Крах меньшевизма.
Эта брошюра была выпущена «межрайонцами» Иоффе и Троцким в мае 1917 года петроградским издательством «Пролетарская Мысль». Троцкий, наконец освобожденный из английского плена в Канаде, прибыл в Петроград 4 мая и вступил в организацию «объединенных социал-демократов-интернационалистов», более известных под именем «межрайонцев», которые пользовались известным влиянием в Петрограде и некоторых других городах. Всероссийская конференция меньшевиков проходила в Петрограде 7-12 мая, и Иоффе был делегатом конференции от Крымского союза РСДРП. Стоя на левом фланге меньшевистской партии, левее меньшевиков-интернационалистов вокруг Мартова, Иоффе повел энергичную борьбу за переориентировку революционно настроенных членов меньшевистской партии в сторону социалистической революции.
Печатается по тексту брошюры 1917 года; все выделения, автора.— /И-R/
Л. Троцкий.
Крах меньшевизма
(Доклад делегата Крымского Союза Р.С.Д.Р.П. на Всероссийской конференции меньшевистских и объединенных организаций, созванной О.К. Р.С.Д.Р.П.).
Уважаемые товарищи!
В своем докладе о только что закончившейся всероссийской конференции меньшевистских и объединенных организаций Р. С. Д. Р. П. я не буду касаться фактической стороны всего происходящего, ибо, когда это письмо дойдет до вас, вы будете уже достаточно информированы об этом из газет.
Мне бы хотелось осветить вам внутреннюю сущность той, я бы сказал, трагедии меньшевизма, которая давно уже началась и так печально, чтобы не сказать позорно, закончилась на упомянутой конференции.
Для того, чтобы ясно представить вам эту трагедию, как я ее понимаю, мне придется начать издалека, я должен буду начать с самого начала, т.е. с того времени, когда возник меньшевизм.
Вы помните, что это произошло в 1903 году на втором съезде нашей партии.
Вы помните, конечно, что внутрипартийный раскол, происшедший на этом съезде, непосредственным своим поводом имел расхождение по пункту 1-му устава партии, по вопросу о членстве партии, о том, кто именно может быть членом партии.
Вы несомненно помните, что меньшевизм стоял за более широкую формулировку, исключал требование непременной принадлежности к определенной партийной организации, и мотивировал это стремлением расширить рамки партии. Меньшевизм совершенно справедливо указывал, что в тот период пролетариат России уже в достаточной мере созрел для самостоятельной политической роли, что поэтому прошло уже время борьбы за влияние на демократическую и революционную интеллигенцию, характеризовавшую весь предшествующий период, который сводился к борьбе между «марксизмом» и «народничеством» в интересах именно этого влияния на интеллигенцию.
Волна забастовок, пронесшаяся по всей России с конца 90-х годов, ко времени второго съезда вполне ясно показала, насколько зрелую политическую силу представлял собой российский пролетариат, и меньшевизм, учитывая это, делал совершенно правильный вывод, когда он стремился столкнуть пролетариат с пути «чистого экономизма» на путь общей политики и требовал расширения рамок, облегчающего возможность политической самодеятельности широких рабочих масс.
И это именно выгодно отличало меньшевиков в период дальнейшего развития наметившихся на втором съезде разногласий. Вера в самодеятельность и политическое творчество пролетариата была светлой стороной меньшевизма.
Меньшевизм поэтому никогда не боялся, но всегда деятельно стремился к тому, чтобы вовлечь пролетариат в русло общедемократической политической жизни страны.
Пресловутая «Земская Кампания» была, если помните, одним из резких проявлений этой именно отличительной стороны меньшевизма. «Земская Кампания» ведь имела своей целью не что иное, как стремление на почве практической деятельности вовлечь пролетариат в общедемократическую. политику России периода непосредственно предреволюционного.
Худо ли, хорошо ли проводилась эта кампания, но она сыграла свою роль в революционном движении России. В период революции 1905-06 г. г. пролетариат выступал уже как самостоятельный класс и шел в авангарде ее.
Но эти же стороны меньшевизма заранее предопределяли дальнейший путь развития этого течения.
Здоровое зерно меньшевизма было заключено в совершенно гнилой оболочке. Стремление вовлечь пролетариат в русло общеполитической жизни уже таило в себе опасности распыления, растворения пролетарской классовой политики в политике общедемократической. Чем реальнее, чем интенсивнее становилась внутренняя политическая жизнь в России, — тем серьезнее делалась эта опасность.
В период контрреволюционный это сказалось особенно ярко. Уродливые формы так называемого «ликвидаторства», — истинного, а не мнимого, — отказ от возрождения партии пролетариата, разбитой в революционную и контр-революционную эпоху социалдемократии; добровольное кастрирование; ограничение своей деятельности только рамками дозволенного в пределах третье-июньского режима, — все это было именно таким выявлением широко-демократического, но не классово-пролетарского настроения.
Та же психология проявлялась и в других крайностях правого крыла меньшевизма. Законное и здоровое стремление к широкой партии приводило в своих отклонениях к подмене партии — классом, к стремлению создать вместо социал-демократической рабочей партии, просто рабочую партию.
Все эти ручейки, постоянно изливавшиеся из общего меньшевистского моря в реку широкого демократического движения, — постепенно все больше отклоняли меньшевизм с пути классового на путь общедемократический.
И теперь наконец, на нынешней всероссийской конференции, в период небывалого в истории мировой войны и столь же небывалой революции, — это развитие привело меньшевизм к полному отказу от всех своих позиций, к капитуляции перед демократией, к созданию не социал-демократической рабочей, а мелко буржуазно демократической партии, т.е. к политическому самоубийству.
Из совершенно правильной предпосылки, что революция в начальном периоде может развиваться только в атмосфере всеобщего сочувствия, — меньшевизм теперь пришел к требованию не только сочувствия, но и классового сотрудничества, требованию явно утопическому с одной стороны, резко противоречащему интересам пролетариата с другой.
Имевший в свое время тактический смысл и историческое оправдание лозунг: «врозь идти — вместе бить», меньшевизм упорно удерживал и удерживает до сих пор, когда «вместе бить» уже некого. В погоне за солидарностью политических выступлений всей революционной демократии, солидарностью, бывшей политически осмысленной только до тех пор, пока существовал общий враг: самодержавие, — меньшевизм стремится солидаризировать свои политические выступления с выступлениями буржуазии даже и теперь, когда самодержавие уже пало, когда общего врага уже нет, когда пролетариат стоит изолированно и резко обособленно со своим классовыми требованиями и неизбежно должен не только «врозь бить», но и «врозь идти». Ибо теперь пролетариат может только вести за собою наиболее демократические слои мелкой буржуазии, но никак не идти вместе с ними по их пути; ибо теперь «бить» предстоит уже не самодержавие, а капитализм, добивать нужно разлагающийся буржуазный строй.
Это непонимание классовых задач пролетариата в данную историческую эпоху, это растворение политики пролетарской в политике мелкобуржуазной, — является источником всех ошибок меньшевизма.
С молоком матери, вернее с ядом статей отца российской социалдемократии, Г. В. Плеханова, всосав теорию «ступеней революции» — меньшевизм не может мыслить и поступать иначе.
Упомянутая теория Плеханова, — которая, кстати сказать, вопреки его утверждению, совершенно извращает действительную историческую концепцию Карла Маркса, — доказывает, будто революция может быть только тогда услышанной, когда она подымается по ступеням, т.е. когда власть постепенно от класса менее демократического переходит в руки класса более радикального. Пока не закончена, не пройдена одна ступень развития, не должно быть перехода к другой. Поэтому, если даже имеется фактическая возможность перехода власти в руки демократии, последняя, согласно этой теории, должна добровольно от нее отказаться, ибо не упрочена еще власть буржуазии, не закончен еще этот этап развития. «Pereat mundus, fiat justitia», — «да погибнет мир, но восторжествует правосудие», как говорили древние римляне. Впрочем, в данном случае даже не правосудие, ибо ничего «правосудного», ничего справедливого в господстве крупной буржуазии нет и быть не может; но торжествовать должна совершенно фантастическая, совершено нежизненная и исторически фальшивая теория. Приняв эту теорию, меньшевизм неизбежно должен был удерживать пролетариат, и даже всю демократию, от захвата власти даже в тот момент, когда она сама давалась в руки и, опять-таки неизбежно, меньшевизм должен был в известный период революционного развития из силы революционной превратиться, если не в силу контр-революционную, то во всяком случае в консервативную, стремящуюся не развивать революцию, а удерживать ее.
Такое именно превращение меньшевизма наблюдается в данный момент.
Повторяю, все это является не только политически понятным, но и политически неизбежным. И все это произрастает на той почве, которая всегда питала оппортунизм всех стран, всех видов и всех оттенков.
В самом деле, попробуйте на момент убедить себя, что социалистический переворот может существовать только в очень отдаленном будущем и вы неизбежно должны будете прийти к реформизму, к погоне за непосредственной практической выгодой каждого данного момента. Далекое, туманное социалистическое завтра с железной необходимостью влечет за собою оппортунистическое сегодня.
Революционный социал-демократ, постоянно имеющий ввиду именно это социалистическое завтра, рассуждает приблизительно так:
Пролетариат может идти к осуществлению своих классовых идеалов, своих социалистических требований только путем непримиримой классовой борьбы, только путем укрепления своей боевой мощи, своей сознательности, своей сплоченности, организованности и классовой международной солидарности — поэтому принято должно быть все то, что способствует выяснению классовой сущности пролетариата и решительно отвергнуто должно быть все то, что затемняет классовое самосознание пролетариата, что может внести путаницу, смешение и рознь в его ряды, отвергнуто должно быть это, хотя бы оно казалось выгодным в интересах сегодняшнего дня. Точка зрения практической полезности настоящего играет совершенно подчиненную роль в отношении общих задач и идеалов всего рабочего класса.
Совершенно иначе мыслит оппортунист. Он полагает, что социализм является только далеким идеалом пролетарского движения, что поэтому в каждый данный момент перед пролетариатом стоит именно практическая задача, которая может быть разрешена сейчас и должна быть разрешена наиболее выгодным образом, во имя этой практической выгоды настоящего можно и должно поступиться чистотой своих принципов «сбросить свои белоснежные одежды», как выразился кто-то на упомянутой конференции. Ибо перед оппортунистом в определенный исторический момент стоит не классовая цель пролетариата, но задача общедемократическая. На этой-то почве всегда развивались все разногласия между революционными марксистами и оппортунистами.
Недаром творец оппортунизма, Эдуард Бернштейн, — теперь все же не приемлющий многих выводов оборонцев и «социал-патриотов», — свою критику Маркса, свою «ревизию» начал именно с доказательства, что процесс концентрации капитала идет вовсе не тем ускоренным темпом, как это изображает Маркс; что, следовательно, пропасть между капиталом и трудом ширится и углубляется вовсе не так быстро, а час решительного последнего боя между пролетариатом и буржуазией наступит вовсе не так рано. В свое время российские социал-демократы как большевики, так и меньшевики, отлично понимали все опасности этой ревизионистской, оппортунистической концепции и писали много хороших статей против ревизионизма и оппортунизма.
Но логика, как и психология, имеют свои непреложные законы. Кто сказал «А», тот должен сказать и «Б». — Кто признает, что перед пролетариатом стоит исключительно буржуазно-демократическая задача, ибо классовых своих целей он теперь осуществлять не может, — тот рано или поздно должен будет придти к признанию необходимости стоять только на почве реальной повседневной практики, к приспособлению всей тактики пролетариата исключительно к потребностям данного момента, нисколько не считаясь с «отдаленным будущим».
Все требования оппортунистов к этому именно и сводились. Разразившаяся в 1914 г. мировая война особенно резко подчеркнула отмеченный факт.
Оппортунисты всех стран рассуждали совершенно одинаково: «так как моей стране, следовательно моему пролетариату невыгодно быть побежденной стороной в данной войне, то рабочий класс вместе со всей демократией каждой страны должен защищать свое отечество, а так как защищать его успешно можно только соединенными усилиями, то на время войны прекращена должна быть классовая борьба внутри государства; забыты должны быть прежние распри; все классы должны слиться воедино и должен наступить внутренний гражданский мир, «мир классов во имя войны народов». Совершенно забывать при этом, что целью пролетарской войны был не гражданский мир, а гражданская война, не война народов, а мир народов; совершенно упускать из виду, что перед мировым пролетариатом всегда стояла и стоит теперь иная задача, с обороной отечества ничего общего не имеющая, задача не национальная и междуклассовая, а интернациональная и классовая; что международный пролетариат разбиваясь по враждующим национальностям и противопоставляя интересы рабочих одной национальности интересам пролетариев другой страны, этим самым подписывает смертный приговор себе и своей классовой борьбе и своим классовым идеалам. Обо всем этом социал-патриоты даже не вспоминали. Почему? Потому что осуществление классовых идеалов казалось слишком далеким, тогда как осуществление идеалов национальных представлялось весьма близким.
Еще одна интересная сторона постоянно отличала всякий оппортунизм. «Безответственная оппозиция» может позволить себе роскошь быть в оппозиции, но как только она становится ответственной, она немедленно же перестает существовать. Наши «реальные политики» господа кадеты, давно уже отмечали это, теперь к сожалению, на той же почве сошлись с ними некоторые социал-демократы.
В начале войны в России среди социал-демократов почти не было сторонников, так называемого «гражданского мира», т.е. прекращения классовой борьбы внутри «обороняющегося» государства. За исключением незначительной, не имеющей влияния в массах, группы Г. В. Плеханова, все русские социал-демократы громко кричали о своем интернационализме, — теперь многие из них сразу же превратились в оборонцев, хотя и с добавлением прилагательного «революционных», что ничего ровно, конечно, в существе дела не меняет. Ибо наши оборонцы с прилагательным в своей мотивировке повторяют все то, что в самом начале войны говорили европейские оборонцы без прилагательного.
Это резко подчеркнул т. Роберт Гримм, председатель Бернского Международного Социалистического Бюро, присутствовавший на конференции. Он прямо заявил, что буквально те же доводы в пользу обороны и «защиты свобод», вплоть до одинаковых выражений, он еще осенью 1914 года слышал из уст английских, германских, французских и т.д. социал-шовинистов. Все утверждали, что борются за свою свободу, одни, защищая ее от «германского бронированного кулака», другие, обороняясь от русского варварства.
Это вполне понятно. Покуда своею революционностью и классовой непримиримостью все равно нельзя повредить «общенациональному делу», можно было позволить себе роскошь оставаться на международно-классовой точке зрения, но как только от поведения пролетариата стало зависеть в значительной степени все дело обороны — оппортунизм неизбежно должен был принять форму «революционного оборончества», ибо таково в настоящий момент требование значительной части национальной мелко-буржуазной демократии. Фраза, быть может, оставалась старой (и революционные оборонцы продолжают величать себя интернационалистами), но содержание этой фразы совершенно иное. Смысл жизни оппортунизма ведь и составляет постоянная приспособляемость ко всяким условиям. Теперь это называется «реальной политикой»…
Опять-таки, именно так всегда поступают оппортунисты.
Когда австрийские социал-демократы, например, ввиду временной и случайной поддержки чешской буржуазной оппозиции, имели возможность отклонить бюджет в парламенте, они прибегали к следующему фортелю: вся социал-демократическая фракция рейсрата, как и всегда, голосовала против бюджета, но как раз нужное для проведения бюджета количество социалдемократических депутатов отсутствовало во время решающего голосования. И бюджет принимался большинством голосов буржуазных партий якобы против социалдемократов и чехов. Таким образом и капитал приобретался, и невинность соблюдалась. — «Как же можно оставить государство без бюджета?» — наивно спрашивали «ответственные» австрийские товарищи, когда их за такое поведение упрекали в оппортунизме.
Наши доморощенные оппортунисты, почувствовав себя ответственными за внутреннюю и внешнюю политику России, поступают точно так же. Слова еще остаются старые (хотя все чаще слышатся и новые слова), но делается совсем новое и притом далеко не социалдемократическое дело. И слова их очень легко отделить от дел их.
Нынешний министр иностранных дел, г. Терещенко, во время переговоров о создании коалиционного правительства, заявил одному из членов Исполнительного Комитета Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, что декларация нового Временного Правительства по существу состоит из двух частей. Первая часть, где говорится о необходимости скорейшего заключения всеобщего мира без аннексий и контрибуций, на основе самоопределения народов является-де частью декларативной, — сущность же заключается во второй части, где говорится об организации боевой мощи русской армии в интересах как оборонительных, так и наступательных военных действий. Так именно, очевидно, понимает подписанную им и другими специалистами декларацию военный и морской министр г. Керенский, столь цветисто теперь призывающий армию к наступлению. Верховный главнокомандующий, генерал Алексеев, делает только надлежащий вывод из этой декларации, когда он после подписания ее всеми членами нового Правительства (в том числе и социалдемократами) и уже после распубликования этой декларации, — упорно продолжает называть «утопией» мир без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов. Вы видите, что «люди дела» отлично умеют разбираться между словом и делом и считаются только с последним.
Психология нынешнего правого крыла меньшевизма, т.е. огромного большинства той всероссийской конференции, о которой идет речь, вполне совпадает с этой психологией старых слуг реакции.
Волею революции из безответственной оппозиции сначала перешедшей в ответственную, а теперь и вообще переставшей быть ею, ибо он находится у власти, — меньшевизм сразу же почувствовал себя не только правительственной, но и правительствующей партией.
Присутствуя на конференции нельзя было отделаться от впечатления, что здесь нет социал-демократов, за очень небольшим исключением нет представителей классовой партии пролетариата; что со всех концов России на конференцию съехались только представители широкой демократии, быть может очень хорошие, честные, радикальные, революционные даже, но тем не менее не пролетарские, а мелкобуржуазные делегаты.
Присмотритесь внимательнее ко всему происходившему на этой всероссийской конференции. Я не стану излагать вам всех принятых резолюций. Вы их уже знаете. Но вдумайтесь в любую из них и вы поймете, что сначала идет фраза, революционная фраза, а затем только самая сущность, то дело, ради которого съехались все эти люди, — и дело это вовсе не революционное, а консервативное, во всяком же случае не пролетарски-классовое.
Возьмите хотя бы главные из принятых резолюций, обсуждение которых стояло в центре внимания конференции, резолюции об отношении к Временному Правительству и об отношении к войне.
В первой из них после ряда фраз справедливой и резкой критики прежнего буржуазного Правительства идет доказательство безысходности положения, спасти которое могли только меньшевики своим вступлением в правительство, а затем выдвигается практическое требование текущего момента, решительный призыв к рабочему классу и всем партийным организациям безоговорочно, всеми имеющимися средствами поддерживать новое Временное Правительство, тоже буржуазное, и укреплять буржуазную власть. — Это ли дело социалдемократии? Разве же буржуазное правительство перестает быть буржуазным после вступления в него двух меньшевиков? Разве не устранены все те опасности, которых не отрицает и сама резолюция. Как же можно требовать от сознательного пролетариата, чтобы он безоговорочно и безусловно поддерживал и укреплял эту именно власть?!
Но этого мало. Резолюция, очевидно во имя вящего укрепления буржуазной власти, хочет всю социалдемократию сделать ответственной за деятельность двух меньшевиков-министров, за эту деятельность, о которой, на основании европейского опыта и теоретических предпосылок, можно заранее предсказать, что, вопреки субъективной воле самих министров-социалистов, внутри буржуазного правительства, где они составляют незначительное меньшинство, и в пределах буржуазного строя, который так основательно начинает теперь колебаться, — они смогут только дискредитировать и себя, как социалистов, и свою партию, раз она за них ответственна.
Вторая резолюция, резолюция о войне, носит такой же характер. После краткого анализа сущности империалистических войн вообще, а нынешней мировой в особенности; после правильного утверждения, что «основная задача социал-демократии заключается в подготовлении пролетариата, к грядущим битвам» за социализм, «в сплочении пролетариата в единую международно-организованную силу — после всех этих хороших фраз идет самое дело, и сводится оно к «обязанности всей революционной демократии всемерно содействовать укреплению боевой мощи и способности к активным военным операциям русской армии».
Конечно, когда-то еще будут эти «грядущие битвы», а пока что нужно готовиться к настоящим, нужно заняться укреплением фронта в интересах как оборонительных, так и наступательных («активных») военных действий. Во имя «грядущего» социализма, во имя «грядущего» мира и всеобщего международного братства рабочих русские рабочие и крестьяне должны пока что «всемерно» убивать немецких крестьян и рабочих! Так понимают свои обязанности перед своим классом правительственные социалисты, ставшие у власти.
Предпосылка совершенно ясна: «грядущие социалистические битвы» слишком медленно «грядут», слишком далеки они еще, значит пока нужно использовать настоящее, представляющееся в форме национальной, а не международно-классовой проблемы.
Более вдумчивые ораторы на конференции так именно и ставили вопрос. Они начинали свои речи с указания, что нынешняя российская революция является революцией буржуазно-демократической и только такою она может остаться. Если даже революция, уже идущая под знаменем пролетариата, стихийно углублять социальные противоречия, если она массовой волей и массовой активностью грозит перейти в мировую социалистическую революцию, — все равно; роль социалдемократии сводится к тому, чтобы не развивать революцию (как мы всегда понимали наши задачи), но удерживать ее. И в этом опять-таки меньшевизм сходится с кадетизмом, который устами П. Н. Милюкова на последней кадетской конференции заявил, что революцию можно и должно «прекратить». В устах лидера буржуазной партии такое требование вполне естественно и понятно; ведь если революция не будет прекращена ее дальнейшее развитие грозит уже самому существованию буржуазного строя. Но тем не менее не случайно и тут совпадение между меньшевизмом и кадетизмом. Меньшевизм также в данный момент не признает социалистических задач, даже выдвигать не хочет классовых требований пролетариата: меньшевизм стоит теперь на точке зрения национально-демократической и требует сохранения в неприкосновенности буржуазного строя, в лучшем случае только большей демократизации его. Против этого ничего не могут иметь и кадеты, ведь они называют себя конституционно-демократической партией, партией народной свободы, теперь объявили себя даже республиканцами. Наконец, ведь они были первой «ответственной оппозицией Его Величества Николая II», меньшевики же, став теперь «ответственной оппозицией Ее Величества буржуазии», совершенно естественно не только повторяют кадетскую фразеологию, но и творят кадетскую политику. Это — неизбежно; ведь положение обязывает.
Нынешний министр почт и телеграфов, И. Г. Церетели, на конференции весьма красноречиво, но мало убедительно доказывает, что положение было безвыходным:
«Не было демократического класса, который без пролетарских представителей пожелал бы стать у власти» — заявил он. «Мы не могли оставить государство совсем без власти. Мы должны были войти в правительство? — доказывает он (вспомните: «Разве же можно оставить государство без бюджета?» — австрийских социалистов-оппортунистов).
И когда министра спрашивали, почему же меньшевики, вошедшие в правительство, не подождали двух дней, пока собралась бы всероссийская конференция меньшевиков и выяснила бы свое отношение к этому вопросу; когда его с другой стороны спрашивали, почему же они не подождали тех же двух дней до всероссийского крестьянского съезда, который сорганизовал крестьянскую демократию, дал бы именно ту недостающую демократическую силу, могущую разделить с буржуазией власть и избавить от этой печальной необходимости представителей пролетариата, — И. Г. Церетели отвечал, что ждать нельзя было не только двух дней, но и двух минут:
«Одна ночь промедления (после известной милюковской ноты) привела к началу гражданской войны», — утверждал он, — «если бы мы ждали крестьянского съезда, оформления крестьян, то потеряна была бы революция». Какая революция? Революция Гучкова и Милюкова быть может? Но она могла бы перейти в пролетарскую, ибо крайняя демократия уже идет за пролетариатом, как особенно ясно показал крестьянский съезд, — пошла бы и дальше. — «Мы не могли сказать, что мы безответственное меньшинство, мы не могли отойти в сторону, ибо были такой силой, без которой революция существовать бы не могла» — продолжал И. Г. Церетели.
— А раз так, то чего же было бояться? Не «отходить в сторону» и не удерживать революцию надо было, но развивать ее. Международный социалистический пролетариат никогда не пугался даже «гражданской войны», ибо ведь революция и означает гражданскую войну, а первая написана на нашем знамени.
Но те, кто считают российскую революция законченной, очень боятся ее дальнейшего развития. И эта мысль красной нитью проходила по всем дебатам на конференции.
«Революция — буржуазная, и мы старались не выдвигать классовых требований пролетариата».
«Пролетариат в России в меньшинстве, он не может сделать этой революции даже предверием социалистической».
— Так характеризовал меньшевизм один из столпов его, Б. Горев.
Нынешняя революция — буржуазно-демократическая; «революционный переворот открывает широкое поприще капиталистическому развитию в демократических условиях». И только. До социалистического переворота еще очень далеко. Так понимает меньшевизм переживаемую великую революционную эпоху.
Предпосылка оппортунизма дана. Вывод ясен. Нужно стремиться к оформлению всех демократических сил страны, нужно «собирать демократию», «нужно помнить об общенациональных задачах», — как говорил А. Потресов (и забыть об интернационально-классовых, — добавлю я от себя); нужно «не выдвигать классовых требований пролетариата», — как заявляет Ежов; нужно «строить власть» (конечно, буржуазно-демократическую власть), как в один голос требовало огромное большинство конференций.
Когда-то Г. В. Плеханов в своей полемике с большевиками рассказывал им интересную сказочку про попугая, который знал только одну фразу: «Какая сегодня прекрасная погода» и постоянно твердил эту фразу. Пока погода была действительно хорошей, попугай этот казался весьма умной птицей, но когда погода переменилась, пошли дожди, началась слякоть, попугай… попал в весьма неудобное положение.
Мне думается, что Г. В. Плеханов не без пользы мог бы теперь напомнить эту сказочку и себе, и своим ближайшим товарищам слева, ставшим правительственной партией.
Ведь политическая погода давно уже переменилась. Пронзительно дует революционный ветер. Буря революции уже несется и сметает все на своем пути и теперь, когда эта буря треплет красное знамя над Зимним Дворцом, говорить о задачах общенациональной политики, твердить о «широком поприще капиталистического развития» — это значит в значительной мере уподобляться плехановскому попугаю.
Как бы громки ни были революционные фразы, но до тех пор пока практика остается консервативной, стремящейся только закрепить уже сделанные революцией завоевания, но ничего не отвоевывает дальше, только «окопаться» на буржуазных позициях, но не создавать новых стратегических позиций уже для пролетариата, а не для буржуазии; до тех пор, пока меньшевизм остается правительственной партией, партией буржуазного правительства, — до тех пор меньшевизм не только обречен на бездействие, но и совершает собою своеобразное политическое «харакири», ибо губит самую внутреннюю сущность социалдемократии.
И сколько бы ни твердили о своем интернационализме наши новоявленные «революционные» оборонцы, — никто им не верит. Не верят им империалисты, которых они думают запугать, не верят им сами меньшевики, не утратившие социалдемократического облика, не приемлющие ни «революционной» обороны, ни министериализма.
Нынешний министр труда, М. И. Скобелев, с пафосом заявил на конференции: «Русская революция может позволить себе роскошь размаха от Циммервальда до министерских скамей».
Это, опять одна — из столь модных теперь громких фраз, ни к чему не обязывающих, не имеющих никакого внутреннего содержания или же имеющих совершенно иное содержание, нежели думают выбрасывающие их.
Между Циммервальдом и буржуазными министерскими скамьями нет ничего общего. Циммервальд означает непримиримую классовую борьбу, а министерские скамьи — соглашение с буржуазией; Циммервальд есть старое красное знамя революционной социалдемократии; Циммервальд — «белоснежные одежды» интернационализма; Циммервальд — решительный протест против общенациональной, хотя бы и революционной политики и решительное требование интернациональной классовой политики социалистического пролетариата всего мира; Циммервальду нет места на министерских скамьях; между Циммервальдом и министерскими скамьями разлиты океаны крови, нагромождены горы трупов, явившиеся в результате того именно, что не весь мировой пролетариат пошел за Циммервальдом, что не все удержали в своих руках красное знамя, а многие променяли его на свое национальное; что красное знамя теперь развевается только в Циммервальде; что, наконец, часть мирового пролетариата уселась на министерских скамьях. И те, кто сидят на этих скамьях, и те, кто идет за ними, а не за Циммервальдом, — этим самым ставят себя вне Циммервальда и вне революционной социалдемократии.
В этом именно — трагедия меньшевизма и в этом также — полный крах его. Продолжая считать себя революционной социалдемократией и частью Циммервальда, — меньшевизм на практике переходит в лагерь социал-шовинизма, становится правительственной, мелко-буржуазной, а не пролетарской партией.
Как бы сам меньшевизм субъективно ни мыслил своего отступничества, — по существу, это является несомненным отступничеством от революционного социализма, это является до конца доведенным оппортунизмом; полнейшим отказом от политики революционной социалдемократии, переходом в ряды социализма правительственного.
Объективно, — это политическое самоубийство меньшевизма.
Петроград, 14/V, 1917.