Павел Леви и кой-какие «левые».
«Правда», 6 января 1922 г., № 5.
Дорогой товарищ! *)
*) Настоящее письмо является ответом на полученное мной из Германии от одного из старейших товарищей письмо, по поводу раскольнически-оппортунистической группы Леви. — Л.Т.
Вы предлагаете мне высказаться по поводу политики так называемого Коммунистического Объединения (КАГ), причем вы ссылаетесь на то, что Павел Леви, руководитель Коммунистического Объединения, злоупотребляет моим именем, выдавая меня почти что за своего единомышленника.
Должен вам искренно покаяться, что после III Конгресса я не читал ни одной статьи Леви, как не читал, — к великому для себя сожалению, — многих других более важных вещей. Я видел, правда, в периодических изданиях Леви, поскольку они попадались мне в руки, выдержки из моего доклада на Международном Конгрессе. Некоторые товарищи говорили мне о том, что я почти что зачислен в группу Леви, — причем, если это были очень «левые» и очень молодые товарищи, они делали свое сообщение со священным ужасом, если же это были люди посерьезнее, они ограничивались шуткой. Так как я никак не могу себя причислить ни к очень молодым (к сожалению), ни к очень «левым» (без сожаления), то отнесся к доходившим до меня сведениям без большого трагизма. Признаюсь, я и сейчас не вижу основания для иной оценки.
По существу дела мне казалось и кажется сейчас, что то, что было постановлено на Конгрессе в Москве в отношении Леви, достаточно ясно само по себе и не нуждается в сложных комментариях. Леви был поставлен решением Конгресса вне Коммунистического Интернационала. Решение это было вынесено никак не против русской делегации, а, наоборот, при ее весьма заметном участии, так как именно русская делегация формулировала тактическую резолюцию. Русская делегация действовала, как всегда, под руководством Центрального Комитета партии. И как член Центрального Комитета, и как член делегации, я голосовал за резолюцию, подтверждавшую исключение Леви из Интернационала. Вместе с нашим Центральным Комитетом я не видел другого пути. Своей борьбе против грубейших теоретических и практических ошибок, связанных с мартовскими событиями, Леви, в силу своей эгоцентричности, придал столь дезорганизаторский характер, что кляузникам из среды независимых оставалось только поддерживать и подпевать. Леви противопоставил себя не только мартовским ошибкам, но и той партии и тем рабочим, которые эти ошибки совершили. Испугавшись, что партийный поезд потерпит крушение на опасной насыпи, Леви пришел в такое неистовство страха и злобы, и развил такую «тактику» спасения, что сам вылетел через окно и упал под откос. Поезд же, хотя и не без тяжелых встрясок и повреждений, прошел по насыпи без крушения.
После этого события Леви решил, что Коммунистический Интернационал окажется недостойным своего имени, если он не заставит немецкую коммунистическую партию принять Леви снова в качестве вождя. Именно в этом духе было написано письмо Леви Конгрессу. Мы могли только пожать плечами. Человек, который с таким возмущением говорит о диктатуре Москвы, требовал, чтобы Москва формальным решением навязала его коммунистической партии, из которой он себя вытеснил с такой поразительной энергией.
Я этим не хочу сказать, что считал Леви, уже во время Конгресса, безвозвратно потерянным для Коммунистического Интернационала. Я слишком мало знал его, чтобы дать категорическое заключение в ту или другую сторону. Мне хотелось, однако, надеяться, что жестокий урок не пройдет бесследно, и что Леви раньше или позже найдет путь в партию. Когда на второй день после Конгресса, один из товарищей, уезжавших за границу, спросил меня, что собственно остается делать теперь Леви и его друзьям, я ответил приблизительно следующее: «Я совершенно не чувствую себя призванным давать те или другие советы Леви; но если бы он обратился ко мне за советом, я бы предложил ему понять, что исключение бывшего председателя партии, одобренное Международным Конгрессом, не есть такой факт, который можно исправить истерическим неистовством; если Леви не собирается утопиться в болоте независимых, ему остается молча подчиниться тяжелому, но им же вызванному решению и, оставаясь вне партии, работать, в качестве рядового солдата, для партии до тех пор, пока партия не откроет ему снова своих дверей.
Я тем менее имел основание выступать с какими-либо особыми заявлениями по поводу Леви, что в письме тов. Ленина Иенскому съезду германской коммунистической партии целиком и полностью выражалась та точка зрения, которую я, вместе с тов. Лениным, отстаивал на Международном Конгрессе, не только на его пленарных заседаниях, но особенно в комиссиях и на совещаниях с отдельными делегациями. Немецкой делегации это достаточно хорошо известно. Когда же я узнал, — а это произошло уже через две-три недели после Конгресса, — что Леви вместо того, чтобы терпеливо взбираться по откосу вверх, стал крикливо заявлять, что рельсы партии и всего Интернационала надо провести как раз по тому месту, где он, Павел Леви, упал, причем на этой эгоцентрической философии истории Леви стал строить целую «партию», я вынужден был сказать себе, что коммунистическому движению — как это ни прискорбно — приходится окончательно поставить на Леви крест.
Надо, впрочем, сказать, что был момент, когда я собирался сделать попытку распутать некоторые, будто бы, «недоразумения» насчет моей позиции, фабриковавшейся не только левитами, но и некоторыми «левыми». Это было в эпоху Иенского партейтага. Я не без удивления узнал, что партейтаг отмежевался — крайне туманно от каких-то моих воззрений, солидаризируясь в то же время целиком с резолюциями III Конгресса, с которыми у меня, однако, никаких недоразумений не было. Но, подумав, я махнул рукой. Еще на самом Конгрессе группой левых, которую Интернационал решительно одернул, была сделана попытка замаскировать размеры своего отступления; если мы, мол, и отступаем вправо, то отнюдь не до того места, — упаси боже! — где стоит Троцкий. Для этой цели левые стратеги, которых я по долгу партийной службы несколько раз огорчал на Конгрессе, сделали попытку представить дело так, будто моя позиция в чем-то уловимом для них одних «правее» позиции III Конгресса, как они выразились, между прочим, в моей и тов. Варги резолюции об экономическом и международном положении. Доказать это было не легко, и по сути никто этого и не пробовал делать. Центральный Комитет нашей партии еще до открытия Конгресса поправил кое-какие уклонения влево*) в нашей собственной среде. Резолюция по международному положению и по тактике была тщательно проредактирована Центральным Комитетом. Наша Московская партийная организация, самая сильная в идейном и организационном отношении, перед которой я в двух докладах — накануне международного Конгресса и по окончании его — защищал позицию Центрального Комитета в боевых вопросах Конгресса, целиком и полностью одобрила нашу точку зрения. Оба моих московских доклада вышли теперь на немецком языке в виде книги: «Новый этап». Если кое-какие левые болтают о том, будто я не то признал, не то склоняюсь к признанию того, что капитализм восстановил свое равновесие, и что тем самым пролетарская революция уходит в туманную даль, я могу, опять-таки, только пожать плечами; надо же мыслить и выражаться немного более членораздельно… При таких обстоятельствах я в упомянутой иенской резолюции видел лишь последний отголосок мартовской путаницы и невинный реванш «левых» за тот суровый урок, такой им был дан III Конгрессом.
*) Уклонения влево состояли в том, что некоторые наши товарищи не отдали себе своевременно отлета в том, какую опасность для развития пролетарской революции могут представить авантюристски-путчиетские течения в самом Коминтерне. Л. Т.
Раза два или три за это время я имел случай ознакомиться — правда, очень бегло — с писаниями т. Маслова и его ближайших единомышленников. Я не знаю, нужно ли ставить крест также и на них, т.-е. нужно ли отказаться от надежды, что эти товарищи когда-нибудь чему-нибудь научатся, — но приходится констатировать, что они-то на Конгрессе во всяком случае ничему не научились. Считаться с ними, как с марксистами, нет никакой возможности. Они автоматизируют историческую теорию Маркса и дополняют ее разнузданным революционным субъективизмом. Такого рода элементы при первом же повороте событий легко переходят в свою противоположность. Сегодня они вещают, что экономический кризис будет неизбежно и непрерывно углубляться до диктатуры пролетариата. А завтра, если некоторое улучшение экономической конъюнктуры щелкнет их по носу, многие из них обернутся в реформистов. Коммунистическая партия Германии слишком дорого заплатила за мартовский урок, чтобы допустить, хотя бы и в ослабленном виде, его повторение. Приходится, впрочем, сильно сомневаться, действительно ли сохранили левые те настроения, с которыми они шли и звали других на мартовские бои. Они сохранили, главным образом, предрассудки и считают долгом чести отстаивать мартовские фразы и теоретическую путаницу. Этим упорством они мешают немецким рабочим учиться, чего допустить нельзя.
После того, что произошло со времени мирового конгресса, я не имел оснований удивляться поведению Леви в деле разоблачения документов, относящихся к мартовским боям. Ложные тактические воззрения, обнаружившиеся в мартовских событиях, разумеется, влекли за собою определенные практические последствия. Ошибочность тактики выражалась и в том, что целый ряд прекрасных партийных работников делал ошибки и глупости. Конгресс осудил ошибки и наметил правильный путь. Главная и более ценная масса тех товарищей, которые в свое время делали ошибки или одобряли их, подчинилась Конгрессу не за страх, а за совесть. После того, как эта оздоровительная и воспитательная работа произведена, вытаскивать из карманов (своих или чужих, это все равно) документы, которые уже новому ничему научить не могут, но зато могут доставить великое нравственное удовлетворение буржуазной и социал-демократической черни, значит сочетать личное падение с политическим.
Этот же самый характер слепой мстительности имеет запоздалое опубликование Павлом Леви критической работы Люксембург против большевизма. Нам всем приходилось за эти годы многое уяснить себе и многому учиться под непосредственными ударами событий. Роза Люксембург проделывала эту идейную работу медленнее, потому что она наблюдала события со стороны, из глубины немецких тюрем. Опубликованная ныне рукопись ее характеризовала только известный этап в развитии ее духа и в этом смысле имеет биографическое, а не теоретическое значение. В свое время Леви настаивал на том, чтобы книжка не была напечатана. В течение четырех лет советской революции рукопись осталась под спудом. Но когда Леви, не соразмерив силы движения, свалился из партийного вагона под откос, он решил воспользоваться старой рукописью так же, как он воспользовался «разоблачительными» документами из чужих карманов. Этим он только лишний раз доказал, что все вещи — положительные и отрицательные получают для него значение лишь в зависимости от того, в каком отношении они находятся к Павлу Леви. Он сам есть мерило всех вещей. Чудовищный интеллигентский эгоцентризм Леви есть психологическая предпосылка его политического отношения к германской коммунистической партии и ко всему Интернационалу.
Созданная Леви организация уже в силу самой логики положения должна привлечь в свою среду всех тех, кто случайно попал в ряды коммунистической партии и кому нужен был, особенно после мартовской встряски, только первый предлог, чтобы убраться восвояси. Возвращаться к независимым прямиком — слишком неловко. Леви на пути создает для таких усталых пилигримов нечто вроде критического санатория или дома отдыха. Это и есть КАГ. С этим учреждением немецкому рабочему классу делать нечего. У него уже есть своя революционная партия. Она еще далеко не преодолела всех болезней роста. Ей еще предстоят тяжелые испытания, не только внешние, но и внутренние. Однако это подлинная партия немецкого рабочего класса. Она будет расти и развиваться. Она победит.