Илоты правительства.
(Впечатления и итоги Московского Совещания).
Московское совещание задумано было в трагические июльские дни, когда начавшийся ещё в мае откол мелкой буржуазии от революционного пролетариата закончился объявлением ему войны. Мелко-буржуазные политики направили свои взоры в сторону «живых сил» контр-революции и решили ознаменовать свой новый «священный союз» каким-либо торжественным актом там, где мазались на царство все коршуны России.
Коалиция долго не налаживалась, но не по вине эсэров и меньшевиков. Пролетариат не поддавался «мерам воздействия» и у лидеров помещичьих и крупных буржуазных групп возникло сомнение ценности самого союза. Если эсеро-меньшевистское большинство Советов не в силах укротить революционного зверя, то нет смысла и сговариваться с ними. С другой стороны, не подлежало сомнению, что пролетариат или революционная часть армии после Июльских дней постараются изменить деятельность Советов в направлении большего соответствия её с чаяниями и желаниями народных масс коалиция с Советами данного состава не гарантировала таким образом ни прочности, ни продолжительности.
Контр-революционеры выдвинули поэтому лозунг «независимости правительства от Советов». Освобождённое от контроля общественных организаций, Вр. Прав. должно было превратиться в прямое орудие классовых и контр-революционных целей помещичьих и крупно-буржуазных групп, опирающихся на империалистические элементы союзных держав. Этого не могли не понимать и эсеры и меньшевики. Тем не менее они эти условия приняли. Чтобы замазать массам глаза, заявили, что правительство связывается «программой 8-го июля», которая, по откровенному заявлению кадетских вожаков, обязательна только для советской части Правительства, но не для кадетских министров, которые отныне должны были играть первую скрипку в министерстве.
Правительство сконструировалось и осчастливило армию смертной казнью, восстановлением старых порядков, разгромами армейских организаций и преследованием тех, кому ещё дороги интересы революции. Чтобы создать нужную атмосферу в народе, стали травить солдат, сваливать на них все беды и ошибки командного состава, не останавливаясь перед клеветой, ложью и извращением фактов, имевших место на фронте. Солдаты, гибнущие тысячами на фронте, полки, оставлявшие на полях сражения три четверти своего состава, — объявлялись дезертирами, трусами, преступниками и предателями родины и революции. «Родине» угрожал уже не пролетарий только, но и солдат, то есть и крестьянин, которого погубили армейские организации и Советы. Отсюда лозунг «долой всякие общественные организации!», которые могут восстановить истину, раскрыть народу глаза на действительное положение вещей и обнаружить истинных виновников поражения и бегства с фронта.
Вр. Прав. сыпало как из рога изобилия репрессиями: восстанавливались статьи Уложения, потерявшие всякий юридический смысл с падением царизма; срочная каторга и более мягкие наказания заменялись бессрочной; вводились внесудебные аресты и высылки, контр-разведка превратилась в охранное отделение, но с гораздо бóльшими правами и свободой деятельности; рабочие и солдатские газеты закрывались; военному министру и мин. вн. дел было предоставлено право запрещать неугодные ему съезды и собрания; рабочие, солдаты, видные и безупречные революционеры сотнями бросались в тюрьмы и привлекались по отмененным статьям с нарушением всех гарантий правосудия, или держались месяцами без предъявления к ним обвинения в самых ужасных и даже при царизме невозможных условиях, — а эсэры и меньшевики молчали: они обязались поддерживать Правительство, как бы далеко оно ни зашло в сторону контр-революции и возвращения к порядкам Николая II…
Вспомнило Вр. Прав. и о программе 8-го июля, но только для того, чтобы её отменить в двух наиболее существенных её пунктах: в вопросе о войне и мире и о сроке созыва Учред. Собрания.
С таким багажом Вр. Прав. надеялось окончательно примирить с собой все контрреволюционные элементы и решило созвать, наконец, объявленное в начале июля совещание в Москве «излюбленных людей» страны для торжественного закрепления союза.
Наиболее подходящим местом для совещания был бы конечно, Успенский собор, где «земские люди» московского периода русской истории впервые «били челом» Михаилу Романову и где сначала хоронили, а затем короновали в всех русских самодержцев. Но А.Ф. Керенский предпочел почему-то Большой театр, с подмостков которого Шаляпин завоевал когда-то Россию для того, чтобы пасть потом на колени перед Николаем II.
«Я и Врем. Прав.» ни разу не упомянуло в своей речи, продолжавшийся более полутора часов, Советов. А.Ф. Керенский говорил то шепотом, то криком; кланялся направо и угрожал налево. В импровизации его были пафос и поза, крик души и жест, но не было ни силы, ни революционной программы. Одно было несомненно, что Вр. Прав. стало определённо на путь контр-революции, и если контрреволюционные элементы им все же недовольны, то только потому, что они добиваются от него более быстрого темпа…
Хозяева положения не стеснялись в своих выражениях. Пугая А.Ф. Керенского и его друзей «белым генералом», какие-то элементы вызвали казачий полк с фронта. Корнилова при въезде засыпали цветами. Генерал направился ранее к Иверской, выслушал доклады торгово-промышленных тузов о финансовом положении страны, принял городского голову эсера Руднева и запугал Совещание возможностью сдачи юга России, Риги и Петербурга. Генерал требовал от правительства введения смертной казни в тылу, восстановления царистской дисциплины в армии, ограничения деятельности армейских комитетов исключительно хозяйственными вопросами.
Каледин развил подробно всю контр-революционную политическую программу реакционной части казачества и торгово-промышленных и помещичьих групп. В армии не должно быть политики; только казаки имеют право ею заниматься. Митинги нужно запретить. Советы и комитеты должны быть упразднены, кроме казачьих, конечно. Декларацию прав солдата нужно заменить декларацией обязанностей. Дисциплина николаевских времён, смертная казнь на фронте и в тылу, неограниченные права командному составу и полная мощь вождям.
Правительство не должно быть связано никакими групповыми и партийными программами, кроме требований реакции. Расхищению власти комитетами и советами должен быть положен предел. Россия должна быть едина. Для рабочих должна быть введена трудовая повинность, для крестьян — установлены арендные отношения. Нужно обеспечить реакции преобладание в Учредительном Собрании, которое должно быть созвано в Москве.
Программа Каледина дополняется и развивается декларациями Государственных Дум и речами Гучкова, Шульгина, Родичева, Маклакова и др. «Война до полной победы», мир с аннексиями и контрибуциями, удаление «пораженцев», хотя бы только бывших, из правительства, передача всей власти буржуазии и помещикам, неумолимая расправа с рабочими, ограничения размеров заработной платы, усиление косвенных налогов и т.д. и т.д.
Что же ответили эсэры и меньшевики на заявление правительства и контр-революционеров?
В прочитанной Н.С. Чхеидзе от имени «всей» демократии (кроме революционной) декларации нет ни слова критики по адресу правительства.
«Как носитель верховной власти государства правительство должно помнить, что аналогичное продолжение внешней политики в духе отказа от всех империалистических целей и стремления к скорейшему достижению всеобщего мира на демократических началах явится могучим оружием поднятия боеспособности армии и обороны страны».
Т. е. эсеры и меньшевики не только не требуют от правительства ликвидации войны, но и сами отказываются от той формулы, которая до сих пор считалась платформой Советов. Отказ от империалистических целей имеет значение только потому, что этим путём можно поднять боеспособность армии. Разговоры о мире превращаются только в средство обороны страны. Совсем по-шейдемановски!..
Эсэры и меньшевики высказываются за трудовую повинность, усиление косвенных налогов, против разрешения национального и земельного вопросов до Учредительного Собрания, не протестуют против нарушения правительством программы 8 июля, молчат о смертной казни и отсрочке созыва Учредительного Собрания и готовы поддержать правительство в борьбе его с анархией, то есть с пролетариатом.
Декларацию, прочитанную Н.С. Чхеидзе, дополняет И.Г. Церетели. Он делает авансы буржуазии и контр-революции и обещает им исправить допущенную «демократией» ошибку. В начале революции она была «неопытна в борьбе с левой опасностью». Но теперь, пусть Милюков и Гучков не беспокоятся: она уже постарается превзойти в этом отношении царское правительство!..
Когда А.Ф. Керенский после речи Каледина заявил, что «не подобает в настоящем Собрании кому бы то ни было обращаться с требованиями правительству настоящего состава», Пуришкевич крикнул: «Мы — не илоты правительства!» Реакция и буржуазия не только критикуют правительство: они громко заявляют о своих требованиях и настаивают на их исполнении. А.Ф. Керенский чутко прислушивается к их голосу и старается угодить им. Но аппетит, как известно, приходит во время еды и буржуазия и акционеры недовольны медлительностью и некоторой нерешительностью правительства. Они — не илоты, и открыто заявляют А.Ф. Керенскому, что он — больше не их кумир; что у них на примете уже другой человек, который будет говорить и действовать не «как Фёдор Иоаннович, а как Борис Годунов».
Не то эсэры и меньшевики. Они — илоты правительства. Пусть правительство давно уже порвала с демократией — они обязались ему служить верой и правдой и поддерживать до конца… Буржуазия не стесняясь заявляет, что она готова только на такой «гражданский мир», который даст ей полную свободу осуществлять свои классовые и империалистические цели; а «демократия» устами эсэров и меньшевиков говорит: «согласна!» Церетели жмёт протянутую ему руку Бубликовым, желая продемонстрировать полную готовность эсэров и меньшевиков быть илотами не только правительство, но и буржуазии и контр-революции. Но буржуазия как целое протянутой руки всё же не берет: она требует ещё большего…
И как бы для того, чтобы подчеркнуть всю степень падения эсэров и меньшевиков, против исключительных положений протестует кадет Головин, против смертной казни — радикал Жбанков, о мире без аннексий и контрибуций говорит представитель мусульманской группы, демократическую республику и близость социалистического переворота прокламирует анархист Кропоткин…
Московский пролетариат встретил Совещание забастовкой, объявленной вопреки постановлению эсеро-меньшевистского большинства Совета. Этой забастовкой он выразил должное отношение как к совещанию, так и к эсэрам и меньшевикам. Участники совещания убедились, что вулкан пролетарского возмущения выбрасывает свою лаву не в одном только Петербурге. Провинция объединяется со столицей в одном общем чувстве протеста и жажды борьбы с контр-революцией.
Совещание началось, благодаря пролетариату, и закончилось не совсем так, как предполагали его инициаторы и их рабы. Полного закрепления «гражданского мира» на самом Совещании не произошло. Оно только продемонстрировало полную готовность эсэров и меньшевиков, во имя, как они говорят, «родины» забывших о «революции» и в «тоске по власти» предавших пролетариат и беднейшие слои крестьянства, заключить самый тесный союз с помещиками и крупной буржуазией, отказавшись от всех своих позиций. Заключённый в июле «союз» упрочился. Контр-революционеры одержали ещё одну победу над эсерами и меньшевиками, которые не хотели и не могли предупредить созыва Совещания. В лице своих министров они были его инициаторами и расписались на нём в своём полном банкротстве. Отныне пролетариат и крестьянство знают, что эсэры и меньшевики — только илоты правительства, независимо от того, какую программу оно проводит и чьи интересы отстаивает.
С этой точки зрения революционные социал-демократы могут быть довольны Совещанием: оно раскроет глаза и тем, которые ранее ещё верили в «революционность» оборонцев и в критике их позиции видели только фракционную грызню.
Если Керенский, опираясь на илотов, может позволить себе «роскошь восстаний и заговоров», то революционные социал-демократы могут позволить себе роскошь «контрреволюционных смотров». Они помогают пролетариату соразмерить свои силы с силами врагов своих, содействуют более тесному сплочению его вокруг пролетарского знамени. «Крови и железа» не боятся те, чья кровь проливается как вода и кто железо превращает в сталь. Пролетариат не забудет этих слов, ни «рукопожатия» бывшего министра Церетели и кандидата в министры Бубликова и сделает необходимые выводы.
Его мало интересуют те личные перемены, которые произойдут благодаря Совещанию в составе стоящей ныне у власти коалиции. Борьбу диктатур он понимает как борьбу не лиц, а общественных групп и классов. И какие бы перемены не произошли в среде тех, кто ныне правит Россией, он будет продолжать свою классовую борьбу за дальнейшее развитие революции, за власть, вопреки илотам правительства и контр-революции.
М. Урицкий.
«Вперед» № 9, 15 (2) сентября 1917 г.