Кризис французского социализма.
Г. Бриана никто не обвинял в излишней обремененности de la sagesse livresque, книжной мудростью. Зато он является несомненным виртуозом парламентской механики. Нынешнее французское министерство, где апостол классовой борьбы, Жюль Гед, заседает рядом с монархистом-католиком. Кошеном, представляет собою бесспорно высшее произведение парламентарной стратегии. Политические ворчуны утверждают, что симметрическое нагромождение всех оттенков в министерстве выражает собою беспринципное стремление к распределению ответственности на возможно более широкий круг лиц и партий… Но остается фактом, что осуществить это распределение не легко, а поддерживать его еще труднее. Парламентская и министерская мозаика очень деликатна: стоит выпасть одному-другому камешку в углу, и все сооружение начинает распадаться. Наиболее уязвимым углом мозаики г. Бриана являются, несомненно, социалисты. Это снова обнаружил заседающий сейчас Conseil National, или «малый» конгресс социалистической партии.
Официальная точка зрения французского социализма известна. Она считает эту войну демократической, прямым продолжением войн Великой Революции, и ждет от нее осуществления «национального принципа». Этой концепции посвящена была в день второй годовщины войны любопытная статья молодого монархиста Жака Бенвилля, который выполнял в России прошлой зимой неофициальную дипломатическую миссию и имел таким образом лишний случай убедиться, что «демократические задачи» отнюдь не являются общепризнанными в лагере Антанты.
Пропаганда республиканских идей в Германии… Но даже левые немецкие социалисты, как «Leipziger Volkszeitung», заявили, что не хотят демократии, извне принесенной на конце штыков. Правда, военный французский авиатор Маршаль бросал над Берлином прокламации с республиканскими призывами. Но даже главный руководитель «Humanité», Ренодель, не мог не отметить, что прокламация исходила не от союзных правительств и даже не от правительства республики, а только от имени авиатора.
Принцип национальностей? Но он является «обоюдоострым», говорит Бэнвиль, а сейчас, после злосчастного конгресса национальностей в Лозанне, не только политика, но даже риторика с недоверием обращается к программе освобождения всех народов.
Внутри социалистической партии оппозиция все с большей настойчивостью констатировала в течение последних месяцев те же обстоятельства, — разумеется, под углом зрения, противоположным тому, какой имеется у французского роялиста Бэнвиля. Борьба внутри партии непрерывно углублялась за все это время. Вытесненная совершенно из «Humanité», оппозиция овладела тремя ежедневными газетами в провинции и поставила в Лиможе свой теоретический еженедельник «Populaire». В Париже на сторону оппозиции несколько неожиданно встало вечернее издание «Bonnet Rouge». Здесь ни для кого не составляет тайны, что «Bonnet Rouge» является фактическим органом радикал-социалиста Кайо, бывшего (и… будущего?) министра-президента, которого считают решительным противником «жюскобутизма» (войны «до конца»). Во французской оппозиции имеются два резко различных течения: циммервальдцы и лонгетисты, называемые так по имени Жана Лонге, который приходится по матери внуком Карлу Марксу. Было бы не вполне точно называть этого мягчайшего депутата «вождем» умеренной, т.-е. не-циммервальдской социалистической оппозиции. Но так как эта последняя состоит, в свою очередь, из различных, весьма неоформленных течений, то Лонге, пожалуй, в общем и целом выражает ее равнодействующую.
Главным пунктом разногласий по-прежнему остается вопрос о восстановлении международных связей. Лонгетисты, признавая принципиально долг «национальной обороны», считают обязанностью партии одновременно содействовать в национальных и интернациональных рамках возможно скорейшему наступлению мира. В этих видах партия должна добиваться, чтоб правительство открыто объявило с парламентской трибуны о тех целях, какие оно преследует в войне; с другой стороны, возобновление связей между социалистическими партиями, которые смогут выработать для себя общую программу мира, должно облегчить открытие мирных переговоров правительством. Таковы основные идеи лонгетистов, как видим, крайне незамысловатые.
Несомненным сейчас для всех «вождем» официального социалистического большинства является ветеринарный врач, Пьер Ренодель. При жизни Жореса он состоял в скромной роли администратора центрального органа партии, и только наиболее посвященным было известно о его незаурядной роли во внутренней жизни партии, точнее сказать, на ее кухне.
Не лишенный дарования, как оратор и как журналист, он лишен, однако, в этой области какой бы то ни было оригинальности: могучая личность Жореса раз навсегда подавила его. Клокочущая риторика Жореса опиралась на богатую фантазию и могучий захват мысли, как, с другой стороны, политический оппортунизм трибуна облагораживался его нравственным оптимизмом, его гениальным великодушием. Ренодель тщательно и не без внешнего успеха имитирует все ораторские и писательские повадки Жореса, но его риторика бедна, и раскаты его голоса, по выражению поэта Жоржа Пиока, только заставляют ярче вспоминать, что Жореса уже нет среди нас. Главную силу Реноделя составляют его таланты парламентского стратега и закулисного комбинатора. Без чрезмерной изысканности, но с несомненным успехом Ренодель играет на человеческих страстях, сочетая и противопоставляя друг другу человеческие интересы, которые, как известно, не всегда бывают возвышенными. Та, преимущественно, «комиссионная», т.-е. закулисная политика, какую ведет правительственный французский социализм в эпоху войны, дала возможность Реноделю обнаружить в этой области свою силу, и те же методы, применяемые внутри партии, сделали его неоспоримым вождем партийного большинства.
Ренодель возражает лонгетистам в том смысле, что восстановление связей с германской социал-демократией станет допустимо только тогда, когда немецкая оппозиция, порвавшая со своим правительством, станет во главе партии. На это ему отвечают, что немецкая оппозиция считает своими единомышленниками во Франции не сторонников Реноделя, а его принципиальных противников, и что о восстановлении международных связей можно говорить либо по отношению к официальным сферам французской и германской партий, которые состоят в однородных отношениях со своими правительствами, либо по отношению к оппозиционным группам в обеих партиях; всякие же попытки перекрестной комбинации, где на одной стороне будет Ренодель, а на другой — Гаазе или Либкнехт, должны быть заранее признаны безнадежными.
Лонгетисты насчитывают во фракции около трети депутатов. Влево от них стоят три депутата: Бризон, Раффен-Дюжанс и Александр Блан, принимавшие участие во второй конференции циммервальдцев (в Кинтале). Большую сенсацию вызвала во всех политических кругах беседа одного из трех кинтальцев, Раффен-Дюжанса, бывшего учителя, с г. Пуанкарэ. Незадолго до Национального Совета партии президент республики пригласил к себе Раффена — частным образом, через одного из депутатов большинства. «Кинталец» явился. Беседа длилась полтора часа, — очень «куртуазно», как сообщил в печати г. Раффен. Но, насколько можно судить, обе стороны остались при тех мнениях, какие имели до свидания.
Влияние циммервальдцев на партийных верхах незначительно. В секциях партии, опустошенных мобилизацией, оно пока также невелико. Несравненно значительнее оно среди синдикалистов, молодежи и женщин. Точному учету подвергнуть его очень трудно. Но циммервальдцы с полным правом утверждают, что самая оппозиция лонгетистов возникла только под давлением их непримиримой критики. И сейчас лонгетистам приходится выслушивать жестокие возражения не только справа, откуда требуют, чтобы они без сопротивления несли на себе и дальше все последствия принципа «национальной обороны», но и слева, со стороны циммервальдцев, откуда их обвиняют в бесформенности их платонического интернационализма. «Вы настаиваете, чтобы социалистическая партия потребовала от правительства оглашения целей войны? — говорят циммервальдцы. — Прекрасно. Но ведь социалистическая партия сама составляет часть правительства: стало быть, она предъявляет требования самой себе». Далее: «как же лонгетисты вместе с большинством голосуют за военные кредиты, если они до сих пор не знают целей войны?» Циммервальдцы требуют поэтому выхода представителей партии из министерства и отрицательных голосований в парламенте. Лонгетисты также склоняются к первому из этих требований, но решительно отвергают второе: они за национальную оборону.
В таких условиях заседал вчера и сегодня очередной Национальный Совет социалистической партии, собирающийся каждые три месяца в составе представителей от партийных департаментских организаций («федераций»). Этому Совету предшествовала энергичная борьба в федерациях, где три точки зрения: большинства, лонгетистов и циммервальдцев в разных комбинациях сталкивались друг с другом. Уже на прошлом Национальном Совете лонгетисты вместе с циммервальдцами собрали около трети мандатов — и вполне основательно доказывали, что в сущности, если выключить фиктивное представительство (несколько десятков беженцев располагают мандатами организаций всех департаментов, оккупированных немцами!), то за оппозицию и сейчас уже стоит большинство организаций. Так как за эти три месяца оппозиция несомненно окрепла, то в ее среде возникли ожидания, а в буржуазной прессе — опасения, что меньшинство станет на Совете большинством. Эрве, наиболее официозный из публицистов, делал отсюда все дальнейшие выводы: выступление социалистов из министерства и общий министерский кризис. Но этого не случилось. В замкнутых и малочисленных теперь партийных секциях соотношение сил за протекшую четверть года, правда, передвинулось в пользу оппозиций, но большинство осталось большинством.
Прения по поводу общего политического положения и задач партии носили в высшей степени бурный характер. Три социалистических министра явились на заседание.
Солидный «Temps» рассказывает, что Геда встретил у входа молодой социалист и предложил ему издание циммервальдцев. — «Что это такое?» — угрюмо спросил министр. «Издания социалистов, которые являются вашими противниками, гражданин министр». — «У меня нет противников, — ответил Гед. — Есть товарищи, которые думают, что я заблуждаюсь; я же думаю, что заблуждаются они»…
На самом съезде Гед ни разу не выступал. Зато другой социалистический министр, автор книги «Сделайте мир, а нет — сделайте короля», Марсель Самба, выступал с энергичной речью против оппозиции и особенно против «Кинталя», который, по его справедливому мнению, хуже «Циммервальда». Красноречивого министра общественных работ прерывали на каждой фразе. «Для того, чтоб партию брали всерьез, — начал Самба, — нужно, чтобы мы сами себя брали всерьез и выполняли постановления наших собственных конгрессов». — «В частности, — крикнул с места Раффен-Дюжанс, — нужно, чтоб министры выполняли постановление об единстве голосований!»…
Чтоб сделать понятным это восклицание, нужно отметить, что социалистические министры, вопреки постановлению конгресса, несколько раз голосовали, в качестве депутатов, вразрез со своей фракцией, ставя министерскую дисциплину выше партийной.
Самба подчеркивал в своей речи организованность и активность меньшинства. Всюду, куда приезжал бельгийский социалист Де-Бруккер, бывший руководитель брюссельского «Peuple», ведущий ныне во французской партии шовинистическую пропаганду жюскобутизма, он встречал оппонентов, вооруженных его вчерашней речью.
Один из лидеров лонгетистской полуоппозиции, депутат Прессман, уже в самом начале прений отметил, что ни одна из сторон не представит новых аргументов и что дело по существу сводится к тому, чтобы помериться силами. Другой из членов той же оппозиции, журналист в унтер-офицерской форме Поль Фор (его не нужно смешивать с «королем» поэтов, Поль Фором, с которым он не имеет ничего общего), подчеркнул в своей речи, что оппозиция, стремясь к немедленному восстановлению интернациональных связей, делает, однако, крупнейшую уступку большинству, предлагая, в качестве посредствующего звена, созыв конференции «союзных» социалистических партий, которая уже и должна будет решить вопрос о созыве Международного Бюро. Эта уступка, рассчитанная на то, чтобы завоевать для оппозиции колеблющиеся элементы большинства, по существу дела совершенно беспредметна. Из «союзных» партий — итальянская, сербская, русская, обе английские примыкают к Циммервальду и в той или другой форме успели заявить о своем вполне отрицательном отношении к односторонней конференции «союзных» социалистов. С другой стороны, французское большинство, идущее в этом, как и в других вопросах, рука об руку с такими элементами бельгийской партии, как Вандервельде и Де-Бруккер, отнюдь не склонно отдавать вопрос о восстановлении интернациональных связей на суд «циммервальдских» в своем большинстве союзных партий.
Тем не менее, и большинство и меньшинство включили в свою резолюцию пожелание совещания союзников; но единомышленники Реноделя заранее ограничили это совещание выработкой программы длительного мира и обсуждением вопроса об экономическом соглашении стран Согласия. Оба проекта резолюции заключали в себе, хотя и в очень различной форме, признание необходимости побудить французское правительство открыто формулировать, по образцу сэра Асквита (!), свои цели войны. Таким образом коренное различие противопоставленных друг другу проектов большинства и меньшинства состояло только в принципиальном признании недопустимости (у Реноделя) и, наоборот, необходимости (у Лонге-Мистраля-Прессмана) немедленного восстановления международных связей. При голосовании вопроса о том, какую из резолюций положить в основу, проект Реноделя собрал 1824 мандата, за резолюцию оппозиции голосовало 1075 мандатов, т.-е. значительно больше трети. После этого оппозиция отказалась участвовать в голосованиях по проекту большинства и вышла из залы заседания с пением Интернационала.
Нужно вообще сказать, что заседания Национального Совета были богаты драматическими эпизодами и в некоторые моменты страсти накалялись добела. Несколько инцидентов связано с именем Александра Варенна. Это — видный депутат, стоящий на крайнем правом фланге официального большинства. Он в первый период войны выполнял обязанности цензора, а затем вступил одним из трех главных редакторов в газету «Evenement», возникшую уже во время войны. В политических и литературных кругах Парижа известно, что это предприятие существует на средства английского оружейного завода Максима — в целях, которые не нуждаются в комментариях. Вот почему руководителей газеты, и в том числе депутата Варенна, называют в кулуарах «мужчинами от Максима» (в параллель к «дамам от Максима»). Это-то наименование, проникшее и в печать, нашло свой бурный отголосок в зале заседаний национального совета…
Особенное ожесточение меньшинства вызвало то обстоятельство, что партийный аппарат («L’Humanité», разъездные пропагандисты и пр.) служит исключительно распространению идей большинства и наглухо закрыт для представителей другого течения. Но, несмотря на все угрозы, оппозиция в этом вопросе никаких уступок не получила. Самый вопрос отложен до рождественского конгресса…
Статьи руководящей буржуазной прессы, посвященные съезду, признают его, все без исключения, чрезвычайно важным политическим фактом. «Temps», «Figaro» и даже «Action Française» приветствуют большинство, давшее отпор оппозиции по наиболее боевому вопросу о восстановлении порванных международных связей. В то же время эти издания выражают, с большей или меньшей энергией, свое сожаление по поводу тех уступок, какие большинство сделало будто бы «духу Кинталя». Но гораздо интереснее то, что эти органы пишут об оппозиции. Ярче и выразительнее всего, как всегда, статья главного редактора «Figaro» Капюса, близко стоящего к президенту республики и к г. Бриану. «Оппозиция, — пишет он, — не есть случайное образование… Она представляет собою больше трети партии и не уступит ни при каких обстоятельствах, а будет до конца военных действий продолжать свои опаснейшие планы. Она компрометирует социалистическую партию в целом, раз та позволяет ей действовать под своим знаменем». Капюс сочувственно цитирует речь Самба о необходимости отпора оппозиции и продолжает: «Г. Самба знает лучше нас, что его усилия не остановят движения к Кинталю и Циммервальду; вот почему он, как и другие социалисты-патриоты, стоит перед дилеммой: либо две социалистические партии, одна — национальная, другая — зараженная германскими элементами, либо же сохранение единства партии, но тогда — отказ от власти».
Можно сказать, что Капюс отчасти формулирует, отчасти предвосхищает ответ всего правительственного блока на рост оппозиции в социалистической партии: либо раскол, либо выход из министерства.
В свою очередь, и в среде оппозиционного меньшинства все чаще слышатся голоса, что «моральный раскол» есть совершившийся факт.
Париж, сентябрь 1916 г.