Ни субъективизма, ни фатализма!
«Почему молчал пролетариат» в июльские (1914 г.) и иные дни? Этот вопрос представляет собою только одну из формулировок общего вопроса о причинах кризиса в мировом движении пролетариата. Сейчас, на исходе семнадцатого месяца войны, остается еще меньше возможности, чем было в начале ее, говорить об «измене вождей», как основной или исчерпывающей причине кризиса, который был и остается кризисом самого рабочего движения. Против идеалистического субъективизма, который поднял голову в экстремистских литературных кружках, мы выдвинули требование искать объективных причин кризиса в социально-исторических условиях прошлой эпохи.
Мы можем здесь лишь конспективно восстановить те характерные черты развития рабочих партий до нынешней войны, которые только и могут дать нам ответ на вопрос: как и почему это произошло? и в частности: почему молчал немецкий пролетариат в июльские дни?
Вот эти черты.
1. Развитие капитализма на основе национального государства — при все возраставшем значении мирового рынка. Развитие на той же основе рабочего движения. Профессиональная борьба приспособляется к положению национальной промышленности. Социал-демократия приспособляется к соотношению сил в рамках национального парламентаризма. Рабочие организации вырабатывают резко выраженный национальный тип с ограниченным национальным кругозором.
2. Приспособление к условиям национальной промышленности и национального парламентаризма происходит в эпоху политической неподвижности и реакционного застоя во всей Западной Европе, определявшихся, в свою очередь, могущественным ростом национальной промышленности. Государственные границы и политические формы государств сохраняют неизменный характер. С этими условиями рабочая партия привыкает практически считаться как с раз навсегда данными. Они превращаются для нее, объективно и субъективно, в фундамент всей ее деятельности.
3. Неподвижность политической жизни и крайне суженная возможность социальных реформ, при необходимости постоянной классовой самообороны, направляли энергию рабочего класса преимущественно на путь организационного строительства. Создается могущественная, корнями уходящая в почву национального государства организация, со сложной и разветвленной бюрократией, которая пропитывается психологией организационного фетишизма.
4. Рабочее движение попадает в возрастающую зависимость от положения национальной промышленности на мировом рынке, при чем это положение определяется не только экономическими факторами, но и соотношением военных сил (колонии, морские пути, «сферы влияния», навязанные силою торговые договоры). Отсюда — явные тенденции империализма в социализме.
В разных странах эти основные черты прошлой эпохи действовали с разной силой. В немецком социализме, в соответствии с наступательным характером быстро развивающейся немецкой промышленности, сильнее проявились империалистические тенденции. Во Франции, где демократические государственные формы замыкают консервативное экономическое содержание, мысль социализма движется в колее «национальных» традиций — защиты республики и вообще «наследства» великой революции. В Англии, старой владычице колоний и морей, империалистически-оборонительные тенденции сочетаются с демократической борьбой против всеобщей воинской повинности, опасность введения которой вырастает опять-таки из потребностей империалистической колониально-морской самообороны.
Но во всех этих странах старой капиталистической культуры и старого социалистического движения рабочие партии оказались глубоко вросшими в национальное государство. И так как война — «оборонительная» или «наступательная», совершенно все равно — подвергает риску всякое воюющее государство, то рабочие партии, в лице своего руководящего большинства, выступили на защиту тех государственных границ, которые очерчивали собою фундамент рабочего движения прошлой эпохи. Политика большинства рабочих партий, автоматически порвавших с принципом единства интересов международного рабочего класса, резюмировала собою все указанные черты национальной ограниченности и тактического поссибилизма рабочего движения последнего полустолетия.
Но эта характеристика общих условий, подготовивших кризис Интернационала, ни в каком смысле не исключает вопроса о политической ответственности партийных организаций и вождей, как историческая обусловленность ростовщичества не исключает судебной ответственности ростовщиков.
Рабочее движение протекало двумя основными руслами: парламентским и профессиональным. Раз в 3—4—5 лет рабочие массы мобилизовались с избирательными бюллетенями в руках, чтобы вручить мандат своего доверия депутатам-«вождям». Парламентаризм есть не только система представительства, но и система заместительства масс вождями. Профессиональная борьба прошлой эпохи находила свое высшее выражение в системе тарифных договоров, которые поддерживались и изменялись методами «индустриальной дипломатии». Отсюда исключительное значение профессиональных вождей, способных «обозревать» рынок и «столковываться» с королями промышленности. Огромная идейная и организационная зависимость масс от профессионалов парламентской политики и индустриальной дипломатии придавала особое значение поведению вождей в период исторического перелома, тем самым возлагая на них исключительную ответственность. Только слепец или педант может игнорировать огромное значение выступления, например, одного только Либкнехта, или сейчас — двадцати депутатов рейхстага. Наличность общих причин социалистического кризиса не могла нам мешать аплодировать Либкнехту и осуждать Шейдемана, или точнее: рука об руку с Либкнехтом вести против Шейдемана непримиримую борьбу. Ограничиться утверждением, что вожди, партии и класс в равной мере отражали условия нереволюционной эпохи, как это делают некоторые товарищи, значит подменить диалектико-материалистическое объяснение бесформенным детерминизмом, из которого для политики вытекают не революционные, а фаталистические выводы.
В прошлую эпоху действовали бок-о-бок вожди разного политического склада: оппортунисты, революционеры, формальные радикалы и экстремисты. Общий характер эпохи объясняет, почему и в какой мере одни из этих «вождей» имели перевес над другими: но этим вовсе не устраняется вопрос о тактической оценке. Если условия прошлой эпохи отрезывали, скажем, революционным немецким марксистам прямой путь к массовому действию, то этим немецкие левые вовсе еще не растворялись бесследно ни в партии, ни в классе: их критически-революционная роль в прошлом позволила им решительно выступить на пороге новой эпохи, как провозвестникам и будущим вождям массового действия.
Равным образом и французский синдикализм, стремившийся — хотя и в крайне примитивной теоретической и тактической форме — противопоставить революционную энергию масс политической ограниченности парламентаризма, вовсе не был сведен на-нет «нереволюционным характером» эпохи: достаточно сказать, что именно в среде синдикализма интернационалистская оппозиция находит пока — и не случайно — своих лучших выразителей и вождей.
Можно, конечно, сказать, что каждый народ имеет такое правительство, какого заслуживает. Но ограничиться этим утверждением — значит оклеветать народы и прежде всего русский пролетариат. Его революционная борьба знаменует собою, что «народ» заслуживает лучшего правительства, чем царизм. Точно такой же клеветой на немецкий пролетариат будет голое фаталистическое утверждение, что он имеет такую партию, какой заслуживает. На самом деле он имеет такую партию, которая, в лице своего правящего большинства, ярче и полнее всего отражает сейчас только черты ограниченности, отсталости и неуверенности пролетариата, не давая выражения и направления его идеализму, самоотверженности и способности итти до конца. Если мы этого не поймем, то мы с самого начала подрежем крылья всякой революционной инициативе.
Фаталистическое сведение вопроса о вождях, партии и классе к «нереволюционным условиям эпохи» было бы еще с полгоря, т.е. оставалось бы чисто теоретической ошибкой, если б дело шло об эпохе давно минувшей. Но те вожди, которые полнее всего воплощают в себе отрицательные черты прошлой эпохи, стоят перед нами не как пассивный исторический продукт, а как живые политические враги. Фаталистически отождествлять их с классом, значит, вырывать почву из-под ног не у них, а у себя.
Мы не субъективисты. Мы не сводим всего кризиса Интернационала к измене вождей. Мы не ищем спасения в самодовлеющем отборе «верных» вождей. Но мы и не фаталисты. Мы не растворяем вождей в партии, партии — в классе, и всего вместе — в «нереволюционной эпохе». Мы не перелагаем с себя на исторический процесс задачи революционизировать класс, партию и вождей. Более того, в такого рода фатализме мы видим теоретическое отражение худших сторон прошлой эпохи. Мы революционные марксисты. Мы не пассивно отражаем эпоху и класс, а ставим себе сознательные цели. В нашей борьбе мы опираемся на глубокие и все возрастающие объективные- предпосылки интернационального социалистического действия, заложенные капиталистическим развитием именно в прошлую эпоху и в течение этой эпохи находившие свое многостороннее отражение в борьбе пролетариата — в частности, в работе международных конгрессов. Пред лицом пролетариата мы ведем борьбу с теми «вождями», которые, отражая рабские пережитки пролетариата и реакционные стороны эпохи, изменяют не только лучшим революционным традициям, но и великим историческим целям рабочего класса.
Пролетариат заслуживает лучшего Интернационала, чем тот, который разрушен войной. И мы хотим участвовать в его создании.
«Наше Слово», 25 декабря 1915 г.