По поводу «бессознательного» в жизни индивидуума.

А. А. Иоффе.

 

Молодой Иоффе (1883—1927) учился в Берлинском и Венском университетах и примерно в 1908 году окончил венский медицинский факультет. Из-за своей нервной болезни он заинтересовался психологией, брал курс анализа у известного ученика Фрейда, Альфреда Адлера, который в то время создал собственную школу индивидуального психоанализа. В дальнейшем Иоффе продолжал интересоваться психологией и психоанализом в частности. Во время длительной ссылки в Сибири, проживая в Енисейском крае, он вынужденно вернулся к профессии врача и психиатра, и даже опубликовал в 1913 году статью.

Вот сведения об интересе к новейшим веяниям в области психиатрии в России—СССР:

«В царской России наблюдался интерес к психоанализу, имевший как своих сторонников, так и противников. Б. Д. Карвасарский указывает, что практически каждая публикация Фрейда отражалась в реферативных обзорах на страницах "Журнала невропатологии и психиатрии". Большинство крупных работ было переведено на русский язык и издано отдельными книгами. С 1910 по 1914 г. регулярно выходил журнал "Психотерапия. Обозрение вопросов психического лечения и прикладной психологии", где публиковались статьи русских последователей Фрейда, обзоры зарубежных публикаций. После Октябрьской революции 1917 г. и гражданской войны в Советской России еще продолжалось изучение психоанализа. Были наивные попытки объединения психоанализа с марксизмом, носивших общее название фрейдо-марксизма (Лурия, Фридман). После того как марксизм-ленинизм в СССР стал единственной теорией, фрейдизм, как и бихевиоризм и другие психологические концепции, были подвергнуты жесткой критике и запрещены, как пропаганда буржуазной идеологии». (https://mybiblioteka.su/2-18667.html)

Ниже приводится статья в столичном журнале «Психотерапия» 30-летнего доктора Иоффе об одном случае в его медицинской практике. Статью нашел и прислал читатель Д. Е., которому редакция выражает свою благодарность.

— Искра-Research.


 

Роль «бессознательного», в жизни человека давно уже является одной из существеннейших проблем, занимающих так называемую психоаналитическую школу. Как показывает большое число наблюдений разных психоаналитических авторов, это бессознательное имеет весьма важное значение не только в жизни ясно выраженных «невротиков», но и в жизни так называемых здоровых людей. В частности «роль отца» в жизни человека служила предметом наблюдения и анализа д-ра Юнга в Цюрихе, а д-р Адлер в Вене, помимо всего прочего, замечательно тонко вскрыл сущность и значение гомосексуального комплекса и влияние так называемой «идеи величия».

Предлагаемое ниже личное наблюдение, в котором, — как и всегда, впрочем, — гомосексуализм сплетается с «идеей величия», а «отцовский комплекс» красной нитью проходит через всю жизнь субъекта, — быть может, поэтому, не лишено будет некоторого интереса для лиц понимающих и признающих всю важность упомянутой проблемы.


Фельдшер Z. — 33 лет, из состоятельной казачьей семьи. Краткая биография его, поскольку она стала мне известной, такова. Окончив фельдшерскую школу, он поступил военным фельдшером и жил в Польше. Во время революции был захвачен общей волной и за «агитацию в войсках» лишен прав и сослан на поселение. В Сибири, в ссылки, принужден был жить в глухих селах и вел довольно легкомысленный образ жизни. По прошествии нескольких лет получил место заведующего сельским фельдшерским пунктом, женился на отбывшей срок административно-ссыльной и «остепенился».

По общему мнению лиц, знавших его, Z. — человек «со странностями». Нервно-больным Z. себя никогда не считал и ни на что не жаловался, поэтому симптомов субъективно-патологического свойства у него не было. Так что в житейском, обыденном смысле — это был человек здоровый, но «странный». В отношениях своих с людьми он обычно большинство своих новых знакомых сначала возводил на пьедестал, а потом сам-же низвергал с этого пьедестала. И родным своим, и знакомым он часто устраивал «сцены» самого невероятно-ребяческого свойства, часто доводил себя до истерических припадков и постоянно «грозил» покончить с собою. Неоднократно отравлялся морфием. По собственным словам его, Z. в детстве при ссорах с родителями «хотел умереть назло отцу». Первую серьезную попытку самоубийства он совершил во время уже упомянутого ареста по подозрению в агитации в войсках, когда ему, действительно, пришлось находиться в очень тяжелых условиях. Тогда он принял довольно большую дозу морфия (который у него был заготовлен «на всякий случай»), но немедленно-же ему пришло на ум, что «могут подумать, будто он испугался», и он приложил все усилия к тому, чтобы спастись, что ему и удалось. В ссылке, после своего брака, Z. постоянно «грозил» покончить с собою и неоднократно травился; причем после морфия обыкновенно либо принимал противоядие либо самый яд принимал так, чтобы он не оказал надлежащего действия. «Но ведь я и не хотел умереть», заявлял он обычно после этого. Этою угрозою самоубийства он стремился держать в руках свою жену, которую ревновал до крайности, без всякого, впрочем, повода с её стороны. Вечными устраиваемыми им «сценами» жена его в конце концов доведена была до того, что неоднократно заявляла Z. о своем намерении уехать от него; и это, конечно, только подливало масла в огонь, ибо сам Z., как указано, — ссыльно-поселенец, и поэтому уехать не мог. Характерным для его отношений с женою является то обстоятельство, что, по словам близко знавших его людей, Z. вовсе никогда не проявлял какой-либо особенно сильной любви к жене: сошелся с нею еще до брака и женился только потому, что «иначе нельзя было». За время трехлетнего супружества Z. сам предлагал жене разойтись с ним и давал ей возможность уехать, но тогда жена ревновала его и это было причиною расхождения, а не наоборот, как в последнем периоде.

Как уже было указано выше, попытки самоубийства Z. постоянно кончались ничем. Поэтому и жена его, и знакомые перестали ему верить, не принимали во внимание его «угроз» и нередко потешались над этой его манерой. Однажды знакомые Z., подшучивая над ним, дразнили его указанием, что он наверное, вместо морфия, принимает сахар. «А если-бы я умер, тогда поверили-бы?» спросил Z. — «Конечно. Тогда пришлось бы верить!» — в шутку ответили ему. На другой же день, после незначительной ссоры с женою, Z. опять принял яду и… скончался. Хотел-ли он умереть на этот раз, просто-ли ошибся и принял слишком большую дозу, или же, желая, чтобы яд оказал свое действие и чтобы, следовательно, видели, что намерение его было серьезно, он поэтому слишком поздно взял противоядие? — На эти вопросы теперь с уверенностью никто не может ответить…

В обыденной жизни резко бросалась в глаза невероятная, доведенная до крайности обидчивость Z. и такое же крайнее самомнение его. Самомнение это проявлялось не только объективно, но большею частью сам Z. открыто заявлял, что он то делает лучше других, это знает лучше и т.п. Z. совершенно не в состоянии был перенести, если кто-либо в чем-нибудь одерживал над ним верх. Страстный игрок в шахматы, он играл скверно, но воображал, что играет прекрасно; во время игры он горячился, пользовался всякой оплошностью противника, забирал подставленные фигуры, ходов обратно не давал, сам же при всяком оплошном ходе непременно требовал его обратно. Вообще, играл только для того, чтобы выиграть и проигрыша совершенно не переносил: после полученного мата несколько дней ходил сам не свой. — Мысль, что он может в чем-либо ошибаться, может чего-либо не знать — была абсолютно чуждой ему. Как фельдшер он был весьма решителен, никогда не сомневался в правильности своих диагнозов и применял всегда самые рискованные средства. Z. воображал, что все его пациенты в восторге от него, что совершенно не соответствовало действительности. Если даже объективные факты доказывали его неправоту, то он, либо переиначивал в своем сознании самые эти факты и запоминал их в этом субъективно-искаженном виде, либо, если это в определенной ситуации оказываюсь невозможным, он просто забывал самые эти факты. Но нередко Z., наоборот, начинал всячески унижать себя и превозносить какое-либо другое лицо (это бывало обыкновенно в начале знакомства, когда, как указано, данное лицо возводилось им на пьедестал). Тогда он обычно начинал рассказывать что-либо, что по его словам должно было доказывать, насколько он плох и насколько выше его стоит данное лицо (или же только, что он нехорош), но, согласно содержанию им рассказываемого, постоянно доказывалось как раз обратное, т. е. тот факт, который он рассказывал для того, чтобы доказать, что он поступил скверно, как раз оказывался одним из его очень хороших поступков.

Что касается обидчивости Z., то она ярко проявляется в обыденной жизни, даже для человека не анализирующего. Z. «обижался» постоянно, при каждом подходящем, и даже совсем не подходящем случае. Именно, обижаясь, он «делал сцены»: ссорился, бранился, чувствовал себя оскорбленным, затем, наоборот, унижался и «устраивал истерики». Можно даже сказать, что всю свою жизнь Z. воспринимал, как одну сплошную обиду: то, что он — фельдшер, а не врач — обида, и поэтому каждый появляющейся в его жизни врач был для него личным врагом и объектом проявления его «странностей»; то, что он ссыльно-поселенец, лишенный прав, — обида; то, что жена его заявляет о своем желании уехать — обида и т.д., и т.д.

Психонализа в точном смысле понятия провести не удалось, ибо Z. больным себя не считал и лечиться не хотел. Но Z. был очень откровенен и весьма любил много и подробно рассказывать о себе. Пока он еще не понимал, как эти рассказы будут восприняты психоналитиком, он был вполне откровенен и однажды, согласившись на правду психоналитика, в продолжение нескольких часов подряд говорил все свои мысли, приходящие ему в голову (конечно не без сознательного сопротивления, но без сознательной критики), т. е. провел один психоаналитический сеанс. После того, как кое-какие выводы были ему сообщены — ввиду его настоятельных требований, — он сталь осторожнее и в дальнейшем рассказывал только то, что могло служить для его возвеличения.


Из громадного количества рассказанных Z. фактов и событий удается создать следующую картину психического развития его.

1. В детстве Z. имеется большое количество гомосексуальных влечений, попыток и даже актов. (Включительно до сосания пениса у товарищей — ребятишек, что Z. отлично помнит, и взаимного мастурбирования, чего он также не отрицал). Гомосексуализм Z., в скрытой, конечно, сублимированной форме, проявлялся и в последнем периоде например, Z. очень любил ставить своим пациентам клизмы (и эта его «симпатия к клизмам» была замечена многими из сталкивавшихся с ним на его фельдшерской практике). Гомосексуальное влечение в резко выраженной форме, направленное в отношение к производящему анализ лицу, — решительно проявилось и во время упомянутого единственного психоаналитического сеанса; причем, когда этот вывод, — ввиду его требования — был ему, наконец, психоаналитиком сообщен, — он согласился с существованием в нем («в настоящий момент» — настаивал он) такого влечения, но в дальнейших своих отношениях как бы совершенно позабыл об этом.

2. Отец Z., по его словам был деспот и совершенно поработил как самого Z., так и мать последнего. Все детство Z. прошло в борьбе с отцом. Неоднократно Z., будучи ребенком, хотел умереть, чтобы «отомстить отцу». Однажды, еще почти в младенческом возрасти, он решил убить отца и стрелял в него из ружья, но промахнулся.

3. В детстве Z. постоянно был на стороне матери; страстно любил (по его словам) последнюю и решительно «ненавидел» (!) отца. В ссылке он прервал вообще всякие сношения с родителями, которые оба живы.

Из всего вышеизложенного можно, конечно, кратко и только схематически, сделать следующее построение. Благодаря особым эмбрионально-биологическим условиям (см.Dr. A. Adler, «Minderwertigkeit der Organe») Z. — ребенок рос с более сильной и ярко выраженной гомосексуальностью. Поэтому в инфантильной влюбленности вся сила его влечения была направлена не в сторону матери, а в сторону отца. (Как протест и «сопротивление», — он «ненавидит» отца). В детстве он был «влюблен» в своего отца, ревновал его к матери и в своей бессознательной фантазии ставил себя в положение последней. Эта фикция накладывает отпечаток на всю его психику и, так как она не осознана, то он бессознательно всю свою последующую жизнь чувствует себя в этой роли, т. е. в роли жены своего отца. Отсюда: «сцены», истерики, самоотравления, ревность и т.п. (т. е. он ведет себя так, как вела или, по его мнению, должна была себя вести его мать)! Его самомнение («идея величия») происходит от тех же причин: гомосексуализма и (как следствия первого) инфантильной влюбленности в отца. В детстве он постоянно становился на сторону матери против отца (ведь в своей фикции он тоже является женою своего отца); мать он любил, а отца «ненавидел», постоянно думал, что мать все знает, все делает, все может сделать лучше отца, что сама она лучше, стоит выше отца. Так как он «играет роль» своей матери, то, значить, теперь он все знает, все делает, все может сделать лучше других, теперь он лучше всех, выше всех. — Таково же происхождение его обидчивости: отец был «деспот»; мать постоянно была им «обижена», — он в роли своей матери, и теперь он обижен на все и всех.


Такова трагическая судьба одного из многих «здоровых» людей нашего времени, это — жизнь-загадка! — Но если есть какой-либо ключ к разрешению этой тайны, то он может лежать только в том, чтобы «тайное» сделать «явным», «бессознательное» — «осознанным»; он может лежать только в понимании и вскрытии сущности и значения того «бессознательного», той фикции, которая накладывает свою роковую печать на всю психику человека и по-своему коверкает всю его жизнь. Кое-что в этой области уже сделано. Когда-нибудь эта задача будет разрешена вполне, — и многие, многие будут тогда избавлены от повторения подобной трагической судьбы…

Отдельный оттиск из журнала «Психотерапия». № 4. 1913 г.

Типография Штаба Московского Военного Округа.