Речь по докладу тов. Радека «О тактике Коминтерна».
14-е заседание 2 июля 1921 г.
Прежде всего, маленькое формальное замечание. Товарищ Тельман, чью страстную речь мы только что выслушали, жаловался на то, что ему не было дано говорить после меня. Но позвольте: ведь, очередь определяется порядком записи ораторов. Тов. Тельман говорит также, что он очень дисциплинирован. Но тогда ему следовало бы подчиниться также и дисциплине, налагаемой списком ораторов, и не жаловаться на этот объективный факт. Тов. Тельман недоволен также (и все так же неосновательно) товарищем Лениным, который будто бы сказал: «Мы предлагаем здесь тезисы о тактике, и другие делегации не должны претендовать на внесение поправок». Тов. Ленин так не думал, и точка зрения тов. Тельмана в этом отношении совершенно неправильная. Тов. Ленин сказал: «Предлагаемые нами тезисы не являются продуктом русской делегации, выработанным ею в какой-нибудь час в тиши кабинета». Тов. Тельман может навести соответствующие справки у членов своей собственной делегации, которые скажут ему, что у нас были продолжительные, утомительные и временами страстные переговоры и споры о тезисах и с членами германской делегации, вносившими свои предложения, и что были сделаны взаимные уступки. Вот в результате какого, довольно тяжелого, процесса явились эти тезисы. И мы, принимавшие участие в их выработке, не утверждаем, что они были одобрены всеми партиями, группами и тенденциями, но что они рассматриваются нами, как компромисс, как уступка левому направлению. Что означает слово «левому направлению», — я постараюсь ближе рассмотреть впоследствии. Теперь я хочу только подчеркнуть, что эти тезисы рассматриваются нами, как максимальная уступка той тенденции, которая представлена здесь многими товарищами и которую защищал здесь также тов. Тельман.
Товарищи! Многие делегаты частным образом выразили мне свое нетерпение по поводу того, что германская делегация отнимает у нас слишком много времени на обсуждение ее внутренних дел. На мой взгляд, нетерпение этих товарищей неосновательно. Речь идет, главным образом, о мартовском выступлении. С человеческой точки зрения понятно, что с этим чисто политическим вопросом связываются также личные вопросы, трения и страсти. Правда, некоторые из наших товарищей чрезмерно обострили эту личную сторону вопроса и личные страсти, как, например, товарищ Геккерт, речь которого в остальном была очень интересна. Но я думаю, что нам необходимо выделить отсюда сущность, а сущность-то, главный вопрос, является не чисто германским, а международным, par excellence. Германская партия является той западно-европейской, по отношению к России, партией, которая, развившись в самостоятельную, резко очерченную большую партию, впервые вступила в самостоятельную борьбу. И ввиду того, что молодая, слишком молодая Итальянская партия и крупная, но также молодая в коммунистическом смысле, Французская партия находятся в этом отношении перед подобной ситуацией, то я думаю, что все делегации, а в особенности только что упомянутые, могут многому научиться на этом вопросе.
Я начну обсуждение мартовского выступления с рассмотрения предложенных нам поправок, — ибо нам придется выбирать между двумя тенденциями. О стилистических и фактических дополнениях к первоначальной редакции тезисов я, понятно, ничего говорить не буду. Итак, нам придется выбирать между двумя тенденциями: той, что представлена здесь тт. Лениным, Зиновьевым и, в первую голову, докладчиком Радеком, а также мной, — с одной стороны, и тенденцией, выраженной в поправках, которые внесены или которые предполагалось внести, — с другой. Нам, следовательно, необходимо заняться этими поправками. Я ограничусь только тем местом, которое относится к мартовскому выступлению. В наших тезисах мы говорим по этому поводу, что рассматриваем это выступление как борьбу, навязанную Германской Объединенной Коммунистической Партии вследствие нападения правительства на средне-германский пролетариат; мы говорим, что признаем мужественное поведение ГОКП, доказавшей, что она является партией германского революционного пролетариата. Затем мы раскрываем главнейшие ошибки, совершенные во время этого выступления, и в заключение даем следующий совет:
«ГОКП обязана, в интересах тщательной оценки боевых возможностей, внимательно прислушиваться к голосам, которые указывают на трудности того или иного выступления и тщательно взвешивают его целесообразность. Но как только какое-нибудь выступление будет окончательно решено партийными лидерами, все товарищи обязаны подчиниться решениям партии и проводить это выступление. Критика выступления может начаться только после его окончания. Она может вестись только внутри партийных организаций и должна считаться с тем положением, какое партия занимает по отношению к своим классовым противникам. Ввиду того, что Пауль Леви пренебрег этими, само собою понятными, требованиями партийной дисциплины и условиями партийной критики, Конгресс одобряет его исключение из партии и считает недопустимым какое бы то ни было политическое сотрудничество с ним членов Коммунистического Интернационала».
Но тов. Брандт решительно высказался против должности ментора, к увещевающему голосу которого партии необходимо прислушиваться. Мы, может быть, еще вернемся к тов. Брандту, критиковавшему менторство, статистику и многое другое. Какую поправку предлагают нам к этому параграфу германские и другие товарищи? Они предлагают нам заявить, что III Конгресс Коминтерна, считает мартовское выступление ГОКП шагом вперед по следующей формуле: «Это выступление означает переход сильнейшей массовой партии Средней Европы к действительной борьбе, первую попытку осуществления руководящей роли коммунистической партии в борьбе германского пролетариата, — роли, которую она возложила на себя в своей учредительной программе. Мартовское выступление означает разоблачение и победу над открытым контр-революционным характером Независимой Социалистической Партии и над замаскированными центристским элементами в рядах самой ГОКП Мартовское выступление, благодаря многочисленным, в самой борьбе обнаружившимся, ошибкам и организационным недостаткам партии, сделало возможным ясно понять эти ошибки и недостатки и приступить к их ликвидации в будущем. Это выступление, в ходе своего развития, обнаружило недостаточно строгую боевую дисциплину партии и содействовало ее укреплению. Оно увлекло за собой довольно значительные массы социал-демократических рабочих, создав в этих партиях революционное брожение. Это выступление не только не расшатало организации, а, напротив, укрепило ее боевой дух» и т. д. и т. д.
Когда от Конгресса требуют, чтобы он признал за мартовским выступлением не только значение массового действия, навязанного рабочему классу (а тем самым и партии), но и подтвердил ее мужественное поведение; когда от него требуют, чтобы он признал также, что партия сделала попытку осуществить свою руководящую роль в борьбе, — то, ведь, Конгрессу должно быть предоставлено также право сказать, оказалась ли эта попытка удачной или нет. Когда мы говорим, что мартовское выступление было шагом вперед, то мы понимаем под этим — по крайней мере, я так понимаю — тот факт, что Коммунистическая Партия является уже не оппозицией внутри Независимой Социалистической Партии или пропагандистской коммунистической организацией, а единой, самостоятельной, сплоченной, централизованной партией, имеющей возможность самостоятельно проникнуть в борьбу пролетариата, а также факт, что все это впервые произошло во время мартовского выступления. В связи со II Конгрессом, я часто беседовал с французскими товарищами о положении внутри профсоюзов и Партии и при этом говорил, им: «Да, вы — заодно с синдикалистами, анархистами и социалистами и вы представляете собой не более, как оппозицию. В результате — известные оттенки движения — даже возможные глупости. В тот момент, когда вы отделитесь от старой организации и выступите, как самостоятельная сила, — вы сделаете большой шаг вперед». Теперь это совершилось в полной мере. Это не значит, однако, что это первое выступление, эта первая попытка сыграть самостоятельную руководящую роль оказалась удачной… Говорят, что мы очень многому здесь научились, и притом именно на своих ошибках. Так сказано в поправках. Я не стану вам их читать, но там говорится, что крупная заслуга мартовского выступления именно в том и состоит, что оно дало возможность выяснить совершенные при этом ошибки, чтобы в дальнейшем их устранить. Не слишком ли смело искать особых заслуг в этом направлении? В частной беседе с тов. Тальгеймером я сказал ему, что он напоминает мне одного русского переводчика, который в 70-х годах перевел одну английскую книгу, указав в предисловии, что он перевел ее исключительно с целью показать миру, что эта книга не имеет никакой цены. (Смех.) Ведь не организуют же какое-нибудь выступление только ради того, чтобы увидеть, какие из этого произойдут ошибки, и для того, чтобы потом их устранить. Эти поправки написаны в духе защиты, а не в духе анализа.
Тов. Геккерт обрисовал нам в своей интересной речи мартовское выступление в том смысле, что положение было тогда крайне обостренное; вопрос о возмещении военных убытков, занятие Рурского бассейна, Верхняя Силезия, экономический кризис, безработица, крупные забастовки. В этой обстановке социальные противоречия еще более обострились, и последним толчком к выступлению партии явилось рабочее движение в Средней Германии. Поистине прекрасная, великолепная экономическая картина! Но другой товарищ, защищавший это выступление, набросал нам совершенно противоположную картину. Когда тов. Тальгеймер, через 30 лет, уже покрытый сединами, возьмет в руки перо Меринга, чтобы написать историю Коммунистической партии, то он найдет документы и книги… (Радек с места: «В моем волшебном сундуке»… — Смех.) Документы и книги, в которых можно отыскать совершенно иную картину движения. Ведь, международное положение было довольно запутано и, в общем и целом, обнаруживало уклон к компромиссу. Верхне-силезский вопрос висел в воздухе. Он не мог оказать никакого революционного влияния. Вопрос о разоружении в Баварии? «Rote Fahne» постоянно заявляло, в противоположность вчерашней речи Геккерта, что чем далее, тем более становится ясным, что этот вопрос будет разрешен путем компромисса за счет революционных рабочих Баварии и всей Германии, и притом без крупных столкновений в международном масштабе или между германским и баварским правительствами. И по этому пункту тов. Тальгеймер найдет через 30 лет статьи, доказывающие, что в Германии кризис носил и носит совершенно иной характер, чем в Соединенных Штатах и в Англии; что кризис этот не обострился столь катастрофически, как в обоих упомянутых государствах; что в Германии вся экономическая жизнь находится в состоянии гниения, и что кризис, при существующих в Германии экономических условиях, не может разбушеваться с достаточной силой. Число безработных в Германии ничтожно по сравнению с Соединенными Штатами и Англией.
Что касается внутренних отношений, то социал-демократы принимают наполовину участие в правительстве, наполовину же составляют оппозицию. С партией Независимых дело обстоит так же, и она все более и более приближается к социал-демократам. Профсоюзы, их бюрократия — все против нас. А какой из этого надлежит сделать вывод? Ведь, тот же товарищ говорит нам, что среди рабочих господствовала невероятная пассивность, и что ее надлежало сломить революционной инициативой решительного меньшинства. Геккерт, напротив, говорил, что все было в состоянии брожения, что все было взрыто, охвачено «бурей и натиском». А после этого разыгралась средне-германская история. Другой товарищ говорит: «Все было сплошным болотом. Вырастала стена пассивности. Мы должны были проломить ее во что бы то ни стало. Каждая из этих картин превосходна в качестве законченного логического целого, но мне думается, что они едва ли друг к другу подходят. Другой товарищ — Кенен — утверждал, в свою очередь, что в Средней Германии было открытое восстание, а повсюду вокруг — пассивность; активность была заключена в скорлупу пассивности. Из всего этого получается впечатление, что члены германской делегации смотрят на это дело все еще так, как будто его нужно защищать любою ценою, а не исследовать, не анализировать; они смотрят на него так, будто все, что мы слышим, является, так сказать, средством, — цель же заключается в защите во что бы то ни стало мартовского выступления перед Интернационалом. Но это едва ли удастся. При этом главное заключается для меня в том, на что указал тов. Тельман. Он сказал, что если мы примем тезисы, или даже предложенные поправки, то «мы произведем в нашей стране переориентировку»; я полагаю, что наш храбрый и стойкий тов. Тельман в данном случае прав: у него, должно быть, очень близкая связь с массами. (Тельман с места: «Да, теснейшая».) Я в этом отнюдь не сомневаюсь, особенно, принимая во внимание состояние, в котором некоторые товарищи прибыли из Германии или в котором они опубликовали там некоторые статьи и брошюры. Они, ведь, проделали довольно продолжительное, сопряженное с неудобствами, путешествие в Россию, чтобы иметь возможность более хладнокровно взглянуть на положение. Потом появились тезисы, встретившие упорное сопротивление, затем последовали устные объяснения с другими делегациями, в том числе и с русской, и германские товарищи не могли не заметить, что товарищи из Интернационала не смотрят на вещи сквозь германские очки. И вот они вступают на путь, так сказать, стратегического отступления.
Ведь, нельзя отрицать, что предложенные поправки опасны, прежде всего, не тем, что они прямо и непосредственно показывают, а тем, что им хотелось бы, в достаточно замаскированной и достаточно неясной форме, высказать те мысли, которые распространялись, от имени ЦК, в самые жаркие дни борьбы и после борьбы, среди немецких рабочих и в Германской Коммунистической Партии. Тов. Тельман и другие говорят: «Мы должны вернуться с такими тезисами, которые не компрометировали бы нас». Мы этого тоже вовсе не хотим; мы ни в каком смысле не желаем отвергать Германскую партию, так как она является у нас одной из лучших. Но вся концепция мартовского наступления, условия борьбы и победы развернуты здесь таким образом, что некоторые статьи, некоторые речи, некоторые циркуляры германского ЦК и его членов должны быть поняты, как нечто очень резкое и опасное. Это самое главное. Они хотят повлиять на положение в том направлении, чтобы им дали не вполне определенную резолюцию, а неясную и туманную, в которую они могли бы постепенно вложить новый, желательный им смысл, и которую они могли бы незаметно толковать потом совсем по другому. Вот что существенно. Так дело не может идти, ибо, по нашему мнению, опасность слишком велика, чтобы можно было допустить такой простор для постепенного и незаметного ослабления духа наступления. На это мы ни в каком случае не пойдем, — это исключается. Нас могут придавить решением большинства Конгресса, но и тогда мы будем бороться в тех пределах, которые нам оставит Конгресс и только в этих рамках. Однако я надеюсь, что тактическая резолюция будет иметь ту же судьбу, что и экономическая. Тогда товарищи из левого крыла нашей германской делегации тоже пожелали устроить что-то вроде демонстрации и, приняв эти тезисы в принципе, тем не менее предложили резолюцию, содержавшую совершенно определенно противоположные взгляды. Однако затем выяснилось, что они не решились сказать то, о чем они раньше хотели говорить, а в комиссии от этих разногласий уже почти ничего не осталось. Мне думается, что совершенно то же самое произойдет и с тактическими вопросами. Я знаю по собственному опыту, что довольно неприятно быть непризнанным съездом партии или Конгрессом Интернационала. Однако, товарищи, я думаю, что для вашего положения в Германии лучше будет внести в этот вопрос ясность. Я не верю тому, что сказал Леви, будто партия от этого погибнет. Конгресс должен сказать германским рабочим, что здесь была допущена ошибка, и что попытка партии взять на себя руководящую роль в крупном массовом движении не принадлежала к числу удачных. Мало того, эта попытка оказалась совершенно неудачной в том смысле, что, если бы она повторилась, то тогда она могла бы, действительно, погубить эту хорошую партию. (Тальгеймер с места: «Вы знаете, что это исключается».) Для вас — да, но не для тысяч организованных рабочих, которые полагали, что Конгресс с восторгом будет приветствовать то, что мы рассматриваем, как ошибку. (Оживленное одобрение.) То же самое относится и к нашим молодым французским друзьям. В Исполкоме, обсуждая вопрос о призыве 1919 года, мы спросили: не следовало ли Французской партии выставить лозунг о неподчинении этому приказу? Тогда я обратился с вопросом к одному молодому другу: «Как вы думаете, должны мобилизуемые оказать вооруженное или же чисто пассивное сопротивление?». Товарищ с горячностью ответил: «Разумеется, с револьвером в руке». Он полагал при этом, что обнаруживает таким образом свое полное согласие с III Интернационалом, что доставляет ему величайшую революционную радость и исполняет свой долг. Он говорил это совершенно серьезно и был безусловно готов бороться против призыва с револьвером в руке. Разумеется, мы облили его ушатом холодной воды, и я надеюсь, что товарищ поймет свою ошибку. Он пришел сюда в новую среду, которую видит не каждый день. Острые углы для него понемногу отшлифовываются. Но в Германии, Франции, Венгрии! Эти две-три недели, что мы заседаем на Конгрессе, кое-что меняют в наших взглядах. Но там, в тех странах, что там изменилось? Ничего. И эта знаменитая философия наступления, ничуть не марксистская, возникла из следующих положений: «Постепенно вырастает стена пассивности; это — беда. Движение застаивается. Итак, вперед! Разрушим эту стену!». Мне думается, что в таком духе в течение известного времени воспитывался целый ряд руководящих и полуруководящих товарищей в Германской партии, и они ждут, что скажет Конгресс по этому поводу. Если мы теперь заявим, что выбрасываем Пауля Леви за окно, а о мартовском выступлении вы скажете лишь в нескольких туманных фразах, указав, что оно является первой попыткой, шагом вперед, одним словом, если мы фразеологически затушуем критику, — то мы не исполним нашего долга. Наш долг — ясно и определенно сказать германским рабочим, что мы считаем эту философию наступления величайшей опасностью, а в практическом применении — величайшим политическим преступлением.
Я вполне согласен с т. Зиновьевым и питаю, как и он, надежду, что на этом Конгрессе мы установим совершенно единообразный характер нашей деятельности; я думаю также, что в этом важнейшем тактическом вопросе нам не придется делать больших уступок так называемой левой. Некоторые товарищи, — кажется, в том числе и французы, — были несколько озабочены борьбой против левой. Об» этом говорил т. Зиновьев. К счастью, именно во французском языке слово «gauche» имеет двоякое значение: первое — то, что находится налево, а второе — то, что беспомощно, неуклюже. (Возглас: «Linkisch!») Да, Linkisch, но в плохом смысле слова: впрочем, по-немецки это тоже почти так… Итак, я полагаю, что, ведя борьбу против так называемой левой, мы вовсе не ощущаем, чтобы находились направо от нее. Мы не видим налево от нас никакой партии, и так как мы являемся Интернационалом коммунистическим, марксистским, то мы являемся партией наиболее революционной. Это значит — такой партией, которая в состоянии использовать все положения, все возможности, и умеет не только вести борьбу, но также и обеспечивать победу. В этом заключается настоящая цель. Иной раз забывают, что мы должны учиться стратегии, хладнокровно измерять, силу противника и свою собственную, считаться с положением, а не идти на борьбу для того, чтобы разрушить стену пассивности или, как говорит один товарищ, чтобы «активизировать партию». При этом мы должны, разумеется, заниматься немного и статистикой, хотя т. Бранд и говорит, что оппортунисты занимаются ею очень много. В одной его речи нам слышалось сопоставление меча и статистики, а во второй нам, вообще, бросали упрек в оппортунизме. Такая позиция является опасной для наших итальянских товарищей, которым придется иметь еще много дела со статистикой. Если бы мне пришлось, как Геккерту и Тальгеймеру, говорить об Италии, то я сказал бы: «Вот разоренная войной страна, где рабочие захватили фабрики, где серратианцы совершили предательство, где фашисты нападают на типографии рабочих и поджигают помещения их организаций. И если эта партия не кликнет здесь клича: «Всеми силами вперед на врага!» — то это трусливая партия, которую мировая история осудит». Но если мы посмотрим на положение не с точки зрения такой фразеологии, а взвесим все хладнокровно, то мы должны будем сказать то, что сказал т. Зиновьев: они должны, вновь завоевать доверие рабочего класса, так как именно предательство сделало рабочих более осторожными. Они скажут себе: «Мы слышали фразеологию Серрати. Тот говорил приблизительно то же самое, а затем предал нас. Где же гарантия, что и новая партия нас не предаст?». Рабочий класс желает видеть деятельность партии, прежде чем пойдет под ее руководством в решающий бой.
Здесь, на Конгрессе, мы имеем три более или менее ясно выраженные тенденции, три группы, которые временно превратились в тенденции, и которые надо иметь в виду для того, чтобы правильно оценить игру сил на этом съезде. Прежде всего мы имеем германскую делегацию, вышедшую почти прямо из огня мартовского восстания и выражающую резче всех прочих свое отношение к философии наступления, каковая, разумеется, оставлена некоторыми германскими товарищами.
Затем идут итальянские товарищи, стоящие на тех же путях. Оно и понятно, если вспомнить, что партия отошла от центристов. Итальянские товарищи говорят:
«Теперь у нас, наконец, развязаны руки; теперь мы можем исполнить наш долг, втянуться в революционное выступление масс и взять реванш за предательство Серрати».
Ныне вы знаете, товарищи, что об этом говорил не только Леви, но и капиталистическая и независимая печать: говорили о том, что мартовское выступление было предписано Исполкомом, и Леви был исключен за неповиновение приказу. Некоторые товарищи из французской и чехо-словацкой партий задавались вопросом (это показывает, что они недостаточно знакомы с духом Исполкома): «Пожалуй, и мне когда-нибудь от имени Исполкома будет дан такой приказ, и если я его не исполню, то меня исключат из партии». Таковы два рода настроений, которые здесь представлены.
Существует также третье положение, выраженное, как мы надеемся, в наших тезисах. Оно гласит, что было бы, разумеется, бессмысленно, если бы Исполком стал на точку зрения этой тактической философии, рекомендующей повышение боевой активности посредством более или менее искусственных массовых выступлений, и начал бы посылать приказы в разные страны. Напротив, именно потому, что мы сейчас достаточно сильны, и что вследствие этого перед нами стоит задача — руководить массовым движением в качестве самостоятельной централизованной партии, мы скорее обязаны анализировать хладнокровно и совершенно точно положение в каждой стране, и там, где это возможно и необходимо, атаковать и наступать со всей страстностью. Именно на этом настаивают предложенные нами тактические тезисы.
Во Франции, — говорит товарищ, — не существует левых. Да, их там нет. Французская партия находится в периоде линяния. Если вы читаете ее главный орган «L’Humanité», то вы заметите довольно путаный, расплывчатый тон в агитации, в речах, о чем мы и говорим вполне определенно в наших тезисах. Разумеется, в «L’Humanité» можно найти, пользуясь выражением т. Бухарина, и «свинство из-под пера Лонге и его ближайших друзей». Эта газета полна коммунистической воли, но эта воля недостаточно напряжена. Коммунистическая мысль недостаточно в ней заострена и отчетлива. Не видно той воли, которая должна постоянно изменять и уяснять положение в революционном смысле. Но если этого не видно в главном органе партии, то для меня не подлежит сомнению, что такая партия не в состоянии вызвать большое революционное выступление масс и руководить им. Первым условием является постепенная кристаллизация в газете ясной революционной мысли и воли, которые проявились бы во всей агитации и пропаганде. Этот процесс кристаллизации может потребовать два, три, шесть месяцев, быть может, целый год; это зависит от обстоятельств. У многих товарищей все это происходит без достаточной быстроты. Они не дают себе отчета о внутреннем смысле этого процесса, — революционной метаморфозе большой партии. Они хотят обойти этот процесс, и им кажется, что для начала революционного выступления не хватает только предлога. И вот они говорят: Фроссар или другие не делают того-то и того-то. Призыв 1919 года — как раз во Франции, где так сильны анархисты и синдикалисты, да еще при французском темпераменте и с парижским рабочим классом, — отличный предлог; и очень возможно, что некоторая часть этого рабочего класса, — наилучшая часть, которая будет иметь решающее значение в больших боях, — будет вызвана более молодыми, менее опытными, побуждаемыми нетерпением товарищами на выступление, которое окажется роковым для развития революционного движения во Франции на долгие годы. Таково положение… Разумеется, нам могут сказать: «Вы нападаете на отдельных товарищей. Дело не в том, кто произнес неуместную речь». Дело в том, товарищи, что если бы каждый мог составить себе суждение, то не было бы потребности в этом Интернационале. Задача в том и заключается, чтобы резко подчеркивать опасность (даже самую малую), как только она появляется, чтобы обращать на нее внимание, преувеличивать, если вам угодно. А если я или вы преувеличиваем опасность, то это не существенно; все сводится к несколько повышенному тону. Но другая опасность: опоздания или упущения, дающая возможность разрастись этой тенденции и столкнуться с провокацией, опасность, что из этого вспыхнет пламя авантюры, — вот это большая опасность. Этим объясняется та страстность, с которой некоторые товарищи говорят об этом. И я скажу вам: когда я частным образом беседую с тем или иным товарищем об этом и замечаю, что он не понимает меня, думая про себя: «я, мол, старше, а он моложе; у меня уже седые волосы, а он более решителен и рассматривает вопрос с точки зрения темперамента», — тогда я говорю себе: величайшая опасность заключается, в том, что некоторые товарищи не знают, что есть опасная почва, что они политически неопытны в революционном смысле, что они не понимают этого совета, его реальности, и думают в своей ограниченности, что происходит сдвиг вправо». Да нет же, совсем не то!
Ты отошел от оппортунистов и движешься вперед, но взгляни: на свете существуют не только оппортунисты, есть еще классы, капиталистическое общество, полиция, армия, определенные экономические условия; одна часть за тебя, другая более или менее нейтральна, третья против тебя. Это — целый сложный мир, ориентироваться в котором большая и трудная задача. Ты должен этому научиться, когда отвечаешь мне. Ты хочешь, чтобы я боролся против централистов? Все резолюции I и II Конгресса остаются, ведь, в силе и вся развиваемая нами деятельность есть, ведь, не что иное, как пощечина оппортунизму. Однако наша задача не только в постоянном теоретическом осуждении оппортунизма. Мы должны практически преодолеть капиталистическое общество, положить буржуазию на обе лопатки и умертвить ее. Такова задача. А для решения ее (я должен повторить это) требуется союз холодного языка статистики со страстной волей революционного насилия. Мы этому научимся и победим! (Оживленное одобрение и аплодисменты.)