«Самозащита».
I. «Буде нужно».
Несколько лет тому назад, в самый разгар контр-революции, известная группа кадетской интеллигенции, с П. Струве во главе, создала программный сборник «Вехи», в котором окончательно и принципиально порывала связь с «безответственным радикализмом», то-есть с прямыми или косвенными расчетами на революционное движение масс, и становилась на «государственническую» и по тому самому империалистическую точку зрения.
Ныне часть марксистской интеллигенции и связанных с нею рабочих, преимущественно из центрального ядра так называемого ликвидаторского течения, выпустила сборник, который, по меткому определению одного товарища, представляет собою «Вехи» русского социал-патриотизма.
В этом сборнике (первом в предполагаемой серии) двенадцать авторов — по числу апостолов. Один из них, Л. Седов, показался впрочем цензуре ненадежным — и она вычеркнула его статью целиком. Но дух Седова, на которого нам указывали, как на «нашего собственного интернационалиста» при «Нашем Деле», в сборнике все же запечатлен, ибо сборнику предшествует предисловие, в котором заявлено, что соединение «идеи интернационализма и идеи защиты отечества» связывает всех участников сборника и «покрывает собою те различия в оценках отдельных сторон современной общественности, которые несомненно имеются у авторов».
На самом деле у авторов имеются не только различия, но кричащие (чтобы не употреблять неуместного в данном случае слова: глубокие) противоречия — и друг с другом, и у каждого с самим собою. Их аргументация плоска, поверхностна: это резонирующая обывательщина с начала до конца. Но при всех этих противоречиях, знаменующих не так называемые «мучительные поиски» мысли, а лишь ее чрезвычайную нетребовательность в рамках новой позиции, авторов связывает действительное и несомненное единство — единство капитуляции пред буржуазной нацией и классовым государством. Снявши голову, по волосам не плачут, и, повернувшись спиною к революционному социализму, — а в нынешнюю эпоху это значит к социализму вообще, — люди психически не способны заботиться о приведении в порядок «социалистической» аргументации своего отреченства.
Мы займемся этой аргументацией не ради ее теоретической ценности, которая ничтожна, а ради ее демонстративного значения, которое неоспоримо: весь сборник есть яркое свидетельство того, что если во Франции, например, самоликвидация социализма должна была принять министериалистскую форму, то для- нашего отечества совершенно достаточно признания идеи обороны, хотя бы и «условной», то-есть свидетельствующей об остатках демократического стыда, чтоб повернуться спиною к революции и социализму.
Но прежде всего мы хотим дать возможность читателю почувствовать общий «дух» сборника. Для этого нет лучшего пути, как заставить самих авторов говорить за себя.
Сборник открывается статьей В. И. Засулич. Имя автора принадлежит истории русской революции и нашей партии. Именно поэтому мы предпочитали бы молча пройти мимо статьи. Но — статья занимает первое место в «Вехах» русского социал-патриотизма, а этот последний принадлежит не истории: это политический враг, с которым необходима непримиримая борьба.
«С самого начала я желала и продолжаю желать, — пишет В. И. Засулич, — возможно более полного поражения Германии. И не одна только любовь к родной стране внушает мне это желание, но и забота о «западных демократиях». Своими новыми способами ведения войны, выставившими ее в таком неожиданном свете, Германия вызвала чисто человеческие, гражданские чувства негодования и отвращения».
«Гвоздем» сборника является несомненно статья А. Потресова. «Интернационал в развалинах, — говорит автор. — Сейчас воюют не только правительства, сейчас — не за страх, а за совесть — воюют и народы, и трудящийся народ в том числе, и даже в первую голову. Кто же прервал этот мир рабочих людей, разбил их единство? — спрашивает автор. — Ход событий, — отвечает он, — дает вразумительный, ясный, не подлежащий сомнению ответ: идея отечества». Значит эта идея, «обратившая в развалины» Интернационал, ложна? Ничуть не бывало. Наоборот. «Пролетариат имеет что терять и даже очень большое — свой накопленный им в границах «отечества» капитал труда и борьбы». А вот выводы для России. «В России все еще нет патриотизма, как массового явления; и потому дорваться России до патриотизма значит дорваться до Европы». «Патриотизм гражданина несет — буде нужно — достояние и жизнь на алтарь своей родины» (извиняемся перед читателем, но как не сказать при этом случае: «Хорошо пишут курские помещики!»). А вот заключительный призыв: «Через патриотизм — иного пути нет — в международное царство братства и равенства!».
Небезызвестный Иван Кубиков (рабочий) пишет о «рабочем классе и национальном чувстве». Автор признает, что «в среде социалистов всех стран имеются свои Зюдекумы, опошляющие великую идею Интернационала» («я даже б их могла по пальцам перечесть»), но, как ни толкуйте, любовь к родине не пустой звук» (стр. 27). «При наличности захвата неприятелем восемнадцати губерний только при полном нигилизме можно говорить: трудящихся масс России это не касается». Далее Кубиков прибегает для выражения своего «национального чувства» к поэтическому заимствованию: «Милей в своих лохмотьях и слезах страна родная». Как видим, иные питерские рабочие пишут нисколько не хуже курских помещиков.
П. Маслов снова повторяет по складам, что немец грозит русской таможенной системе, стало быть, русской промышленности, стало быть, русскому пролетариату. «Не только германская промышленная буржуазия, но и руководители германского рабочего класса встали на путь завоевательной политики. Эти аппетиты, пробужденные среди руководящих кругов германской с.-д., стремление разжиреть на почве, удобренной пролетариатом соседних стран, могут исчезнуть только тогда, когда завоевательной политике Германии будет дан надлежащий отпор».
К. Дмитриев пишет: «Через оборону страны к свободному миру, равно обеспечивающему народные интересы договаривающихся сторон, — таков только и может быть сейчас очередной лозунг российской демократии».
Ан (Жордания) пишет: «Все марксистские партии Европы подошли к войне с точки зрения экономического развития, т.-е. остались на почве марксизма. Но (слушайте!) так как каждая из них считала свою страну в состоянии обороны, естественно, все они, считаясь с постановлением Интернационала, взялись за оружие». А так как Ан считает свою страну в состоянии обороны (Ану, как кавказцу, совершенно ясно, что ни в Персии, ни в Армении «оборона» России еще не доведена до конца), то, «подчиняясь постановлению Интернационала», Ан зовет к оружию.
Вл. Вольский издевается над каким-то левым депутатом, который спрашивал: «Чего еще требуете вы, сторонники самозащиты, от рабочего класса? Разве он не изнывает сейчас на работе, на фабриках и заводах, разве не несет всей тяготы войны, разве не умирает на полях сражений?». На это Вл. Вольский отвечает: «Надо не просто трудиться и умирать, повинуясь чьим-то приказаниям». Надо внести в это дело «не только физические, но и интеллектуальные и моральные силы». Другими словами: нам мало того, что пролетариат отдает милитаризму тело, — мы требуем от него и душу!
Е. Маевский и В. Левицкий пишут, конечно, о том, о чем обречены писать до конца дней своих: об «общенациональных задачах». «Буржуазия в тупике, — сообщает нам Е. Маевский самое свежее свое открытие. — Рабочая демократия — и это в ее интересах, ибо (!) это в интересах обороны страны — должна вывести буржуазную оппозицию из этого положения». А Левицкий углубляет: «Движение, ставящее себе широкие общенациональные задачи и охватывающее различные классы общества, которые испытывают сильный гражданский подъем в силу величия этих задач, одно только способно вывести Россию из тех внешних и внутренних затруднений, в которых она очутилась» (курсив автора].
А. Бибик объясняет, что раз немецкие социалисты оказались «послушным орудием прусского юнкера», то встречать их надо «не в белых одеждах и не с пальмовой ветвью в руках» (русский юнкер предлагает, как известно, всем бибикам выбирать себе одежду белую или «защитную» и вооружаться, по вкусу, пальмовой ветвью или винтовкой). Далее Бибик сообщает, что «огромное большинство русских эмигрантов, находившихся в Бельгии, Франции, также стало под ружье». В самой России такому образу действий все еще мешает «гамлетизм» (и околоточный), но «общественная мысль нашего самого крупного рабочего коллектива, — сообщает А. Бибик, — замкнула, наконец, свой круг: у русского рабочего также есть Родина и эта Родина — в опасности». Какой это рабочий коллектив замкнул круг Родиной с прописной буквы? А. Бибик не поясняет. Напомним только, что Заграничный Секретариат О. К. писал недавно: «Тов. А. Бибик — один из видных работников меньшевистского крыла, и его переход на точку зрения «обороны» не может остаться без влияния» («Интернационал и война», стр. 128).
Наконец, двенадцатым выступает В. Львов-Рогачевский, который требует, «чтобы дело защиты зажгло огнем энтузиазма миллионы сердец и разбудило чувство кровной связи с родиной». Поэтому последний из апостолов «громко и властно зовет: Встань, смирный человек! Встань во имя спасения страны!».
Когда читаешь эти, то юродивые, то казенные фразы — под Достоевского и даже под Карамзина, — то испытываешь, надо признаться, прилив снисходительности к фразеологии французских социал-патриотов. Перекидывая свое, никогда впрочем не заряжающееся, ружье с левого на правое плечо, Эрве выкликал так: «Друзья-социалисты, друзья-синдикалисты, друзья-анархисты, — отечество в опасности! Отечество Великой Французской Революции в опасности!» В этом есть, по крайней мере, «звук». Политическая акустика, по крайности, не оскорблена. А Потресов грыз-грыз свое вдохновенное перо и решительно ничего из него не выжал, кроме: «Патриотизм гражданина несет — буде нужно — достояние и жизнь на алтарь своей родины… Буде нужно! — это неспроста, это гений отечественного патриотизма взыграл во чреве отяжелевшего господина интеллигента, обретшего свою родину. Буде нужно! — да ведь это не фраза, а откровение. И когда Львов-Рогачевский кричит «громко и властно», то есть не своим голосом: «Встань, смирный человек! Встань во имя спасения страны!» — то нам ясно видится за его спиною укоризненный силуэт господина околоточного: «Ты, почтенный, хоть и старательный, а зря не ори: буде нужно, и сами разбудим!… ».
II. На выучку к патриотизму?
Социал-патриотизму, как и всякому национализму вообще, присущи по необходимости мессианистические черты, то-есть большая или меньшая уверенность в особой избранности своей нации, а, стало быть, и своего пролетариата.
Немецкие социал-патриоты защищают не Гогенцоллернов, конечно, а высокую организацию производства и могущественную организацию рабочего класса, и то и другое — необходимые условия для перехода к социализму. Французские и английские социал-патриоты защищают не национальную биржу, не колонии, а наследие революции, республику, парламентаризм, право, справедливость. Положение русских социал-патриотов в этом отношении, несомненно, крайне затруднительно. Ни в экономической, ни в политической, ни в идеологической области претензии России на историческое первородство не могут быть обоснованы, по крайней мере, без помощи апокалипсиса. Но вот оказывается, что теоретики русского социал-патриотизма умудряются главные доводы в пользу своей позиции почерпать именно в отрицании за Россией прав на какой бы то ни было мессианизм.
«Самый факт преобладания интернационализма именно среди русских рабочих, — пишет В. И. Засулич, — совершенно невероятен после всего того, что произошло среди рабочих Запада».
«Я не верю, — пишет А. Потресов, — в восточный интернационализм, который будто бы процвел и спасает честь социализма, между тем как Запад увял и погрузился в греховность. Я с подозрением смотрю на этих восточных праведников, несущих сейчас свое просияние ума европейскому грешному миру…» и пр.
В том же направлении движется и критическая мысль П. Маслова. Он с пренебрежением говорит о «некоторых социалистах России и Сербии», которые «порицают рабочий класс Франции, Бельгии, Англии, Австралии и т. д., имеющий колоссальный политический и социалистический опыт и, несмотря на это, якобы увлеченный буржуазией на ложный путь»*.
* Аляповатая масловская формулировка общей мысли многих авторов сборника имеет то преимущество, что в ней откровенно торчат наружу все белые нитки. Когда это мы, русские марксисты, считали, что политика пролетариата Англии и Австралии является образцом классовой независимости? Не повторял ли, наоборот, сам Маслов десятки раз объяснение идейной зависимости английского пролетариата от самой старой и могущественной буржуазии? Еще более характерно неуклюже-плутоватое умолчание о Германии: ведь именно политику ее пролетариата, а не австралийского, русские марксисты привыкли считать наиболее зрелой. — Л.Т.
Получается, таким образом, вот что. Французские или иные социалисты в объяснение своей обязанности поддерживать свой национальный милитаризм, выдвигают то соображение, что этим путем они защищают страну, которая является «светочем мира». Когда же русские революционные социалисты отказываются заключать мир со своим милитаризмом, социал-патриоты говорят: «Захотели быть умнее французов и даже австралийцев, — уже не метите ли вы, чего доброго, в светочи мира?» Если западным социалистам нужна национально-мессианистическая идея в оправдание сдачи своего знамени буржуазной нации, то от нас, русских социалистов, требуют подражания старшим западным «братьям» именно потому, что мы-де не имеем никаких прав на мессианизм. «Я твердо храню в своей памяти, — пишет Потресов, — что это не в первый раз Пошехонье спасает Европу». Как видим, при помощи национального самоуничижения, достигаются совершенно те же цели, что и при помощи национальной гордости: хоть Потресовы и Масловы самоотверженно напоминают, что в культурном смысле мы все еще — «кувшинное рыло», но именно поэтому они требуют, чтоб мы, без претензий и наперекор русской поговорке, становились в общий калашный ряд с «союзными» социал-патриотами.
Самоуничижение паче гордости. В. И. Засулич скорбит, что российский обыватель все еще, как в дни Щедрина, смешивает участок с отечеством. Где же в самом деле ждать от этого пошехонца, хотя бы и революционного, подлинного интернационализма? Но это обличение российского варварства, где участок все еще продолжает пожирать отечество, нисколько не препятствует В. И. Засулич богомольно вздыхать: «Я желала и продолжаю желать возможно более полного поражения Германии». И если В. И. Засулич желает поражения Германии, да еще более полного — и откровеннее других говорит об этом, — то не потому, конечно, чтоб она, вместе с депутатом-казаком Карауловым, поклялась заключить мир не иначе, как на развалинах Берлина и на костях Вильгельма, — нет, Берлин В. И., вероятно, по доброте сердца пощадит, — но она глубоко уверена, что поражение Германии сослужит, между прочим и в самой Германии, великую службу «тому будущему, к которому стремится пролетариат». Выходит стало быть, г. Потресов, что как раз Пошехонье-то и призвано спасать Европу, — только не революционное Пошехонье, которое, по вашему, все еще не научилось отличать отечество от участка, а именно само это пошехонское отечество, которое в работе военного спасения Европы совпадает и целиком и сознательно отождествляет себя с участком. И сам Потресов, который в своей статье надевает на себя потрепанный парик отчаянного «западника» («я оптимист для Запада, я пессимист для Востока»), ведь и он начал свою социал-патриотическую ориентацию с исследования об особо угрожающих свойствах прусского милитаризма и о необходимости сломить ему рога соединенными силами «западных демократий» и… восточного Пошехонья. Вот такими же западниками, в париках на прокат, выступают все авторы «Самозащиты», когда они презрительно тычут пальцами в русских интернационалистов, объявивших войну политике Геда, Вандервельде, Гендерсона и просвещенных «австралийцев». Завтра, если в войну вступят Соединенные Штаты, «западники» из «Самозащиты» могут воскликнуть: «Глядите, как наши революционные пошехонцы собираются учить уму-разуму самого Гомперса».
Мы в следующий раз посмотрим, в какой мере русский интернационализм действительно заключает в себе «мессианистические» черты, и за какими пределами эти черты становятся исторически незаконными и политически опасными. Но поистине необходима вся идеологическая подвижность, чтоб не сказать, политическая распутность «начитанного» российского интеллигента, чтобы, заявляя себя «пессимистом Востока и оптимистом Запада», обвиняя русских интернационалистов в доморощенном революционном высокомерии по отношению к Западу, благословлять в то же время христолюбивую рать Востока, как прогрессивный фактор в дальнейшем развитии этого самого Запада. Pfui Teufel! (тьфу, чорт!) — говорят в таких случаях немцы, — те, которым свойственно чувство идейного стыда.
Но какое же все-таки объективное место в истории занимает интернационализм передовых рабочих кругов России? Авторы «Самозащиты» — и не они одни — считают его просто продуктом отсталости, — максимализмом младенческого возраста, по Маслову, — и стало быть исторически неустойчивым состоянием, на смену которому должно прийти национально-патриотическое сознание. В этом именно смысле Потресов и говорит, что «в России все еще нет патриотизма, как массового явления; и потому дорваться России до патриотизма значит дорваться до Европы»… Только на основе патриотического самосознания можно строить действительную политику международной солидарности: «интернационализм является — по Потресову — дальнейшим развитием патриотизма»…
Рассуждения эти бьют гораздо дальше, чем может показаться на первый взгляд. Интернационализм является «дальнейшим развитием» патриотизма ровно в той мере, в какой социализм является «дальнейшим развитием» либерализма. Чисто логически (то-есть метафизически) можно разумеется «конструировать» интернационализм, как расширение патриотизма на все человечество. Но исторически социализм и интернационализм вырастают из либерализма и патриотизма путем революционного отрицания, воплощенного в классовой борьбе пролетариата. Если для Масловых и Потресовых русский интернационализм есть только болезнь незрелости или рефлекс отсталости, то это потому, что для них, по существу дела, весь самостоятельный характер русского рабочего движения является ненормальностью, и вся российская социал-демократия, как она политически оформилась в эпоху революции, представляется им историческим выкидышем.
«В равнодушии обывателя, которому в глубокой мере безразлично, больше или меньше в России десятками губерний … — пишет Потресов, — (мы) склонны усматривать высший политический разум свежеиспеченного гражданина мира». Под углом зрения политического развития такого обывателя Потресов и восклицает: «Дорваться России до патриотизма значит дорваться до Европы!» Но ведь для этого внеклассового потресовского обывателя, еще не заинтересовавшегося географической картой России, огромным шагом вперед явится, например, и вся программа Милюкова. Значит, Потресов может с полным правом сказать — и по существу он говорит это: «Дорваться России до либерализма значит дорваться до Европы». По адресу российской социал-демократии это значит просто, что она обсчиталась, родившись примерно на четверть столетия раньше, чем ей полагалось бы по потресовскому маршруту. Самый этот маршрут: от пошехонского тупоумия через патриотизм (либерализм) к интернациональному социализму, если хотите, теоретически правилен — в том смысле, в каком, например, правилен экономический маршрут: от ремесла — через мануфактуру — к фабрике. В эту последнюю схему прекрасно укладывается экономическое развитие Европы в целом. Но кто захочет механически применить ее к изолированно взятому экономическому развитию России, тот либо совсем отбросит в отчаянии схему, либо признает экономическое развитие России. ошибочным: европейская фабрика стала завоевывать Россию прежде, чем «естественное» развитие последней дошло не только до мануфактуры, но и до европейского ремесла. Сообразно с этим промышленная отсталость России — в данных условиях мирового хозяйственного развития — выражается, между прочим, в чрезвычайно концентрированном характере русской индустрии. Отсюда вытекают, в свою очередь, важнейшие социальные и политические последствия — для судьбы того самого обывателя, теоретиком которого хочет быть Потресов. Если этот обыватель — рабочий, то он выбивается из каратаевского тупоумия не принципами либерализма, а эксплуатацией либерального фабриканта. Прежде чем этот рабочий заинтересуется, как следует, картой России, он успеет пропитаться классовой враждебностью к эксплуататорам, и этот уже на первых шагах пробужденный обостренный классовый антагонизм не даст его дальнейшему знакомству с отечественной картой окраситься в цвет патриотизма.
Русский капитал «дорывается до Европы» в форме трестов, объединяющих гигантские предприятия, где применяется последнее слово техники, и никакой Маслов не станет внушать русским предпринимателям, что мануфактура прошлого века для них в самый раз, ибо у нас существуют-де еще отработочное земледелие и жалкое кустарничество. Но когда русский рабочий «дорывается до Европы» в форме революционного интернационализма, Потресов одергивает его поучением, суть которого может быть выражена так: «Признай свою некультурность и ступай на выучку к патриотизму!» Потресов по существу дела только обновляет применительно к моменту старый лозунг Петра Струве.
Но в политическом содержании этих двух призывов есть огромная разница, которая определяется всем содержанием истекших полутора-двух десятилетий. Струве непосредственно звал лишь марксистскую интеллигенцию в лагерь либеральной оппозиции, которая делала тогда свои первые робкие «внеклассовые» шаги. Потресов же зовет ныне, в 1916 г., во время европейской войны, социалистических рабочих в лагерь патриотической оппозиции, руководимой империалистическим капиталом.
Революционное крыло марксистской интеллигенции сумело 15 лет тому назад ответить на призывы Петра Струве словами: «Пошел вон!». Мы считаем, что революционные рабочие обязаны теперь эту краткую формулу обновить по адресу Потресова.
«Наше Слово», 9—22 марта 1916 г.