Из доклада на Московской Губернской Конференции металлистов

5-го июня 1923 года.

Товарищи, мы снова входим в тревожный период.

Великобританские ультиматумы являются только одним из внешних выражений этого тревожного периода. Мы пережили годы напряженной гражданской войны и интервенции, — после них наступил период так называемой передышки, который наиболее выдающимися пунктами своими имел русско-английский торговый договор и приглашение наших дипломатов в Геную и в Гаагу. От русско-английского торгового договора и до Генуи идет как бы постоянное повышение нашего признания, с нами как будто решили примириться. Я говорю, конечно, о буржуазии, потому что рабочий класс с нами примирился с первых дней появления на свет Советской Республики.

После Гааги начался новый период, более тревожный. Буржуазия даже тех государств, которые заключили или собирались с нами заключить договор, бьет полностью или частично отбой. Утверждают, во-первых, что экономические сношения с нами представляют собою игру, которая не стоит свеч, слишком мало мы ввозим и слишком мало мы способны вывозить. Это главный довод. Второй довод, старый, временно забытый, и теперь опять подновленный, что мы с вами недолговечны, что Советская Республика находится сейчас уже окончательно при последнем издыхании. О последнем издыхании говорили очень много, особенно в первые три года, потом нам дали, по-видимому, отсрочку, но теперь уже Россия находится в последний раз при последнем издыхании. Буржуазная пресса вместе с белогвардейской повторяет это на всех языках буржуазной цивилизации.

Нужно, однако, принять во внимание, что под этим настроением имеется, как всегда, и своя экономическая основа. В 19—20 годах Европа переживала, как и весь мир, величайший экономический кризис, какого капиталистический мир не запомнит. Под давлением миллионов безработных масс (в Америке было 5 млн безработных, и в Англии 2—3 млн), как обыкновенно бывает, буржуазия, чтобы удержаться у власти, стремилась найти выход даже в сношениях с Советской Россией. Этим объяснялся период заключения русско-британского соглашения и затем нашего участия в Генуе и в Гааге.

В Генуе и в Гааге нам был сделан серьезный вопрос насчет того, в какой мере мы цивилизовались и воспитались под влиянием экономических сношений с Великобританией и другими странами. Когда по целому ряду вопросов и, прежде всего, по основному вопросу о замене государственной собственности частной собственностью бывших владельцев, мы категорически ответили — нет, буржуазия решила подорвать авторитет наших дипломатов.

В Гааге, через несколько недель после Генуи, уважения к нашим дипломатам было уже куда меньше. После Гааги, которая, как вы помните, кончилась ничем, наше международное положение (я говорю всегда об официальном положении, т.-е. об отношениях с буржуазными правительствами) начинает все больше и больше ухудшаться. Лорд Керзон к этому времени уже опирается на новый период экономического улучшения в Англии и во всем мире. Обычно, экономический кризис, по законам естественного развития, сменяется экономическим улучшением. Сейчас это улучшение в Европе еще далеко не достигло довоенных условий, но тем не менее число безработных в Англии сильно сократилось, во Франции оно было и раньше невелико, а в Америке после громаднейшего кризиса мы наблюдаем полный расцвет. Очень многие крупные американские тресты по собственной инициативе за последний год повысили заработную плату рабочим, что заранее парализовало всякое стачечное движение.

С другой стороны, обнаруживается, что наш экономический подъем идет медленно, и что мы в качестве покупателей и продавцов на мирном рынке, представляем собою сейчас сравнительно скромную величину. Есть возможность поднять нашу покупательную способность, это дать нам большие кредиты, вложить в нашу советскую землю заимообразно большие иностранные капиталы на ряд лет. Но положение в Европе и во всем мире так неустойчиво, и буржуазия так мало верит сейчас в свой собственный завтрашний день, что она не решается на операцию, рассчитанную на ряд лет, как это бывало до империалистической войны в старые эпохи. Сейчас мировая буржуазия живет минутой: сегодня сорвал, спекульнул, обобрал Германию, запустил лапу в Рур, вывез, продал, снял барыши, и так изо дня в день.

Вот, товарищи, те основные причины, которые заставили буржуазию сказать себе: сегодня Советская Россия и союз советских республик еще слишком малая величина, как покупатель и продавец, вкладывать капиталы, чтобы помочь им восстановить хозяйство, было бы невыгодно, так как только через 5—8 лет можно пожать плоды этого, а кто знает, что будет через 5—8 лет.

Кроме того, Советская Республика показала в Генуе и в Гааге, что она не склонна отказываться от своих основных «заблуждений». Правда, она ввела новую экономическую политику, НЭП развивается, и рынок расширяется, но железные дороги, земные недра, главные средства производства и основные предприятия промышленности находятся в руках государства. И Советская Республика не согласна ни возвращать заводы собственникам, ни возместить их потери и убытки. Если ей дать возможность развиваться дальше (а она, хоть и медленно, но развивается), то через несколько лет, сохраняя свои коммунистические принципы, она может стать крупным и более опасным фактором мирового развития, чем сейчас. Поэтому, нужно попробовать сделать на нее натиск, нужно испытать ее устойчивость.

С этим совпала новая бешеная атака нашей белогвардейской печати, связанная с заболеванием Владимира Ильича. Там, заграницей, живет полтора-два миллиона — не будем об этом забывать — бывших русских помещиков, капиталистов, банкиров, генералов, чиновников, профессоров, адвокатов, врачей, которые ждали падения Советской власти со дня на день, разочаровывались, а потом стали надеяться на чудо. И вот, когда получилась первая телеграмма о болезни Владимира Ильича, это окрылило их надежды. Они научились понимать, что значит тов. Ленин для нашей страны и для мировой революции, они научились уже настолько это оценивать, чтобы понимать, что его отход от работы, длительный, хотя и временный, есть страшный минус для судьбы всей революции. Но, кроме того, они твердо рассчитывали на то, что заболевание тов. Ленина вызовет сразу разложение, распад, внутреннюю борьбу в коммунистической партии и руководимом ею советском аппарате. Это была главная и основная надежда. И когда они читали нашу центральную газету «Правда», где были полемические статьи перед съездом, где писал Осинский, возражал Каменев, Мартынов, Красин и др., то эта полемика на страницах нашего центрального органа казалась им преддверием величайшей катастрофы, разрушения всех устоев Советской Республики, и, таким образом, советским светопреставлением. В Гельсингфорсе они организовали специальную фабрику, где фабриковались такого рода слухи: вы могли читать в буржуазных белых эмигрантских газетах телеграммы о речах Преображенского, которых он никогда не произносил, о речах Бухарина, от которых тот приходил в величайшее недоумение, о моих возражениях на упреки, которых я никогда не слыхал и не опровергал. Это занимало всю европейскую и американскую печать, переводилось на все языки, — и так продолжалось в течение недель и целых месяцев. И нужно сказать, что им удалось создать такое впечатление у европейской буржуазии, что мы находимся накануне развала, что партия деморализована и советский аппарат вот-вот обратится в осколки. И в этих-то условиях Керзон сказал: «Надо попробовать сделать на них нажим, — может быть из этого что-нибудь выйдет». Вот экономические, политические и психологические предпосылки керзоновского ультиматума.

В то же время внутри европейских стран происходит, после затишья 21-го и отчасти 22-го года, несомненное оживление массового революционного движения. Тут можно так наметить кривую: в 19-м году, после войны, у рабочих масс всей Европы, как вы знаете, было глубоко революционное настроение, и, если бы во главе их стояли партии, хоть в отдаленной степени похожие на нашу партию, то пролетариат Европы в 19-м году взял бы в свои руки власть. Но социал-демократическая партия, которую он воспитал в прошлом, ему изменила, и он оказался обезглавленным в самую минуту первого революционного наступления после войны. Был целый ряд неудачных движений, разгром рабочих в Германии и особенно в Италии, удар по рабочим во Франции в мае 20-го года и, в результате, упадок настроения. Рабочая масса замечает, что и после империалистической войны буржуазия осталась у власти, что полицейский и военный ее аппарат окреп и голыми руками ее не возьмешь.

Постепенно начинает создаваться коммунистическая партия — это процесс медленный, а широкие рабочие массы ждут. Ждут они потому, что старая партия их обманула, и они уже не относятся с наивным доверием к новой коммунистической партии, они выжидают. И в 20, 21 и начале 22-го года происходит глубокая заминка в революционном движении и медленный рост коммунистической партии. В этот период Интернационал, руководимый нашей российской партией, выдвигает лозунг единого фронта, т.-е. коммунистическое меньшинство предлагает рабочим массам единый фронт во всем движении, всюду, где ведется защита элементарных интересов рабочих масс. Сперва эти лозунги единого фронта отскакивали от старых профессиональных союзов, от социал-демократов, от пассивных рабочих масс, как горох от стены, но экономический подъем, который наступил в течение последнего года в Европе и во всем мире, выбил рабочие массы из состояния пассивности, и теперь мы видим разлив стачечного движения почти во всех странах Европы.

Для стачки рабочим нужно сомкнуться. Вот почему предложения единого фронта со стороны коммунистов, которые являются в меньшинстве, встречают теперь гораздо более сочувственный отклик, и вы, вероятно, читали, что в международном союзе транспортных рабочих нам удалось осуществить единство фронта, т.-е. наше красное транспортное международное объединение и транспортный союз амстердамцев (желтых, как мы их называем, и справедливо называем) смогли создать контактную организацию для совместной борьбы против военной опасности и за общие интересы рабочих-транспортников. Это одна из наших больших побед. Сейчас эти победы ни в чем не выражаются конкретно, но они означают, что мы тараном коммунизма разбили стену равнодушия и заставили желтых вождей старых изменнических профессиональных союзов пойти навстречу союзу Красного Профинтерна. Теперь на очереди такое же объединение в мировом масштабе у металлистов и здесь, по-видимому, если не обманут все признаки, удастся заставить амстердамцев организовать международный союз и пойти навстречу нашему союзу для объединения революционных профсоюзов в мировом масштабе.

Что это означает? — Это означает углубление классовой борьбы после известного периода ее упадка. Это еще, товарищи, не первый шаг, не первая глава пролетарской революции на Западе, ибо коммунисты еще в меньшинстве, но это уже приближение к первой главе, переход от упадка к движению, к подъему, а, стало быть, и более благоприятная почва для влияния коммунизма во всей Европе.

Вместе с тем международные отношения не только не входят в рамки нормальной связи буржуазных государств между собою, а остаются по-прежнему в высшей степени обостренными, грозящими изо дня в день кровавым взрывом. Мы это видим на истории Рура. Сейчас люди ко всему привыкли после империалистической войны, но если вдуматься, что мы имеем перед собою в факте Рурской оккупации, то нужно сказать, что мы имеем перед собою войну, которая не имеет непосредственного характера немедленных массовых боев только потому, что один из воюющих держит другого разоруженным. По существу сотни тысяч французских солдат вторглись в германскую землю, захватили железнодорожные узлы, шахты, расстреливают вооруженных или полувооруженных людей и т. д. Это есть новая форма продолжения той же империалистической войны.

Рурская история вгоняет клин между Англией и Францией, с одной стороны, и между Италией и Англией, с другой*. Все это создает условия величайшей неустойчивости, которые имеют для нас двоякое значение: во-первых, они знаменуют крах нашего врага, а, следовательно, и то, что революция может наступить скорей, чем мы за последнее время думали; с другой стороны, этот же крах и неустойчивость Европы делают возможным сюрпризы, в виде ультиматума лорда Керзона и других, может быть, гораздо более серьезных факторов в области международных отношений.

* Несмотря на возражения Англии, Франция и Бельгия в январе 1923 г. ввели войска в Рур в попытке выбить репарации из Германии. В Италии новый режим Муссолини чувствовал себя обиженным Версальским разделом Европы и требовал территориальные концессии за счет Греции (остров Корфу) и в Северной Африке. Великобритания пыталась сохранить свою гегемонию, если не во всем мире, то хотя бы в Средиземном море и вокруг Суэцкого канала. — /И-R/

Польша в последнее время все более имела склонность перейти из-под руководства Франции под руководство Великобритании. За последние дни там произошла смена министерства. Так называемая левая группировка, наиболее авантюристическая, выразителем которой был Пилсудский, известный «друг Украины», сошла на-нет, и у власти сейчас кулацко-крестьянское правительство Витоса вместе с Народовой демократией, т.-е. тамошней торгово-промышленной партией, вроде наших покойников октябристов или кадетов. Эта смена польского правительства отчасти отвечает нашим интересам. Конечно, никто не думает, что польские октябристы нам в классовом или социалистическом отношении ближе или милее, чем польские Керенские, — а Пилсудский есть польский Керенский, только загримированный Наполеоном, — но они опираются на солидный торгово-промышленный капитал. Польская же промышленность, особенно текстильная, при царизме целиком зависела от русского рынка, и польские крупные капиталисты очень заинтересованы в восстановлении с нами мирных добрососедских отношений. И надо думать, что у нас отношения будут теперь более мирными, т.-е. в том смысле, что Витос не будет к нам посылать банды в виде савинковцев или петлюровцев и иных, потому что польские промышленники ему этого не разрешат, а будет стремиться посылать к нам текстильные продукты. Таким образом, с Польшей отношения как будто бы становятся более благоприятными.

И на Дальнем Востоке Япония как будто меняет свою ориентацию, выходит из-под определявшего ее действия влияния Великобритании и собирается с нами заключить не только экономический договор, но как будто и восстановить в полном объеме дипломатические отношения. Все это пока в самом начале, переговоры ведутся т. Иоффе и есть как будто благоприятные симптомы. Но все это заранее трудно предвидеть, ввиду полной неустойчивости всех мировых отношений*.

* В тексте «мирных отношений» — /И-R/

До мировой империалистической войны мы имели тройственное согласие, с одной стороны, и тройственный союз, с другой. В течение годов и десятилетий дипломаты и начальники штабов вели подсчеты на случай будущей войны, знали, кто с кем будет воевать, где будет поле сражения, обманывали общественное мнение в течение десятилетий. Теперь профессия дипломатов и буржуазных генералов сильно осложнилась, ибо они не знают, против кого мобилизовать общественное мнение, с какой страной, на каком театре войны придется воевать, где принять оборону, ибо полная неустойчивость царит во всех отношениях: как в социальных, так и в междугосударственных.

Вы спросите, вероятно, чем закончится наша любезная переписка с лордом Керзоном. Я, товарищи, должен признаться по чистой совести, что я этого не знаю и очень опасаюсь, что и лорд Керзон в настоящий момент этого не знает. Он начал, как я уже говорил, в момент, когда казалось, что достаточно толчка, чтобы нас свалить. Прошло несколько недель, ничто не свалилось. Он дал нам 10 дней сроку, затем прибавил еще несколько дней, до среды, наконец, к среде с 13-го на 14-й день написал новую ноту, и в ней пишет, что эта нота последняя и просит ответить как можно скорее и окончательно, но на этот раз срока не указывает. Надо надеяться, что наша дипломатия не будет злоупотреблять терпением столь любезного лорда Керзона и ответит в самом ближайшем времени. Но что ответит на это лорд Керзон? Он был министром правительства Бонар-Лоу, и попытки свалить Советское правительство начались еще при Бонар-Лоу, но сам Бонар-Лоу свалился раньше: между двумя нотами произошла перемена министерства. Говорят, что новое более примирительно к нам настроено — ответственности за это сообщение я нести не могу, — так говорят. Так что получается, что мы сейчас сидим как бы у некоторой лотереи, какой номер выйдет — неизвестно, и это характеризует лучше всего международное положение и дипломатию, и политику буржуазии, когда никакой последовательной линии нельзя проследить и нельзя предусмотреть завтрашнего дня, ибо он не вытекает логически из сегодняшнего. Во всяком случае, если мы предположим худшее — разрыв, это, разумеется, будет серьезным ущербом для нас, но все же таким ущербом, который мы перенесем.

Мы становимся все более экспортирующей страной, которая экспортирует зерно и лес, прежде всего, а также и другие виды сырья: лен, пеньку, кожу. Англии наш лес нужен дозарезу. Что касается хлеба, то он нужен несколько меньше, хотя и здесь нужно сказать, что всей Европе придется у нас покупать хлеб, по мере того, как мы его будем вывозить. Мы сейчас можем назвать цифру более 50 миллионов пудов всех видов зерна. Правда, это небольшая цифра по сравнению с довоенным вывозом: мы вывозили тогда 600—700 миллионов, а иногда и до 900 миллионов пудов, а в среднем 500—600 миллионов. Но в следующем году, если виды на урожай не обманут нас, эта цифра увеличится до 200 миллионов пудов и более. Правда, и Америка вывозит хлеб, но за него нужно платить золотом, потому что Америке от Европы кроме золота ничего не нужно. В европейских машинах Америка не нуждается, а сырья у Европы самой нет. Но Европа и так должна Америке 20 миллиардов золотом и не может их заплатить, поэтому Европа у Америки почти ничего покупать не может. А у нас? И мы, конечно, не прочь за зерно взять золотом, но мы и машиной возьмем, и другими продуктами промышленности. В Америку Европа вывозить не может, а к нам может. Вот почему, если дело затянется, т.-е. если революция не наступит в ближайшем будущем, и буржуазия удержится еще три, четыре, пять лет, то английская буржуазия покобенится-покобенится, а потом вынуждена будет есть советский хлеб, и пользоваться советским лесом. О других странах и говорить нечего: Италия без нашей пшеницы жить не сможет. Вы знаете, что итальянское национальное блюдо — макароны; они делаются из твердой пшеницы, а наша кубанская южная пшеница тверда, как раз по итальянскому вкусу, и что бы ни говорил Муссолини, как бы ни мудрил он по части фашизма, все-таки придется ему есть нашу твердую пшеницу. Это наш большой козырь, можно сказать смело, и вот почему даже разрыв хозяйственных сношений с Великобританией, который, конечно, будет ущербом для нас, только замедлит наш хозяйственный подъем, но не задержит его совершенно и не сможет нас опрокинуть.

Авиация и металлисты.

В ближайший период основной технической потребностью Красной Армии является авиация. В этом месяце мы будем иметь неделю Красной Авиации, и товарищам-металлистам, которые стоят у машиностроения, авиацией нужно заняться в первую голову. Авиация есть величайшее орудие будущего, как я на днях писал в «Правде». И в области хозяйства, и в области военной — судьбы народов все больше и больше будут зависеть от авиации. Уже сейчас теоретически мыслим налет из какой-нибудь базы, расположенной на нашей западной границе, на нашу Красную Москву, такой налет, который в течение нескольких часов может обратить в развалины самые прочные государственные, профессиональные и промышленные учреждения Москвы. Авиация находится в периоде лихорадочного роста. Развитие и совершенствование аэроплана, его грузоподъемности и разрушительной силы динамита и бомб, которые аэроплан поднимает, все растет не по дням, а по часам. Если взять максимальную скорость в 300 верст в час, — наилучшие аэропланы это покрывают, — то эскадрилья с западной границы в кратчайший срок, через 2—3 часа, может быть над Москвой.

Вот, товарищи, какая грозная опасность грозит от авиации. Существуют различные оборонительные средства артиллерийского характера, вроде зенитных батарей, но все эти оборонительные средства ничто перед самой же авиацией. Бороться против авиации можно только при помощи авиации. Мы имеем возможность авиацию развивать гораздо более быстрым темпом, чем другие отрасли промышленности, хозяйства и военного дела. Авиационная промышленность принадлежит к типу более легкой промышленности, самолет стоит 12 тысяч золотых рублей, может стоить и 20—25 тысяч, в зависимости от размеров и количества моторов и лошадиных сил в этих моторах. Возрождение авиации не требует ни шоссейных дорог, ни железных дорог, ее область — воздушная стихия, а наш воздух при всей нашей бедности, нищете и отсталости ничуть не хуже американского, французского или английского воздуха. Авиация должна стать подлинно народной рабоче-крестьянской идеей, программой, ибо наше спасение в военном смысле, ограждение наше — в авиации. Авиация нужна нам и для развития нашей культуры. При наших пространствах нам трудно добраться до крестьянина с литературой, с газетой, многие годы пройдут, прежде чем мы сможем всюду провести железные дороги, а на аэроплане мы достигнем до крестьянина в самом глухом углу с газетой, книжкой и пр. И даже для транспортных задач, для тяжелых грузов, авиация будет играть колоссальную роль. Вот почему я прошу вас в числе других забот иметь в своей промышленности и заботу о красной авиации и выдвинуть из вашей молодежи не только красных инженеров, но и красных пролетарских летчиков-металлистов.

Из архива.