Со славянским акцентом и улыбкой на славянских губах.
(Г-н Милюков в Париже)
Представители верхней и нижней палаты нашего отечества или «представители России» (третьеиюньской) приехали в Париж скреплять узы — через несколько недель после экономической конференции союзников, где Россия блистала своим отсутствием.
До сих пор только лидер кадетской партии, г. Милюков, предъявил Франции свою программу, которая — скажем сразу — является не столько программой действий, сколько программой аппетитов и надежд. В полном соответствии с природою вещей, первые откровения г. Милюкова, делающего мировую политику «петушком, петушком», появились не на страницах официозного «Temps», даже не в полуофициозно-бульварных газетах, как «Journal» или «Matin», а в бесшабашно-рекламном, реакционно-радикально-антисемитски-шантажном издании «Oeuvre»*. «Г-н Милюков, шеф кадетов, говорит нам об условиях победы» — так гласит заглавие интервью. «С прелестным славянским акцентом», временами разрешаясь «детской улыбкой, столь обольстительной на славянских губах», временами позволяя «облаку омрачить свои голубые глаза», — таким живописует нам кадетского лидера французский душа-Тряпичкин**, — г. Милюков первым делом свидетельствует о полной подготовленности русской армии: «Наши войска, вооруженные, снаряженные и обильно снабженные артиллерией и амуницией, только и ждут приказа, чтобы ринуться в великое наступление». Это сообщение, особенно под аккомпанемент «прелестного славянского акцента», не могло не оказать неотразимого впечатления на французского журналиста, и хотя на языке у бедняги вертелись щекотливые вопросы: если войска только ждут приказа, то почему их заставляют так долго ждать? не думает ли кадетский лидер, что этот «приказ» был бы как нельзя более своевременным теперь, в момент австрийского наступления на итальянском фронте и безостановочного натиска немцев на Верден? — но очарованный детской улыбкой на славянских губах журналист отвратил свое внимание от колючих тем. Кадетский лидер, с своей стороны, не чувствовал никакой потребности в сообщении каких-либо дополнительных на этот счет данных. Он ограничился ссылкой на гг. Вивиани*** и Тома, которые должны, по его мнению, вынести самое отрадное впечатление из «нашей дорогой России», — и можно не сомневаться, что г. Милюков нимало не рискует вызвать опровержение с этой стороны.
* «L'Oeuvre» — французская газета, орган левых республиканцев; выходит в настоящее время под редакцией Робера-де-Жувенеля. — Редакция Госиздата в 1920-е гг.
** Тряпичкин — петербургский друг Хлестакова (главного героя комедии Гоголя «Ревизор»). «Напишу-ка я обо всем — говорит Хлестаков, — в Петербург Тряпичкину: он пописывает статейки… А уж Тряпичкину точно, если кто попадет на зубок — берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит». — Редакция Госиздата в 1920-е гг.
*** Вивиани (1863—1925) — французский политический деятель, лидер республиканско-социалистической партии, бывший социалист. В 1906 г. вышел из социалистической партии, чтобы получить портфель министра, и с тех пор занимал ряд министерских постов. С начала империалистской войны, в 1914 г., стал премьером и министром иностранных дел. Вместе с президентом республики Пуанкаре посетил накануне войны царскую Россию для закрепления франко-русской дружбы. В октябре 1915 г. ушел в отставку. После войны принимал участие в работе Лиги Наций. Умер в сентябре 1925 г. — Редакция Госиздата в 1920-е гг.
Несравненно точнее, обстоятельнее и в своем роде красноречивее стал г. Милюков, когда перешел к предъявлению своих аппетитов и надежд. Россия хочет полной победы. «О, не для того чтобы расширить свою территорию!». Что Россия освобождает Армению, прихватывая по пути Персию, — стоит ли говорить о такой мелочи пред лицом главной задачи! А главная задача, это — проливы. «Мы хотим отныне выхода к свободному морю, без чего наше развитие станет навсегда невозможным… Никогда момент не будет более благоприятным, — откровенничает Милюков, — потому что наши союзники, как и мы, заинтересованы в прочном урегулировании (восточного) вопроса. Линия Берлин — Багдад — слишком большая опасность не только для Англии, с Египтом и Индией, но также для Франции и ее влияния в Сирии, чтобы, в конце концов, на этой почве не оказалось возможным полное соглашение. Апрель 1915 г. останется памятной датой в русской истории, ибо в этом месяце точно были урегулированы наши отношения с союзниками по поводу проливов*: в мировой борьбе Восток отведен был в наше пользование (nous a ete assigne comme domaine)». «Мы слушаем г. Милюкова — …. — и мы глядим на него. Он говорит с непреодолимой искренностью… Он не зарывается в общие места, лишние отступления и риторические прикрасы: для него вопрос о проливах, с чисто практической точки зрения, представляет собою главный результат, какой война должна принести России, и от проливов он не позволит отвлечь себя».
* Урегулирование вопроса о проливах. — Стремление России к захвату Константинополя и проливов (Босфор и Дарданеллы) было одной из главных причин, побудивших царскую Россию принять участие в мировой войне. О значении проливов для русской торговли ярко свидетельствуют следующие цифры: в 1875 — 1879 гг. через черноморские проливы вывозилось ежегодно 46% хлеба, в 1900 — 1902 гг. — 73%, а в 1907 г. — 89%. Таким образом, проливы, будучи в руках России, смогли бы в значительной степени способствовать расширению хлебной торговли. Поэтому вся внешняя политика царского правительства была подчинена задаче завоевания проливов. В 1907 г., во время заключения англо-русского соглашения, был неофициально поставлен вопрос о приобретении Россией проливов в случае участия ее в войне против Германии. Вопрос этот не получил тогда окончательного разрешения, и даже в начале империалистской войны Россия еще не имела на этот счет никаких формальных обещаний со стороны союзников. Англия, сама крайне заинтересованная в проливах, долгое время решительно отказывалась гарантировать России получение проливов. Только угроза заключения русско-германского мира заставила Англию, скрепя сердце, согласиться на признание прав России на Константинополь и проливы.
19 февраля (4 марта) 1915 г. министр иностранных дел России Сазонов отправил памятную записку великобританскому и французскому правительствам, в которой говорилось:
«Ход последних событий приводит его величество императора Николая к мысли, что вопрос о Константинополе и проливах должен быть разрешен окончательно и сообразно вековым стремлениям России. Всякое решение будет недостаточным и непрочным, в случае если город Константинополь, западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а также южная Фракия до линии Энос-Мидия не будут впредь включены в состав российской империи. Равным образом и ввиду стратегической необходимости часть азиатского побережья, в пределах между Босфором, рекой Сакарией и подлежащим определению пунктом на берегу Исмидского залива, острова Мраморного моря, острова Имброс и Тенедос должны быть включены в состав империи».
В ответ на это английский посол Бьюкенен послал 27 февраля (15 марта) 1915 г. ответную памятную записку Сазонову, в которой говорилось:
«В случае если война будет доведена до успешного окончания и если будут осуществлены пожелания Великобритании и Франции как в Оттоманской империи, так и в других местах, правительство его величества согласится на изложенное в памятной записке императорского правительства…»
Одновременно с этой запиской Англия потребовала от России ряда компенсаций, как-то: включения в сферу влияния Англии нейтральной зоны Персии, свободы транзита через Константинополь и проливы, отделения халифата от Турции и т. д. Все эти требования Англии Россия поспешила полностью признать.
28 марта (10 апреля) 1915 г. французское правительство в вербальной ноте дало свое согласие на заключавшиеся в памятной записке России требования. 6—19 ноября 1916 г. к соглашению о проливах присоединилась также Италия, и, таким образом, за царской Россией было формально признано право на проливы. — Редакция Госиздата в 1920-е гг.
Но ведь мы слышали… нам говорили, — кажется, так? — что дело идет о высших ценностях, о принципе национальности, о защите права.
«Романтизм, — бормочет (так и сказано: murmure) г. Милюков, — уж давно как исчез из политики». Это признание кадетского лидера звучит для уха, как вариация знакомой мелодии. «Wir habe№ die Sentimentalitaet verlernt» (мы разучились сантиментальности!) — кто, бишь, это сказал? Не кто другой, как Бетман-Гольвег, в оправдание немецкого натиска на Бельгию по пути к свободному морю!
Но как же быть, по крайней мере, с оборонительным характером войны? Тут г. Милюков становится поистине несравненным. «Вначале, — сообщает он своему почтительному вопрошателю, — широкая масса рабочих не отдавала себе ясного отчета в целях войны. Они вообразили себе (ils s'imaginaient!), что война имеет чисто оборонительный характер и что достаточно прогнать неприятеля, чтобы быть спокойными. Они ошибались вследствие невежества: нужно их просветить» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . * Вы видите, какой почти-бисмарковской ясности и откровенности формулировок можно достигнуть при прелестном славянском акценте и обольстительной детской улыбке на славянских губах.
* Цензурный пропуск. — Ред.
На этом мы могли бы в сущности оставить г. Милюкова. Портрет русского либерального Бисмарка (петушком, петушком!) получается весьма выразительный. Но еще выразительнее выступают из-за этого портрета те «неромантические» задачи, которые — по классическому выражению г. Милюкова — только «по невежеству» (слушайте, горемычные человечки из «Призыва»: только по невежеству!) можно счесть оборонительными. Но г. Милюков счел необходимым лишний раз показать, что — в числе кое-чего другого — его отличает от Бисмарка неуменье, где нужно, помолчать. Кадетский шеф, разумеется, в восторге от настойчивости и энергии англичан. Но, не останавливаясь на этом союзно-обязательном восторге, г. Милюков пускается в рискованные психологические изыскания: «Эта спокойная флегматическая решимость, — говорит он, — не является ли показателем счастливого влияния цеппелинов на английскую душу». Так дословно и сказано: «I'influence heureuse des zeppelins sur l'ame anglaise». Было бы поистине прискорбно, если б эта фраза прошла незамеченной для наших современников, особенно для «заинтересованной стороны», т.-е. союзников-англичан. Они первыми должны уяснить себе благотворное влияние цеппелинов, укрепляющих их национальную душу в той борьбе, которая должна обеспечить за отнюдь не романтической третьеиюньской Россией проливы, с Константинополем и Арменией.
О, г. Милюков! Что романтизм давно исчез из политики, об этом вы «бормотали» вашему собеседнику совершенно правильно. Но напрасно вы отсюда сделали тот поспешный вывод, — вот она славянская душа нараспашку! — что настоящий реализм состоит в публичном отправлении всех политических потребностей.
P.S. Во вторник появилось второе интервью г. Милюкова, на этот раз по внутренней политике, разумеется, в «L'Humanite», где у Реноделя имеется свой собственный сих дел Тряпичкин — Veillard, не столь давно млевший от прапорщицких откровений Иорданского. Во внутренней политике г. Милюков проявляет всю ту силу сдержанности, которой ему не хватает во внешней. Прогрессивный блок — гм… — очень полезное установление. — Прочен ли? Гм… — весьма прочен. Министерство общественного доверия, конечно, не ответственное министерство; но это пре-це-дент! Полякам г. Милюков предлагает, по английскому образцу, гомруль (надо полагать не без русского «Дублина»). Финляндцев обещает «централизовать» при помощи вполне-парламентских цепей. В пояснение сего Veillard сообщает, что г. Милюков в сущности совершенно «государственный человек». Под конец беседы «государственный человек» без государственной власти пообещал совершенно разомлевшему репортеру, что после войны Россия окончательно «вступит на путь»… К сожалению, приложенный к интервью портрет настолько неотчетлив, что трудно уловить, какое именно выражение играло при этом на славянских губах г. Милюкова.
Париж. «Наше Слово» № 121, 24 мая 1916 г.