2-е выступление Троцкого на V съезде РСДРП в 1907 г.
В мае 1907 г., в Лондоне, в социалистической церкви близкой к Лейбористской партии собрался очередной съезд РСДРП. На съезде было представлено несколько разнородных групп: меньшевики вокруг Мартова и Дана после разгрома Московского восстания в декабре 1905 г. резко попятились вправо, а наиболее правые, как Плеханов, даже пришли к выводу, что «не надо было браться за оружие»; большевики, которые раскалывались на ленинцев, впередовцев и т.д.; поляки вокруг Люксембург и Тышко, и которые в большинстве были настроены революционно; приехали на съезд, вырвавшись из тюрьмы и ссылки, ставший знаменитым Лев Троцкий, и Роза Люксембург; Бунд, который обычно поддерживал меньшевиков; латыши, которые тяготели к Ленину. Выделялось течение нефракционных левых, не большевиков и не меньшевиков. В основном оно группировалось вокруг Розы Люксембург, Тышко и Троцкого, трех сторонников «перманентной революции». Троцкий и Люксембург не были избранными делегатами и имели, по-видимому, только совещательный голос, что было не суть важно, так как оба умели убеждать даже без мандата.
В своей Автобиографии Троцкий вспоминал об этом съезде:
«Партийный съезд 1907 г. заседал в лондонской социалистической церкви. Это был многолюдный, долгий, бурный и хаотический съезд… По вопросу о так называемой перманентной революции Люксембург отстаивала ту же принципиальную позицию, что и я. В кулуарах у нас с Лениным возник на эту тему полушутливый спор. Делегаты окружили нас тесным кольцом. "Это все потому, — говорил Ленин про Розу, — что она недостаточно хорошо говорит по-русски". "Зато, — отвечал я, — она хорошо говорит по-марксистски". Делегаты смеялись, и мы вместе с ними».
— Искра-Research.
Заседание 23-е (вечернее).
25 (12) мая
Троцкий. Товарищи! Бюро предоставило мне 15 минут, как представителю «особого течения». Я должен сказать, что я лично на этом съезде не претендовал на представительство особого течения, и решение свое бюро вынесло по собственной инициативе. Я могу с удовольствием констатировать, что та точка зрения, которую здесь развивала т. Люксембург от имени польской делегации, весьма близка к той, которую отстаивал и отстаиваю я. Если между нами можно установить различие, то это скорее различие индивидуальных оттенков, чем политических направлений. Мысль наша движется в одной и той же колее материалистического анализа.
Во избежание недоразумений я должен заявить, что в политических вопросах, разделяющих партию, я отнюдь не стою на какой-то специальной точке зрения «центра», как приписывают мне некоторые товарищи. Позиция центра, на мой взгляд, предполагает ясное и твердое сознание необходимости компромисса как предпосылки общеобязательной тактики. Но если я сознаю и подчеркиваю необходимость компромисса, то это не значит, что моя собственная точка зрения на данный политический вопрос составлена путем компромисса, путем выведения арифметического среднего из двух противоречивых мнений. Образец такого метода мышления представил нам здесь представитель делегации Бунда, т. Абрамович, который брал немножко оттуда и немножко отсюда. Мне бесконечно чужд такого рода «марксизм на вес».
Если я не претендую на представительство особого течения, — проще выразиться, третьей фракции, — то я решительно претендую на право иметь по каждому вопросу свое определенное мнение. Единство действий предполагает компромисс, оно требует выработки партийной равнодействующей, но я отказываюсь от чести заранее направлять свою мысль по этой предполагаемой равнодействующей, я сохраняю за собой право со всей энергией отстаивать свой собственный взгляд.
Я не хуже фракционных доктринеров понимаю значение идейной борьбы. Но эти последние, в отличие от меня, совершенно не отдают себе отчета в объективной обязательности подчинять идейную борьбу внутри партии единству ее политических действий. Отстаивая те или другие запросы, потребности и принципы движения, наши фракции игнорируют один из самых основных принципов: единство пролетарских выступлений, единство классовой борьбы.
Несчастье партии состоит в том, что охранять этот принцип классовой политики должна какая-то особая группа, именующаяся здесь центром. Это знаменует собою политическую незрелость партии. «Центровые» стремления должны стать общим достоянием всей социал-демократии. Иначе партия будет недееспособна. Здесь указывали — и совершенно справедливо — на «беспомощность центра». Но эта беспомощность есть лишь внешнее выражение беспомощности всего съезда. Я не знаю специального рецепта, который мог бы нас спасти. Только общий рост партийной культуры, повышение зрелости членов партии, повышение чувства ответственности у ее вождей, — только этот сложный процесс выведет партию из ее теперешнего ненормального положения и тем самым устранит самую необходимость в центре, как выразителе партийного единства.
Обращаюсь к вопросу по существу. Товарищи знают, что я коренным образом расхожусь с тем воззрением на нашу революцию и роль в ней буржуазных партий, которое было официальной философией партии за истекший период.
Товарищам меньшевикам их собственные взгляды кажутся необыкновенно сложными. Я не раз слышал с их стороны обвинения в упрощенном представлении о ходе русской революции. А между тем, несмотря на крайнюю неоформленность, являющую вид сложности, — а может быть, именно благодаря этой неоформленности, — взгляды меньшевиков вырождаются в весьма простую схему, доступную пониманию даже г. Милюкова.
В послесловии к недавно вышедшей книжке «Как прошли выборы во II Государственную думу» идейный вождь кадетской партии пишет:
«Что касается левых групп в тесном смысле, т. е. социалистических и революционных, с ними сойтись будет труднее. Но и тут опять, если нет определенных положительных причин, зато есть очень сильные отрицательные причины, которые до известной степени помогут нам сблизиться. Их цель — нас критиковать и дискредитировать; уже для этого необходимо, чтобы мы были налицо и действовали. Мы знаем, что для социалистов, не только русских, но и всего мира, совершающийся теперь переворот есть переворот буржуазный, а не социалистический: переворот, который должна совершить буржуазная демократия. К тому, чтобы занять место этой демократии…, никакие социалисты в мире не готовились, и если страна их послала в Думу в таком большом количестве, то, конечно, не для того, чтобы осуществлять теперь социализм или чтобы своими руками проводить подготовительные «буржуазные» реформы… Таким образом им будет гораздо выгоднее предоставить нам роль парламентариев, чем компрометировать этой ролью самих себя» (Выделено оратором. Ред.).
Милюков, как видите, сразу вводит нас в самую сердцевину вопроса. В приведенной цитате имеются все основные элементы меньшевистских взглядов на революцию и соотношение буржуазной и социальной демократии. «Совершающийся переворот есть переворот буржуазный, а не социалистический». Это во-первых. Буржуазный переворот «должна совершить буржуазная демократия». Это во-вторых. Социальная демократия не может своими руками проводить буржуазные реформы; ее роль чисто оппозиционная: «критиковать и дискредитировать». Наконец, в-четвертых: чтобы социалисты имели возможность оставаться в оппозиции, «необходимо, чтобы мы (т. е. буржуазная демократия) были налицо и действовали».
А если «нас» нет? А если отсутствует буржуазная демократия, способная идти во главе буржуазной революции? Тогда остается ее выдумать. К этому именно и приходит меньшевизм. Он строит буржуазную демократию, ее свойства и ее историю на средства собственного воображения.
Как материалисты, мы прежде всего должны поставить перед собой вопрос о социальных основах буржуазной демократии: на какие слои или классы она может опереться?
О крупной буржуазии — с этим мы согласны все — не приходится говорить как о революционной силе. Какие-нибудь лионские промышленники играли контрреволюционную роль даже во время Великой французской революции, которая была национальной революцией в самом широком смысле этого слова. Но нам говорят о средней и главным образом о мелкой буржуазии как руководящей силе буржуазного переворота. Но что такое представляет из себя эта мелкая буржуазия?
Якобинцы опирались на городскую демократию, выросшую из ремесленных цехов. Мелкие мастера, подмастерья и тесно связанный с ними мелкий городской люд составляли армию революционных санкюлотов, опору руководящей партии монтаньяров. Именно эта компактная масса городского населения, прошедшая долгую историческую школу цехового ремесла, вынесла на себе всю тяжесть революционного переворота. Объективным результатом революции было создание «нормальных» условий капиталистической эксплуатации. Но социальная механика исторического процесса привела к тому, что условия господства буржуазии создавались чернью, уличной демократией, санкюлотами. Их террористическая диктатура очистила буржуазное общество от старого хлама, а затем буржуазия пришла к господству, низвергнув диктатуру мелкобуржуазной демократии.
Я спрашиваю — увы, не в первый раз: какой общественный класс поднимет на себе у нас революционную буржуазную демократию, поставит ее у власти и даст ей возможность совершить огромную работу, имея пролетариат в оппозиции? Это центральный вопрос, — и я снова ставлю его меньшевикам.
Правда, у нас имеются огромные массы революционного крестьянства. Но товарищи из меньшинства не хуже моего знают, что крестьянство, как бы революционно оно ни было, не способно играть самостоятельную, а тем более руководящую политическую роль. Крестьянство может, бесспорно, оказаться огромной силой на службе революции; но было бы недостойно марксиста думать, что мужицкая партия способна стать во главе буржуазного переворота и собственной инициативой освободить производительные силы нации от архаических оков. Город — гегемон современного общества, и только он способен на роль гегемона буржуазной революции. Где же у нас та городская демократия, которая была бы способна повести за собой нацию?
Тов. Мартынов уже неоднократно искал её с лупой в руках. Он находил саратовских учителей, петербургских адвокатов и московских статистиков! Он, как и все его единомышленники, не хотел лишь заметить, что в российской революции индустриальный пролетариат завладел той самой почвой, на которой в конце XVIII века стояла ремесленная полупролетарская демократия санкюлотов. Я обращаю, товарищи, ваше внимание на этот коренной факт.
Наша крупная индустрия не выросла естественно из ремесла. Экономическая история наших городов совершенно не знает периода цехов. Капиталистическая промышленность возникла у нас под прямым и непосредственным давлением европейского капитала. Она завладевала в сущности девственной примитивной почвой, не встречая сопротивления ремесленной культуры. Чужеземный капитал притекал к нам по каналу государственных займов и по трубам частной инициативы. Он собирал вокруг себя армию промышленного пролетариата, не давая возникнуть и развиться ремеслу. В результате этого процесса у нас к моменту буржуазной революции главной силой городов оказался индустриальный пролетариат крайне высокого социального типа. Это — факт, которого нельзя опровергнуть и который необходимо положить в основу всех наших революционно-тактических выводов.
Если товарищи из меньшинства верят в победу революции или хотя бы только признают возможность такой победы, они не смогут оспорить, что помимо пролетариата у нас нет исторического претендента на революционную власть. Как мелкобуржуазная городская демократия Великой революции встала во главе революционной нации, так пролетариат, эта единственная революционная демократия наших городов, должна найти опору в крестьянских массах и стать у власти, — если только революции предстоит победа. Правительство, опирающееся непосредственно на пролетариат и, через него, на революционное крестьянство, еще не означает социалистической диктатуры. Я сейчас не касаюсь дальнейших перспектив пролетарского правительства.
Может быть, пролетариату суждено пасть, как пала якобинская демократия, чтобы очистить место господству буржуазии, Я хочу лишь установить одно: если революционное движение восторжествовало у нас, согласно предсказанию Плеханова, как рабочее движение, то победа революции возможна у нас лишь как революционная победа пролетариата, — или невозможна вовсе.
На этом выводе я настаиваю со всей решительностью. Если признать, что социальные противоречия между пролетариатом и крестьянскими массами не позволят пролетариату стать во главе этих последних, что сам пролетариат недостаточно силен для победы, — тогда необходимо прийти к выводу, что нашей революции вообще не суждена победа. При таких условиях естественным финалом революции должно явиться соглашение либеральной буржуазии со старой властью. Это исход, возможности которого отнюдь нельзя отрицать. Но ясно, что он лежит на пути поражения революции, обусловленного его внутренней слабостью.
В сущности весь анализ меньшевиков — прежде всего их оценка пролетариата и его возможных отношений к крестьянству — неумолимо ведет их на путь революционного пессимизма.
Но они упорно сворачивают с этого пути и развивают революционный оптимизм за счет… буржуазной демократии.
Отсюда вытекает их отношение к кадетам. Кадеты для них — символ буржуазной демократии, а буржуазная демократия — естественный претендент на революционную власть.
Тов. Мартынов построил под этим углом зрения целую философию истории конституционно-демократической партии. Кадеты, видите ли, отклоняются направо в периоды революционного затишья и передвигаются влево, когда революция идет к подъему. Следовательно, за ними сохраняется право на революционную будущность.
Я должен, однако, установить, что история кадетов в изображении Мартынова представляется тенденциозной, подогнанной под определенную мораль.
Мартынов напомнил нам, что в октябре 1905 г. кадеты расписались в сочувствии к забастовщикам. Это неоспоримый факт.
Но что скрывалось за этим платоническим сочувствием? Самый вульгарный буржуазный страх перед террором улицы. Как только революционное движение разрослось, кадеты совершенно устранились с политической арены. Причины этого устранения с полной откровенностью объясняет Милюков в брошюре, которую я уже цитировал:
«Когда после 17 октября в России впервые появились свободные политические собрания, настроение их было безусловно левое… Выступление даже такой партии, как конституционно-демократическая, переживавшая тогда первые месяцы своего существования и готовившаяся к парламентской (курсив автора) борьбе, было абсолютно невозможно в последние месяцы 1905 года. Те, кто упрекают теперь партию, что она не протестовала тогда же путем устройства митингов против «революционных иллюзий» троцкизма и против рецидива «бланкизма», просто не понимают или не помнят тогдашнего настроения собиравшейся на митинги демократической публики» («Как прошли выборы»… стр. 91 и 92).
Г-н Милюков, как видите, делает мне слишком много чести, связывая с моим именем период высшего подъема революции. Но интерес цитаты не в том. Для нас важно установить, что в октябре и ноябре единственная возможная для кадетов работа состояла в борьбе с революционными «иллюзиями т. е. по существу с революционным движением масс, — и если они этой работы не выполняли, то только потому, что боялись демократической публики народных собраний. И это в медовый месяц своего существования! И это в момент апогея нашей революции!
Тов. Мартынов вспомнил о платоническом кадетском приветствии по адресу забастовщиков. Но как тенденциозный историк, он забыл упомянуть о ноябрьском земском съезде, во главе которого стояли кадеты. Обсуждал ли этот съезд вопрос о своем участии в народном движении? Нет, он столковывался насчет соглашения с министром Витте. Когда пришло известие о севастопольском восстании, съезд сразу и решительно отклонился вправо — вправо, а не влево. И только речь г. Милюкова, сводившаяся к тому, что восстание уже, слава богу, подавлено, — только эта речь снова поставила кадетских земцев на конституционные рельсы. Вы видите, что общий тезис Мартынова требует великих ограничений.
Следующий момент — кадеты в первой Думе. Это бесспорно самая «блестящая» страница в истории либеральной партии. Но чем объясняется этот кадетский подъем?
Мы можем разно оценивать тактику бойкота. Но для всех нас должно быть несомненно, что именно эта тактика искусственно и потому лишь временно толкнула в сторону кадетов широкие слои демократии, вдвинула в рамки кадетского представительства многих радикалов и тем превратила кадетов в орган «национальной» оппозиции; это исключительное положение довело кадетов до выборгского воззвания, на которое ссылался тот же Мартынов. Но уже выборы во II Думу заставили кадетов занять свойственную им позицию борьбы с «революционными иллюзиями».
Г-н Алексей Смирнов, историограф кадетской партии, так характеризует избирательную кампанию в городах, где кадеты имеют наибольшее влияние.
«Сторонников правительства среди городских избирателей не оказывалось… Центр борьбы на собраниях поэтому перенесся на другую сторону — на спор между партией народной свободы и левыми социалистическими партиями» («Как прошли выборы»… стр. 90).
Оппозиционный хаос первых выборов уступил на вторых выборах место дифференциации по революционно-демократической линии. Кадеты мобилизовали своих избирателей против лозунгов демократии, революции, пролетариата. Это кардинальный факт. Социальный базис кадетов стал более узким и менее демократическим. И это уж не случайное, не временное, не преходящее обстоятельство. Оно знаменует действительно серьезный раскол между либерализмом и революционной демократией. Милюков отдал себе очень ясный отчет в этом результате вторых выборов. Указав на то, что в первой Думе кадеты имели большинство — «может быть, потому, что не имели конкурентов», — что на вторых выборах они это большинство растеряли, лидер кадетской партии заявляет:
«Но зато теперь мы имеем за собой значительную часть страны, высказавшуюся за нашу тактику против тактики революционной» (там же, стр. 286).
Этой ясности и отчетливости в оценке происходящего нельзя не пожелать товарищам из меньшинства. Думаете ли вы, что дальше дело пойдет иначе? Что кадеты снова соберут под свое знамя демократию и станут революционнее? Не думаете ли вы, наоборот, что дальнейшее развитие революции окончательно оторвет демократию от либералов и отбросит последних в лагерь реакции? Разве не ведет к этому вся тактика кадетов во второй Думе? Разве не ведет к этому ваша собственная тактика, ваши выступления в Думе, ваши обличения в прессе и на собраниях? На чем же основана ваша вера в то, что кадет еще поднимется и выпрямится? На фактах политического развития? Нет, на вашей схеме! Для «доведения революции до конца» вам нужна городская буржуазная демократия. Вы ее жадно ищете и не находите ничего, кроме кадетов. И вы развиваете за их счет удивительный оптимизм, вы переряжаете их, вы хотите заставить их играть историческую роль, которую они играть не хотят, не могут и не будут.
На свой коренной вопрос — я его задавал много раз — я не услышал ответа. У вас нет прогноза революции. Ваша политика лишена великих перспектив.
И в связи с этим ваше отношение к буржуазным партиям формулируется словами, которые должны быть удержаны памятью съезда: от случая к случаю. Пролетариат не ведет систематической борьбы за влияние на народные массы, он не контролирует своих тактических шагов под углом зрения одной руководящей идеи: объединить вокруг себя труждающихся и обремененных и стать их герольдом и вождем, — он ведет политику от случая к случаю. Он в принципе лишается возможности пренебрегать преходящими выгодами ради глубоких завоеваний, — он эмпирически взвешивает и отмеривает, он совершает свои торгово-политические комбинации от случая к случаю. «Почему я должен предпочитать блондинок брюнеткам?» спрашивает т. Плеханов. И я должен признать, что поскольку речь идет о блондинках и брюнетках, это бесспорно составляет ту область, которую немцы называют Privatsache, область свободного личного усмотрения. Я думаю, что даже т. Алексинский, известный своей принципиальной беспощадностью, не потребует, чтобы съезд установил в этой сфере «единство идей» как предпосылку единства действий. (Аплодисменты.)
Либер (бундист) о Троцком:
25 (12) мая 1907 г.
Либер. Я буду говорить от своего имени. У нас нет того трогательного единства, какое мы замечаем у ПСД. Меня, однако, больше всего поражает полное согласие между боль шевиками и ПСД. Большевики — так же, как и меньшевики — не отрицают того факта, что русская революция должна быть общенациональной*. Совсем иначе представляют себе судьбы русской революции Р. Люксембург, Парвус и Троцкий. А помнит ли т. Ленин, что он писал о тт. Парвусе и Троцком? То же самое он мог бы сказать и о Р. Люксембург. Все же я вижу нечто общее у ПСД, от имени которых говорила Р. Люксембург, и у большевиков. И те, и другие считаются главным образом со своими личными желаниями, но отнюдь не с объективными возможностями.
* То есть, демократической, буржуазной. — /И-R/
Вопрос о соглашениях с другими политическими партиями должен быть решен при каждом случае в зависимости от соотношения общественных сил…*
* Специальное отличие бундистов от Мартова и других меньшевиков, заключалось в том, что они были крайне прагматичными оппортунистами, принципиально беспринципными. — /И-R/
Ленин о позиции Троцкого:
27 (14) мая 1907 г.
…Несколько слов о Троцком. Останавливаться на наших разногласиях с ним мне здесь некогда. Отмечу только, что Троцкий в книжке «В защиту партии» печатно выразил свою солидарность с Каутским, который писал об экономической общности интересов пролетариата и крестьянства в современной революции в России. Троцкий признавал допустимость и целесообразность левого блока против либеральной буржуазии. Для меня достаточно этих фактов, чтобы признать приближение Троцкого к нашим взглядам. Независимо от вопроса о «непрерывной революции» здесь налицо солидарность в основных пунктах вопроса об отношении к буржуазным партиям.