«1905»

От Редакции

Предисловия автора:

К первому изданию.
Ко второму изданию 1922 г.
К немецкому изданию «Россия в революции» 1909 г.

Социальное развитие России и царизм.

Русский капитализм.

Крестьянство и аграрный вопрос.

Движущие силы Русской революции.

Весна.

9 января.

Стачка в октябре.

Возникновение Совета Рабочих Депутатов.

18-е октября.

Министерство Витте.

Первые дни «свобод».

Царская рать за работой.

Штурм цензурных бастилий.

Оппозиция и революция

Ноябрьская стачка.

«Восемь часов и ружье».

Мужик бунтует.

Красный флот.

У порога контр-революции.

Последние дни Совета.

Декабрь.

Итоги.

Приложения:

Партия пролетариата и буржуазные партии в революции. — 12/25 мая 1907 г.

Пролетариат и Русская революция. — Август 1908 г.

Наши разногласия. — Июль 1908 г.

Борьба за власть. — 17 октября 1915 г.

Об особенностях исторического развития России. — 28 июня 1922 г.

Часть II

Вместо предисловия ко второй части. — 8 апреля 1907 г.

Процесс Совета Рабочих Депутатов. — 4 ноября 1906 г.

Совет и прокуратура.

Моя речь перед судом. — 4 октября 1906 г.

Туда. — 3 января — 12 февраля 1907 г.

Обратно. — февраль-март 1907 г.


Крестьянство и аграрный вопрос.

По исчислениям, весьма, впрочем, неточным, весь хозяйственный доход России и в добывающей, и в обрабатывающей промышленности достигает 6 — 7 миллиардов рублей в год, из которых около 112 миллиарда, т.-е. больше одной пятой, поглощается государством. Таким образом Россия относительно в 3 — 4 раза беднее европейских государств. Число хозяйственно-деятельных элементов по отношению ко всему населению, как мы видели, очень мало, и производительная сила этих промышленно-деятельных элементов, в свою очередь, очень низка. Это относится к индустрии, годовой продукт которой далеко не соответствует числу занятых ею рук; но на несравненно более низком уровне стоят производительные силы земледелия, которое занимает около 61% рабочих сил страны и доход с которого, несмотря на это, составляет только 2,8 миллиарда, т.-е. меньше половины общенационального дохода.

Условия русского сельского хозяйства, в подавляюще]! массе своей крестьянского, в существенных чертах были предопределены характером «освободительной реформы» 1861 г. Проведенная в интересах государства, эта реформа была целиком приноровлена к своекорыстным интересам дворянства, — мужика не только обошли при наделении землей, но еще и впрягли в ярмо податного рабства.

Нижеследующая таблица показывает количество надельной земли, доставшейся трем главным категориям крестьянства при ликвидации крепостного права:

 

Категории крестьян. Число мужск. душ в 1860 г. Число получ. десятин. Число десятин на одну душу
Помещичьи 11.907.000 37.758.000 3,17
Государственные 10.347.000 69.712.000 6,71
Удельные 870.000 4.260.000 4,90
Всего 23.121.000 111.730.000 4,83

 

 

Если принять, что полученный государственными крестьянами надел (6,7 десятин на мужскую душу) был, при данных экономических условиях, достаточен для того, чтобы сполна занять рабочие силы крестьянской семьи, — а это приблизительно соответствует действительности, — то оказывается, что помещичьи и удельные крестьяне не получили до полкой нормы около 44 миллионов десятин. Те земельные участки, которые во время крепостного права обрабатывались крестьянами для собственных нужд, поглощали только половину их рабочей силы, потому что три дня в неделю они были обязаны работать на помещика. Тем не менее и от этих недостаточных наделов было в общем и целом — с большими отклонениями по разным районам — отрезано в пользу помещиков около 2% наиболее удобной земли. Таким образом земледельческое перенаселение, заложенное в условия барщинного хозяйства, было еще усугублено дворянским грабежом крестьянских земель.

Протекшее после реформы полустолетие произвело значительную перетасовку в землевладении путем перехода из рук дворянства в руки купеческой и крестьянской буржуазии земли ценою в 34 миллиарда рублей. Но массе крестьянства этот процесс почти ничего не принес.

В пятидесяти губерниях Европейской России распределение земельной площади представлялось в 1905 году в следующем виде:

Распределение земельной площади в миллионах десятин:

1. Земельные наделы

— 112 миллионов десятин.

Из них принадлежит бывшим государственным крестьянам

66,3

Из них принадлежит бывшим помещичьим крестьянам

38,4

2. Частновладельческих земель

— 101,7 миллионов десятин.

Из них принадлежит обществам и товариществам 15,7  
  из них крестьянским товариществам 11,4
 
Из всех частных земель принадлежит отдельным собственникам: До 20 десятин 3,2
20 — 50 десятин 3,3
Свыше 50 десятин 79,4

3. Коронные и удельные земли

— 145,0 миллионов десятин.

     
Из них свободных от леса и годных для запашки около 4—6
4. Земли, принадлежащие церкви, монастырям, городским и пр. учреждениям. 8,8

 

В результате реформы, как мы видели выше, на каждую отдельную мужскую душу приходилось в среднем 4,83 десятины; 45 лет спустя, в 1905 году, на каждую душу приходится, вместе со вновь приобретенными участками, уже только 3,1 десятины. Другими словами, площадь, крестьянского землевладения сократилась на З6%.

Развитие торгово-промышленной деятельности, поглощавшей не более 13 ежегодного прироста крестьянского населения; переселенческое движение на окраины, разрежавшее до известной степени крестьянское население в центре; наконец, деятельность Крестьянского банка, давшего возможность крестьянам среднего и высшего достатка за время с 1882 по 1905 г. приобрести 7,3 миллионов десятин земли, — все эти факторы оказались, следовательно, бессильны хотя бы только уравновесить действие естественного прироста населения и предупредить обострение земельной нужды. По приблизительным расчетам около 5 миллионов взрослых мужчин в стране не находят приложения своим силам. Только меньшая часть их составляет резервную промышленную армию или состоит из профессиональных бродяг, нищих и пр. Подавляющее же большинство этих 5 миллионов «лишних людей» приходится на черноземное крестьянство. Это не пролетарии, а прикрепленные к наделам крестьяне. Прилагая свои силы к земле, которая могла бы быть обработана и без них, они понижают производительность крестьянского труда на 30% и, растворяясь в общей массе крестьянства, спасаются от пролетаризации путем пауперизации еще более широких крестьянских масс.

Теоретически мыслимый исход состоит в интенсификации земледельческого хозяйства. Но для этого крестьянам нужны знания, инициатива, свобода от опеки и устойчивый правовой порядок — условия, которых не было и не могло быть в самодержавной России. Но главным и основным препятствием к усовершенствованию хозяйства было и остается отсутствие материальных средств. И эта сторона кризиса крестьянского хозяйства так же, как и малоземелье, восходит к реформе 1861 года.

Свои недостаточные наделы крестьяне получили не даром. За участки, с которых они кормились во время крепостного права, т.-е. за свои собственные участки, к тому же обрезанные реформой, они должны были заплатить помещикам через посредство государства выкупную сумму. Расценку производили агенты правительства рука об руку с землевладельцами, — и вместо 648 миллионов рублей, по капитализованной доходности земли, они взвалили на спину крестьянства долг в 807 милл. Сверх платы за собственные земли крестьяне фактически внесли помещикам еще 219 миллионов за свое освобождение из крепостного плена. Сюда же присоединились грабительские арендные цены, как результат малоземелья, и чудовищная работа царского фиска. Так, прямые поземельные налоги падают на крестьянскую надельную десятину в размере 1 р. 56 коп., на частно-владельческую десятину в размере 23 коп. В соответствии с этим государственный бюджет почти всей тяжестью ложится на крестьянство. Пожирая львиную часть крестьянского дохода от земледелия, государство почти ничего не дает деревне взамен для повышения её культурного уровня и развития её производительных сил. Организованные правительством в 1902 г. местные сельскохозяйственные комитеты установили, что прямые и косвенные налоги поглощают от 50 до 100% и более чистого земледельческого дохода крестьянской семьи. Это ведет, с одной стороны, к накоплению безнадежных недоимок, с другой — к застою и даже падению сельского хозяйства. На огромном пространстве центральной России техника и урожаи на том же уровне, что и тысяча лет тому назад. Средний урожай пшеницы в Англии — 26,9 гектолитров с гектара, в Германии — 17,0, в России — 6,7. К этому нужно прибавить, что урожайность на крестьянских полях на 46% ниже, чем на помещичьих, и эта разница тем больше, чем хуже урожай. О запасах хлеба про черный год крестьянин уже давно разучился мечтать. Новые товарно-денежные отношения, с одной стороны, фиск — с другой, вынуждают его превращать вес свои натуральные запасы и хозяйственные избытки в звонкую наличность, которая немедленно поглощается арендными платежами и государственным казначейством. Судорожная погоня за рублем заставляет земледельца беспощадно насиловать почву, лишенную удобрения и разумной обработки. Ближайший неурожай, которым земля мстит за свое истощение, обрушивается на лишенную запасов деревню стихийным опустошительным бедствием.

Но и в «нормальные» годы крестьянская масса не выходит из полуголодного существования. Вот мужицкий бюджет, который следовало бы выгравировать на золотых лбах европейских банкиров, кредиторов царизма: на пищу каждый член крестьянской семьи расходует в год 19,5 руб., на жилище — 3,8 руб., на одежду — 5,5 руб., на остальные материальные нужды — 1,4 руб., на духовные нужды — 2,5 рубля! Один квалифицированный американский рабочий потребляет прямо и косвенно столько же, сколько расходуют в России две крестьянские семьи но шести душ каждая. Но для покрытия такого рода расходов, которых никакой государственный моралист не назовет чрезмерными, крестьянство не добирает ежегодно с земледелия свыше миллиарда рублей. Кустарные промыслы приносят деревне около 200 миллионов дохода. За вычетом этой суммы крестьянское хозяйство дает ежегодный дефицит в 850 милл. руб., — это как раз та сумма, которую фиск ежегодно вырывает у крестьянства.

В характеристике крестьянского хозяйства мы игнорировали до сих пор экономические различия районов, имеющие на самом деле огромное значение и очень выразительно сказавшиеся в формах аграрного движения (см. главу «Мужик бунтует»). Если ограничиться только 50 губерниями Европейской России и выделить северную лесную полосу, то остальное пространство можно, под углом зрения характера крестьянского хозяйства и экономического развития вообще, разбить на три больших бассейна:

I. Промышленная полоса, в которую Петербургская губерния входит с севера, а Московская — с юга. Фабрика, особенно текстильная, кустарные промысла, льноводство, торговое земледелие, в частности огородничество, характеризуют этот северный капиталистический бассейн, над которым господствуют Петербург и Москва. Как всякая индустриальная страна, этот район не удовлетворяется собственным хлебом и прибегает к ввозу зерна с юга.

II. Юго-восточный район, примыкающий к Черному морю и низовьям Волги — русская «Америка». Эта область, почти не знавшая крепостного права, играла роль колонии по отношению к центральной России. На свободных степях, привлекавших массу переселенцев, быстро раскинулись «пшеничные фабрики», применяющие усовершенствованные земледельческие машины и отправляющие зерно на север — в промышленный район, и на запад — за границу. Параллельно шло отвлечение рабочих рук к обрабатывающей промышленности, расцвет «тяжелой» индустрии и лихорадочный рост городов. Дифференциация внутри крестьянской общины здесь очень глубока. Крестьянину-фермеру противостоит земледельческий пролетарий, нередко пришлый из черноземных губерний.

III. Между старо-промышленным севером и ново-промышленным югом пролегает широкая полоса чернозема — русская «Индия». Население ее, сравнительно густое еще при крепостном праве и целиком привязанное к земледелию, утратило при реформе 1861 г. 24% земельной площади, причем самые лучшие и совершенно неотъемлемые части крестьянских наделов отошли к помещикам. Цепы на землю быстро росли, помещики вели чисто паразитарное хозяйство, частью обрабатывая свои земли крестьянским инвентарем, частью сдавая их крестьянам, которые не выходили из условий кабальной аренды. Сотни тысяч рабочих уходят отсюда на север, в промышленный район, и в южные степи, ухудшая там условия труда. В черноземной полосе пет ни крупной промышленности, ни капиталистического земледелия. Капиталист-фермер бессилен здесь конкурировать с арендатором-паупером, и паровой плуг терпит поражение в борьбе с физиологической упругостью мужика, который, уплатив, в виде аренды, не только всю прибыль на свой «капитал», но и большую часть своей заработной платы, питается хлебом из муки, смешанной с древесными опилками или с молотой корой. Местами нищета крестьян принимает такие размеры, что даже присутствие в избе клопов и тараканов считается уже красноречивым признаком зажиточности. И действительно, земский врач Шингарев, ныне либеральный депутат III Думы, установил, что у безземельных крестьян обследованных им волостей Воронежской губернии клопов не встречается вовсе, а у других категорий сельского населения количество клопов в общем и целом пропорционально зажиточности семьи. Таракан, оказывается, менее аристократичен, но и он нуждается в большем комфорте, чем воронежский паупер: у 9,3% крестьян тараканы не живут по причине голода и холода.

О развитии техники при таких условиях не приходится говорить. Хозяйственный инвентарь, в том числе рабочий скот, распродается на уплату аренды и податей или проедается. Но где нет развития производительных сил, там нет места и социальной дифференциации. Внутри черноземной общины царит равенство нищеты. Расслоение крестьянства, в сравнении с севером и югом, очень поверхностно. Над зародышевыми классовыми противоположностями — обостренный сословный антагонизм между пауперизуемым крестьянством и паразитическим дворянством.

Три охарактеризованных нами хозяйственных типа, разумеется, не совпадают точно с географическими пределами районов. Государственное единство и отсутствие внутренних таможенных перегородок исключают возможность образовании обособленных хозяйственных организмов. В 80-х годах полукрепостнические отношения в земледелии, господствовавшие в 12 губерниях черноземного центра, преобладали, сверх того, и в 5 губерниях нечерноземной полосы. Капиталистические сельскохозяйственные отношения, с другой стороны, преобладали в 9 черноземных губерниях и в 10 нечерноземных. Наконец, в 7 губерниях обе системы уравновешивали друг друга.

Бескровная, но не безжертвенная борьба между продовольственной арендой и капиталистическим хозяйством шла и идет непрерывно, и последнее далеко не может похвалиться победой. Замкнутый в мышеловке своего надела и лишенный сторонних заработков, крестьянин вынужден, как мы видели, арендовать помещичью землю но какой угодно цене. Он не только отказывается от прибыли, не только урезывает до последней степени свое личное потребление, но и распродает свой земледельческий инвентарь, понижая и без того крайне низкую технику своего хозяйства. Перед этими роковыми «преимуществами» мелкого производства бессильно отступает крупный капитал: помещик ликвидирует рациональное хозяйство и сдаст землю клочками — в аренду крестьянам. Гоня вверх арендные цены и цены на землю, избыточное население центра в то же время понижает по всей стране заработную плату. Этим оно опять-таки делает невыгодным введение машин и усовершенствование техники — уже не только в земледелии, но и в других отраслях промышленности. В последнее десятилетие XIX в. глубокий хозяйственный упадок захватил уже значительную долю южного района, где параллельно с ростом арендных цеп наблюдается прогрессивная убыль крестьянского рабочего скота. Кризис земледельческого хозяйства и обнищание крестьянства сужает далее базу русского индустриального капитализма, которому в первую очередь приходится рассчитывать на внутренний рынок. Поскольку тяжелая индустрия питается государственными заказами, прогрессивное разорение мужика превратилось для неё в не менее грозную опасность, так как подкопало самые основы государственного бюджета.

Эти условия достаточно объясняют, почему аграрный вопрос стал осью политической жизни России. От столкновения с острыми гранями земельной проблемы успели до сих пор получить жестокие раны все революционные и оппозиционные партии страны: в декабре 1905 г., в первой Думе и во второй Думе. Вокруг аграрного вопроса вертится теперь, как белка в колесе, третья Дума. И об этот же вопрос рискует вдребезги разбить свою преступную голову царизм.

Дворянско-бюрократическое правительство — даже при лучших намерениях — бессильно произвести коренную реформу в той области, где паллиативы давно потеряли смысл. Те 6—7 миллионов десятин пригодной земли, которые имеются в распоряжении государства, совершенно недостаточны при наличности в деревне пяти миллионов избыточных мужских сил. Но и эту землю правительство может лишь продать крестьянам по ценам, которые оно само оплатит помещикам: значит, даже при полном и быстром переходе этих миллионов десятин к крестьянам, теперь, как и в 1861 г., всякий мужицкий рубль вместо того, чтобы найти производительное применение в хозяйстве, попадет в бездонный карман дворянства и правительства.

Крестьянство не может совершить скачок из нищеты и голода в рай интенсивного и рационального земледелия; чтоб такой переход вообще стал возможен, крестьянство должно сейчас, при данных условиях своего хозяйства, получить достаточную земельную базу для приложения своего труда. Передача всех крупных и средних земельных владений в руки крестьян является первой и необходимой предпосылкой глубокой аграрной реформы. При этом — по сравнению с теми десятками миллионов десятин, которые служат в руках помещиков лишь средством извлечения ростовщической ренты, — отступают на второй план те 1.840 имений с 7 миллионами десятин, где ведется относительно культурное крупное хозяйство. Продажа этой частновладельческой земли крестьянам, однако, мало изменила бы дело; то, что теперь мужик платит в виде арендной платы, он тогда вносил бы в виде выкупного платежа. Остается конфискация.

Но нетрудно показать, что и конфискация крупного землевладения сама по себе еще не спасает крестьян. Общий доход сельского хозяйства составляет 2,8 миллиарда руб., из них 2,3 миллиарда приходится на долю крестьян и земледельческих рабочих и около 450 миллионов — на помещиков. Выше мы упоминали, что ежегодный дефицит крестьянства достигает 850 милл. Следовательно, сам по себе доход от конфискации помещичьей земли даже не покроет этого дефицита.

Такого рода вычислениями не раз пользовались противники экспроприации дворянских земель. Они при этом игнорировали главную сторону вопроса: экспроприация имеет значение именно постольку, поскольку на вырванном из праздных рук земельном фонде сможет развиться свободное фермерское хозяйство высокой культуры, которое во много раз увеличит общий доход с земли. Такого рода американское фермерство на русской почве мыслимо, в свою очередь, лишь при полном упразднении царского абсолютизма с его фиском, бюрократической опекой, с его всепожирающим милитаризмом, с его долговыми обязательствами европейской бирже. Развернутая формула аграрного вопроса гласит: экспроприация дворянства, упразднение царизма, демократия.

Только таким путем можно сдвинуть сельское хозяйство с мертвой точки. Это повысит его производительные силы и вместе с тем его спрос на продукты промышленности. Индустрия получит могучий толчок к дальнейшему развитию н поглотит значительную долю избыточного сельского населения. Все это еще далеко не даст «решения» аграрного вопроса: при капиталистическом строе он вообще не может быть решен. Но во всяком случае революционная ликвидация самодержавия и феодального строя должна предшествовать этому решению.

Аграрный вопрос в России представляет собой огромную гирю на ногах капитализма, опору и в то же время главную трудность для революционной партии, камень преткновения для либерализма, memento mori для контр-революции.