Сборник «Перманентная революция»

Слово к читателю

Часть 1: 1905 год.

Л. Троцкий и Парвус: До 9 января

Л. Троцкий: Пролетариат и революция
Парвус: Предисловие
Троцкий: После петербургского восстания: Что же дальше?

Мартынов: Две диктатуры

Редакция «Искры»: Революционные перспективы

№90, 3 марта 1905 г.
№93, 17 марта 1905 г.
№95, 31 марта 1905 г.

Троцкий: Политические письма II
Плеханов: К вопросу о захвате власти
Парвус: Без царя, а правительство — рабочее.
III съезд РСДРП — прения о Временном Революционном Правительстве
Франц Меринг: Непрерывная революция

Часть 2: Уроки первой революции

Плеханов: Еще о нашем положении
Троцкий: Уроки первого Совета

К. Каутский: Движущие силы и перспективы русской революции

Аграрный вопрос и либералы
Русский капитализм
Решение аграрного вопроса
Либерализм и социал-демократия
Пролетариат и его союзники в революции
Комментарии Троцкого

Троцкий: Итоги и перспективы

Особенности исторического развития
Город и капитал
1789–1848–1905
Революция и пролетариат
Пролетариат у власти и крестьянство
Пролетарский режим
Предпосылки социализма
Рабочее правительство в России и социализм
Европа и революция

Мартов и другие меньшевики: Платформа к съезду
Тышко: Выступление на V съезде
Троцкий: Наши разногласия
Мартов: Социал-демократия 1905–1907 гг.

Часть 3: 1917-й год От Редакции

Статьи Троцкого в Нью Йорке:

У порога революции
Революция в России
Два лица
Нарастающий конфликт
Война или мир?
От кого и как защищать революцию
Кто изменники?
Покладистый божественный промысел
1905 — 1917

Большевики в феврале–апреле 1917 г.

«Правда»: Старый порядок пал
Каменев: Временное Правительство и революционная социал-демократия
Сталин: О Советах Рабочих и Солдатских Депутатов
Сталин: О войне
Сталин: Об условиях победы русской революции
«Правда»: Война и социал-демократия
Сталин: Или-или
«Правда»: Заявление Временного Правительства о войне
Каменев: Наши разногласия
«Правда»: Резолюция о правительстве
Каменев: О тезисах Ленина
Сталин: О Правительстве и Советах

Подводя итоги Октябрю: 1920-е годы.

Троцкий: Письмо в Истпарт, 1921 г.
Троцкий: В чем было разногласие с Лениным?, 1927 г.
А. А. Иоффе: Предсмертное свидетельство, 1927 г.

Часть 4: Книга «Перманентная революция»

Авторские предисловия:
К чешскому изданию
Две концепции
Несколько слов к французскому изданию

Введение
I. Вынужденный характер настоящей работы и ее цель.
II. Перманентная революция не «скачок» пролетариата, а перестройка нации под руководством пролетариата.
III. Три элемента «демократической диктатуры»: классы, задачи и политическая механика.
IV. Как выглядела теория перманентной революции на практике?
V. Осуществилась ли у нас «демократическая диктатура», и когда именно?
VI. О перепрыгивании через исторические ступени.
VII. Что означает теперь лозунг демократической диктатуры для Востока?
VIII. От марксизма к пацифизму.
Эпилог
Что же такое перманентная революция?

Замечания по поводу тезисов тов. Ладислаус Порцсольд
Три концепции русской революции
В заключение: Левая Оппозиция и Четвертый Интернационал


К читателю

Эта книга была по большей части написана, как говорит ниже автор, в ссылке в Алма-Ате осенью 1928 года. В это время Троцкий начал подводить итоги пятилетней борьбы Левой оппозиции против центристского сползания большевистской партии. Налицо оказался факт, что атака сталинской фракции на теорию перманентной революции явилась пробным камнем и идеологическим прикрытием центризма. Атаковав эту теорию в 1924 году во время так называемой «литературной дискуссии», Зиновьев и Каменев запутали партию и Коминтерн, подрывая марксистскую подготовку кадров. Сползая еще дальше и противопоставляя этой интернационалистической теории национально ограниченную теорию «социализма в одной стране», следующее за Зиновьевым поколение вождей РКП(б) и Коминтерна привели международный рабочий класс к серии поражений.

Троцкий детально рассмотрел провалы политики Коминтерна в своих брошюрах «Критика проекта программы Коминтерна» и «Что дальше?», написанных летом 1928 года и адресованных VI конгрессу Коминтерна. Эта книга написана немного спустя, в ответ на нападки со стороны Радека, Преображенского и других капитулянтов. Заключение «Что же такое перманентная революция?» было написано через год уже в Турции, когда Троцкий готовил книгу к первому изданию на чешском языке.

Первое русское издание этой книги в Германии в 1930 году не включало чешского, немецкого и французского предисловий. Нынешнее издание собрало их здесь для полноты. Как увидит читатель, кроме чисто историко-литературного интереса, статья «Две концепции» сохраняет жгучее политическое и теоретическое значение.

Искра-Research

 

Наталья Седова, Лев Троцкий и их сын Лев Седов в ссылке в Алма Ата. Наталья Седова, Лев Троцкий и их старший сын Лев Седов в ссылке в Алма Ата.

Авторские предисловия

К чешскому изданию.

Некоторые из чешских единомышленников обратились ко мне месяца два тому назад с настойчивым предложением дать для чешских читателей изложение теории перманентной революции, как она возникла в прошлом (1905-й год), и как она представляется ныне в свете величайших событий последней четверти столетия.

Я тем охотнее пошел навстречу этой инициативе, что такого рода брошюра была в основных своих чертах уже написана мною во время моей ссылки в Алма-Ате и хранилась в моем портфеле, дожидаясь своей очереди. Я добавил пространное введение и две заключительные главы, чтобы теснее связать отошедшие в прошлое разногласия с центральными проблемами сегодняшнего дня. Таким образом, книжка в нынешнем своем виде обязана своим появлением инициативе группы чешских коммунистов.

Вопрос о перманентной революции, начиная с 1924 г., играл в рядах чешской коммунистической партии, как и всего Интернационала, исключительную роль. Можно сказать без преувеличения, что именно этот вопрос послужил в руках русских эпигонов (Зиновьева, Сталина, Бухарина) тем рычагом, при помощи которого была передвинута далеко вправо центральная ось Коммунистического Интернационала. Все элементы сталинской «теории» и практики были заложены под руководством Зиновьева — Бухарина в 1923–24 гг., т.е. в первый период борьбы против перманентной революции.

Незнание чешского языка не позволяло мне следить непосредственно за тем, как эти вопросы преломлялись в чешской литературе. Но если принять во внимание насквозь бюрократизированный характер руководства Коминтерна, и характер его доверенных лиц в Праге, отнюдь не страдавших избытком личной самостоятельности, то можно не сомневаться, что ничего специфически «национального» руководители чехословацкой партии в эти проблемы не внесли: они лишь повторяли аргументы московских эпигонов. Некоторые, доходившие до меня образцы чешских дискуссий, особенно речи Шмераля, Крейбиха, Илека и др., в Москве, на совещаниях Коминтерна, заставляют меня думать, что чешские зиновьевцы, сталинцы и бухаринцы не только повторяли московские аргументы, но и чрезвычайно упрощали их. Да и как же иначе? Без такой операции они не могли бы извлечь необходимые аргументы против «троцкизма» из своих, по существу, социал-демократических арсеналов.

Не могу не отметить мимоходом, что борьба против «троцкизма» в Чехо-Словакии осложнена особенно грубыми извращениями. Сперва зиновьевцы, затем сталинцы неутомимо подбрасывали мне в Чехо-Словакии таких «единомышленников», с которыми я не мог иметь никаких точек соприкосновения. Я не стану называть этих мнимых «троцкистов», так как вряд ли они заслуживают упоминания. Система фальсификации — «грубая и нелояльная», по известному определению Ленина — входит необходимой частью в общую систему эпигонского руководства Коминтерном.

В чехо-словацкой партии Шмерали, Крейбихи и им подобные выступали и выступают в защиту ленинизма против контрреволюционного «троцкизма». Эти же господа обвиняют меня и моих друзей в нежелании защищать Октябрьскую революцию от империализма. Иной раз не веришь ни глазам, ни ушам своим, наблюдая подобный маскарад. Нужно, однако, сказать, что такого рода наглые издевательства над рабочими со стороны дежурных чиновников Коминтерна чрезвычайно облегчаются недостаточным теоретическим уровнем чехо-словацкой коммунистической партии.

Причины этого не трудно понять. Коммунистическая партия Чехо-Словакии вышла преемственно из чешской социал-демократии. Идейная жизнь этой последней не была ни богатой, ни самостоятельной. Она развивалась в оппозиции к немецкому австро-марксизму, и в то же время под его определяющим влиянием. По своим боевым качествам молодой, восприимчивый, активный чешский пролетариат уже до войны стоял неизмеримо выше своего социал-демократического руководства. Он это не раз доказал в политических боях, которые неизменно тушила австрийская социал-демократия. Она видела свою главную задачу в том, чтоб тормозить революционную борьбу масс и тем облегчала подготовку великой империалистической бойни. Не случайно сигнал к ней был подан из Вены.

Чешская коммунистическая партия не унаследовала, таким образом, от прошлого серьезных теоретических традиций. Это могло бы явиться в известном смысле преимуществом, если бы чешская партия сразу открыла новую, подлинно революционную страницу своего теоретического воспитания, т.е, если б она непосредственно и серьезно приобщилась к подлинному марксизму, очищенному от ревизионистских шлаков в горниле Октябрьской революции. К несчастью, чешская коммунистическая партия оборвала свою социал-демократическую пуповину к тому моменту, когда Коминтерн, под руководством эпигонов, приступил к искоренению самостоятельной идейной жизни во всех его национальных секциях и превратил «теорию» в покорную служанку бюрократии. Создались кадры новых «вождей», которые считают, что суть коммунизма состоит в организационных комбинациях, теория же есть лишь второстепенная приправа.

В борьбе групп и клик чехо-словацкой партии «вожди» и кандидаты в вожди заботились прежде всего о том, чтобы своевременно визировать свои паспорта в тех учреждениях, которые ведали борьбою с «троцкизмом». Это было несложно и обещало в то же время верный успех. Если Шмерали и Илеки терпели поражение за поражением, обнаруживая везде и во всем полную свою несостоятельность, зато они неутомимо выступали против теории перманентной революции, о которой они, к слову сказать, не имели ни малейшего понятия.

Нынешние мнимо-левые вожди чехословацкой партии в основных вопросах теории и стратегии не многим отличаются от Шмералей, Крейбихов, Илеков и братии. Они совместно с последними проделывали грубейшие ошибки V-го конгресса, который означал официальное открытие эпохи упадка Коммунистического Интернационала. Они, эти мнимо-левые сталинцы, несут полную ответственность за разгром китайской революции, как и за упрочение позиции британской тред-юнионистской и лейбористской бюрократии. Они проделывали блок с Перселем и Куком, с Чан-Кай-Ши и Ван-Тин-Веем, с Радичем и Ляфолетом. Они поддерживали и поддерживают маскарадные фикции «Крестьянского Интернационала» и «Антиимпериалистической Лиги». Они покорно проделали под руководством Бухарина VI-й конгресс, который, на новой стадии развития, сочетал, подобно V-му конгрессу, оппортунистические предпосылки с мнимо-революционными выводами. Ограждая «монолитность» партии методами бюрократического насилия, мнимо-левые совместно с правыми привели партию к дроблению на ряд групп и клик. Запретив на бумаге фракции, они довели не только партию, но и профессиональные союзы до раскола. Сейчас уже не нужно доказывать, что партия крайне ослаблена. Но хуже и страшнее всего то, что партия и сейчас лишена возможности открыто и во весь рост поставить вопрос о причинах своих поражений и своего непрерывного ослабления. Именно этим пользуются реформистские элементы. Давно известно, что всякая идейная бесформенность, всякая теоретическая путаница, всякая нечистоплотность в области программы на руку оппортунистам. Мы видим, как на наших глазах крепнет чешская социал-демократия и слагается в самостоятельную организацию правое крыло коммунизма, привлекая в свои ряды такого рода пролетарские элементы, на которые, казалось бы, оно совершенно не могло рассчитывать.

То, что прежде всего необходимо сейчас передовым чешским рабочим, это теоретическая ясность, как предварительное условие правильной политики. Настоящая работа совершенно не касается внутренних вопросов чехословацкой республики. Но я думаю, тем не менее, что она имеет известные права на внимание передовых рабочих Чехо-Словакии. Политические методы коммунизма интернациональны по самому своему существу. Нельзя делать правильную политику в Чехо-Словакии, не имея ясного марксистского взгляда на причины разгрома китайской революции, или великих стачек Великобритании и не создав себе правильного понимания центристской политики Сталина, в обеих ее стадиях, т.е. 1925–28 гг., когда он из оппортунистических посылок, общих всем эпигонам, делал чудовищно оппортунистические выводы, и 1928–29 гг., когда, испугавшись последствий этой политики, он, под ударами нашей критики, открыл эру «левого курса», непродуманного, противоречивого, чреватого авантюрами, и в то же время, открывающего дорогу новому повороту вправо.

Вопросы теории и стратегии Коммунистического Интернационала в эпоху эпигонов разобраны мною в моей «Критике программы Коминтерна». Настоящая работа посвящена одному из спорных вопросов, именно, теории перманентной революции. Но вопрос этот, усилиями моих противников и, отчасти, логикой самого положения, так расширился, что включил в себя теоретические предпосылки почти всех других спорных вопросов. Вот почему без понимания происхождения и значения теории перманентной революции ни один мыслящий рабочий не может составить себе правильное представление о том глубочайшем сдвиге от марксизма к оппортунизму, который проделали эпигоны.

Все это дает мне право надеяться, что предлагаемая книжка найдет своих читателей в Чехо-Словакии.

Л. Троцкий.

Константинополь, 17 декабря 1929 г.

 

Две концепции

(Предисловие к немецкому изданию.)

Сейчас, когда эта книжка сдается в печать на иностранных языках, вся мыслящая часть международного рабочего класса, в известном смысле — все «цивилизованное» человечество, с особенно острым интересом прислушивается к отголоскам того хозяйственного переворота, который совершается на большей части бывшей царской империи. Наибольшее внимание возбуждает при этом проблема коллективизации крестьянских хозяйств. И не мудрено: в этой области разрыв с прошлым принимает особенно захватывающий характер. Но правильная оценка коллективизации немыслима без общей концепции социалистической революции. И здесь мы снова, но уже на более высокой ступени, убеждаемся в том, что в теоретической области марксизма нет ничего безразличного для практической деятельности. Самые отдаленные и, казалось бы «абстрактные» разногласия, если они продуманы до конца, раньше или позже всегда проявятся на практике, и эта последняя не простит ни одной теоретической ошибки.

Коллективизация крестьянских хозяйств есть, разумеется, необходимая и капитальная часть социалистического преобразования общества. Объем и темп коллективизации определяются, однако, не одной лишь правительственной волей, но, в последнем счете, экономическими факторами: высотой хозяйственного уровня страны, взаимоотношением между промышленностью и сельским хозяйством, а, следовательно, и техническими ресурсами самого сельского хозяйства.

Индустриализация является движущим фактором всей новейшей культуры и, тем самым, единственно мыслимой основой социализма. В условиях Советского Союза индустриализация означает прежде всего укрепление базы пролетариата, как господствующего класса. Одновременно она создает материально-технические предпосылки для коллективизации сельского хозяйства. Темпы обоих этих процессов находятся во внутренней зависимости. Пролетариат заинтересован в наивысшем темпе обоих процессов, поскольку таким путем строющееся новое общество наилучше ограждает себя от внешней опасности и, вместе с тем, создает источник для систематического повышения материального уровня трудящихся масс.

Однако же, достижимые темпы находят свое ограничение в общем материальном и культурном уровне страны, во взаимоотношении между городом и деревней и в неотложных потребностях масс, которые только до известного предела могут жертвовать своим сегодняшним днем во имя завтрашнего. Оптимальные, т.е. лучшие, наиболее выгодные темпы это те, которые не только дают быстрое развитие индустрии и коллективизации в данный момент, но и обеспечивают необходимую устойчивость общественного строя диктатуры, т.е. прежде всего укрепление союза рабочих и крестьян, подготовляя тем самым возможность успехов в дальнейшем.

С этой точки зрения решающее значение имеет тот общий исторический критерий, под углом зрения которого партийное и государственное руководство направляет хозяйственное развитие в плановом порядке. Тут возможны два основных варианта: а) охарактеризованный выше курс на экономическое упрочение диктатуры пролетариата в отдельной стране до дальнейших побед международной пролетарской революции (точка зрения левой оппозиции); б) курс на построение изолированного национального социалистического общества, притом «в кратчайший исторический срок» (нынешняя официальная точка зрения).

Это две совершенно разные, в последнем счете противоположные теоретические концепции социализма. Из них вытекают разная стратегия и разная тактика.

В рамках этого предисловия мы не можем рассматривать заново вопрос о построении социализма в отдельной стране. Этой теме посвящены другие наши работы, в частности «Критика программы Коминтерна». Здесь мы ограничиваемся лишь самыми основными элементами вопроса. Напомним прежде всего, что теория социализма в отдельной стране была впервые формулирована Сталиным осенью 1924 г., в полном противоречии не только со всей традицией марксизма и школой Ленина, но и с тем, что сам Сталин писал еще весной того же 1924 года. По своей принципиальной глубине, отход сталинской «школы» от марксизма в вопросах социалистического строительства нисколько не менее значителен и радикален, чем, например, разрыв с марксизмом германской социал-демократии в вопросах войны и патриотизма, осенью 1914 года, т.е. ровно за 10 лет до сталинского поворота. Это сопоставление имеет не случайный характер. «Ошибка» Сталина, как и «ошибка» немецкой социал-демократии есть национал-социализм.

Марксизм исходит из мирового хозяйства, не как суммы национальных частей, а как могущественной самостоятельной реальности, которая создается международным разделением труда и мировым рынком, властно господствующим в нынешнюю эпоху над национальными рынками. Производительные силы капиталистического общества давно уже переросли национальные границы. Империалистическая война явилась одним из выражений этого факта. Социалистическое общество должно представлять собою в производственно-техническом отношении более высокую стадию по сравнению с капитализмом. Задаваться целью построения национально-замкнутого социалистического общества значило бы, несмотря на все временные успехи, тянуть производительные силы назад даже по сравнению с капитализмом. Пытаться, независимо от географических, культурных и исторических условий развития страны, составляющей часть мирового целого, осуществить самодовлеющую пропорциональность всех отраслей хозяйства в национальных рынках, значит гоняться за реакционной утопией. Если провозвестники и сторонники этой теории участвуют, тем не менее, в интернациональной революционной борьбе (с каким успехом — вопрос другой), то это потому, что они, как безнадежные эклектики, механически сочетают абстрактный интернационализм с реакционно-утопическим национал-социализмом. Наиболее законченным выражением этой эклектики является принятая VI-м конгрессом программа Коминтерна.

Чтобы показать во всей наглядности одну из главных теоретических ошибок, лежащих в основе национал-социалистической концепции, мы не можем сделать ничего лучшего, как процитировать недавно опубликованную речь Сталина, посвященную внутренним вопросам американского коммунизма*:

   «Было бы неправильно, — говорит Сталин против одной из коммунистических фракций, — не учитывать специфических особенностей американского капитализма. Компартия должна их учитывать в своей работе. Но было бы еще более неправильно базировать деятельность компартии на этих специфических чертах, ибо основой деятельности всякой компартии, в том числе и американской, на которой она должна базироваться, являются общие черты капитализма, одинаковые в основном для всех стран, а не специфические его черты в данной стране. На этом и зиждется интернационализм компартий. Специфические черты являются лишь дополнением к общим чертам» («Большевик», № 1, 1930 г., стр. 8, подчеркнуто нами).

* Речь эта, произнесенная 6-го мая 1929 г., была опубликована только в начале 1930 г. и притом в таких условиях, которые придают ей своего рода «программное» значение.

Эти строки не оставляют желать ничего в смысле ясности. Под видом экономического обоснования интернационализма Сталин дает в действительности обоснование национал-социализма. Неправильно, будто мировое хозяйство представляет собою простую сумму однотипных национальных частей. Неправильно, будто специфические черты являются «лишь дополнением к общим чертам», вроде бородавки на лице. На самом деле национальные особенности представляют собою своеобразное сочетание основных черт мирового процесса. Это своеобразие может иметь решающее значение для революционной стратегии на многие годы. Достаточно напомнить о том факте, что пролетариат отсталой страны оказался у власти на много лет раньше, чем пролетариат передовых стран. Один этот исторический урок показывает, что, вопреки Сталину, совершенно неправильно базировать деятельность компартий на некоторых «общих чертах», т.е. на абстрактном типе национального капитализма. В корне ложно, будто на этом и «зиждется интернационализм компартий». На самом деле он зиждется на несостоятельности национального государства, которое давно уже пережило себя и стало тормозом развития производительных сил. Национальный капитализм не может быть не только перестроен, но даже и понят иначе, как часть мирового хозяйства.

Экономическое своеобразие разных стран имеет отнюдь не второстепенный характер: достаточно сравнить Англию и Индию, Соединенные Штаты и Бразилию. Но специфические черты национального хозяйства, как бы велики они ни были, входят, притом в возрастающей мере, составными частями в более высокую реальность, которая называется мировым хозяйством, и на которой, в последнем счете, только и зиждется интернационализм компартий.

Сталинская характеристика национального своеобразия, как простого «дополнения» к общему типу, находится в вопиющем, и притом не случайном, противоречии со сталинским пониманием (т.е. непониманием) закона неравномерного развития капитализма. Этот закон, как известно, объявлен Сталиным основным, важнейшим, универсальным. При помощи закона неравномерного развития, превращенного им в абстракцию, Сталин пытается открывать все загадки бытия. Но поразительное дело: он не замечает при этом, что национальное своеобразие и есть наиболее общий и, так сказать, итоговый продукт неравномерности исторического развития. Нужно только эту неравномерность правильно понять, взять во всем ее объеме, распространив ее также и на докапиталистическое прошлое. Более быстрое или более медленное развитие производительных сил; развернутый или, наоборот, сжатый характер целых исторических эпох, например, средневековья, цехового режима, просвещенного абсолютизма, парламентаризма; неравномерность развития разных отраслей хозяйства, разных классов, разных социальных учреждений, разных сторон культуры, — все это лежит в основе национальных «особенностей». Своеобразие национально-социального типа есть кристаллизация неравномерностей его формирования.

Октябрьская революция возникла, как самое грандиозное из всех проявлений неравномерности исторического процесса. Теория перманентной революции, давшая прогноз октябрьского переворота, опиралась тем самым на закон неравномерности исторического развития, но не в его абстрактной форме, а в его материальной кристаллизации, в виде социального и политического своеобразия России.

Сталин привлек закон неравномерного развития не для того, чтобы своевременно предсказать захват власти пролетариатом отсталой страны, а для того, чтобы задним числом, в 1924 г., навязать уже победоносному пролетариату задачу построения национального социалистического общества. Но как раз здесь закон неравномерного развития совершенно ни при чем, ибо он не замещает и не отменяет законов мирового хозяйства, а наоборот, подчиняется им.

Фетишизируя закон неравномерного развития, Сталин объявляет его достаточным для обоснования национал-социализма, но не типового, т.е. общего для всех стран, а исключительного, мессианистического, чисто русского. Построить самостоятельное социалистическое общество можно, по Сталину, только в России. Этим самым он национальные особенности России ставит не только над «общими чертами» капиталистической нации, но и над мировым хозяйством в целом. Здесь-то и открывается роковая щель во всей сталинской концепции. Своеобразие СССР так могущественно, что позволяет в его границах построить свой собственный социализм, независимо от того, что произойдет с остальным человечеством. Что же касается других стран, не отмеченных печатью мессианизма, то их своеобразие есть только «дополнение» к общим чертам, только бородавка на лице. «Было бы неправильно, — поучает Сталин, — базировать деятельность компартий на этих специфических чертах». Мораль эти относится к американской компартии, британской, южно-африканской и сербской, но… не к русской, деятельность которой базируется не на «общих чертах», а именно на «особенностях». Отсюда-то и вытекает насквозь двойственная стратегия Коминтерна: в то время, как СССР «ликвидирует классы» и строит социализм, пролетариат всех остальных стран, совершенно независимо от реальных национальных условий, обязывается к единовременным действиям по календарю (1-ое августа, 6-го марта и пр.). Мессианистический национализм дополняется бюрократически-абстрактным интернационализмом. Эта двойственность проходит через всю программу Коминтерна, лишая ее какого бы то ни было принципиального значения.

Если взять Англию и Индию, как полярные разновидности капиталистического типа, то придется констатировать, что интернационализм британского и индусского пролетариата опирается отнюдь не на тождественность условий, задач и методов, а на нерасторжимую взаимозависимость их. Успехи освободительного движения в Индии требуют революционного движения в Англии, и наоборот. Ни в Индии, ни в Англии нельзя построить самостоятельное социалистическое общество. Обе они должны будут войти частями в более высокое целое. В этом и только в этом несокрушимый фундамент марксистского интернационализма.

Совсем на днях, 8-го марта 1930 года, «Правда» снова излагала злополучную теорию Сталина в том смысле, что «социализм, как социально-экономическая формация», т.е. как определенный строй производственных отношений, вполне может осуществиться «в национальном масштабе СССР». Другое дело «окончательная победа социализма, в смысле гарантии от интервенций капиталистического окружения», — такая окончательная победа социализма «действительно требует торжества пролетарской революции в нескольких передовых странах». Какой нужен был глубокий упадок теоретической мысли, чтоб подобного рода жалкую схоластику можно было с ученым видом излагать на страницах центрального органа партии Ленина! Если допустить на минуту возможность осуществления социализма, как законченной общественной системы, в изолированных рамках СССР, то это и будет «окончательная победа», ибо о какой же вообще интервенции сможет после этого идти речь? Социалистический строй предполагает высокую технику, высокую культуру и высокую солидарность населения. Так как в СССР к моменту окончательного построения социализма будет, надо думать, не меньше 200, а то и 250 миллионов душ населения, то спрашивается: о какой вообще интервенции сможет идти речь? Какое капиталистическое государство, или какая коалиция их посмеет думать об интервенции при этих условиях? Единственно мыслимая интервенция могла бы идти лишь со стороны СССР. Но понадобилась ли бы она? Вряд ли. Пример отсталой страны, которая самостоятельными силами построила в течении нескольких «пятилеток» могущественное социалистическое общество, означал бы смертельный удар мировому капитализму и свел бы к минимуму, если не к нулю, издержки мировой пролетарской революции. Вот почему вся сталинская концепция ведет, по существу, к ликвидации Коммунистического Интернационала. Каково, в самом деле, может быть его историческое значение, если судьбу социализма решает в последней инстанции… Госплан СССР? Коминтерн имеет, в таком случае, своей задачей, наряду с пресловутым «обществом друзей СССР», охранять строительство социализма от интервенций, т.е. по существу сводится к роли пограничной стражи.

Уже упомянутая нами недавняя статья доказывает правильность сталинской концепции самыми новыми и свежими экономическими аргументами:

«…именно сейчас, — говорит «Правда», — когда социалистического типа производственные отношения помимо промышленности, начинают все больше внедряться в сельское хозяйство через растущие совхозы, через гигантски растущее количественно и качественно колхозное движение и основанную на сплошной коллективизации ликвидации кулачества, как класса, яснее всего жалкое банкротство троцкистско-зиновьевского пораженчества, по существу означавшего «меньшевистское отрицание правомерности Октябрьской революции» (Сталин)». («Правда», 8 марта 1930 года).

Эти строки поистине замечательные, и притом не одной только развязностью тона, прикрывающей полную растерянность мыслей. Вместе со Сталиным автор обвиняет «троцкистскую» концепцию в «отрицании правомерности Октябрьской революции». Но ведь как раз на основании своей концепции, т.е. теории перманентной революции, автор этих строк предсказывал неизбежность Октябрьской революции за 13 лет до того, как она совершилась. А Сталин? Уже после февральской революции, т.е. за 8 и за 7 месяцев до Октябрьского переворота, он выступал, как вульгарный революционный демократ. Понадобился приезд Ленина в Петроград (3 апреля 1917 года) и его беспощадная борьба против столь осмеивавшихся им тогда чванных «старых большевиков», чтобы Сталин осторожно и бесшумно, вскарабкался с демократической позиции на социалистическую. Это внутреннее «перерастание» Сталина, никогда впрочем не доходившее до конца, произошло во всяком случае не раньше, как лет через 12 после того, как дано было обоснование «правомерности» захвата власти русским пролетариатом до начала пролетарской революции на Западе.

Но вырабатывая теоретический прогноз Октябрьской революции, мы отнюдь не считали при этом, что, завоевав государственную власть, пролетариат России выключит бывшую империю царей из мирового хозяйственного круга. Мы, марксисты, знаем роль и значение государственной власти. Она вовсе не является пассивным отражением экономических процессов, как это фаталистически изображают социал-демократические прислужники буржуазного государства. Власть может иметь гигантское значение, как реакционное, так и прогрессивное, в зависимости от того, в руках какого класса она находится. Но государственная власть есть все же орудие надстроечного порядка. Переход власти из рук царизма и буржуазии в руки пролетариата не отменяет ни процессов, ни законов мирового хозяйства. Правда в течение известного времени после Октябрьского переворота экономические связи Советского Союза с мировым рынком ослабели. Но чудовищной ошибкой было обобщать явление, которое представляло собою лишь короткий этап диалектического процесса. Мировое разделение труда и сверхнациональный характер современных производительных сил не только сохраняют, но будут удваивать и удесятерять свое значение для Советского Союза по мере его экономического подъема.

Каждая отсталая страна, приобщаясь к капитализму, проходила через разные стадии, то убывающей, то возрастающей зависимости от других капиталистических стран, но в общем тенденция капиталистического развития ведет в сторону колоссального роста мировых связей, что выражается в увеличивающемся объеме внешней торговли, включая в нее, конечно, и торговлю капиталами. Зависимость Англии от Индии имеет, конечно, качественно иной характер, чем зависимость Индии от Англии. Но эта разница определяется, в основе своей, различием в уровне развития их производительных сил, а вовсе не степенью их хозяйственного самодовления. Индия есть колония, Англия — метрополия. Но если сегодня подвергнуть Англию экономической блокаде, то она погибнет скорее, чем Индия. Это и есть, к слову сказать, одна из убедительных иллюстраций реальности мирового хозяйства.

Капиталистическое развитие — не в абстрактных формулах второго тома «Капитала», которые сохраняют все свое значение, как этап анализа, а в исторической действительности — капиталистическое развитие совершалось, и не могло не совершаться, путем систематического расширения своей базы. В процессе своего развития, следовательно, в борьбе со своими внутренними противоречиями, каждый национальный капитализм обращается во все возрастающей степени к резервам «внешнего рынка», т.е. мирового хозяйства. Непреодолимая экспансия, вырастающая из перманентных внутренних кризисов капитализма, составляет его прогрессивную силу, прежде, чем она становится для него смертельной.

Октябрьская революция унаследовала от старой России, кроме внутренних противоречий капитализма, не менее глубокие противоречия между капитализмом в целом и докапиталистическими формами производства. Эти противоречия имели, имеют и сегодня, овеществленный характер, т.е. они заложены в материальном соотношении между городом и деревней, в определенных пропорциях или диспропорциях разных отраслей промышленности и народного хозяйства в целом, и пр. Корнями своими некоторые из этих противоречий уходят непосредственно в географические и демографические условия страны, т.е. питаются избытком или недостатком тех или иных естественных ресурсов, исторически создавшимся размещением народных масс, и т.д. Сила советского хозяйства — в национализации средств производства и плановом руководстве ими. Слабость советского хозяйства, помимо унаследованной от прошлого отсталости, — в его нынешней, послеоктябрьской изолированности, т.е. в невозможности для него пользоваться ресурсами мирового хозяйства не только на социалистических, но и на капиталистических началах, в виде нормального международного кредита и вообще «финансирования», играющего решающую роль в отношении отсталых стран. Между тем, противоречия капиталистического и докапиталистического прошлого не только не исчезают сами собою, но наоборот, выходят из анабиоза годов упадка и разрухи, оживают и обостряются вместе с ростом советского хозяйства и требуют на каждом шагу, для своего преодоления или хотя бы смягчения, введения в оборот ресурсов мирового рынка.

Чтобы понять то, что происходит ныне на гиганской территории, которую октябрьский переворот призвал к новой жизни, нужно всегда ясно представлять себе, что к старым противоречиям, возрожденным ныне хозяйственными успехами, присоединилось новое, самое могущественное противоречие: между концентрированным характером советской промышленности, открывающим возможность совершенно невиданных темпов развития, и между изолированностью советского хозяйства, исключающей возможность нормального использования резервов мирового хозяйства. Новое противоречие, налагаясь на старые, ведет к тому, что наряду с исключительными успехами, возрастают мучительные трудности. Последние находят свое наиболее непосредственное и тяжкое выражение, ощутимое ежедневно каждым рабочим и крестьянином, в том факте, что положение трудящихся масс отнюдь не поднимается в соответствии с общим подъемом хозяйства, а сейчас даже ухудшается вследствие роста продовольственных затруднений. Острые кризисы советского хозяйства являются напоминанием о том, что производительные силы, созданные капитализмом, не приурочены к национальным рынкам и могут быть социалистически согласованы и гармонизированы только в международном масштабе. Другими словами, кризисы советского хозяйства являются не только недомоганиями роста, своего рода детскими болезнями, но и чем-то неизмеримо более значительным — именно, суровыми одергиваниями со стороны международного рынка, того самого, «которому мы, — по слову Ленина, — подчинены, с которым связаны, от которого не оторваться» (на ХI-м съезде партии, 27-го марта 1922 г.).

Отсюда никак, однако, не следует вывод об исторической «неправомерности» Октябрьской революции, вывод, который пахнет постыдным филистерством. Завоевание власти международным пролетариатом не может быть единовременным актом. Политическая надстройка — а революция относится к «надстройке» — имеет свою собственную диалектику, которая властно врывается в мировой экономический процесс, но отнюдь не отменяет его более глубоких закономерностей. Октябрьская революция «правомерна», как первый этап мировой революции, которая растягивается неизбежно на десятилетия. Интервал между первым этапом и вторым оказался значительно длиннее, чем мы ждали. Но он остается все же интервалом, а вовсе не превращается в самодовлеющую эпоху построения национального социалистического общества.

Из двух концепций революции выросли две руководящие линии в хозяйственных вопросах. Первые быстрые экономические успехи, совершенно им не ожидавшиеся, внушили Сталину осенью 1924 года теорию социализма в отдельной стране, как увенчание практической перспективы изолированного национального хозяйства. В этот именно период Бухарин дал свою знаменитую формулу о том, что, оградившись от мирового хозяйства монополией внешней торговли, мы можем построить социализм «хотя бы черепашьим темпом». Это была общая формула блока центристов и правых. Сталин тогда же неутомимо доказывал, что темп нашей индустриализации есть наше «внутреннее дело», не имеющее никакого отношения к мировому хозяйству. Такого рода национальное самодовольство не могло, однако, держаться долго, так как оно отражало лишь первый, очень короткий этап хозяйственного возрождения, которое по необходимости, возродило и нашу зависимость от мирового рынка. Первые, неожиданные для национал-социалистов толчки международной зависимости породили тревогу, которая на следующей стадии перешла в панику. Как можно скорее отвоевать свою экономическую «независимость» при помощи как можно более быстрых темпов индустриализации и коллективизации! — такое превращение получила хозяйственная политика национал-социализма в течение последних двух лет. Крохоборчество сменилось по всей линии авантюризмом. Теоретическая основа под обоими одна и та же: национал-социалистическая концепция.

Основные трудности, как выше показано, вытекают из объективного положения вещей, прежде всего из изолированности Советского Союза. Мы не станем здесь останавливаться на том, в какой мере это объективное положение вещей само является результатом субъективных ошибок руководства (ложная политика в Германии* в 1923 году, в Болгарии и Эстонии — в 1924 году, в Англии и Польше — в 1926 году, в Китае — в 1925–27 гг., нынешняя фальшивая стратегия «третьего периода» и пр., и пр.). Но наиболее острые хозяйственные конвульсии в СССР порождаются тем, что нынешнее руководство пытается превратить нужду в добродетель, и из политической изолированности рабочего государства вывести программу экономически-изолированного социалистического общества. Отсюда-то и вытекла попытка сплошной социалистической коллективизации крестьянских хозяйств на основе докапиталистического инвентаря, — эта опаснейшая авантюра, которая грозит подкопать самую возможность сотрудничества пролетариата и крестьянства.

*Германия (1923 г.): Троцкий писал: «Болгарская революция должна была явиться вступлением к немецкой революции. К несчастью, дурное болгарское вступление нашло еще худшее развитие в самой Германии». («Уроки Октября»). В 1923 году Германия переживала все ухудшающийся хозяйственный кризис. Согласно хищному Версальскому договору, продиктованному победоносной Aнтантой в конце Первой Мировой войны, на Германию легло тяжелое бремя денежных репараций. Когда Германия задолжала и не смогла их выплачивать вовремя, французские войска оккупировали горнодобывающие и промышленные районы Рура. Расширилось массовое движение против Версальского договора; оно было возглавлено Германской компартией. Но исключительно удобная возможность взятия власти осенью 1923 г. была потеряна; вожди германской партии испугались и в последний момент отменили запланированное восстание. Изолированная схватка по ошибке всё-таки произошла в Гамбурге. Сталин и Зиновьев, тогдашний вождь Коминтерна, сыграли основную роль в этом поражении. Убежденные, что любая попытка восстать неминуемо провалится, они притормозили немцев. Лидер Германской компартии, Брандлер, был Зиновьевым сделан козлом отпущения за это поражение.

Болгария: В июне 1923 года режим крестьянского вождя Стамбулийского был опрокинут фашистским вождем Цанковым. Во время крестьянского восстания, вызванного этим переворотом, болгарская компартия устранилась от действий, охарактеризовав эту ситуацию, как борьбу между двумя буржуазными кликами. Перед лицом пассивности руководства Коларова, в некоторых кругах партии расширились нетерпеливые настроения. Цанков вскоре напал на Компартию в принудил ее в подполье. Кризис в БКП был обострен тем, что руководство БКП и Коминтерна вообще отрицало какое либо поражение. Aвантюристские настроения ширились; некоторые члены партии прибегли к террористическим актам. Тогда руководство призвало к восстанию но не приняло необходимой политической подготовки. Сентябрьское восстание оказалось изолированным; рабочие выступили лишь в нескольких деревнях и восстание было быстро подавлено. За поражением последовало жестокое систематическое преследование со стороны фашистского правительства Цанкова; партия, раньше бывшая одной из самых сильных в Коминтерне, оказалась почти полностью уничтожена. Внутри партии образовалась сильная оппозиция против руководства Коларова-Димитрова.

Эстония: После своего позорного попустительства абсентеизму Болгарской КП летом 1923 года и пассивности Германской КП осенью 1923 года, Зиновьев, тогдашний лидер Коминтерна, повернул руль в сторону авантюризма и путчизма. 1 декабря 1924 года группа вооруженных коммунистов начала внезапное для всего пролетариата восстание в столице Эстонии, Ревеле (сегодня — Таллинн). В течение нескольких часов этот путч был подавлен.

Aнглия: Всеобщая стачка в мае 1926 года была провалена реформистскими вождями Генерального Совета Профессиональных Союзов. Коминтерн под руководством Сталина потворствовал этому предательству, так как до этого ИККИ установил тесные связи с «левыми» бюрократами ГСПС через посредство Aнгло-Русского Профсоюзного Комитета. Этот комитет, сформированный в мае 1925 года служил реформистам защитой от какой-либо критики слева. Троцкий предупреждал об опасности примиренческой линии в отношении Aнгло-Русского Комитета и требовал его роспуска в ходе стачки. Но этот комитет был упразднен лишь в сентябре 1927 года, когда реформисты ГСПС, больше не нуждаясь в левой ширме, вышли из него.

Польша: В мае 1926 года, польский националист Йозеф Пилсудский (1867–1935) свергнул правительство Вито, которое пыталось установить фашистский режим. Под руководством Сталина, Коминтерн превратил борьбу польской компартии за обеспечение поддержки крестьянства во имя пролетарского восстания в «политику растворения пролетариата в мелкой буржуазии» (Троцкий). Это привело к такой дезориентации в ПКП, что она поддержала переворот Пилсудского, мотивируя его тем, что он выражает движение крестьян и ограждает от опасности фашизма. Взяв власть, Пилсудский отверг предложение социал-демократов о левом коалиционном правительстве и установил личную диктатуру. Троцкий охарактеризовал пилсудчину, как форму фашизма. (Смотрите «Пилсудчина, фашизм и характер нашей эпохи», «Бюллетень оппозиции», № 29-30, сентябрь 1932 г., стр. 19–24).

Китай: Буржуазно-националистический Гоминдан, под руководством Чан Кай Ши (1887–1975), провел бойню революционного пролетариата в Шанхае в апреле 1927 года. Согласно инструкциям Коминтерна, Китайская Компартия вступила в Гоминдан в 1923 году. Руководство Коминтерна восхваляло Чан Кай Ши, как революционера, наследника Сун Ят Сена и возвело его в почетные члены Исполкома Третьего Интернационала.

И замечательное дело: как раз в тот момент, когда эта опасность стала вырисовываться во всей своей остроте, Бухарин, вчерашний теоретик «черепашьего темпа», сложил патетический гимн нынешнему «бешеному галопу» индустриализации и коллективизации. Надо опасаться, что этот гимн будет вскоре объявлен величайшей ересью. Ибо звучат уже другие мелодии. Под влиянием сопротивления хозяйственной материи, Сталин оказался вынужденным ударить отбой. Сейчас опасность состоит в том, чтобы продиктованное паникой вчерашнее авантюристское наступление не превратилось в паническое же отступление. Такого рода чередование этапов вытекает неотразимо из природы национал-социализма.

Реалистическая программа изолированного рабочего государства не может ставить своей целью ни достигнуть «независимости» от мирового хозяйства, ни, тем более, построить «в кратчайший срок» национальное социалистическое общество. Задача состоит в достижении не абстрактно-максимальных, а оптимальных темпов, т.е. таких, которые вытекают из внутренних и мировых хозяйственных условий, упрочивают позиции пролетариата, подготовляют национальные элементы будущего интернационального социалистического общества и, в то же время и прежде всего, систематически улучшают жизненный уровень пролетариата, скрепляя его союз с неэксплуататорскими массами деревни. Эта перспектива остается в силах на весь подготовительный период, т.е. до того, как победоносная революция в передовых странах не выведет Советский Союз из его нынешнего изолированного положения.

* * * *

Более подробно некоторые из высказанных здесь мыслей развиты в других работах автора, в частности в его «Критике программы Коминтерна». В ближайшее время мы надеемся выпустить брошюру, специально посвященную оценке нынешнего этапа хозяйственного развития СССР. К этим работам мы вынуждены отослать читателя, который ищет более близкого знакомства с тем, как проблема перманентной революции ставится сегодня. Но и приведенных выше соображений достаточно, надеемся, для того, чтобы вскрыть все значение той принципиальной борьбы, которая велась за последние годы и ведется сейчас в форме противопоставления двух теорий: социализма в отдельной стране и перманентной революции. Только этим актуальным значением вопроса и оправдывается тот факт, что мы представляем здесь иностранным читателям книжку, которая в значительной своей части посвящена критическому воспроизведению дореволюционных прогнозов и теоретических споров в среде русских марксистов. Можно было бы, конечно, избрать другую форму изложения интересующих нас вопросов. Но форма эта не создана автором и не выбрана им добровольно. Она навязана ему отчасти волею противника, отчасти самим ходом политического развития. Даже истины математики, наиболее отвлеченной из наук, лучше всего познаются в связи с историей их открытия. Тем более это относится к более конкретным, т.е. исторически обусловленным истинам марксистской политики. История возникновения и развития прогнозов революции в условиях дореволюционной России гораздо ближе и конкретнее, думается нам, подведет читателя к существу революционных задач мирового пролетариата, чем школьное и педантское изложение тех же политических идей, оторванное от боевой обстановки, их породившей.

Л. Троцкий.

29 марта 1930 г.

 

Несколько слов к французскому изданию.

Сложная и несовершенная архитектура этой книги отражает ее судьбу: книга родилась из борьбы за определенное понимание внутренней диалектики революционного процесса и пополнялась в ходе этой борьбы. Читатель, который интересуется только внешним драматизмом революции, лучше всего сделает, если отложит эту книгу в сторону. Для кого же революция не только грандиозное зрелище, но и объективно обусловленное состояние социального кризиса, подчиняющегося своим внутренним законам, тот может быть не без пользы прочитает предлагаемые здесь его вниманию страницы.

Выпуская эту работу на французском языке, я заранее примиряюсь с обвинениями в догматизме, казуистике, пристрастьи к экзегетике старых текстов и, главное, в недостатке «ясности». Увы, в отвращении к материалистической диалектике, столь обычном в «левых» кругах Франции, не исключая, разумеется, и ее социалистических рядов, сказывается только консерватизм официальной французской мысли, который имеет свои глубокие корни в истории французского буржуазного общества. Но мы не сомневаемся, что диалектика исторического процесса справится с идейными навыками французской буржуазии, как и с самой буржуазией. Даже прекрасный в своей законченности французский язык, в шлифовке которого не последнее место занимал такой острый инструмент, как гильотина, будет силою исторической диалектики снова брошен в большой тигель, и переплавится под высокой температурой; ничего не потеряв в своем логическом совершенстве, он приобретет при этом большую диалектическую гибкость. В революции языка будет выражаться только новая революция в царстве идей, которая, в свою очередь, неотделима от революции в царстве вещей.

Значительная часть этой книги связана с Россией, с нынешней и прошлой идейной борьбой в ее революционных рядах. Ходом событий, эти споры подняты на международную высоту. В этом, и только в этом — оправдание появления этой теоретико-полемической работы на французском языке.

В приложении мы даем три очерка, из которых один посвящен французскому роману о китайской революции, а два других — анализу развертывающейся на наших глазах испанской революции. Несмотря на различие стран и эпох, одна и та же тема — «перманентная революция», — объединяет в одно целое части этой книги, вопиющие дефекты которой автору яснее, чем кому бы то ни было.

Читатель, который остановится в нерешительности на той или другой полемической главе или на перегруженном цитатами экскурсе в историческое прошлое русской марксистской мысли и поставит себе законный вопрос: к чему мне это? — поступит правильно, если, прервав чтение, обратится к заключительным страницам, посвященным Китаю и Испании. Может быть после этого главы, которые показались ему сперва «доктринерскими» и «казуистическими», предстанут пред ним в менее отталкивающем свете. По крайней мере, автор хотел бы на это надеяться.

Л. Троцкий.

9 июня 1931 г., Кадикей.