребовать жертв от рядовых партийцев, потому что они сами подавали пример и все об этом знали.
Так или иначе, но газета издавалась. Один за другим печатались памфлеты. Различные группы товарищей содействовали изданию нового памфлета Троцкого, собирая деньги на выпуск газеты. В этой нашей старинной типографии была напечатана целая книга по проблемам китайской революции. Каждому товарищу, стремившемуся узнать о проблемах Востока, следовало прочитать эту книгу, печатавшуюся в столь неблагоприятных условиях, по адресу: Нью-Йорк, 10-я Восточная улица, 84.
Несмотря ни на что — а я уже рассказал о многих негативных сторонах и трудностях, — несмотря ни на что мы продвинулись вперед на несколько дюймов. Мы учили наше движение великим принципам большевизма в такой плоскости, которая прежде никогда не была известна в этой стране. Мы обучали кадры, которым суждено было сыграть великую роль в американском рабочем движении. Мы избавлялись от некоторых неподходящих людей и одного за другим привлекали к себе хороших людей; мы приобретали новых сторонников то здесь, то там; мы начинали устанавливать новые контакты.
Мы пытались проводить публичные собрания. Это было очень трудно, потому что в те дни никто не хотел нас слушать. Я помню, какие огромные усилия нам потребовались однажды, чтобы мобилизовать всю организацию на распространение листовок с целью проведения массового собрания в этой самой комнате. Собралось 59 человек, включая наших же членов, и вся организация переполнилась энтузиазмом. Мы ходили повсюду и говорили друг другу: «Однажды вечером у нас на лекции присутствовало 59 человек. Наши ряды начинают расти».
Мы получали помощь из-за пределов Нью-Йорка. Например, из Миннеаполиса. Наши товарищи, которые впоследствии приобрели огромную известность в качестве рабочих лидеров, были знаменитыми рабочими лидерами не всегда. Они были погрузчиками угля, работавшими на угольных хранилищах по десять-двенадцать часов в день, занимаясь погрузкой угля, самой тяжелой физической работой. Из своей зарплаты они выкраивали по пять или десять долларов в неделю и отправляли их в Нью-Йорк, чтобы обеспечивать издание Милитант. Много раз у нас не имелось денег на издание газеты. Тогда мы посылали телеграмму а Миннеаполис и получали оттуда телеграфный перевод долларов на 25 или около этого. То же самое делали товарищи из Чикаго и из других мест. Именно благодаря сочетанию всех этих усилий и жертв по всей стране нам удавалось выжить и поддерживать издание газеты.
Иногда случалась и неожиданная удача. Один или два раза некий сторонник давал нам 29 долларов. Для нашей штаб-квартиры это был настоящий праздник. У нас был «оборотный арендный фонд», который являлся последним резервом в нашем отчаянном финансовом тупике. Товарищ, которому предстояло заплатить за аренду, скажем, 30 или 40 долларов пятнадцатого числа какого-нибудь месяца, одалживал их нам десятого, чтобы мы могли оплатить тот или иной срочный счет. Потом в течение пяти дней нам нужно было найти другого товарища, который одолжит нам свои предназначенные для арендной платы деньги, и это позволит нам в срок рассчитаться с предыдущим товарищем, а тот рассчитается со своим домовладельцем. Потом второй товарищ тянул время со своим домовладельцем, пока мы устраивали новую договоренность, заимствуя чьи-то еще арендные деньги, чтобы расплатиться с предыдущим. Так продолжалось все время. Это давало нам небольшой блуждающий капитал, позволявший находить наилучшие пути.
Это были жестокие и тяжелые времена. Мы смогли выжить потому, что верили в свою программу и потому, что получали помощь от товарища Троцкого и нашей международной организации. Товарищ Троцкий в третий раз начинал в изгнании свою великую работу. Его сочинения и его письма вдохновляли нас и открывали нам окно в целый новый мир теории и политического анализа. Участие Международного Секретариата было для нас определяющей помощью в разрешении внутренних проблем. Мы обращались к ним за советом и были достаточно восприимчивы, чтобы потом внимательно к нему относиться. Без международного сотрудничества — а именно это и означает слово «интернационализм» — ни одна политическая группа не сможет в нынешнюю эпоху выжить и пойти по революционному пути. Это придавало нам силы, чтобы держаться и выживать, сохранять организацию сплоченной и быть готовыми к тому моменту, когда откроется возможность для более масштабной деятельности.
В следующей лекции я покажу вам, что мы оказались готовыми к моменту появления этой возможности. Когда появилась первая щель в этой стене изоляции и застоя, мы смогли просочиться через нее, вырваться из этого сектантского круга. Мы начали играть существенную роль в политическом и рабочем движении. Условием для этого было сохранение ясности нашей программы и усиление нашей отваги в те дни, когда в России происходили капитуляции, а разочарование охватывало рабочих по всему миру. Поражения одно за другим обрушивались на головы этого авангарда в авангарде. Многие начинали задаваться вопросами: Что делать? Можно ли что-то сделать? Не лучше ли относиться к делам чуть менее серьезно? Троцкий написал статью «Стойкость! Стойкость! Стойкость!» Это был его ответ на волну разочарования, последовавшую за капитуляцией Радека и других. Продолжайте борьбу и ведите ее до конца — вот что должны знать революционеры, какой бы малой ни была их численность, какими бы изолированными они ни были. Держитесь и продолжайте борьбу, пока не появится пролом, а потом извлекайте пользу из любой возможности. Так мы продержались до 1933 г., а потом мы начали различать дневной свет. Тогда троцкисты стали появляться на политической карте нашей страны. В следующей лекции я расскажу вам об этом.