Троцкий: В чем было разногласие с Лениным?
Эта статья была написана, по-видимому, летом 1927 года, как заключительная часть более обширной работы. Шесть машинописных страниц статьи пронумерованы 32-37, и папка № bMS T13 Т-3067 со статьей находится в Архиве Троцкого, хранящемся в Гарвардском Университете. Более определенных данных редакции установить не удалось. Нужно заметить, что Зиновьев и Каменев, бывшие в то время политическими союзниками Троцкого, оценивали теорию перманентной революции совершенно иначе, чем он. Эта теория, принятая на вооружение большевиками в 1917 году, через шесть лет, в искаженном и фальсифицированном виде, была поставлена в вину Троцкому и противопоставлена старой ленинской формуле «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства».
Зиновьев и Каменев открыли в 1923–м году борьбу за власть и напали на Троцкого под видом защиты «ленинизма» от теории перманентной революции. Когда в 1926 году они объединились с Троцким вокруг принципиальной программы левой оппозиции, они все же вынудили Троцкого и его сторонников дипломатически оставить в тени эти, как тогда казалось, старые литературные разногласия. Троцкий был вынужден смягчить и не доводить до конца свою критику этой стороны сталинско-бухаринского сползания с позиций непрерывной (перманентной) интернациональной революции. А. А. Иоффе имел в виду именно этот факт, когда в ноябре 1927 г. в своем предсмертном письме Троцкому писал, что, в отношении «перманентной революции», политически тот всегда был прав, но ему недоставало ленинской непримиримости и твердости.
В течение долгого времени — два года, после «литературной дискуссии» в 1924 году — на Троцкого нападала вся партийная пресса, к которой присоединилась пресса всего Коминтерна. Его обвиняли в отходе от «ленинизма», в перескакивании через этапы революции, в анти-крестьянском уклоне и т.д. Отвечать ему в прессе воспретили, статьи и выступления замалчивали. — /И-R/.
В противовес отдельно выдернутым и ложно-истолкованным цитатам, мы дали выше более или менее связную, хотя далеко не полную, картину действительного развития взглядов на характер и тенденции нашей революции. На этом важнейшем вопросе налипало, как всегда бывает, во фракционной, особенно эмигрантской борьбе много случайного, второстепенного и ненужного, что, однако, отодвигало и заслоняло важное и основное. Все это неизбежно в борьбе. Но, теперь, когда борьба давно отошла в прошлое, можно и должно отбросить шелуху, чтобы выделить ядро вопроса.
Никакого принципиального разногласия в оценке основных сил революции — не было. Это слишком ясно показали 1905 и особенно, 1917 годы. Но разница в политическом подходе была. Сведенная к самому основному, эта разница может быть формулирована следующим образом. Я доказывал, что победа революции означает диктатуру пролетариата. Ленин возражал: диктатура пролетариата есть одна из возможностей на одном из следующих этапов революции; мы же еще должны пройти через демократический этап, в котором пролетариат может быть у власти только в коалиции с мелкой буржуазией. Я на это возражал: что наши очередные задачи имеют буржуазно-демократический характер, бесспорно; что на пути их разрешения могут быть разные этапы с той, или другой переходной властью, не отрицаю; но эти переходные формы могут иметь только эпизодический характер; даже и для разрешения демократических задач необходима будет диктатура пролетариата; отнюдь не покушаясь перепрыгивать через демократическую стадию и вообще через естественные этапы классовой борьбы, мы должны сразу брать основную установку на завоевание власти пролетарским авангардом. Ленин отвечал: от этого мы ни в каком случае не зарекаемся; посмотрим, в каком виде сложится обстановка, каково будет в частности международное положение и проч. Сейчас же нам надо выдвинуть три кита и на этих трех китах обосновать революционную коалицию пролетариата с крестьянством.
Нужна либо крайняя ограниченность, либо крайняя недобросовестность, чтобы теперь — после того, как Октябрьская революция уже совершилась, — изображать эти две точки зрения, как непримирение. Октябрь 1917 года их очень хорошо примирил. Выдвигание Лениным, всемерное подчеркивание и полемическое заострение демократической стадии революции и программа трех китов — было политически и тактически безусловно правильно и необходимо. И когда я говорил о неполноте и пробелах в, так называемой, теории «перманентной революции» то я имел в виду именно тот факт, что я лишь принимал демократическую стадию, как нечто само собою разумеющееся — принимал не только на словах, но и на деле, что достаточно доказано опытом 1905 г. Но теоретически, далеко не всегда сохранял в своей перспективе ясную, отчетливую, всесторонне-разработанную, перспективу возможных последовательных этапов революции и мог отдельными заявлениями, статьями — в то время когда эти статьи писались, — вызывать такое представление, будто я «игнорирую» объективные демократические задачи и стихийно-демократические силы революции, тогда как на самом деле я считал их само собою разумеющимися и исходил из них, как из данных, что доказывается полностью другими моими работами, писавшимися под другим углом зрения и для других целей. Известная односторонность тех или других статей, написанных по этому вопросу, на протяжении дюжины годов (1905–1917) было тем самым «перегибанием палки», пользуясь выражением Ленина, которое совершенно неизбежно в больших вопросах идейной борьбы. Этим и объясняются те или другие полемические отклики Ленина, вызванные той или другой формулировкой в отдельной моей статье, но ни в коем случае не отвечающие ни моей общей оценке революции, или характеру моего участия в ней.
Один из моих критиков, однажды, весьма популярно внушал мне ту мысль, что не нужно все полемические статьи Ленина брать за чистую монету, а нужно вносить в них некую, немаловажную, политико-педагогическую поправку. У критика моего это выходило так:
«Тов. Троцкий не понимал писем Ленина (по поводу Зиновьева. — Л. Т.), их значения, их назначения. Ленин в своих письмах иногда нарочно забегает вперед, выдвигая на первый план те возможные ошибки, которые могут быть допущены, и критикуя их авансом, с целью предупредить партию и застраховать ее от ошибок, или же иногда раздувает «мелочь» и делает «из мухи слона» с той же педагогической целью… Но делать из таких писем Ленина (а таких писем у него немало) вывод о «трагических» разногласиях и трубить по этому поводу, — значит не понимать писем Ленина, не знать Ленина». (И. Сталин, «Троцкизм или ленинизм?» 1924 г.).
В этих словах есть доля истины, которую знает всякий, кто знает Ленина по его писаниям. Но выражена здесь мысль с исключительной психологической грубостью: «Ленин делал из мухи слона». Тот же автор в другом месте выражается так: эту мысль Ленин защищал «с пеной у рта». И пена у рта, и превращение мухи в слона ни в каком случае, ни с какой стороны не вяжется с образом Ленина. Но зато оба эти выражения, как нельзя лучше вяжутся с образом автора их породившего. Давно сказано: стиль — это человек…
Верно, во всяком случае, то, что поскольку я не входил во фракцию, а позже в партию большевиков — Ленин отнюдь не склонен был искать случаев для выражения согласия с теми, или другими, выраженными мною, взглядами. И если ему это приходилось делать по важнейшим вопросам, как показано выше, значит солидарность была налицо и требовала признания. Наоборот, в тех случаях, когда Ленин полемизировал против меня, он вовсе не искал «справедливой оценки» моих взглядов, а преследовал ударные задачи минуты — чаще даже не по отношению ко мне, а по отношению к той, или другой группе большевиков, которой нужно было в этом самом вопросе дать острастку.
* * * *
Но как бы ни обстояло дело насчет старой полемики Ленина против меня по вопросам о характере революции; как бы ни обстояло дело с вопросом о том, правильно ли я понимал Ленина в этом вопросе раньше и, даже, правильно ли я его понимаю теперь; допустим даже на минуту, что разумению моему не доступно то, что вполне является умопостижимым для Мартынова, Слепкова, Рафеса, Степанова-Скворцова, Куусинена и всех вообще Лядовых, без различия пола и возраста, — остается все же налицо один, совсем маленький, но весьма забористый вопросик: как же это так случилось, что те, которые в основном вопросе о характере русской революции не расходились с Лениным, разделяя его точку зрения полностью и пр. и пр. и пр. заняли, одни — поскольку были представлены самим себе, а другие — и после возвращения Ленина в Россию, столь позорно оппортунистическую позицию в том самом вопросе, вокруг которого идейная жизнь партии вращалась в течение предшествовавших 12 лет. На этот вопрос надо ответить, что я не перепрыгивал через аграрно-демократическую стадию революции, это доказано незыблемыми историческими фактами и всем предшествовавшим изложением. Но почему же мои ожесточенно-беспощадные критики на самом важном месте … не допрыгнули? Неужели только потому, что никому не дано прыгать выше собственных ушей? Такое объяснение в отдельном случае вполне законно, но мы имеем в данном случае дело с целым слоем партии, воспитавшемся на определенной установке, начиная с 1905 года. Нельзя ли в смягчение политической вины …… привести то объяснение, что Ленин, считая само собою разумеющейся возможность перерастания буржуазной революции в социалистическую, в полемике слишком отодвигал этот исторический вариант, недостаточно останавливался на нем, недостаточно разъяснял… не только теоретическую возможность, но и глубокую политическую вероятность того, что пролетариат в России окажется у власти раньше, чем в передовых капиталистических странах.
Если бы пломбированный вагон не проехал в марте 1917 года через Германию, если бы Ленин с группой товарищей и, главное, со своим деянием и авторитетом — не прибыл в начале апреля в Петроград, то Октябрьской революции — не вообще, как у нас любят калякать о той революции, которая произошла 25 октября старого стиля — не было бы на свете. Как неопровержимо свидетельствует мартовское совещание (протоколы которого не опубликованы по сей день), авторитетная руководящая группа большевиков, вернее сказать, целый слой партии, вместо неистово-наступательной политики Ленина навязал бы партии политику «постольку, поскольку…», политику разделения труда с Временным Правительством, политику не отпугивания буржуазии, политику полупризнания империалистской войны, прикрытой пацифистскими манифестами народов всего мира.
И если Ленин, выдвинувший свои тезисы 4 апреля, натолкнулся, ни больше ни меньше, как на обвинение в троцкизме, то что произошло бы, спрашиваю я, если бы на великую пагубу русской революции Ленин оказался бы отрезанным от России, или погиб бы на пути, и курс на вооруженное восстание и диктатуру пролетариата был бы провозглашен кем-либо другим? Что тогда произошло бы? После всего, что мы пережили за последние годы, это совсем не трудно себе представить. Инициаторы пересмотра установки лозунга, то есть проповедники курса на захват власти, стали бы предметом бешеной травли, как ультралевые, как троцкисты, как нарушители традиций большевизма и, чего доброго, как контрреволюционеры. Все Лядовы ныряли бы в этой полемике и травле, как рыба в воде. Конечно, пролетариат снизу могущественно бы напирал и прорывал бы демократический фронт, но лишенный объединенного, дальнозоркого и смелого руководства, он, месяцем раньше или позже, наткнулся бы на победоносный корниловский, чан-кайшистский переворот. После этого была бы написана семимильная резолюция о том, что все совершилось в строгом соответствии с законами Маркса, ибо буржуазии свойственно предавать пролетариат, а бонапартистским генералам свойственно в интересах буржуазии производить государственные перевороты. Кроме того, «мы это заранее предвидели».
Попытка указать самодовольным филистерам, что предвидение их не стоит выеденного яйца, ибо задача состояла не в том, чтобы предвидеть победу буржуазии, а в том, чтобы обеспечить победу пролетариата, эта попытка вызвала бы дополнительную резолюцию о том, что все произошло на основании соотношения сил, что пролетариат отсталой России, да еще в обстановке империалистской бойни, не мог перепрыгивать через исторические стадии развития, и что выдвигать такую программу могут только сторонники перманентной революции, против которой Ленин боролся до последних дней своей жизни.
Вот как пишется нынче история. И делается она так же плохо, как и пишется.
Между этими двумя постановками есть различие, но нет ничего похожего на противоречие. Различие подхода вело, иногда, к полемике, всегда лишь случайной, эпизодической. Ленинская позиция означала выдвигание на первый план политически-действенных моментов. Моя позиция означала выдвигание, подчеркивание революционно-исторических перспектив в целом. Тут было различие подхода, но не было противоречия. Лучше всего это обнаруживалось каждый раз, когда эти две линии пересекались в действии. Так было в 1905 и 1917 году.