Преступление и наказание.
В Аркадии, омываемый водами океана Демократии («в сих водах водятся акулы, говорит учебник географии), гражданин Парфен Непомнящий решил издавать ежедневную газету. Что собственно толкнуло его на этот предосудительный путь, сказать трудно: возможно, что честолюбие. Сам гражданин Парфен высказывался, впрочем, в том смысле, что печать способствует прогрессу:…
… …
Но так или иначе, Непомнящий решил идти до конца: он почистил сапоги, повязал галстух довольно независимым бантом и отправился к Охраняющему Входы. Хотя он и знал, что в Аркадии политические нравы отличаются чрезвычайной мягкостью и телесные наказания к редакторам почти не применяются, однако сердце Парфена колотилось весьма учащенно под независимым бантом. Когда он переступил порог, перед глазами его поплыли чёрные круги.
Гусар — в Аркадии имеются гусары — взял из его рук карточку, на которой после имени значилось: директор газеты «Зефир». Через пять минут пред дерзновенным раскрылась дверь. Физиономии Охраняющего Входы гражданин Парфен по причине чёрных кругов перед глазами разглядеть не сумел, но голос различил явственно.
— Вы покушаетесь на издание газеты? спросили его.
— Да, хотел бы… намереваюсь…
— Для чего собственно?
Этого вопроса Парфен не предвидел. Круги перед его глазами осветились мириадом искр, и в горле застыла сама безнадёжность.
— Для чего газета? сказал он, переступая с ноги на ногу: главным образом, так сказать, для блага… и сообразуясь с пользой книгопечатания…
— М-да… ответил Охраняющий Входы без всякого поощрения: а не намереваетесь ли вы сеять пессимизм? достаточно ли у вас жизнерадостный темперамент?
Парфен ободрился.
— Насчёт чего другого, — ответил он, — хвалиться не хочу, но темперамент у меня, по совести скажу, самый лёгкий, весёлый, дай бог всякому. Я даже по воскресным дням играю на гитаре.
— Может что-нибудь из… Рихарда Вагнера? испытующе спросил Охраняющий.
— Ни-ни… я больше из арестантского репертуара, — почти восторженно воскликнул Парфен, но тут же прикусил язык.
— Так вы, стало быть, в тюрьмах сиживали?
— Д-да… Случилось как-то… мимоходом…
— А по какому делу? Парфен хотел бы сказать, что по уголовному, но не решился. Мозг его раздирался сомнениями. Как вдруг счастливая идея окрылила его.
— Я покушался режим Белой Арапии заменить, по примеру Аркадии, республиканским строем… ответил он не без гордости и ждал поощрения.
Но поощрения не последовало.
— Ну, вот видите, — укоризненно сказал Охраняющий: если вы хотите для вашей газеты безоблачного будущего, то извольте для Аркадии защищать республику, а для Арапии одобрять истинно-арапский строй. В противном же случае не взыщите…
— Но ведь, осмелюсь доложить, — возразил Парфен, — и в Аркадии раньше был арапский режим. И если он исчез, то именно потому что 125 лет тому назад ваши предки…
— Оставьте предков в покое, — сказал ему Охраняющий безжалостным тоном, — и помните лучше о собственном вашем смертном часе, и о том, что от нас зависит, как оттянуть, так и приблизить его. Если ваша газета будет основана на вере, надежде и любви, то мы может быть найдём для вас смягчающие обстоятельства. В противном же случае… — тут Охраняющий потряс перед самым носом у Парфена молнией.
— А не напрасно ли вы в таком случае, — спросил этот последний твёрдым голосом — казнили небезызвестного Людовика Капета?
Но тут случилось нечто страшное: молния изошла из рук Охраняющего и, пронзив Парфена, испепелила его. На полу осталась только истлевшая по углам визитная карточка, на которой значилось: Парфен Непомнящий, директор газеты «Зефир».
Энъ (Л. Троцкий).
«Начало», № 2, 1 октября 1916 г.