Французский и немецкий социал-патриотизм.
1. В чем сущность «оппозиции» лонгетистов?
Социалистическая федерация Уазы потребовала, как известно, выхода социалистических министров в отставку. Этот вопрос вообще сосредоточил на себе известный интерес, вызвав некоторое подобие оживления в крайне скудной духовной жизни французского социализма. Официальные лидеры партии еще раз напомнили, — за два года немудрено забыть, — что во Франции нет социалистического министериализма, а есть участие «в национальной обороне», и что после окончания войны попытки «некоторых» элементов расширить эксперимент на мирное время будут «несомненно» отвергнуты подавляющим большинством партии. Один из лидеров лонгетистской оппозиции, Прессман, писал, что если теперь они, оппозиционеры, еще мирятся с участием Геда, Самба И Тома в правительстве, то после заключения мира они ни за что и никогда не пойдут в этом вопросе ни на какие уступки. Поль Луи на недавнем совете Сенской федерации грозил даже учинить, в случае надобности, после войны раскол. Интерес подобных заявлений не в том, что лонгетисты обещают проявить чрезвычайную решимость тогда, когда в ней, по обстоятельствам дела, может быть не будет надобности, а в том, что они сейчас вынуждены жаловаться вслух на неудобства, вытекающие для них из официального участия партии в министерстве. Федерация Уазы не стоит особняком. Многие из лонгетистов хотели бы покончить с министериализмом теперь же, не дожидаясь окончания войны. «Le Populaire» печатает исключительно интересную по фактическому материалу статью: «Должны ли социалистические министры уйти?», где доказывается, что главное несчастье французской партии — это участие социалистов в министерстве.
С точки зрения принципов социализма и даже простой человеческой логики такая изолированная постановка вопроса о трех (или двух с половиной) социалистических портфелях совершенно не выдерживает критики. Лонгетисты, как известно, целиком — и теоретически и практически — стоят на позиции «национальной защиты» и «национального единства». Они голосуют — по принципиально-патриотическим мотивам — за все военные кредиты. «Какие доводы могли бы мы выдвинуть 24 июня (последнее голосование кредитов), — спрашивает Лонге, — чтобы объяснить, почему мы отказываемся дальше обеспечивать национальную защиту, или хотя бы, почему мы не хотим присоединиться к ней в наиболее ясной и отчетливой форме — голосования за кредиты?»* Но если лонгетисты считают долгом социалистической партии брать на себя ответственность за национальную защиту путем голосования кредитов, то все их соображения против участия партии в министерстве получают характер политической двусмысленности. Партия, которая добровольно отдает в распоряжение правительства миллионы людей и миллиарды денег, не имеет права отказывать этому правительству в содействии всей той работе, ради которой эти кредиты ассигнуются. Если правительство — по мнению Лонге — недостаточно совершенно, чтобы притязать на сотрудничество Геда, то каким же образом Лонге вручает этому министерству средства для руководства судьбами Франции? В этом вопросе логика целиком на стороне «министериалистов». Но явная и очевидная «непоследовательность» нисколько, не смущает лонгетистов. Они, не колеблясь, изолируют Бризона, Раффен-Дюжанса и Блана, когда дело касается голосования кредитов, и в то же время, одни прямо, другие косвенно, дают понять, что считали бы спасительным уход Самба, Тома и Геда из среды тех, которые распоряжаются этими кредитами.
* «Le Populaire», № 10. Приводим здесь для характеристики блестящей диалектики Лонге следующий его аргумент: «Какими мотивами могли бы мы оправдать отказ в кредитах для наших солдат, для выдачи пособий их женам и детям?» Рекомендуем Плеханову эту новую философию социал-патриотизма, согласно которой война есть чисто филантропическое предприятие, служащее — несколько обходными путями — для поддержания сирот, остающихся после убитых солдат. — Л.Т.
Объяснять все простой и временной «непоследовательностью» в процессе перехода от правительственной политики к оппозиционной совершенно не приходится — по крайней мере, по отношению к руководящему ядру лонгетистов. Прежде всего потому, что они, восторженно став, по собственным словам, под знамя национальной обороны с первого дня, заявляли себя, однако, противниками участия в министерстве войны с того момента, как этот вопрос возник. «Самба сообщил социалистической фракции, — рассказывает уже упомянутая выше статья, — что Вивиани не хочет брать на себя ответственности за спасение страны — без социалистов». «Все переглянулись в ужасе (terrifies). Лонге напомнил пример Рошфора в 1871 г. и с силой восстал против участия во власти. Я также, продолжает автор, скрывшийся под псевдонимом, — заявил с горячностью, но в очень неловких выражениях (я не гонялся за оттенками!), что это предложение является маневром»… Но Парижу угрожала опасность, а давно уже известно, что Париж стоит мессы, в том числе и социалистической.
Свое недовольство персональной связью партии с министерством лонгетисты проявляли в дальнейшем внутри фракции при каждом подходящем случае. Правда, теперь они оказались вынуждены вынести свой «анти-министериализм» наружу. Но они сами со всей энергией подчеркивают, что это обстоятельство не вносит никакой перемены в основы их политики, которая как была, так и остается национальной и правительственной: оппозиция, по отношению к Реноделю еще вовсе не означает оппозицию по отношению к классовому государству. Таким образом, несмотря на всю свою видимую бесформенность, лонгетизм оказывается достаточно устойчивым в своих основных чертах. К нему приходится относиться не просто, как к «переходному состоянию», а как к определенной идейно-политической группировке, которая преследует свои цели своими средствами.
Мы знаем, что в основу своей деятельности лонгетисты полагают национальную защиту. «Одно из наиболее распространенных заблуждений, — писал на днях Лонге в «Le Populaire», — состоите уподоблении членов меньшинства сторонниками немедленного мира, мира во что бы то ни стало…» Указав далее на специальные заслуги оппозиции в деле национальной обороны, Лонге заявляет: «Нет ни одного сторонника меньшинства, который не был бы готов снова проделать, стократно увеличив ее, ту работу, какую он уже совершил для охранения независимости страны и неприкосновенности национальной территории». Но этого мало. «Что неудача, как можно более громкая, попытки гегемонии немецкого империализма, что его поражение является необходимым условием установления длительного мира, — продолжает Лонге, — это стоит для меня вне сомнений». В конце 25-го месяца войны, после всех- громов и молний последнего Национального Совета партии, Лонге формулирует свою программу в руководящей статье руководящего органа оппозиции точно так же, как и Ренодель: национальная защита и поражение германского милитаризма. Тут, как видим, не может быть места никаким иллюзиям.
Но одной этой общей у него с Реноделем программы, по мнению Лонге, недостаточно. «Рядом (à côté de) с этим военным результатом, — говорит он далее в той же статье, — нам необходимо получить дипломатические результаты: мир, который не заключал быв себе зародышей новых кровавых конфликтов». Для обеспечения таких дипломатических результатов необходимо — рядом с победой союзников над немецким милитаризмом — восстановление международных связей пролетариата, выработка общей программы мира и давление общественного мнения социализма и «демократии» на европейскую дипломатию. Тут весь Лонге и все содержание его политической мысли, — его самого и его друзей.
Программа всестороннего содействия национальной обороне и победе над германским милитаризмом обязывает к политике чисто правительственной партии. А такого рода политика, как мы уже говорили, отнимает у социалистической партии — в условиях французского парламентаризма — право отказываться от прямого участия во власти.
Тем не менее, лонгетисты с некоторого времени с известной настойчивостью, по крайней мере, внешней, повторяют свое требование о выходе социалистов из министерства. Наряду с этим, они выдвигают требование созыва Интернационального Социалистического Бюро. Этим и исчерпывается их программа спасения Интернационала.
Лонгетисты, повторяем, не могут не понимать всей «нелогичности» отказа правительственно-патриотического социализма от прямого участия в правительстве; но ценою этой нелогичности они хотят купить для социалистической партии большую свободу маневров в сфере интернациональных отношений. Официальная. цель этих маневров, как Лонге почтительно формулирует пред лицом патриотического общественного мнения, состоит в том, чтобы на службу делу Франции («и человечества») поставить «моральную силу» социал-патриотического Интернационала (у Лонге с Гюисмансом заранее подсчитаны голоса в пользу Антанты) и чтобы «освободительную» работу национального милитаризма дополнить, при содействии Интернационала, дипломатическими гарантиями длительного мира.
Но помимо этой официальной цели, для которой национальный социализм должен пустить в ход свои «интернациональные» ресурсы, освободившись от стеснений министериализма, существует для «непоследовательности» лонгетистов и другая, более непосредственная причина: настроение масс, в частности социалистических избирателей. Политика Реноделя-Самба совершенно растворяет социалистическую партию в национальном блоке, и после трех-четырех лет полного политического обезличения избиратель может совершенно растерять те соображения, которые побуждали его до войны голосовать за социалистов — против других. Хотя довлеет дневи злоба его*, и хотя эту злобу Лонге понимает совершенно так же, как и Ренодель, но он прибавляет: необходимо помнить и о завтрашнем дне. Лонгетисты предлагают и впредь государству полную поддержку, но просят, чтоб оно освободило их от прямой ответственности за каждый шаг правительственной власти. Как бы ничтожна ни была дистанция между правительственным (не министерским) социализмом и министерством, эта дистанция может, по мысли Лонге, оказаться «спасительной»: она развяжет партии руки, с одной стороны, для интернациональных, с другой — для внутренних маневров, которые позволят ей сохранить тоненькую нить «оппозиционной» преемственности и удержать за собой избирателей.
* довлеет дневи злоба его — древнерусский, нарастает его злоба. — /И-R/
Поддерживать в войне социалистическую партию, как орудие дисциплинирования масс, в интересах и под контролем капиталистического государства, и использовать эту работу в интересах упрочения или, по крайней мере, удержания политически-парламентских позиций самой партии — такова общая задача Реноделя и Лонге. Они расходятся только в технике ее выполнения. Расходясь, они дополняют друг друга. Глазами Реноделя социал-патриотический Янус с доверием и надеждой взирает на республику; глазами Лонге он с беспокойством глядит на массы.
II. Лонгетизм и немецкое «большинство».
Политика лонгетистов, выступающих под знаменем оппозиции, создает несомненно серьезнейшие затруднения для оппозиции в Германии. Последняя, даже в лице своего умеренного крыла (Гаазе-Ледебур), выдвинула, в качестве мотивов своего голосования против военных кредитов, принципиальный антагонизм пролетариата к капиталистическому государству. В лонгетистской резолюции на Национальном Совете о таком антагонизме нет ни слова. Война характеризуется исключительно гуманитарно-сентиментальными чертами, и лонгетисты посылают «выражение своей скорби» пролетариям всех стран — только для того, чтобы тут же заявить о своей готовности «продолжать свое содействие национальной обороне», наиболее яркой и отчетливой формой которого является, как мы слышали от Лонге, голосование за военные кредиты. Совершенно дезавуируя своим образом действий немецкую оппозицию, лонгетисты — в целях самооправдания — вынуждены, как сейчас увидим, фальсифицировать смысл ее политики.
«Несмотря на предосторожности цензуры, несмотря на ловкость своих правящих и несмотря на тьму и смуту, свойственные состоянию войны, социалисты Германии, — так писал на днях один из вождей лонгетистской оппозиции Пьер Мистраль, — или, по крайней мере, известное число их сумели раскрыть истину и убедиться, что это их правительство хотело войны. Именно поэтому Либкнехт, Мейер, Роза Люксембург, Клара Цеткин и сотня других сидят в тюрьмах кайзера, и именно поэтому сильное меньшинство, с Гаазе, Каутским, Бернштейном, Ледебуром во главе, отказывает в военных кредитах» и пр. («Le Populaire du Centre», 31 авг.).
Таким образом здесь позиция не только Каутского-Гаазе, но и Либкнехта, Мейера, Люксембург, Цеткин выводится целиком из вопроса о том, «кто хотел войны». На такой подвиг, необходимый для спасения «оппозиционной» части лонгетистов, не отважился бы и многоопытный Homo. Как раз он, изображая позицию Либкнехта в этом вопросе «неясной», вынужден был насчет Люксембург и Мейера признать на страницах «L’Humanité», что их «простецкая» (simpliste) позиция выводится ими из империалистического характера войны, а не из греховной природы кайзера, — из чего, конечно, не следует, что Роза Люксембург считает Вильгельма II международным праведником. У нас нет никакого основания приписывать Мистралю злую волю: вероятнее всего, что он просто не имеет никакого понятия о том, о чем пишет. Но его невежественная и по существу анти-социалистическая характеристика немецкой оппозиции, нужная ему для обоснования своего права проживать по паспорту «Union Sacrée», тем ярче вскрывает чисто формальный, почти фразеологический характер «оппозиционности» лонгетизма, который пребывает в оппозиции к Реноделю и Самба, но не к классовому государству.
Затрудняя до последней степени положение немецкой оппозиции, на что в чрезвычайно умеренной и осторожной форме уже указывал «Vorwärts», лонгетистская оппозиция тем большие надежды вызывает в отнюдь не чувствительных сердцах немецкого большинства. Очень ярким свидетельством этого явились отклики немецкой социал-патриотической печати на последнюю резолюцию лонгетистов.
Руководящие круги германской социал-демократии давно уже высказываются за необходимость созыва Интернационального Социалистического Бюро для обсуждения вопроса о скорейшем прекращении войны: почва достаточно подкопана под ногами Шейдеманов и Эбертов, чтобы они почувствовали потребность упрочить свой авторитет круговой порукой социал-патриотического Интернационала. Нейтральные социал-патриоты не раз уже — и с особенной настойчивостью на конференции в Гааге — предлагали свое посредничество для восстановления международных связей на почве взаимного отпущения грехов. Но непреодолимым препятствием до сих пор являлось «упорство» французской социал-патриотической партии. Дело, разумеется, вовсе не в том, что Ренодель, этот не вполне прямой потомок Робеспьера, «не может» протянуть руку Шейдеману до тех пор, пока рука этого последнего не обагрится кровью Гогенцоллернов, отца и сына. В конце концов Ренодель согласился бы сделать значительную скидку с цены своего рукопожатия. Тем более, что и Ренодель сам нуждается в интернациональном свидетельстве социалистической непорочности — для своего домашнего употребления. Но — увы! Ренодель является жертвой республиканского парламентаризма. Шейдеман и Эберт делают все, что могут, для поддержания империалистической монархии; но Гогенцоллерну и в голову не приходит пригласить их в состав своего министерства. В странах полуабсолютистского режима самый услужающий социал-патриотизм по необходимости сохраняет… полунезависимый вид. Шейдеман никогда не совершил бы поездки в Гаагу без благословения Бетман-Гольвега. Но, совершая такую поездку, Шейдеман отнюдь не ангажировал бы этим своего канцлера. Мизерия германского политического режима создает таким образом известные преимущества — как для социал-патриота, так и для его патрона.
Иначе обстоит дело во Франции. Развернутый парламентарный режим имеет свою почти автоматическую логику: партия, которая поддерживает правительство, тем более в такую исключительную эпоху, не может уклониться от портфелей. А это значит, что Ренодель, как неоднократно выясняла французская буржуазная печать, не может отправиться в Гаагу, не ангажируя непосредственно правительства республики. Когда Лонге, отбиваясь от логики парламентарного режима, выступает против участия социалистов в министерстве, он только стремится создать для французского социал-патриотизма те «преимущества», которыми пользуется… его германский собрат
Немудрено при таких условиях, если патриотическое большинство немецкой социал-демократии поторопилось открыть в лонгетистах родственную душу. Homo приводил ряд отзывов из прессы германского большинства, которая в один голос устанавливает полную однородность своих тактических основ с лонгетистами.
Чтобы убедиться в достаточной обоснованности этих утверждений, достаточно сопоставить резолюцию французского меньшинства с петицией, пущенной Правлением германской партии в массы для собирания подписей. Петиция объявляет войну на стороне Германии чисто оборонительной; высказывается категорически против всяких аннексий; ограничивается программой неприкосновенности Германии и свободы ее экономического развития; требует от правительства открытия мирных переговоров на только что указанной основе и обещает ему, в случае отказа противников, дальнейшую поддержку в деле национальной обороны. По сравнению с «программой мира», разработанной германским партийным центром в августе 1915 года (свобода морей, неприкосновенность Австрии и Турции, открытые двери в колониях и пр.), программа петиции представляет, по совершенно правильному толкованию «Berner Tagwacht», отступление с социал-империалистической позиции на социал-патриотическую. Это отступление еще ярче подчеркивается неистовыми атаками против петиции со стороны решительных социал-империалистов, как Ленч, и присоединением к ней наиболее бесхребетных элементов оппозиции. Наконец, преследования местной администрации, препятствующей собиранию подписей, придают всему предприятию необходимый налет оппозиционности. Было бы, следовательно, очень нелегко решить, в чем собственно позиция лонгетистов отличается от позиции официального немецкого большинства.
Как ни одобряют лонгетисты Гаазе и Либкнехта, не отличаясь, впрочем, и тут от Реноделя, но «Le Populaire du Centre», главная газета лонгетистов, вынуждена была недавно признать свою принципиальную однородность с социал-патриотами Германии и Австрии. «Мы не оспариваем того, — говорит передовая статья газеты от 27 авг., — что существуют пункты, в которых немецкое большинство действительно сходится с французским меньшинством, — например, относительно неотложности и полезности собрания Интернационала, относительно усилий в пользу мира… Равным образом, — продолжает статья — мы готовы подписаться под следующими строками манифеста, адресованного конференции нейтральных в Гааге австрийской социалистической партией. Необходимость, навязанная нам, продолжать дело обороны до тех пор, пока длится война, не освобождает нас от обязанности делать все возможное для скорейшего окончания конфликта. К этому можно, пожалуй, только прибавить, что австрийские социал-патриоты, в программную формулу которых лонгетистский орган вместил весь груз своего интернационализма, находятся в самом привилегированном положении из всех: им не только никто не навязал портфелей, но полное упразднение на время войны австрийского парламента избавило их от необходимости голосовать Францу-Иосифу его кредиты.
Итак, лонгетизм в лице своих руководящих органов весьма приблизился к правильному определению своего места в пространстве: временно обреченный злой волей республиканского режима на роль оппозиции внутри социалистической партии, он по своим принципиальным основам не выступает из рядов международного социал-патриотизма, а по своим формулировкам очередных задач близко подходит к руководящим кругам германской и австрийской социал-демократии.
Отсюда совершенно ясна та тактика, какую революционный интернационализм должен проводить по отношению к лонгетизму. На этот счет мы сейчас ничего не могли бы прибавить к тому, что писали в документе, отправленном нами вместе с редакцией «La Vie Ouvrière» на бернское совещание. Приводим здесь относящиеся к интересующему нас вопросу строки.
«…Руководящие социал-патриотические организации, считаясь с ростом оппозиции в пролетариате, чаще возвращаются к социалистической фразеологии, говорят о мире без аннексий, о восстановлении международных связей и пр., нисколько однако не меняя при этом своей политики. В том же духе действует та якобы оппозиция (типа Лонге-Прессмана во Франции, «воздержавшихся» в Германии, О. К. в России и пр.), которая, охотно прибегая к интернационалистской фразеологии и заигрывая с циммервальдской конференцией, на деле капитулирует каждый раз, с теми или другими оговорками, пред социал-патриотами.
«Более медленное развитие революционной борьбы против войны и империализма, чем многие рассчитывали, может, при наличности указанных только что явлений, вызывать у некоторых интернационалистов тяготение к уступкам полуоппозиции и даже к сближению с большинством. Мы считали бы всякий шаг в этом направлении прямо-таки губительным. То, что составляет силу оппозиции, это ясная и отчетливая постановка политических вопросов, — в непримиримом противоречии с постановкой правящих классов и социал-патриотов. Всякая неясность и двусмысленность служит неизменно на руку социал-патриотизму.
«Такая позиция вызывается в одинаковой мере принципиальными, как и практически-политическими, соображениями. Если кризис в рабочем движении будет и в дальнейшем носить затяжной характер, интернационалистское меньшинство обязано сделать все для того, чтоб кризис этот получил в сознании массы как можно более глубокое и принципиальное освещение. Если же недовольство массы бурно прорвется наружу, необходимо, чтоб движение, которое может сразу отбросить в сторону руководящие социал-патриотические организации, встретило на первых же порах решительную и последовательную революционную группировку, способную стать во главе движения. Пред лицом обеих этих перспектив интернационалисты должны углублять и заострять свою борьбу против социал-патриотов, привлекая на свою сторону колеблющихся не беспринципными уступками, а именно решительностью своей революционной позиции».
«Наше Слово», 14—15 сентября 1916 года.