Империализм и социализм.
Троцкий начал колонку «Империализм и социализм» в № 6 газеты «Начало» и продолжил статью в нескольких последующих номерах. Французская цензура жестко вычеркивала целые пассажи статей, и мы обозначили вычеркнутые места. Подзаголовки были добавлены редакцией сборника «Война и революция» в 1922 г. — /И-R/
Последняя речь Шейдемана свидетельствует о том, насчет чего и раньше не могло быть сомнений: правящее большинство германской социал-демократии отнюдь не собирается заняться отточиванием республиканских ножей против монархии Гогенцоллерна. Наоборот, главная мысль, выдвинутая Шейдеманом в доказательство благодетельных последствий 4-го августа для дальнейших судеб немецкого социализма, состоит в том, что именно сотрудничество социал-демократии с государственной властью, т.-е. с гогенцоллернской монархией, должно разбить «предрассудки» широких масс насчет «анти-патриотического» характера социалистической партии и тем самым сразу увеличить ее силу и влияние.
Правда, эта оценка политики 4-го августа и вытекающих из нее перспектив не может не поразить своей чудовищной внутренней фальшью всякого, кто знаком с политической историей Германии и в частности с историей ее рабочей партии. Именно та политика социал-демократии, которая порождала против нее обвинения и «предрассудки» насчет ее анти-государственности и анти-патриотичности, собрала под знаменем этой партии свыше четырех миллионов избирателей, причем партийным организациям неоднократно приходилось жаловаться на то, что рост социалистической армии и аудитории опережает пропагандистскую работу партии. Если, далее, политика 4-го августа должна открыть социалистам доступ в новые для них патриотические слои населения, то остается фактом, что та же политика уже сейчас отбросила в оппозицию к «патриотическим» партийным центрам около половины организованных рабочих. Не может быть двух мнений насчет ценности той новой политики, которая, в погоне за пока еще проблематичными кадрами новых сторонников, начинает с. дезорганизации старой партийной основы, сплоченной усилиями двух социалистических поколений. Можно не сомневаться, что Гаазе и Кэте Дункер указали в своих речах, еще не дошедших до нас, на бьющую в глаза политическую ложь шейдемановского оптимизма.
Было бы, однако, ошибочным думать, будто сам Шейдеман совершенно не видит действительного положения дел. Но он сам является носителем или рабом определенной исторической тенденции, — одной из двух основных тенденций, пред которыми война поставила вплотную рабочий класс.
Если германская социал-демократия выступила на политическую арену, как партия социальной революции; если она в принципе все время оставалась носительницей социально-революционной «идеи четвертого сословия» — и в огромной степени, благодаря этому именно стала партией пролетарских масс — то ее парламентская, профессиональная, муниципальная и кооперативная практика фактически не выходила за пределы реформаторской работы на капиталистических основах, в государственно-правовых условиях юнкерской монархии, с другого конца приспособлявшейся к тому же капиталистическому развитию. Противоречие между реформистски-поссибилистской практикой, национально ограниченной по всем своим методам, и социально-революционной концепцией было таким образом заложено в социал-демократию всеми условиями ее возникновения и развития. Империализм придал этому противоречию крайнюю напряженность и остроту.
Империализм выражает исторически неизбежное стремление «национального» капитала вырваться из переживших себя рамок национального государства и подчинить себе весь мир. Поскольку повседневная работа социал-демократии на всех поприщах приспособлялась к национальному капиталу, как своей естественной основе, постольку социал-демократия логикой своего положения оказывалась вынуждена перейти вместе с национальным капиталом на путь империалистического насилия или — отказаться от дальнейшего приспособления к капиталистическому государству, объявив ему войну не на жизнь, а на смерть.
Поставленный предшествующим развитием пред необходимостью мировой схватки. Молох империалистического государства обратился к Шейдеману со следующей речью: «Если ты хочешь и дальше развивать свою деятельность в направлении более благоприятных социальных законов и тарифных договоров, ты должен помочь мне обеспечить за национальным капиталом, нашей общей основой, такое мировое положение, которое создавало бы необходимый фундамент для твоей собственной реформаторской работы!» Социалистический реформизм превращался таким образом в социалистический империализм. Отказываясь от методов революционного насилия против капиталистического государства, официальная социал-демократия оказывалась вынужденной признать и санкционировать методы империалистического насилия капиталистического государства. Эту именно идею империалистически прирученного «четвертого сословия» и выражает Шейдеман. Те новые «слои», с которыми он надеется сблизиться, благодаря столь яркому обнаружению своей государственно-патриотической природы, находятся не внизу, а наверху. Новой эры преуспеяний Шейдеман хочет достигнуть путем полу-оппозиционного сотрудничества с правящими силами империалистской Германии. Политическая трудность на его пути лежит в работе соответственного перевоспитания рабочих масс. Здесь Шейдеман сталкивается лицом к лицу с оппозицией.
В указанных условиях задача этой последней никак не может сводиться к защите традиционной тактики социал-демократии с ее ныне окончательно развернувшимся внутренним противоречием. Другими словами: задача действительной оппозиции не может состоять в спасении «чести» революционной концепции на основе исчерпавшего себя до дна реформаторского поссибилизма. Вопрос исторически поставлен ребром: либо капитуляция пред империалистическим насилием, либо противопоставление ему революционного насилия. То, что в прошлую эпоху было принципиальным знаменем всей партии, становится теперь конкретной политической задачей оппозиции: борьба за власть.
№ 6, 6 октября 1916 г.
Союзник — не единомышленник.
(По поводу германской с.-д. конференции).
Одновременно с опубликованием в «L’Humanité» речи Гаазе на социал-демократической конференции парижские газеты приводят текст письма, которое Либкнехт адресовал военному суду во время своего процесса. Это совпадение нельзя не назвать счастливым, так как оно дает лишний раз возможность сравнить два главных течения в немецкой оппозиции.
Гаазе отказывается вотировать военные кредиты, так как не хочет отдавать свое доверие канцлеру. «Поддерживая политику буржуазных партий, — заявил он большинству, — вы разделяете их ответственность». Но кроме канцлера и буржуазных партий, — ответили ему, — существует страна, которая находится в опасности». «В таком случае вы должны были и раньше голосовать все кредиты, идущие на оборону страны». В этом диалоге слабые и сильные места имеются на обеих сторонах. Совершенно прав Гаазе, когда утверждает, что активное участие социал-демократии в национальной обороне, бок-о-бок с правительством страны, означает осуждение старой тактики вотирования против военных кредитов и предполагает отречение от этой тактики для будущего. Пожарно-авантюристская философия («дом горит, надо спасать») не годится никуда. Ведь и для тушения пожара необходимы, кроме доброй воли, бочки и кишка. Стало быть, кто собирается в случае пожара заняться его тушением, должен заранее позаботиться о снаряжении пожарного обоза. Другими словами, эта политика, если свести концы с концами, предполагает отказ от принципиальной оппозиции милитаризму. Этого именно и требует Давид. Если Шейдеман не согласен следовать за ним, то только потому, что он вообще отказывается сводить концы с концами.
Но, с другой стороны, правы по-своему и Шейдеман с Давидом, когда указывают Гаазе, что дело не исчерпывается выражением «доверия» или «недоверия» канцлеру: война означает опасность для Германии, и партия должна определить свое отношение к этому именно вопросу. Но здесь уж Гаазе не дает ответа. Он определяет свое отношение к канцлеру, но не к «Германии», т.-е. уклоняется от прямого ответа на вопрос о национальной обороне. Его уклончивость в принципиальных вопросах переживаемого социализмом кризиса идет рука об руку с пассивно-выжидательным характером его тактики. «Я не хочу брать на себя ответственности за национальную оборону, как ее понимает и выполняет канцлер» — такова сущность его позиции. На первый взгляд может показаться, что этого достаточно, по крайней мере, для сегодняшнего дня. Либкнехт отмечает для себя «долг» национальной обороны в принципе, Гаазе отказывается от ответственности за ее практическое осуществление; но тот, как я другой, отказывают своему правительству в кредитах и в доверии, а так как это практически самое существенное, то некоторые товарищи склонны совершенно отрицать, или, по крайней мере, преуменьшать различие между позициями Гаазе и Либкнехта.
Нет никакого сомнения, что «каутскианец» Гаазе, голосующий против кредитов, несравненно ближе Либкнехту, чем «каутскианец» Гох и его друзья, воздерживающиеся при голосованиях (мы уж не говорим о тех представителях «оппозиционной» фауны, которые вотируют военные кредиты, так как в Германии этой породы не существует). Несомненно, что Гаазе, Ледебур и др. являются сейчас для Либкнехта политическими союзниками, — тем более, что группа Гаазе-Ледебура выступила из старой фракции и противопоставляет себя ей, тогда как группа Гоха остается в составе фракции Шейдемана-Давида.
Но союзник далеко не означает единомышленник. Согласуя свои действия с действиями группы Гаазе, поскольку они непосредственно направлены против правящей Германии или партийного большинства, друзья Либкнехта и Розы Люксембург сохраняют пред лицом масс свою самостоятельную позицию и неутомимо критикуют бесформенность принципиальных основ политики своих союзников и пассивно-выжидательный характер их тактики. При этом революционные интернационалисты по необходимости открывают у группы Гаазе те же незащищенные места, которые атакуют партийное большинство.
— Вы не доверяете канцлеру и отказываете ему в кредитах? Для начала это, конечно; хорошо, но этого совершенно недостаточно. Вам указывают справа, что дело идет не о канцлере, а о защите того, что мы называли «Германией»: ее географических границ, ее положения на мировом рынке (причем большинство умалчивает, что дело идет в то же время о защите всего того, что составляет социально-политическую структуру нынешней Германии: ее монархии, полицейщины, аграрно-капиталистического господства и пр.). Какова же ваша позиция в вопросе о защите Германии?
Этот вопрос имеет отнюдь не «академическое» значение. Та социалистическая группа, которая в нынешнюю эпоху мировых потрясений видит свою задачу в поддержании старой тактики — стало быть, и всей ее поссибилистской (приспособленческой) и национальной ограниченности — не может в конце концов отказываться от защиты территориальной и экономической основы этой тактики, т.-е, от защиты Германии.
Голосуя против военных кредитов в мирное время, социал-демократия, как меньшинство в рейхстаге, отнюдь не мешала непосредственно своему правительству создавать и развивать аппарат милитаризма. Выступая против кредитов войны, социал-демократия «рискует» подорвать «мораль» рабочих-солдат и тем непосредственно ослабить и даже дезорганизовать оборону. Перед этой именно перспективой остановилось большинство социал-демократической фракции рейхстага.
— Вы видите, — говорит Давид Шейдеману, — наша чисто оппозиционная тактика мирного времени доказала свою несостоятельность, и в минуту серьезного испытания вы сами оказались вынуждены покинуть ее. После войны мы должны будем голосовать за необходимые для национальной обороны кредиты.
— Нет, — отвечает ему Шейдеман, — наша нынешняя тактика имеет исключительный характер. После войны мы опять будем голосовать против военного бюджета.
— Но ведь это нелогично!
— Зато практично: если мы откажемся от оппозиционной тактики, мы потеряем влияние на массы.
— Следовательно, вы собираетесь все начать сначала?
— Хочу, по крайней мере… попробовать.
В этом примерном диалоге Давид выступает перед нами, как доктринер оппортунизма, тогда как Шейдеман отстаивает свое право быть оппортунистом в самом оппортунизме.
Гаазе формально совершенно прав, когда, подобно Давиду, требует, чтобы тактика военного времени была согласована с тактикой мирной эпохи: Давид требует равнения по войне, Гаазе — по миру.
— Что случилось такого? — воскликнул Гаазе в своей речи на конференции, — что заставило вас отказаться от оппозиции канцлеру?
— Ничего особенного, — ответили ему иронически справа, — если не считать, разумеется, войны, угрожающей самому существованию Германии.
Из отчета не видно, как реагировал Гаазе на это замечание. По-видимому, он промолчал: у него на этот счет нет ответа. Об этом свидетельствует вся его речь, целиком сводящаяся к формальной защите «традиционной» тактики германской социал-демократии. Гаазе не хочет видеть, что весь кризис социализма состоит в разрыве традиции, у которой оказалось два конца: поссибилистский и революционный. Снова связать их воедино не может уже никакая сила в мире.
№ 15, 17 октября 1916 г.
Будущее за спартаковцами.
Цензурный пропуск
Давид требует, чтоб социал-демократия дополнила свою реформаторскую работу внутри страны содействием ее военному могуществу. Эта позиция, которой нельзя отказать в внешней логичности, равносильна полному отказу пролетариата от всякой самостоятельной, в том числе и реформаторской политики. Бис- 278 марк признал когда-то, что социальное законодательство Германии есть плод страха правящих классов перед социал-демократией. И это несомненно: до тех пор, пока власть находится в руках имущих классов, реформы в пользу эксплуатируемых масс являются, вообще говоря, плодом страха пред их классовым возмущением. Оппозиционно-угрожающая позиция социал-демократии по отношению к классовому государству, особенно в наиболее чувствительных для него вопросах милитаризма, являлась необходимым условием реформ сверху. Если бы капиталистически-юнкерское правительство Германии имело заранее гарантии того, что в минуту опасности для него социал-демократия взвалит на плечи ружье, немецкий пролетариат тщетно дожидался бы социальных реформ до сего дня. Но именно такие «гарантии» дает ныне социал-демократия правящим классам всем своим поведением, а Давид эти гарантии хочет даже вписать в программу, превратив эту последнюю в крепостную грамоту рабочего класса. Это значит: конец реформам. Не только у правящих исчезнут побудительные мотивы давать эти реформы, но завтра государственный муж Давид сам окажется вынужденным признать, что высшие потребности национальной обороны требуют экономии в области народного образования и страхования рабочих. Если практика реформизма привела к социал-патриотизму, то этот последний подрывает почву даже под практикой реформ.
Эта безвыходность социал-реформизма в обстановке величайших мировых потрясений ребром ставит пред рабочим классом вопрос о революционных методах борьбы.
Цензурный пропуск
Германская социал-демократия, опирающаяся на миллионы рабочих, — и это поняло большинство, — не может со своим отказом поддерживать воюющее государство, долго продержаться в плоскости платонически-оппозиционной манифестации. Надо выбирать между активной поддержкой империалистического государства и между объявлением ему революционной войны. Нейтрализм, в том числе и «неблагожелательный» нейтрализм Гаазе, так же мало устойчив теперь во внутренних отношениях, как и во внешних.
Та партия, которая не собирается в своей деятельности выходить за пределы парламентарно-профессионального оппортунизма, не может подкапываться под себя, отказывая национальному государству в поддержке.
Рвать с национально-империалистическим блоком и подвергать опасности «национальную оборону» (а на эту «опасность» не закрывают, разумеется, глаз ни Либкнехт, ни Роза Люксембург, ни Кэте Дункер, произнесшая прекрасную речь на социал-демократической конференции), не бояться своей тактикой ослабить боевую способность страны может только та партия, которая ставит себе в эту эпоху непрерывных национальных «опасностей» революционные задачи, далеко возвышающиеся над преходяще-стратегическими ситуациями и над соображениями о непосредственных мировых интересах национального капитала. Другими словами, только социально-революционная партия, ведущая борьбу за власть, может действительно противопоставить себя «национальному» предприятию (войне) и использовать все его перипетии, успехи и неудачи для своих целей, которые по самому существу своему гораздо шире вопроса о географических границах Германии. Это и есть позиция Либкнехта. В то время, как Гаазе выжидательно отказывает правительству в доверии, Либкнехт и его друзья объявляют этому правительству открытую борьбу. Достаточно прочитать письмо Либкнехта военному суду или только что упомянутую речь К. Дункер, чтобы понять, как глубоко различие между этими двумя течениями…
Знаменитая формула Раффен-Дюжанса: «Я голосую против кредитов, но если бы от моего голоса зависела их судьба, я голосовал бы за кредиты» — выражает, несомненно, если не мысль, то политическое самочувствие большинства руководящих политиков «центра» (Гаазе-Каутский-Бернштейн). Эта формула созерцательного и по существу фиктивного интернационализма не так карикатурна, как кажется на первый взгляд. Отрицательное голосование является тут традиционной манифестацией принципиального недоверия к классовому правительству, а отнюдь не вступительным актом мобилизации масс для революционной борьбы. Главное обвинение Либкнехта против политиков центра состояло именно в том, что они отказываются бросить в массы лозунг открытых революционных выступлений против войны и правящей Германии.
Нет никакого сомнения в том, — и эта мысль высказывалась не раз, — что социал-демократический центр является только этапом на пути политического отрезвления и революционного пробуждения рабочих масс. Но важнейшей гарантией того, что массы не застрянут слишком долго на этом этапе, является неутомимая работа революционных интернационалистов, — которые, как выражается К. Дункер — в согласии со штуттгартской резолюцией — «хотят использовать порожденный войной кризис, чтобы достигнуть уничтожения капиталистического государства». Только решительная, не останавливающаяся пред второстепенными соображениями внутрипартийной стратегии критика теоретической двусмысленности и политической пассивности «центра» способна приблизить час революционного натиска масс на империалистическое государство. Вот почему, несмотря на малочисленность делегатов этого крыла на конференции*, мы считаем группу «Интернационал» — спартаковцев — первостепенной важности фактором в завтрашних судьбах Германии.
* Homo сообщает, что на конференции было 10 делегатов левого крыла. Не нужно забывать: 1) что в некоторых местах революционные интернационалисты бойкотировали конференцию, 2) что им во всех смыслах гораздо труднее, чем их противникам, выступать на партийных собраниях, 3) что немало революционных интернационалистов сидит в гогенцоллернских тюрьмах, в том числе все виднейшие вожди: Либкнехт, Меринг, Люксембург, Э. Мейер… — Л.Т.
№ 16, 18 октября 1916 г.
За республику или за социализм?
(Борьба за республику в Германии).
Начало № 21, 24 октября 1916 г.
Homo* подхватывает каждую фразу, исходящую из уст представителей немецкой оппозиции и посвященную вопросу об ответственности за войну, чтобы доказать решающее значение этого вопроса для социалистической политики в эпоху войны. Русские социал-патриотические homunculus‘ы (человечки) делают то же, только безграмотно, так как не знают ни немецкого социализма, ни немецкого языка.
* Эльзасский с.-д. Грумбах, в молодости сторонник К. Либкнехта, переметнувшийся с начала войны на сторону французского социал-патриотизма. — Л.Т.
Вопрос об «ответственности» играет несомненно огромную роль во всей агитации немецкой оппозиции, пацифистской, как и революционной. И это совершенно неизбежно, если принять во внимание, что политическая обработка рабочих масс правящими классами и их социал-патриотическими агентами совершалась именно на почве вопроса об ответственности за войну.
Сами имущие и правящие классы прекрасно отдавали себе отчет в том, что эта война имеет своей задачей не охрану национального государства, ставшего слишком тесным для развития производительных сил и для капиталистического накопления, а наоборот, возможно большее расширение его границ, превращение его из национального в мировое. Эта империалистическая тенденция не имеет в себе ничего «личного» и могущественнее всяких политических форм. Но для уловления совести трудящихся масс делом первой необходимости было представить войну, как навязанную Германии злой волей ее противников и завистников. Национальный идеализм правящих классов питался империалистическими, т.-е. по самому существу своему сверх-национальными целями. Наоборот, мобилизовать идеализм эксплуатируемых классов нельзя было иначе, как посредством защитной, оборонческой аргументации, представляя дело Германии, как дело «элементарных начал права и справедливости».
Совершенно естественно, если первым словом социалистической оппозиции явилось доказательство того, что на германском правительстве, как на одном из важнейших рычагов в механизме капиталистического мира, лежит огромная доля ответственности за нынешние события. Но из одного только разоблачения преступного характера международной политики Гогенцоллернов и Габсбургов ни в каком случае не мог бы еще вытекать долг анти-оборонческой политики для немецкого пролетариата. Если верно, что социал-патриотическая политика означает защиту отечества (а не начальства), то приходится заключить, что немецкое отечество сохраняет свое значение для немецких рабочих и должно быть ими защищаемо — несмотря на то, что они, в противоположность, например, русским рабочим, имеют безнравственное и хищное правительство.
Но если из крайней виновности Гогенцоллерна в нынешней войне социал-патриоты Антанты, не отрекаясь от себя, не в праве делать для немцев анти-оборонческие умозаключения, то гораздо обоснованнее представляются на первый взгляд их республиканские выводы. В самом деле: если корень зла в Гогенцоллернах, то гарантия против будущих войн — в германской республике. Так именно ставили вопрос в первую эпоху гг. Ренодель, Эрве и др. Однако, и этот республиканский вывод, логически более складный, чем анти-оборончество в наказание немецкого народа за грехи Вильгельма, отличается крайней политической поверхностностью.
Уничтожение германской монархии есть чисто революционная задача. Какими силами и средствами она может быть разрешена, на этот счет ни вопрос ответственности, ни голый республиканский лозунг сами по себе еще не дают никакого ответа.
Мыслима ли в Германии демократическая революция? Другими словами: существуют ли в Германии такие буржуазные классы, которые были бы заинтересованы в совершении республиканского переворота? Стоит ли в порядке дня революция германской нации против политического режима или революция пролетариата против империалистической монархии, вокруг которой группируются все имущие классы нации?
«Эволюционные» филистеры (таких немало даже и среди людей, наклеивающих себе на лоб марксистскую этикетку) представляют себе дело так, что Германия должна раньше совершить свою республиканскую революцию, чтобы таким образом расчистить путь для борьбы пролетариата за государственную власть. Республика представляется им просто, как «естественный» политический этап в развитии капиталистического общества. Между тем, материалистический анализ говорит нам, что завоевание немецким пролетариатом государственной власти является необходимой, предпосылкой для учреждения германской республики.
Нигде в Европе последние десятилетия не давали картины такой быстрой классовой дифференциации и такого решительного экономического распада промежуточных классов, как в Германии. Теперь война доделывает эту работу, сметая с лица земли многие сотни тысяч мелких капиталистов и крестьян. Если эта новая резервная армия может дать материал для революционных вспышек во время или после войны, то серьезное революционное движение в Германии может развернуться только, как движение пролетариата. И если этому движению, которому предстоит преодолеть могущественное сопротивление концентрированной империалистической монархии, суждено победить, то оно поставит у власти партию пролетариата, — ту новую партию, которая из элементов нынешней оппозиции и нового революционного поколения сложится в огне борьбы против империалистических классов и их монархии. Вопрос о республике сливается для германского пролетариата с вопросом о борьбе за власть: республика в Германии осуществима только, как политическая оболочка пролетарской диктатуры. Но совершенно очевидно, что став у власти, в результате победоносной революции, партия пролетариата вынуждена будет немедленно же приступить к работе социалистического преобразования общества. Историческая задача германского пролетариата выражается, таким образом, не в чисто политической антитезе: монархия — республика, а в другой, гораздо более глубокой антитезе: империализм — социализм.
Для буржуазно-республиканской агитации (а для нее в Германии меньше почвы, чем где бы то ни было) может быть и достаточно было бы морально-правовых изысканий насчет личной «ответственности». Но для революционно-классовой борьбы пролетариату необходимо иметь ясное представление об ответственности империалистического режима в целом.
«Начало» № 21, 24 октября 1916 г.
Примечание к настоящему изданию.
— Является ли германская революция 1918 года опровержением анализа, сделанного в этой статье? И да, и нет. По форме — да, по существу — нет. Революция не привела к власти пролетариата, а приостановилась на жалком выкидыше буржуазной республики Эберта. Борьба пролетариата за власть снова вошла — на более высокой исторической ступени — в подготовительную стадию и превратилась в длительный молекулярный процесс создания коммунистической партии. Значит ли это, однако, что буржуазное общество оказалось способным развить _под республиканским знаменем революционную борьбу? Ни в малейшей степени. Но это буржуазное общество оказалось способным вторично использовать социал-демократию для того, чтобы временно задержать революцию на буржуазно-республиканском этапе. Военная катастрофа чрезвычайно ускорила взрыв революции, и эта последняя явилась прежде, чем германский пролетариат успел создать партию, отвечающую его действительным тенденциям и задачам в новую эпоху. В силу этого, революционная борьба пролетариата вынуждена была развиваться под руководством старой социал-демократии, которую ее политика во время войны окончательно превратила в орудие охранения буржуазного общества. Другими словами, республика явилась не как плод совместной революционной борьбы пролетариата и буржуазии, а как плод обмана пролетариата буржуазией, которая, при помощи социал-демократии, сорвала его подготовленную историей победу.
Если в 1848 году немецкий буржуа мечтал о республике с благодетельным великим герцогом во главе, то в 1918 г. немецкий буржуа, после катастрофы, временно примирился на республике с верным Эбертом во главе.
Буржуазная республика в Германии держится исключительно политическим весом социал-демократии и в той мере, в какой социал-демократия сохраняет влияние на рабочих. Соотношение классов и вся международная обстановка Германии неотразимо требуют социальной революции, но политическое прошлое самого пролетариата, отложившееся в виде социал-демократии, является последней преградой на этом пути. Буржуазная республика оказалась возможной в Германии, только как длительная заминка в процессе классового восстания пролетариата, вызванная изменой Шейдеманов и Эбертов, в ноябре 1918 года — прямым продолжением их измены в августе 1914 года.
Л. Троцкий.
8 мая 1922 г.