От НЭПа к социализму

Евгений Преображенский
«От НЭПа к социализму»

Об этой книге

Новые формы оплаты труда. Бунт НЭПа против пролетарской диктатуры.

Лекция десятая

Нам, людям, живущим пятьдесят лет спустя после описываемого периода, не вполне понятна психология того времени. 20-е годы нам всем рисуются годами величайшего героизма как в области военной, так и затем и в области хозяйственной. Поколение наших дедов мы склонны рассматривать в едином ослепительном, ярко-красном свете, в героических тонах. Одним словом, поэзия без прозы. От этой психологической ошибки трудно бывает отделаться даже историку, когда он приступает к изучению документов эпохи и хочет уловить тонус тогдашней жизни, быт, пестроту реальной исторической картины. Вам, например, трудно поверить, что великие дела этой эпохи совершали люди с такими слабостями, недостатками, иногда преступными склонностями, почти всегда с необычайно низким культурным уровнем, как это было в действительности, поскольку мы говорим об общей массе, а не об отдельных единицах или небольших группах. В хронике газет этого времени: «Правде», «Известиях», «Рабочей Газете», «Бедноте» и др. вы рядом с каким-нибудь историческим декретом или известием о таком начинании, плодами которого мы пользуемся до сих пор, вы встретите извещение о расстреле группы граждан за похищение двух ящиков спичек из вагона, о суде над взяточниками, из какого-либо хозяйственного органа, о спекуляциях советских работников из бывших купцов и промышленников, вопли о воровстве государственного имущества и т. д. Самый замечательный поэт этого времени, Демьян Бедный, пишет полные сарказма и негодования слова про «совдуров» (советских дураков, которые дают водить себя за нос всяким жуликам из советских учреждений), вы прочтете в газетах того времени статьи талантливого публициста бытовика Сосновского о какой-либо афере буржуазных специалистов, вы натолкнетесь с изумлением на статью Троцкого о том, что надо чистить сапоги и не бросать окурки на пол. Мало того, вы можете прочесть о преступлениях даже самих коммунистов, на которые большинство толкала ужасающая нужда. С одной стороны, великое дело строительство социализма и героическая борьба за него с оружием в руках, с другой — присвоение двух пудов казенной муки. Является ли это преступление слишком большим и позор сделавшего бесконечным в сравнении с великим делом, за которое этот человек борется; или, наоборот, величие дела слишком безгранично в сравнении с ничтожеством преступления? Оценка со стороны общественного мнения позднейших поколений пошла по второй линии. Но если даже мы восстановим реальную обстановку того времени и поставим все на свое место, если выдержим пропорции света и тени, то это отнюдь не заставит разочароваться в оценке этой эпохи. Наоборот. Я лично думаю, что если тысяча людей строит огромный мост, то эта тысяча достойна большего удивления, если она состоит не из здоровых и сытых, а из голодных, больных людей, с язвами на руках и ногах, спорящих из-за кусочка хлеба. То же и с социалистической стройкой. Когда эту стройку делают люди, сами испорченные капитализмом, с психологией, которая представляет из себя поле сражения между «вчера» и «завтра», люди, которые в массе несут на себе все варварство капитализма и ту некультурность, в которой он держал народные массы, то это лишь увеличивает наше изумление перед эпохой.

Так обстояло дело с людским материалом при восстановлении государственной промышленности. Коммунисты не учились перед этим ни руководить предприятиями, ни торговать, ни вести банковское дело. Всему этому научились в процессе работы, как перед этим научились строить армию, управлять ею и побеждать. Здесь только, вследствие сложности самого дела, процесс растянулся на больший срок. Первое время масса бывших торговцев, предпринимателей и просто ловкачей всякого свойства обкрадывала государство, вела дело как им было выгодно, и т. д. Но постепенно эти кадры были выброшены из государственного аппарата; из специалистов выделился слой надежных и честных людей, а, с другой стороны, значительная часть самой коммунистической партии поступила в обработку через высшую школу, специальные школы и курсы, проходила курс практиканства при существующих органах государственной торговли и промышленности. Затем, по мере того, как обнаруживалось, что частная торговля и промышленность не имеют особенно большого простора для развития, а главное, не имеют будущего, лучшие представители побежденного класса уже сознательно и за совесть начали работать для государства. Особенно благоприятная реакция произошла здесь после неудачи буржуазно-кулацкого восстания, которое произошло в конце рассматриваемого периода и о котором более подробно мы скажем ниже. В промышленности же решающее значение получили инженеры из рабочих, которые строили государственную промышленность, как свое родное дело, при поддержке части инженеров-специалистов, понявших дух времени, понявших, что социалистическое государственное производство выше по своему типу капиталистического, дает больше простора для развития производительных сил, для прогресса науки и техники.

Большое значение имел также известный перелом в самой психологии коммунистической партии, особенно среди коммунистической молодежи. В период гражданской войны для коммуниста всезнайство, хотя бы и самое поверхностное, было абсолютно необходимо. Революция бросала коммунистов от десятков одних дел к сотням других, причем они, вследствие саботажа старой интеллигенции, должны были выполнять роль этого класса, либо комиссарствовать при нем. Наоборот, задача организации государственной промышленности, торговли, банковского дела и социалистического просвещения в широком смысле этого слова, потребовала от партии отказа от верхоглядства и всезнайства, заставила специализироваться ее кадры на определенных областях практической работы и науки и обстоятельно изучать то дело, которое каждый себе выбирал или на которое был поставлен партией. Это способствовало образованию в рядах коммунистической партии кадров подлинных специалистов в различных областях.

Нас с вами, работников социалистического общества, превращающегося постепенно в коммунистическое, отделяет целая эпоха от рассматриваемого периода еще в одном отношении: я говорю о стимулах к труду при капитализме и социализме. Вы уже видели из предыдущего изложения, что военный коммунизм не давал психологических стимулов ни к увеличению производства на отдельном предприятии, ни стимулов к увеличению производительности труда со стороны каждого отдельного рабочего. Спрашивается, как же обстояло дело с этими стимулами в рассматриваемом нами периоде?

Мы уже видели с Вами, что при новой экономической политике в этом отношении произошел поворот к стимулам капиталистическим, которые начали играть роль уже в период военного коммунизма. В конце-концов сдельная плата стала господствующим видом оплаты труда там, где она применима по условиям производства. В общем, рабочий тем больше получал, чем больше была его индивидуальная выработка. И все предприятие получало ресурсов больше от рынка или от государства, если больше вырабатывало.

Эта система начала постепенно меняться, поскольку государство как для ликвидации искусственного кризиса сбыта, так, с другой стороны, прежде всего, вследствие роста его ресурсов, увеличивало из года в год заработную плату. Опыт показал, что нет никакой необходимости добавочную плату выдавать по методу сдельщины. Наоборот, эта добавочная плата могла стать более могучим орудием увеличения производительности труда, если распределялась в форме коллективного премирования. Уже опыт коллективного снабжения, введенного в первый год НЭПа, показал, что когда увеличение заработка отдельного рабочего поставлено в зависимость не только от того, сколько он сам выработал, но и от того, сколько выработало все предприятие в целом, среди рабочих усиливался в огромной степени интерес к работе соседа по мастерской, соседнего цеха, наконец, интерес к работе всего предприятия в целом. Рабочий следит тогда не только за самим собой, но и за другими, как и другие следят за ним. Вырабатывается нечто вроде общеобязательной производственной морали. К стимулам индивидуальным прибавляется коллективный стимул. А это уже более высокая ступень производственной дисциплины в сравнении с индивидуальной ответственностью каждого и индивидуальными расчетами с каждым. Поэтому, государство, при увеличении заработной платы, оставляя старый капиталистический стимул для одной части заработка рабочего, одновременно с этим вводило коллективное премирование рабочих тех предприятий, которые выполняли производственную программу или превышали задания. При этом от предприятия требовалось не только известное количество изделий, но и соответствующее качество их. В то же время как само предприятие из соображений хозяйственного расчета было заинтересовано в наименьшей трате материалов, топлива, в максимальной нагрузке всего предприятия и т. д. Коллективное премирование в сущности было декретировано одно время еще в период военного коммунизма, но оказалось тогда мертворожденным, потому что в тех случаях, когда было за что премировать, нечем было премировать, и рабочие в сущности бывали обмануты. В этот период государству было не до премий, потому что оно не могло обеспечить минимума питания не только для рабочих, но даже и для армии. Правда, в период военного коммунизма были отдельные предприятия, которые проявили величайший героизм на хозяйственном фронте, при том скудном питании, когда рабочий падал в обморок у станка. Героизмом было тогда вообще работать. Это был такой же подъем, как и в борьбе на фронте, но долго он не мог продолжаться, да и производственные результаты его были невелики.

Наоборот, подъем промышленности и увеличение ресурсов государства делали коллективное премирование материально возможным и производственно целесообразным. Приведем пример. На железной дороге происходит съезд представителей различных служб дороги. Из производственного доклада выясняется, что если дорога перевезет установленное количество грузов, либо больше, если мастерские депо выпустят из ремонта установленное количество вагонов и паровозов, если дорога не израсходует больше топлива, чем полагается или даже сэкономит в сравнении с нормой, то все работники дороги получат премию в таком то размере. Съезд решает от имени всех служб добиться максимальной премии, обо всем этом делается известно по линии каждому сторожу, каждому стрелочнику, каждому кочегару. Все заинтересованы в том, чтобы паровозы и вагоны ремонтировались усиленным темпом, чтобы топлива сжигалось меньше и оно не раскрадывалось, чтобы грузы доставлялись в целости и т. д. Все хозяйство дороги ведется уже под наблюдением тысяч глаз. А вместе с тем, сохраняется и сдельная плата там, где она возможна технически и полезна, как стимул.

Это коллективное премирование явилось зародышем новой формы оплаты, которое свойственно социализму. Новая форма вырастает на основе коллективной ответственности работников за результаты производства, на основе взаимного контроля и, наконец, на основе большей культурности и сознательности всего рабочего класса вообще. Если сдельщина побуждает к соревнованию между отдельными рабочими цеха, то коллективное премирование побуждает к соревнованию между целыми предприятиями, в дальнейшем — целыми отраслями производства. В такой форме государство в сущности распределяет те добавочные ценности, которые произвели работники во всем хозяйстве в целом. В дальнейшем, по мере увеличения производительности труда во всей промышленности, премиальным путем начинает выплачиваться большая часть заработной платы вообще. Роль сдельщины в общей сумме заработной платы с каждым годом относительно понижается. Но сдельщина отмирает не только материально, но и психологически, поскольку выполнение определенного среднего минимума работы, превращается в своего рода инстинкт труда, который является привычным, и за который не дается специального вознаграждения.

Правда, здесь продвижение вперед шло в общем очень медленно, потому что победа новой формы оплаты труда теснейшим образом связана, как мы уже говорили, вообще с ростом культурности и сознательности рабочего класса, что не достигается в несколько лет. Насколько трудно продвижение в этом направлении, вы можете видеть и из того обстоятельства, что мы сами еще не осуществили коммунистического распределения. Здесь приходится перерабатывать человеческий характер, ожидая, что инстинктом сделается то, что раньше достигалось принуждением, обещанием пряника, либо было актом коллективного подъема и самопожертвованием. Нужна смена поколений и новая система воспитания, чтобы новый коллективный человек сменил индивидуалиста периода товарного производства. Тот момент, когда коллективные стимулы в рабочем классе делаются господствующим по сравнению с стимулами индивидуальными, является торжественнейшим моментом в строительстве социализма, не менее важным для будущего, чем социализация орудий производства. И хотя мы не достигли коммунистического распределения, однако, пошли далеко вперед в сравнении с рассматриваемым периодом, когда работника, как ребенка, надо было доводить до сознания необходимости определенной работы не путем ознакомления со статистикой производства и статистикой потребления в стране, а путем обещания выдачи лишнего пуда хлеба или большей суммы денег.

Что касается работы иностранного капитала в России за этот период, то размеры влияния этого капитала на хозяйственную жизнь внутри страны, по сравнению с ролью иностранного капитала во внешней торговле, было не особенно велико. Причины этого заключались в следующем. Вообще, иностранный капитал мог проникать в Россию, как капитал ссудный, промышленный и торговый. Что касается ссудного капитала, то в течение рассматриваемого десятилетия Советское правительство заключило несколько займов в разных странах, но это были небольшие займы, преимущественно в товарной форме. Капитал не шел на большие и казавшиеся ему рискованными займы. В области промышленности дело обстояло несколько лучше. Но необходимо помнить, что капитал во всех странах в это время вступил в период старческой дряхлости. Он боялся больших начинаний, больших рисков и, по своей старческой трусости, не соблазнялся даже большими прибылями. Исключение представлял лишь германский капитал. Иностранный капитал не имел, разумеется, большого интереса, идти в те отрасли промышленности, которые работали на внутренний рынок, поскольку этот рынок почти полностью удовлетворялся продукцией русской промышленности. Особенно это относилось к тому периоду, когда произведенные внутри страны товары продавались на бумажные деньги падающей валюты. Иностранный капитал, естественно, тянулся к тем предприятиям, которые производили продукты экспортного значения, например, нефтяная промышленность, золото-платиновая, лесные разработки, медь и т. д. В то же время он был не склонен к таким вложениям капитала, которые могли дать результат через продолжительный срок. Отдавать же иностранному капиталу предприятия, дававшие выгоды без особенно больших затрат, Советскому правительству не было смысла, как ни малы были его собственные оборотные средства. Огромным успехом для хозяйства Советской России было привлечение германского капитала вообще, прежде всего для разработки в широком масштабе пустующих пространств Юга, Юга-Востока и Запада Сибири и создания здесь крупных тракторных и больших животноводческих хозяйств. Германский капитал был более предприимчив и более подвижен, чем английский. Он был вынужден рисковать более, чем английский капитал, у которого еще были не вполне использованные возможности в колониях. Германский капитал вклинивался в хозяйство России и, сам того не сознавая, работал в пользу создания единого мощного хозяйственного объединения между русским сельским хозяйством и германской промышленностью, плоды которого в дальнейшем суждено было пожать социализму. От германского же капитала наше сельское хозяйство получило в значительных размерах тот товарный кредит, в виде сельскохозяйственных машин и орудий, который позволил сельскохозяйственному банку организовать на широких началах долгосрочный сельскохозяйственный кредит. Что касается американского капитала, то его участие в хозяйственной жизни России после капитала германского было самым значительным. Но он интересовался главным образом лишь нашей нефтяной, марганцевой, платиновой промышленностью, т.-е. теми отраслями, продукция которых была нужна самому американскому хозяйству.

Что касается внешней торговли с заграницей, то она развивалась с каждым годом, и к концу десятилетия экспорт сырья и хлеба заграницу уже превышал довоенные размеры. Советское правительство старалось удержать ту часть иностранного капитала, который интересовался торговлей, на линии оптовой торговли, регулируя ее своим участием в смешанных торговых обществах. Оно стремилось не допускать проникновения частного иностранного капитала в розничную торговлю внутри страны. Таким образом, иностранный торговый капитал держался на границах государства и в районах внешних портов и не впускался без особой необходимости со своими щупальцами внутрь страны. Это было источником больших недоразумений с иностранными торговцами, особенно вначале, когда иностранные торговые фирмы, в особенности спекулятивного типа, рвались внутрь страны, стремясь к максимальным барышам. В дальнейшем же, они примирились с создавшимся положением, ограничились участием в оптовой торговле и допущением их на крупнейшие ярмарки, где большинство сделок они опять-таки совершали с кооперацией, органами государственной торговли и трестами. Что касается монополии внешней торговли, то она формально была отменена после того, как государство стало фактическим монополистом в внешней торговле. Формальная монополия оставалась лишь для торговли определенным и строго установленным числом товаров.

Во всяком случае, никакого заметного разлагающего влияния, как ожидали белогвардейцы, иностранный капитал на систему советского хозяйства не оказал. Его роль в системе Советского хозяйства сводилась приблизительно к 10% всей продукции государственных предприятий. Даже во время бунта нэповской буржуазии против диктатуры пролетариата, он не смог выступить единым фронтом на поддержку мятежников, разделившись на две группы, из которых одна держалась нейтрально.

К этой последней попытке капиталистической реставрации мы теперь переходим.

С момента проведения в жизнь новой экономической политики резкие проявления классовой борьбы всех буржуазных и части мелкобуржуазных сил против пролетарской диктатуры, имевшие своим апогеем Кронштадтское восстание, совершенно прекратились. НЭП давал пока достаточный простор для капиталистического накопления и вообще для развития капиталистических отношений в пределах экономически возможного для самого капитализма. Производительные силы страны так низко пали, что развитие их могло подвигаться вперед различными путями, причем путь восстановления капиталистическими методами в тех областях, где государство сознательно свернуло свои силы, мог идти параллельно с восстановлением крупной промышленности социалистическими методами. Что же касается восстановления и интенсификации индивидуального мелкого хозяйства, то, при отсутствии объективных пока данных для восстановления его в форме крупного кооперативного хозяйства, оно было абсолютно необходимым, было основным условием восстановления крупной государственной промышленности. С этой точки зрения НЭП представлял из себя комбинированный метод восстановления хозяйства как социалистическими методами (плановое государственное хозяйство, крупная промышленность и транспорт и т. д.) так и в чисто капиталистическими методами (рынок, капиталистическая калькуляция даже в государственной промышленности, частно-капиталистические предприятия в торговле и промышленности, концессионный капитал), наконец, методами интенсификации мелкого товарного, главным образом, мелкого крестьянского хозяйства.

В первые годы все эти методы уживались друг с другом; территория для приложения их была достаточна обширна. Но основные направления путей капиталистического метода восстановления и социалистического были совершенно различны. Стихийное стремление всех капиталистических сил и тенденций заключалось в том, чтобы опереться на мелко-буржуазный базис страны, накопить силы, связаться с иностранным капиталом и тем связать с ним мелко-буржуазный базис советской деревни, освободиться от преград, которые ставят социалистическое государство капиталистическому накоплению, превращая его в социалистическое, сбросить советское государство, денационализировать промышленность и возглавить мелкое товарное производство страны той капиталистической верхушкой, которая существовала в России до революции.

Наоборот, задача социализма, заключалась в том, чтобы использовать капиталистические формы для развития производительных сил лишь на определенном этапе, сведя историческую роль этих форм к роли лесов при постройке социалистического здания. Ему предстояло опереться на них там, где они представляли из себя более прогрессивное начало в сравнении с мелким производством (среднее капиталистическое предприятие выше ремесленного, налаженная частная торговля при господстве в стране товарного мелкого производства, лучше, чем спекуляция и мешочничество, крупный концессионный капитал выше всех этих форм); приспособить капиталистические формы, как низшие, к социалистическим формам, как высшим, где, когда, и пока это возможно и полезно для социализма; ликвидировать их там, где приспособление невозможно или ненужно, и их можно заменить высшими социалистическими формами. Задача состояла дальше в том, чтобы в деревне дать возможность мелкому товарному земледелию развиваться за счет мелкого натурального потребительского хозяйства. Задача состояла в том, чтобы, опираясь временно одной ногой на капиталистические отношения, высвободить потом эту ногу и подогнать мелкое производство деревни вплотную к крупной социалистической промышленности и кооперировать ее.

Теперь нам кажутся смешными опасения наших дедов, которые, заняв такие позиции, как крупная промышленность, транспорт, оптовая торговля, банковское дело и регулирование валюты, имея в руках мощный государственный аппарат и армию, боялись, что их вытеснят и победят Колупаевы и Разуваевы, т.-е. представители исторически более отсталого способа производства, клонившегося к тому же тогда к упадку во всех капиталистических странах. Но мы не должны впадать в одну ошибку, которая психологически вполне возможна. Например, феодально-крепостнический способ производства и соответствующая ему форма собственности не могли бы победить буржуазных форм после того, как появилась крупная фабрика, и буржуазная революция поставила у власти третье сословие; однако, это отнюдь не делало безнадежными все без исключения попытки дворянской контр-революции. В той же Франции нужно было несколько революций, чтобы буржуазия прочно стала у власти. Точно так же обстояло дело и в Советской России времени так называемого НЭПа. Капиталистическая форма, представленная убогим спекулятивным капиталом и возрождающимся кулачеством в деревне, была низшей формой в сравнении с социализмом, и основная линия развития заключалась в том, чтобы эти формы также приспособились к социалистическим, как в свое время побежденный, но не добитый феодализм приспособился к буржуазным формам. Однако, это не исключало возможности капиталистической реставрации в отдельных случаях. В общем и целом в 20-м веке победа социализма, как правило, была обеспечена, но это отнюдь не означало непременной и безусловной неудачи всех контр-революционных буржуазных восстаний. Дело в каждом конкретном случае зависело от реального соотношения сил. Так же обстояло дело в Советской России рассматриваемого периода.

Посмотрим, каково было тогда соотношение сил между двумя типами хозяйства и между теми классовыми группировками, из которых каждая представляла свой способ производства. Измерять соотношение сил, это значит прежде всего измерять соотношение экономических сил и учесть уровень культуры борющихся групп. Силами капиталистическими были: частная торговля, мелкая и средняя, частная средняя промышленность, главным образом, арендованная, хозяйство кулацких и зажиточных слоев деревни, представлявших главную часть торгового земледелия, иностранный концессионный капитал. Кроме того, надо еще учесть кулацкую кооперацию, духовенство, буржуазную интеллигенцию и, наконец, те остатки прежде господствующих классов, которые хотя не имели экономического веса, но обладали «живым человеческим весом». Все эти элементы ориентировались прежде всего на среднее крестьянство, желая получить поддержку этой многомиллионной пехоты, которая, вследствие своего промежуточного классового положения, выступала исторически, то в роли пехоты революции, то как пушечное мясо для контр-революции.

Силами социалистическими были: городской пролетариат, который уже не был деклассирован в конце этого десятилетия, как в его начале, который теперь был не менее многочислен, чем перед войной; беднейшие слои деревни и те огромные массы маломощного крестьянства, которые пользовались долгосрочным льготным кредитом и судьба хозяйства которых зависела от Советского государства; та часть мелкобуржуазной интеллигенции, которая примирилась с социализмом и составляла большинство в государственном аппарате. Наконец, чисто политические силы коммунистической партии, коммунистического союза молодежи, красной армии и государственного аппарата. Что касается размеров национального дохода, который представляла каждая из этих классовых группировок, то государственный круг представлял большую массу национального дохода, если продукцию среднего крестьянского хозяйства не засчитывать в ту или в другую группировку.

В отношении уровня культуры, государственный социалистический круг был если не выше, то немного ниже своих противников. В течение этого десятилетия пролетариат и его государство поняли огромную опасность, которая им угрожает, вследствие культурного превосходства побежденных классов, и проделали огромную работу по поднятию культурного уровня всего пролетариата.

Непосредственные социально-экономические причины движения были следующие. Городская частная торговля, успевшая прочно встать на ноги, начала систематически вытесняться со своих позиций государственной и кооперативной торговлей, причем налоги съедали значительную часть торговой прибыли. С другой стороны, известную часть прибыли отбирал Государственный банк в виде процента по ссудам. Зажиточная часть крестьян, которая подвергалась прогрессивно-подоходному обложению, ограничивалась в своих эксплуататорских стремлениях по отношению к крестьянской бедноте и не имела возможности предаться спокойно капиталистическому накоплению, с каждым годом все больше и больше озлоблялась и стремилась вырваться из цепей социалистического государства. Враждебно настроена была в отношении государства также и средняя промышленность, жаловавшаяся на тяжесть государственных налогов и арендной платы.

Но в буржуазном лагере не было единодушия. Целый ряд капиталистических предприятий как торговых, так и промышленных, так тесно вплелись во всю экономическую систему данного хозяйственного организма, что они были лишены всякой свободы движения, опасаясь в то же время, в случае неудачи буржуазной реставрации, потерять все свои приобретения, сделанные во время НЭПа. Не было единодушия и среди иностранного капитала. Принципиально, с точки зрения классовых интересов буржуазии вообще, все были за реставрацию. Но по отношению к данной конкретной попытке реставрации, интересы расходились. Победа контр-революции при существовавшей международной группировке сил означала вытеснение из России германского капитала французским. А так как буржуазия обыкновенно в выборе решений руководится выгодами сегодняшнего дня, то германский капитал, в данном случае, из антагонизма с французским оказался против реставрации. Французский же капитал, который поддерживал реставрацию, не имел значительного хозяйственного влияния внутри страны.

Идеологами контр-революционного движения были представители буржуазной интеллигенции. Однако, среди этой интеллигенции часть крупнейших специалистов была против реставрации. Со времени Октябрьской Революции в этой среде произошли известные изменения. Как известно, большинство русской интеллигенции боролось с самодержавием под социалистическим флагом. Но этот социализм был лишь псевдонимом буржуазной демократии, как показал Октябрь, отбросивший всю интеллигенцию в лагерь буржуазной контр-революции. Однако, десять лет строительства крупного государственного хозяйства при Советской власти, в котором принимали участие и буржуазные специалисты, заставил некоторых из них произвести переоценку ценностей. На опыте хозяйственного строительства, особенно на опыте электрификации, они убедились не только в социальном, но прежде всего в техническом превосходстве социалистических форм хозяйства над частно-капиталистическим. И когда в воздухе запахло буржуазно-кулацкой контр-революцией, которая могла и должна была задержать развертывание крупного производства и отбросить страну на довоенные позиции, эта часть специалистов оказалась вместе с пролетариатом за государственную форму хозяйства. Наоборот, другая часть, главным образом, из старой эмиграции, которая в большинстве перекочевала к этому времени в Россию, стала во главе контр-революционного движения. Но эти группы отнюдь не были представителями кадетских элементов прежней эмиграции. Старая кадетская ортодоксия, изолгавшаяся и потерявшая всякий кредит, была вытеснена сменовеховцами. Последние, уже на русской территории, явились организующим ферментом, как для вернувшейся в Россию эмиграции, так и для остававшейся в России интеллигенции. Они дали интеллигенции идеологию и примирили ее временно с Советской властью. Затем они сами раскололись, и правая их часть стала во главе движения. Лозунгами движения были: защита экономического либерализма, борьба с стеснениями для частного хозяйства, борьба против увеличения налогов на частное производство, борьба против непрерывного увеличения заработной платы, которое по их мнению, вело к задержке экономического развития, борьба за всеобщее избирательное право и парламентаризм. Кроме того, проповедывался ярый антисемитизм. Новая буржуазия, разумеется, имела свою литературу и свою печать, частью легальную, частью заграничную. В первые годы НЭПа новая буржуазия, особенно торговая буржуазия и кулачество, были довольно равнодушны к идеологической работе буржуазной интеллигенции. Они были заняты делом накопления и им было не до политики. К тому же, старомодная интеллигентская идеология была для новой буржуазии психологически мало понятной. Но скоро буржуазная интеллигенция нашла пути к душе НЭПмана городского и деревенского, приспособилась к его запросам и начала фабриковать нужную ему идеологию.

Движение началось в городах с крупных демонстраций, самую активную роль в которых играли городские торговцы. Они по взаимному уговору поднимали одновременно продажные цены всех товаров, ссылаясь на высокие налоги, и этим путем стремились втянуть в движение широкие массы потребителей. К этому городскому движению присоединились зажиточные элементы деревни, которые отказывались платить государственные подати и поддерживали оппозицию городских торговцев. Однако, все это движение, за исключением некоторых районов на окраинах, где начался кулацкий бандитизм, не могло принять форму открытой вооруженной и организованной борьбы с Советской властью, и было разгромлено раньше, чем могло создать всероссийский организующий центр. Замешанные в движении представители буржуазии подверглись конфискации имущества. Особенно пострадали группы городских торговцев. Магазины участников были национализированы и включены в сеть государственных кооперативных лавок, а товары — реквизированы государством. Кооперативные объединения сельского кулачества также были разгромлены и за их счет усилены кооперативные организации беднейшего и среднего крестьянства. На участвовавшие в движении кулацкие слои были наложены большие штрафы, однако, без разрушения хозяйства участников движения. Последовавшая вслед за подавлением движения «коммунистическая реакция», хотя и не создала нового положения, но ускорила социализацию тех отраслей торговли и промышленности, для обобществления которых создались подходящие условия. В частности, разгром частной торговли повел не только к усилению торговли государственной и кооперативной, но и способствовал изменению отношений между оставшейся частной торговлей и государством. Эта торговля все более и более превращалась в нечто вроде комиссионной торговли для крупной государственной промышленности и таким образом оказалась включенной в систему государственного планового распределения.