Через какой этап мы проходим?
Речь на V-м всесоюзном съезде работников лечебно-санитарного и ветеринарного дела.
Этот доклад был прочитан 21 июня и опубликован в газете «Правда» № 157, 13 июля 1924 г. Мы даем его по тексту в книге «Запад и Восток. Вопросы мировой политики и мировой революции». — /И-R/
В интересах полноты изложения в текст включены два—три отрывка из других речей докладчика. — Ред. 1924 г.
21 июня 1924 года
1. Сила коммунистической партии и уровень культуры страны.
На одном из последних докладов, который мне пришлось делать в Сокольниках, на юбилейном собрании работников просвещения, я получил вопрос, который имеет очень большое принципиальное значение и который теснейшим образом связан как с международным положением, в широком смысле слова, так и с происходящим ныне пятым конгрессом Коммунистического Интернационала. И вместо того, чтобы делать сто первую или тысяча первую попытку обрисовать конспективно так называемое «международное положение», я попытаюсь дать хотя бы в самых основных чертах ответ на тот принципиальный вопрос, на который я в Сокольниках не успел ответить и который я сейчас вам оглашу. Записка, полученная мною, у меня в кармане, — вот она:
«Тов. Троцкий, объясните, пожалуйста, почему наиболее развитые капиталистические страны имеют наиболее слабую коммунистическую партию (Америка, Англия) и наиболее далеки от социальной революции. Этот вопрос мучит очень. Просим объяснить».
Таков вопрос. Ответ на него есть ключ к международному положению, широко понимаемому, то есть как с точки зрения соотношения разных государств между собой и отношения капиталистических государств к Советской Республике, так и с точки зрения развития революции во всем мире. В конце-концов, это ведь две стороны одного и того же вопроса. Конечно, все мы прекрасно знаем, что юридически наша дипломатия независима от Коминтерна, и Коминтерн независим от нашей дипломатии. Но в то же время не секрет,, что успехи Коминтерна прямо и косвенно отражаются на успехах советской дипломатии, и успехи дипломатии отражаются на ходе мирового революционного движения. Этого никак не надо, однако, понимать в том смысле, будто рост коммунизма, всегда и везде прямо и непосредственно улучшает наше международное положение. Нет, свежий пример Германии свидетельствует о том, что рост коммунистической опасности на известном этапе ухудшает отношение к нам соответственного капиталистического государства, даже и независимо от нашей государственной политики. Но и в этом случае связь между ходом революции и нашим международным положением ясна, и это уж не наша «вина», ибо обусловливается эта связь не «пропагандой», а всем ходом исторического развития. В последнем счете, разумеется, только победа коммунизма упрочит нас полностью и окончательно.
Так чем же объясняется, что наиболее передовые и культурные страны имеют слабую коммунистическую партию, и, наоборот, наша страна, которая не может быть, к сожалению, названа самой культурной страной в Европе, имеет самую сильную коммунистическую партию, правящую государством? В записке сказано, что этот вопрос мучит. И это вполне понятно. Мы знаем, что международный меньшевизм, начиная с нашего-русского, на этом противоречии строит главное свое «обличение» — и международной коммунистической партии и советской республики. Ведь если взять это противоречие просто,, так сказать, логически, механически, то недалеко до вывода, что коммунизм есть выражение… отсталости и варварства. Чем больше страна отстала, — так на первый взгляд выходит, — тем сильнее коммунизм, тогда как архи-цивилизованные страны: Англия, Америка, имеют самые слабые коммунистические партии, пропорционально как будто бы небольшим остаткам их варварства. На этом построена целиком философия международного меньшевизма. Позвольте же на этот в высшей степени важный вопрос хоть в самых основных чертах ответить.
На съезде Коммунистического Интернационала одной из самых слабых европейских партий является, действительно, английская коммунистическая партия, американская, правда, еще слабее, но мы говорим пока об Европе. Самая сильная партия — наша. Затем идет германская, дальше — французская… Чем же в действительности объясняется тот факт, что коммунизм в такой могущественной, культурной, образованной, цивилизованной и пр. стране, как Англия, пока еще находится в состоянии пропагандистского общества, не имеет еще возможности играть активную политическую роль? Для того, чтобы с самого начала отвести столь простое и удобное на первый взгляд объяснение, будто коммунизм прямо пропорционален отсталости и варварству, — объяснение, которое выражает всю мудрость меньшевизма, — я напомню о кое-каких других явлениях и учреждениях великобританской жизни. В Англии есть — прошу не забывать — монархия, а у нас ее нет, нет ее во Франции, нет и в Германии. Монархию, как-никак, ни с какой точки зрения нельзя изобразить как выражение высшей культуры, как высшее достижение человечества, — -этого и Макдональд не сделает, — он промолчит, вежливо и дипломатически прикусит язык, но не скажет, что признаком высшей культуры Англии является то, что у нее, в отличие от варварской России, есть монархия. В Англии есть до сих пор аристократия, пользующаяся сословными отличиями. Есть палата лордов. В Англии есть, наконец, колоссальное засилие церкви, или вернее церквей, во всем быту. Ни одна страна в Европе не дает картины такого могущественного влияния церкви на политическую, общественную, семейную жизнь, как Великобритания. Там, для того, чтобы человеку сказать, что он не принадлежит к церкви, не участвует в церковных обрядах, а тем более — что он не верит в бога, нужно совершенно незаурядное личное мужество. Так трудно там в каждом отдельном случае прорвать старую плотную ткань лицемерия, церковных предрассудков и житейских обычаев, основанных на этом лицемерии и на этих предрассудках. Никто из вас не скажет, надеюсь, что засилие церкви или церквей над общественным сознанием является выражением человеческого прогресса. Таким образом, оказывается, что в Англии, на ряду с таким фактом, как исключительная слабость коммунистической партии, имеются кое-какие другие, для нас не безразличные, факты, как наличие монархии, аристократии, палаты лордов и колоссальное влияние религии на политику, на общественную жизнь и на быт. И если односторонне подойти к Англии с этого конца, то есть со стороны монархии, палаты лордов, аристократии, дворянского землевладения и засилия церкви, то ведь, пожалуй, скажешь, что самая варварская, самая отсталая страна в Европе — Англия. Это будет так же верно, как и утверждение меньшевиков, что коммунизм представляет собой продукт отсталости, то есть так же неверно, так же однобоко, так же ложно. Можно ли действительно допустить, что Англия самая отсталая страна в Европе? Нет, это никак не укладывается в рамки нашего общего представления об Англии. В Англии техника самая высокая, а техника имеет решающее значение в человеческой жизни. Америка, правда, обогнала Англию в области техники: дочь английской культуры обскакала культуру материнскую по линии техники. До войны с Англией все острее соперничала Германия, которая угрожала обогнать и в отдельных отраслях промышленности обогнала Англию. Но сейчас, после разгрома Германии, Англия экономически первенствует в Европе. Английская наука, литература, искусство играли и играют первостепенную роль в развитии человеческой мысли и человеческого творчества. Как же выпутаться из этого противоречия? Ибо противоречие налицо: с одной стороны, высокая техника, наука и пр.; а на другом полюсе — монархия, аристократия, палата лордов, власть религиозных предрассудков над умами. Какой отсюда вывод? Вывод тот, что нет такого аршина, которым можно было бы измерить развитие страны во всех областях и внести на основании этого измерения одинаковую оценку для всех сторон общественной жизни. Развитие противоречиво. В известных областях страна достигает колоссальных успехов, но бывает сплошь и рядом, что этими именно успехами страна задерживает свое собственное развитие в других областях. Скажу об этом более конкретно. Англия первая вступила на путь капиталистического развития и достигла благодаря этому гегемонии над мировым рынком в девятнадцатом столетии. Английская буржуазия стала, опять-таки благодаря этому, самой богатой, самой могущественной и просвещенной. Эти условия позволили ей, как мы знаем, создать привилегированное положение для верхов английского рабочего класса и тем самым притупить классовый антагонизм. Английский рабочий класс сознает себя самостоятельным и враждебным буржуазии классом гораздо медленнее, чем рабочий класс других стран, с менее могущественной буржуазией. Таким образом; оказывается, что протекавший в исключительно благоприятных условиях рост английской буржуазии, самого передового из буржуазных классов Европы, надолго задержал развитие английского пролетариата. Медленный и «органический» рост английской техники и сближение буржуазной реформации с буржуазной революцией задержали работу критической мысли в отношении церкви. Английская буржуазия развилась под покровом старых учреждений, с одной стороны, приспособляясь к ним, а с другой стороны, подчиняя их себе, постепенно, органически, «эволюционно». Революционные потрясения XVII столетия радикально позабыты. В этом и состоит так называемая английская традиция. Ее основная черта — консерватизм. Больше всего английская буржуазия гордится тем, что не разрушала старых зданий и верований, а постепенно приспособила старый королевски-дворянский замок для нужд своей торговой фирмы. В этом замке, в углах, были свои иконы, свои символы, свои фетиши, — буржуазия их не выносила. Она. их использовала для освящения своего господства. И она наложила сверху на свой пролетариат тяжелую крышку культурного консерватизма.
2. Английский пролетариат и наш.
Английский рабочий класс развивался совсем не так, как наш рабочий класс. Наш молодой пролетариат в течение каких-либо 50 лет образовался в значительной массе своей из крестьян и из кустарей, которые жили в деревне, вместе с отцами и дедами, в старой обстановке, в хозяйственной отсталости, темноте и религиозных предрассудках. Капитал беспощадно взял крестьянского паренька, подростка, за шиворот и сразу бросил в котел фабрики. Перемена условий получилась катастрофическая. Когда обдало молодого крестьянина фабричным паром, он сразу задумался над тем, кто он, где он. В этот период его настигла революционная партия и стала ему объяснять, что он и где он. Она тем легче овладевала им. что никаких консервативных представлений у него не было: старые деревенские взгляды совершенно, не годились, — требовалась полная и радикальная смена всего миросозерцания. У английского рабочего дело обстояло совсем иначе. У него и отец и дед были рабочими, а прадед и отдаленный пращур были мелкими ремесленниками. У него, у английского рабочего, есть семейная запись, он знает, кто был его пращур, у него есть фамильная традиция. Это тоже своего рода «культурность», но выражается она в том, что он в своем сознании тащит многие предрассудки своего пращура. У него, у английского рабочего, не было этого внезапного, резкого, катастрофического перехода от замкнутого деревенского мирка к новой индустрии; он органически развивался от отдаленных своих предков в постепенно изменявшихся условиях фабричной жизни и городской культуры. В его сознании сидят еще до сих пор старые средневековые цеховые взгляды и предрассудки, только видоизмененные и приспособленные к условиям капитализма. Цеховая жизнь и цеховые праздники — праздновалось рождение сына, отдача его в ученье, переход на самостоятельное положение мастера и т. д. — были насквозь проникнуты религиозностью, и эта религиозность перешла к трэд-юнионам, которые тяжелым консервативным хвостом своим уходят в средневековье…
Английская техника есть основная капиталистическая техника. Она не извне вносится, разрушая национальные хозяйственные формы, а развивается на основании этих национальных форм. Сознание рабочего класса отражает этот «органический» рост техники, чрезвычайно при этом отставая от него. Нужно не забывать, что человеческое сознание, если брать его в масштабе общества, ужасающе консервативно и неподвижно. Только идеалисты воображают, будто мир движется вперед благодаря свободной инициативе человеческой мысли.На-самом-то деле мысль общества или класса ни шагу не делает вперед без крайней нужды. Где только возможно, старая привычная мысль приспособляется к новым фактам. Попросту если сказать: классы и народы до тех пор не проявляют решительной инициативы, пока история не хватит их своим тяжелым арапником. Если б дело было иначе, разве люди допустили бы до империалистской войны? Ведь война надвигалась на глазах у всех, два поезда по одним рельсам шли навстречу друг другу. Но народы молчали, глазели, ждали и продолжали жить привычной повседневной консервативной жизнью. Понадобились ужасающие потрясения империалистской войны, чтобы внести кое-какие изменения в сознание и в общественную жизнь. Трудящиеся России прогнали Романова, скинули буржуазию и взяли власть. В Германии прогнали Гогенцоллерна, но остановились на полдороге… Для этих изменений понадобилась война с десятками миллионов убитых, раненых, искалеченных… Разве это не яркое свидетельство того, насколько человеческая мысль консервативна, малоподвижна, как упорно она цепляется за старину, за все знакомое, привычное, дедовское — до нового удара бичом.
Такие удары, конечно, были и в Англии. Так, после быстрой индустриализации, развернулось во второй трети прошлого столетия бурное рабочее движение, так называемый чартизм. Но буржуазное общество стояло достаточно прочно, и чартистское движение сошло на-нет. Сила английской буржуазии была в ее росте, в ее богатстве, в ее мировом могуществе, крохами которого она делилась с верхушкой рабочего класса, разлагая, таким образом, и обессиливая массу.
Достаточно вдуматься в этот процесс как следует быть, чтобы понять глубокие отличия нашего развития, чрезвычайно запоздалого и потому чрезвычайно противоречивого. Возьмите наш металлургический и каменноугольный юг: необъятные степные пространства, слабо заселенные, степные проселки с невылазной весенней и осенней грязью… и вот на этих степях воздвигаются огромные металлургические предприятия. Конечно же они не из нашей экономики развились, а вторглись к нам благодаря иностранному капиталу. Из отсталых и разбросанных деревень европейский, а отчасти американский капитал собирал новые кадры рабочих, вырывая их из тех условий, которые Маркс назвал однажды «идиотизмом деревенской жизни». Вот эти новые пролетарии Донецкого бассейна, Кривого Рога и пр. не принесли с собой в шахты, на фабрики никаких наследственных традиций, никакого цехового консерватизма, никаких прочных и твердых верований. Наоборот, в новой непривычной и суровой обстановке они только впервые почувствовали, как следует быть, потребность в твердых верованиях, которые служили бы им идейной опорой. На помощь им явилась социал-демократия, которая учила их порывать связи со всеми старыми предрассудками и, таким образом, давала революционным путем рожденному классу революционное самосознание. Вот, в основных чертах, разгадка того вопроса, который был мне поставлен и который я, со своей стороны, поставил перед вами.
Можно сказать так: чем богаче, сильнее, могущественнее, умнее, крепче оказывалась буржуазия, тем больше ей удавалось задерживать идейное и, следовательно, революционное развитие пролетариата. Это другое выражение все той же мысли. Великобританская буржуазия привыкла к воспитанному ею же лакейству так называемых рабочих лидеров. Вот здесь я вырезал себе и наклеил очень интересную цитату из английской воскресной газеты «Таймс». Газета жалуется на то, что в Англии пошли сейчас, при правительстве Макдональда, бурные стачки, и она говорит: «У нас в Великобритании имеется лучший в мире состав рабочих лидеров, людей опытных, исполненных духом патриотизма, обладающих реальным чувством ответственности и обширными знаниями по экономике, но вместе с тем они все-таки оттираются в сторону открытыми революционерами». Это дословно. Насчет того, что они оттираются в сторону открытыми революционерами, это, к сожалению, пока еще преувеличено. Конечно, революционеры растут и в Англии, но, к сожалению, далеко еще недостаточно оттирают прочь тех лидеров, которых Таймс объявляет разумными политиками, до самого темени наполненными мудростью и патриотизмом.
Откуда все это? У нас в рабочем классе лидеров, которые бы заслужили такие похвалы буржуазии, нет и не бывало, даже если мы вспомним о том, что у нас в известный период эсеры и меньшевики играли не малую роль, потому что наша буржуазия, за вычетом наиболее острых и решающих моментов, когда приходилось очень уж туго, даже эсерами и меньшевиками была недовольна. А там, в Англии, откуда такая удовлетворенность лидерами со стороны буржуазии? Да оттуда, что английская буржуазия сама же этих лидеров воспитала. Откуда взяла она эту возможность воспитывать «рабочих» лидеров? Да оттуда, что сама она была могущественна и культурна, как правящий класс передовой капиталистической страны. По мере того, как рабочий класс поднимал своих молодых лидеров над собой, всякие политические «спецы» английской буржуазии немедленно наседали на них, захватывали их, действовали на их воображение мощью буржуазной культуры. У нас средний мещанин, обыватель, интеллигент, либеральный и даже радикальный, искони считал, что так как Англия — культурнейшая страна, то все, что в Англии и из Англии — есть плюс, благо, прогресс и прочее. В этом выражается мещанское неумение диалектически мыслить, расчленять явления, брать вопрос в его исторической конкретности. Вот это подлинное благо — английскую технику — мы стремимся к нам перенести в обмен на хлеб, на лес и другие ценные товары. Но английская королевская власть, английский лицемерный консерватизм, религиозность, раболепие, ханжество, это есть отрепье, хлам, мусор веков, которого нам и даром не надо (аплодисменты).
Если на нашего среднего обывателя так действовала английская культура издалека, заочно, вызывая к себе слепое благоволение, то гораздо сильнее, непосредственнее, конкретнее, она действует на английского мещанина и на полумещанского представителя английского рабочего класса. То, что британская буржуазия сумела создать, это — гипноз своей культуры, своего мирового исторического значения. Вот этим-то искусно организованным гипнозом она действовала на рабочих лидеров, которых всегда умела окружить своими репортерами, фотографами, спортсменами, попами, лекторами и пр., умело напуская их на каждого новичка. Он сразу попадает таким путем в буржуазное окружение. Его то похвалят, если он клюнет на заигрыванья, то против шерстки погладят, если он сделает маленький шаг против буржуазии. И это не один раз, а изо дня в день, из недели в неделю, из года в год. И выходящий в люди молодой лидер начинает стыдиться того, что его воскресный сюртук недостаточно хорошего покроя, его мечтой является цилиндр для воскресной прогулки, чтобы не отличаться от настоящего джентльмена. Это кажется мелочами, а между тем в этом жизнь. И в этом бытовом гипнозе — искусство правящего класса, мощного, культурного, лицемерного, подлого, жадного, — искусство, состоящее в том, чтобы повседневным воздействием обработать, подчинить себе все, что выдвигается из рабочего класса, все, что головой выше — на отдельной фабрике, в районе, в городе или во всей стране.
Вероятно, многие из вас видели, что такое «Таймс»? Это десятки страниц ежедневно, превосходный, мельчайший шрифт, разнообразные иллюстрации, бесконечное количество отделов, так что там все находит свое место, начиная с вопросов большой политики и кончая всеми видами спорта, проходя через дела церкви и моды. И под каким углом зрения? Конечно, под углом зрения интересов буржуазии.
Другие английские буржуазные газеты не так солидны, но построены по тому же типу, захватывая внимание читателя со всех сторон и ведя его к коленопреклонению перед национальной великобританской традицией, т.-е. перед буржуазией. А рабочая пресса очень слаба, да кроме того — за вычетом коммунистических изданий — насквозь проникнута тем же гипнозом буржуазной культуры. Этот гипноз дополняется прямым террором. Принадлежать к церкви в Англии то же, что прикрывать наготу одеждой или уплачивать по счету в мелочной лавочке. Разве можно ходить по улице нагишом? Разве можно не принадлежать к церковной общине? Для того, чтобы заявить о своей непринадлежности к церкви, а тем более о своем неверии в бога, в Англии нужно совсем-таки незаурядное мужество. Продуктом этого векового воспитания рабочих лидеров и является так называемое рабочее правительство Макдональда. Вот почему, в последнем счете, английский меньшевизм так •силен, а коммунизм слаб.
3. Отвлеченного аршина культуры нет.
Теперь повторим вопрос: что же, эта слабость коммунизма в Англии — признак культурности страны, или признак отсталости? После нашего анализа мы уже не имеем никакого основания идти в ловушку столь механической постановки вопроса. Мы скажем: это одновременно признак и очень раннего развития и большой отсталости, потому что история действует не механически, а диалектически: она в течение долгих периодов сочетает передовые тенденции в одной области с чудовищной отсталостью в другой. Если мы сравним, с точки зрения мирового исторического развития, «рабочее» правительство Макдональда и буржуазно-национальное турецкое правительство (об этом я говорил уже в своем докладе в Тифлисе), то вывод получится не к выгоде Макдональда. Вы помните, что «великий» либеральный лидер Англии Гладстон, — на самом-то деле он был либеральным филистером, и Маркс его самым сосредоточенным образом ненавидел, — „великий» Гладстон обрушился некогда грозной речью на кровавого султана, представителя фанатического варварского ислама и пр. Если взять среднего обывателя и сказать ему: Англия и Турция, — ну, конечно, Англия — цивилизация, прогресс, Турция — отсталость, варварство. Но посмотрите, что выходит. Сейчас в Англии правительство меньшевиков, а в Турции буржуазна национальное правительство. И вот это буржуазно-национальное правительство Турции оказалось вынужденным уничтожить халифат. Халифат — это центральное учреждение панисламизма, то есть одного из наиболее реакционных течений во всем мире. А меньшевистское правительство Англии восстанавливает халифат в Хеджасе для поддержания владычества буржуазии над мусульманскими рабами. Вывод исторический таков, что меньшевистское правительство Англии, несмотря на британскую цивилизацию и пр., играет в этом мировом сочетании сил реакционную роль, тогда как буржуазно-национальное правительство отсталой Турции, как национально-угнетенной страны, играет прогрессивную роль. Вот диалектика истории! Разумеется, с точки зрения развития техники, науки, искусства Англия неизмеримо превышает Турцию. Накопленные богатства Англии куда выше того, что имеется по этой части в Турции. Но вот оказывается, что именно для охраны этих богатств и всей вообще национальной «культуры» английская буржуазия вынуждена вести архи-консервативную политику, причем рабочее правительство становится в ее руках орудием восстановления халифата. Отвлеченного аршина культуры, пригодного для всех областей жизни, нет. Нужно брать живые факты в их живом историческом взаимодействии. Если мы усвоим себе эту диалектическую точку зрения на вопрос, то нам многое станет гораздо яснее. Германия, например, не случайно стоит в вопросе о соотношении сил коммунистической партии и с.-д. между Россией и Англией. Это объясняется ходом развития капитализма в Германии. Необходимо, разумеется, конкретно обследовать историю каждой отдельной страны, чтобы выяснить более точно причины замедленного или ускоренного роста коммунистической партии. В общем можно, однако, сделать такой вывод: завоевание власти пролетариатом в странах, выступивших на путь капитализма с большим запозданием, как наша страна, легче, чем в странах с большой предшествующей буржуазной историей и с более высокой культурой. Но это только одна сторона дела. Второй вывод, никак не менее важный, гласит: социалистическое строительство, после завоевания власти, в странах с более высокой капиталистической культурой будет легче, чем в странах экономически отсталых, как наша. Это значит, что английскому рабочему классу дорваться до подлинной власти пролетарской, до диктатуры, будет несравненно труднее, чем это было нам. Но дорвавшись до власти, он к социализму пойдет гораздо скорее и гораздо легче, чем идем мы. И еще неизвестно, еще история на этот счет надвое сказала, кто раньше построит социализм: мы или англичане. Если английский рабочий класс через 10 лет, — я примерно говорю, и цифры называю не для пророчества, а просто в качестве арифметического примера, — если через 10 лет английский рабочий класс возьмет власть в руки, он затем еще через 10 лет будет иметь подлинное социалистическое хозяйство, очень высокое, а мы через 20 лет будем, вероятно, иметь не только где-нибудь в Якутской области, но и ближе, еще много и много остатков крестьянской отсталости… Пока превратишь наш Север и наш Юг в централизованное социалистическое хозяйство, основанное на высокой технике, — при наших пространствах, еще слабо заселенных, — тут нужны еще десятилетия. И кажется, что лет через 20 или 25 английский рабочий, обернувшись к нам, скажет: «не прогневайтесь, я вас малость обскакал». Мы, конечно, не прогневаемся, — то есть те из нас, которые доживут до этого. — Обскакивайте, сделайте одолжение, товарищи английские рабочие, обскакивайте, пожалуйста, просим, давно ждем (смех). Такова диалектика истории. Политика задержала, политика надолго как бы стреножила английского рабочего, и он идет вперед какими-то робкими, жалкими, макдональдовскими шажками. Но когда он от политических пут освободится, то английский рысак обгонит нашу крестьянскую конягу.
Чтобы обобщить сказанное мною теоретически, в привычных нам марксистских терминах, придется сказать, что самый вопрос сводится к взаимоотношению между базисом и надстройкой и к взаимодействию базисов и надстроек разных стран друг с другом. Мы знаем, что надстройки — государство, право, политика, партия и прочее вырастают на экономическом базисе — им питаются, им определяются. Следовательно, между надстройкой и базисом должно быть соответствие. Оно и существует на самом деле, только не простое, а очень сложное. Мощное развитие одной надстройки (буржуазного государства, буржуазных партий, буржуазной культуры) задерживает иногда надолго развитие других надстроек (революционно пролетарской партии), но в последнем счете — именно в последнем счете, а не непосредственно — базис обнаруживает все-таки себя в качестве решающей силы. Мы это и показали на примере с Англией. Если подойти к вопросу формально, то может показаться, что слабость английской коммунистической партии противоречит марксистскому закону о соотношении между базисом и надстройкой. Но этого, конечно, нет. Диалектически базис, как мы видели, все-таки обеспечивает свою победу. Другими словами: высокая техника даже через архи-консервативную политику все-таки обнаружит свой перевес и приведет к социализму раньше, чем в странах с низкой техникой.
Вот, товарищи, как я себе представляю основной ответ на поставленный мне в Сокольниках вопрос.
4. Фашизм и реформизм.
От общих соображений об исторических причинах силы и слабости коммунистических партий перейдем теперь к мировой политической обстановке в более непосредственном смысле слова, как она сложилась к V-му Конгрессу Коминтерна. За последние годы наша печать не мало говорила о том, что мы вошли в эпоху фашизма. Иные считали, что именно фашизм приведет непосредственно к революции, к восстанию рабочих в Европе. Однако, за последнее время самое понятие фашизма чрезвычайно расползлось. По самым иногда случайным поводам говорится, что фашизм развивается или фашизм наступает. Если где-нибудь арестовали стачечников, то это уже толкуется, нередко, как установление фашистского режима, хотя стачечников буржуазия арестовывала и до фашизма. Нам на этот счет следует, товарищи, задуматься: что это такое фашизм? Чем он отличается от «нормального» режима буржуазного насилия? Ожидания на счет того, что именно фашизм, непрерывно обостряясь, приведет к восстанию пролетариата, не оправдались, и далеко не все мы их разделяли. Можно сослаться на то, что нам уже в 22 году довелось говорить, что если германская революция не приведет пролетариат непосредственно к победе, то мы будем иметь в ближайшие годы в Англии рабочее правительство, а во Франции — победу левого блока. В 23 году, на IV Конгрессе, мы это повторили. Соответственная поправка была включена в политическую резолюцию Конгресса. Кое-какие товарищи, из Австрии, Голландии и других стран, горячо спорили тогда против этого. Как же так: рабочее правительство в Англии, победа левого блока во Франции, — значит новая эпоха реформизма, значит революция уходит в туманную даль и пр. Иные додумались до того, что обвиняли меня в пропаганде… реформистских иллюзий. Эти товарищи полагали, что если что-нибудь предвидишь в смысле объективного развития, то тем самым несешь ответственность за то, что должно случиться; поэтому самое лучшее и безопасное — ничего не предвидеть а обсуждать все задним числом… (аплодисменты). Нужно, впрочем, сказать, что когда мы в спорах доказывали вероятность рабочего правительства в Англии и победу левого блока во Франции, то имели в виду лишь тенденцию развития- Это не значило, что мы на 100% были убеждены в том, что так в точности оно и случится: тенденция развития — это одно, а живое преломление ее в действительности — другое. Факторов в истории много, они пересекаются, переплетаются, одни действуют в одну сторону, другие — в другую. Но история подвела дело так, что предвиденье на этот раз осуществилось полностью и целиком: в Англии мы имеем рабочее правительство, во Франции — победу левого блока. Мало того. Тогда же мы говорили, что если в Англии победит рабочее правительство, а во Франции левый блох, при том предположении, что в Германии революция не успеет победить раньше, — в таком случае мы будем иметь в Германии неизбежно временное усиление социал-демократии. Эта скомпрометированная партия, разбитая в прошлом году на враждующие части, крайне ослабленная, снова оживится в результате «демократического» поворота во Франции и в Англии и обратится к германскому народу с предложением: теперь возможно соглашение с Англией, там у власти Макдональд и К°, наши кумовья, возможно соглашение с Францией, где правят сейчас радикал-социалисты, почти-что наши двоюродные братья, и мы, германские социалисты, предлагаем германскому народу наше посредничество для того, чтобы добиться соглашения с западными демократиями. Другими словами, дело представлялось тогда так, что если революция в Германии не победит в течение ближайшего времени, то в европейской политике возобладает временно соглашательство, — соглашательство между странами и соглашательство между классами, — разумеется, «соглашательство послевоенного периода, с оскаленными зубами и с ножом за пазухой.
Подтвердилось ли это предвиденье? Полностью и целиком. Что такое «план экспертов» по разрешению репарационного вопроса? Это есть попытка грандиозной международной экономической сделки под финансовой гегемонией Америки и, Великобритании. Оккупация Рура «пока что» остается, но она прикрывается и смягчается соглашением. Правительство Макдональда есть правительство политических сделок, классового соглашательства. Правительство левого блока во Франции есть опять таки мелко-буржуазное правительство классового соглашательства с меньшевизмом на пристяжке. То же самое и в некоторых других странах. Таково положение в Европе. А куда же девался фашизм? Нет ничего легче в политике, как усвоить себе словечко, фразу и долбить ее. Я уже говорил, что сознание — самый консервативный фактор и что нужен большой бич для его подстегивания. Что такое фашизм? Может ли фашистский режим длиться неопределенно долгое время? Фашизм есть боевая организация буржуазии на время и для надобностей гражданской войны. Вот что такое фашизм! Он играет для буржуазии такую же роль, какую организация вооруженного восстания — для пролетариата. Рабочий класс готовится к вооруженному восстанию, перестраивает соответственно свою организацию, создает ударные сотни, вооружает динамитом своих боевиков и т. д. Может ли такое положение длиться вечно? Очевидно, нет: либо рабочий класс победит, и тогда он создаст регулярную армию, либо его натиск будет отбит, и тогда сойдет на-нет, по крайней мере, на ближайшее время, организация вооруженного восстания. Опять начинается эпоха политической агитации, собирания сил и пр., которая длится некоторое время и лишь затем, через несколько лет (после 1905 г.!), а иногда и десятков лет (после Парижской Коммуны!) подготовляется новое вооруженное восстание пролетариата. Мы уже сказали, что фашизм есть непосредственная ударная боевая организация буржуазии, которой уже не хватает старого государственного аппарата, связанного легальностью и демократией, когда ей нужно силой отбиваться от напирающего пролетариата, — и вот, она создает боевые банды, готовые на все, попирает свою легальность, свою демократию, чтобы отстоять свою власть. Может ли фашизм длиться долго? Нет. Если буржуазия удержится у власти, как это было в Италии в 1920 г., как это было в Германии в прошлом году, тогда она, использовав кровавую работу фашизма, старается расширить свою базу, опереться на среднюю и мелкую буржуазию, и снова восстанавливает легальность. Жить долго в условиях фашизма буржуазия не может, как пролетариат не может годами находиться в состоянии вооруженного восстания. Мы видим, что в Италии Муссолини за последние месяцы делает судорожные усилия, чтобы приспособить фашистскую власть, т.-е. ее нелегальный боевой аппарат, к легальной механике парламентаризма. Кое в чем он успел, но оппозиция нарастает скорее, чем его успехи. Ему не удалось к тому же дисциплинировать своих молодцов, и мы имеем такой факт, как убийство социал-демократа Матеотти. Даже большинство буржуазных классов Италии против этого. Пролетарское восстание непосредственно не грозит, и потому потрясение законности путем убийства членов парламента буржуазии не только не нужно, но и опасно. Это излишняя роскошь!
5. Шансы реформизма.
Если мы усвоим себе такое конкретно-историческое отношение к фашизму, тогда будет понятно, почему в Германии буржуазия, которая к собственному своему величайшему удивлению оказалась несброшеной, стремится поскорее ввести победоносную реакцию в русло парламентаризма; почему после консерваторов к власти в Англии пришли не «фашисты», а рабочее правительство Макдональда; почему во Франции у власти стал левый блок; почему в Италии фашизм переживает острый кризис, хотя вожди его стремятся приспособить его к парламентаризму. Мы поймем также, почему можно было два года тому назад предвидеть и предсказать, что это произойдет. Это можно было сделать потому, что классовая борьба между буржуазией и пролетариатом развивается не по прямой линии, а путем последовательных острых схваток, с промежуточными, более или менее продолжительными, периодами легализованной «мирной» борьбы. Если бы этого не было, то капиталистическое общество не могло бы вообще существовать. Такие острые схватки гражданской войны были в Италии в сентябре 1920 г., в Германии — в 1918 и 1919 годах, в марте 1921 и в прошлом году. Германия стояла первой в ряду стран, дожидающихся революции, — и мы говорили: либо новая схватка с буржуазией закончится победой пролетариата, и тогда фашизму придется очень круто, либо она закончится поражением, — тогда революция будет отодвинута на значительное время, буржуазия должна будет искать более широкой базы и должна будет поручить меньшевикам зализывать те раны, которые нанесены фашизмом в гражданской войне. Сейчас меньшевики во всей Европе выполняют эту именно работу. После эпохи империалистской войны, колоссальных потрясений, небывалых стачек, революционных столкновений, восстаний, — когда всего этого оказалось недостаточно для победы, и пролетариат временно отступил с передовых позиций, — а это произошло, — тогда буржуазия наряду с экономической ищет и политической устойчивости и с этой целью начинает опираться на промежуточные классы средней и мелкой буржуазии. Она призывает не фашиста, а меньшевика и говорит ему: «затри кровавые пятна, лей на раны бальзам утешения, успокаивай, обманывай, натягивай цветную паутину демократии». Эта смена, следовательно, не случайна, а закономерна, и потому ее можно было предвидеть задолго до того, как она наступила. Марксизм и дан нам для того, чтоб разбираться в ходе исторического развития и хоть отчасти предвидеть завтрашний день: без такого понимания и предвиденья нельзя сражаться и победить.
Таким образом, ново-реформистская и ново-пацифистская глава европейской, а отчасти и мировой истории, вполне закономерна. Но значит ли это, что она будет очень длительна? И, что еще важнее, значит ли это, что буржуазия находится на пути к окончательному восстановлению устойчивого капиталистического режима? Нет, об этом говорить совершенно не приходится. Процессы политической надстройки, при всей своей закономерности, имеют гораздо более подвижной и поверхностный характер, чем процессы в экономическом базисе. А здесь пока совсем нельзя установить такого рода явлений, которые свидетельствовали бы о том, что капиталистическое хозяйство Европы и мира близко к тому, чтобы найти новое подвижное равновесие.
Великая империалистская война выросла из того, что производительные силы капитализма переросли рамки национальной государственности. Милитаризм должен был своими способами раздвинуть рынок для каждой из воюющих сторон за счет другой стороны. Но этой задачи война не разрешила. Производительным силам сейчас еще теснее, чем до войны в тех государственных рамках, которые созданы Версальским миром и новым соотношением мировых сил. Отсюда — глубокий затяжной хронический кризис капитализма. На третьем съезде Коминтерна мы спорили о том: будут ли в по военной Европе наблюдаться конъюнктурные колебания рынка (подъем, депрессия, кризис и пр.). Мы доказывали, что такие колебания неизбежны, пока сохраняется капиталистическая основа общества. Многие из вас помнят, какие горячие споры велись по этому поводу и в Интернационале, и в нашей собственной партии. Иным этот вопрос казался тогда полуакадемическим. В настоящее время не может быть уже никакого сомнения насчет смысла и значения тех прений, какие происходили на третьем Конгрессе по вопросу о значении и перспективах кризиса европейского капитализма. Эти прения имели отнюдь не академический, а глубоко практический, революционно-политический интерес. Спорный вопрос сводился к следующему: можно и должно ли ждать, что кризис будет идти непрерывной линией вниз, или же следует предполагать, что и в условиях распада капитализма малые циклические колебания будут иметь свое место?
Крупнейшее значение этих частных колебаний для пролетарского движения в после революционный период сейчас уже совершенно бесспорно. И в ближайший период значение этих частных колебаний конъюнктуры для революционного движения ни в каком случае не будет меньше.
Вместе с тем, однако, временные улучшения конъюнктуры, благодаря правильной теоретической позиции, установленной на третьем съезде, отнюдь не обязывают нас к признанию того, будто кризис европейского капитализма закончился. Так, бесспорный факт высокого торгово-промышленного подъема за прошлый год в Америке, известное сокращение безработицы в Англии, некоторый рост французской промышленности, известная стабилизация германской, австрийской и польской валюты и ряд других фактов должны были бы нас, в случае неправильной теоретической ориентировки, привести к ложным выводам в духе реформизма. Таким образом, борьба против механического представления о кризисе имела в основе своей не стремление к тем или другим уступкам реформизму, а, наоборот, покоилась на широкой революционной перспективе и теоретически страховала нас от ложной оценки экономических факторов второго порядка. У нас нет никакого намерения идти навстречу Гильфердингу и К° в вопросе о том, будто основное равновесие капитализма восстановлено, в результате чего буржуазное общество снова вошло в норму, — для такой оценки, как сказано, нет никакого основания, и самая мысль здесь является плодом благочестивого желания. Конъюнктурные торгово-промышленные колебания не устраняют основного несоответствия между производительными силами и государственными границами их эксплуатации. Из этого противоречия и выросла непосредственно империалистская война. Толчком к войне послужил конъюнктурный кризис, обнаружившийся в 1913 г. Нужно строго различать между действием основных факторов и тенденций капиталистического развития, с одной стороны, и циклических конъюнктурных колебаний — с другой. Кризис 1913 года сам по себе не вызвал бы войны, если бы не было указанного выше нестерпимого основного противоречия. Но противоречие это после войны только углубилось и обострилось. Уже отсюда ясно, что очередной малый подъем не способен это основное противоречие устранить, а, следовательно, и восстановить экономическое равновесие буржуазного общества. Основа его основ — экономика — грозит и в дальнейшем величайшими военными и социальными потрясениями.
6. Урок немецкой революции.
Весь вопрос теперь в том, сможет ли, сумеет ли коммунистическая партия использовать эти потрясения для того, чтобы, овладев властью, разрешить затем все противоречия капиталистического общества. Если спросить: стали ли мы, как Интернационал, сильнее за этот период, то нужно ответить, что в целом мы стали бесспорно сильнее. Почти все секции стали крепче, влиятельнее. Означает ли это, что сила их растет и будет расти непрерывно, по одной восходящей линии? Нет, не означает. Эта сила растет зигзагообразно, волнами, судорогами, — тут тоже диалектика развития, от нее не освобожден и Коминтерн. Так, в прошлом году, во второй его половине, коммунистическая партия Германии была политически несравненно сильнее, чем сегодня, — тогда она шла непосредственно к завоеванию власти, и потрясение всей общественной жизни Германии было так велико, что не только самые отсталые рабочие массы, но и широкие круги крестьян, мелкой буржуазии, интеллигенции — все это надеялось, что вот коммунисты скоро придут к власти и перестроят общество. Такие настроения сами по себе являются одним из надежнейших симптомов зрелости революционной обстановки. Но оказалось, что коммунисты власть еще взять не сумели. Не потому, что не могли по объективной обстановке, — нет, нельзя себе представить условий более зрелых, более подготовленных для захвата власти. Если точно описать эти условия, то их можно, как классический образец, ввести прямо в учебники пролетарской революции. Но партия не сумела их использовать. На этом надо остановиться.
Первый период в истории Интернационала — от Октября 1917 года до революционных потрясений в Германии в марте 1921 года. Все определяется войною и ее непосредственными последствиями. Мы ждем близкого восстания европейского пролетариата и завоевания власти. В чем состояла наша ошибка? Мы недооценивали роль партии. После третьего Конгресса начинается новый период. Лозунг «к массам» означает по существу: «строй партию». Полнее и успешнее всего эта политика проводилась в Германии. Но здесь же она успела прийти в противоречие с обстановкой, создавшейся в 1923 году, в результате оккупации Рура, одним ударом опрокинувшей фиктивное равновесие в Европе.
В конце 1923 года мы потерпели в Германии величайшее поражение, никак не меньшее, чем наше поражение в 1905 году. В чем, однако, разница? В 1905 году у нас не хватило сил, что обнаружилось в бою. Другими словами, причина поражения была в объективном соотношении сил. В 1923 году в Германии мы потерпели поражение, не доводя дела до столкновения сил, не мобилизовав и не использовав сил. Таким образом, здесь непосредственная причина поражения — в руководстве партии. Можно, правда, сказать, что если бы партия даже применяла правильную политику, она все же не могла бы мобилизовать достаточных сил и была бы разбита. Такое утверждение является, однако, по меньшей мере, гадательным. В смысле объективной обстановки, соотношения классовых сил, самочувствия правящих классов и народных масс, т.-е. в смысле всех предпосылок революции, мы имели наиболее благоприятную обстановку, какую только можно себе представить: кризис национально-государственного существования, доведенный оккупацией до высшей точки; кризис хозяйства и особенно финансов; кризис парламентаризма; полный упадок уверенности господствующих классов в себе; распад социал-демократии и профессиональных союзов; стихийный рост влияния коммунистической партии; поворот мелко-буржуазных элементов в сторону коммунизма; резкий упадок настроения фашистов. Таковы политические предпосылки. Что мы видим в области военной? Очень незначительную постоянную армию: сто — двести тысяч человек, т.-е., по существу дела, армейски организованную полицию. Силы фашистов чудовищно преувеличивались и в значительной мере существовали лишь на бумаге. Во всяком случае фашисты после июля — августа были жестоко деморализованы.
Имели ли коммунисты за собой большинство трудящихся масс? На этот вопрос нельзя отвечать лишь статистически. Вопрос разрешается динамикой революции. Массы приливали к коммунистам непрерывно. Противники ослабевали столь же непрерывно. Те массы, которые оставались в социал-демократии, не обнаруживали никакой готовности активно противодействовать коммунистам, как это было в марте 1921 года. Наоборот, большинство социал-демократических рабочих с надеждой ждало переворота. Это и есть то, что нужно.
Было ли у массы боевое настроение? Вся история 1923 года не оставляет на этот счет никакого сомнения. Правда, к концу году настроение это стало более сдержанным, более сосредоточенным, лишилось своей спонтанейности, т.-е. готовности к постоянным стихийным взрывам. Но как же иначе? Ко второй половине года масса стала гораздо опытнее и почувствовала, или поняла, что дело подходит к решению вопроса в полном объеме. При таких условиях масса могла выступить только при наличности твердого, уверенного в себе руководства и доверия самой массы к этому руководству. Разговоры о том, будто у массы не было боевого настроения, имеют очень субъективный характер и отражают по существу неуверенность верхов самой партии.
Указания на то, что в массах не наблюдается боевого наступательного настроения, делались и у нас не раз накануне Октября. Ленин отвечал на это приблизительно так:
«Если допустить даже, что эти указания верны, то это свидетельствовало бы лишь о том, что мы уже упустили наиболее благоприятный момент. Но это вовсе не означало бы, что захват власти в настоящий момент невозможен. Никто ведь не посмеет утверждать, будто рабочие массы в большинстве своем, или даже в значительном меньшинстве, будут выступать против переворота. Самое большое, что хотят сказать умеренные, это то, что большинство не примет активного участия в перевороте. Но достаточно, если в восстании примет участие активное меньшинство при благожелательном, выжидательном или даже пассивном, настроении большинства».
Такова была аргументация Ленина. Дальнейшие события показали, что боевое меньшинство повело за собой подавляющее большинство трудящихся. Нет никакого сомнения, что в Германии события пошли бы таким же порядком.
Наконец, и с международной точки зрения положение германской революции никак нельзя было назвать безнадежным. Правда, бок-о-бок с революционной Германией стояла империалистская Франция. Но на свете существует зато Советская Россия. Коммунизм во всех странах стал сильнее, в том числе и во Франции.
В чем же основная причина поражения германской коммунистической партии?
В том, что она своевременно не поняла наступающего революционного кризиса с момента оккупации Рура и особенно с момента прекращения пассивного сопротивления (январь—июнь 1923 г.). Она упустила сроки… Самым трудным для революционной партии является переход от агитационно-пропагандистского периода, длящегося многие годы, к непосредственной борьбе за власть путем организации вооруженного восстания. Этот перелом неизбежно порождает внутрипартийный кризис. К этому должен готовиться каждый ответственный коммунист. Одним из средств подготовки является тщательное изучение всей фактической истории октябрьского переворота. До сих пор в этом отношении сделано чрезвычайно мало, и опыт Октября был в высшей степени недостаточно использован германской партией… Она продолжала и после наступления рурского кризиса агитационную и пропагандистскую работу на основе формулы единого фронта — таким же темпом и в таких же формах, как и до кризиса. Между тем, эта тактика стала уже в корне недостаточной. Рост политического влияния партии шел автоматически. Нужен был резкий тактический поворот. Нужно было показать массе, и прежде всего своей собственной партии, что дело идет на этот раз о непосредственной подготовке к захвату власти. Нужно было, организационно закреплять возрастающее влияние и создать опорные базы для прямого натиска на государство. Нужно было передвинуть всю организацию на фабрично-заводские ячейки. Нужно было создать ячейки на железных дорогах. Нужно было поставить ребром вопрос о работе в армии. Нужно было, в частности, и тактику единого фронта целиком и полностью приспособить к этим задачам, придать ей более решительный и твердый темп и более революционный характер. На этой основе должна была производиться военно-техническая работа.
Вопрос о назначении срока для восстания может иметь значение только в этой связи и в этой перспективе. Восстание есть искусство. Искусство предполагает ясную цель, отчетливый план, следовательно и срок.
Самое главное, однако, состояло в том, чтобы своевременно обеспечить решительный тактический поворот в сторону захвата власти. Это сделано не было. В этом главное и роковое упущение. Отсюда основное противоречие: с одной стороны, партия ждала революцию, а с другой стороны, обжегшись на мартовских событиях, она до последних месяцев 1923 г. отклоняла самую мысль об организации революции, т.-е. о подготовке восстания. Политика партии велась в мирном темпе, в то время, как развязка надвигалась. Срок восстания был установлен тогда, когда по существу противник уже использовал упущенное партией время и закрепился. Военно-техническая подготовка партии, начавшаяся лихорадочным темпом, оторвалась от политики, которая велась прежним мирным темпом. Масса не поняла партии и не поспела за ней. Партия сразу почувствовала отрыв от массы и оказалась парализованной. Отсюда внезапное отступление с первоклассных позиций без боя — самое жестокое из всех возможных поражений.
Нельзя себе представить дело так, что история механически создает условия революции и преподносит их затем, по востребованию партии, в любой момент на блюде: получай и распишись в получении. Этого не бывает.
Класс должен в длительной борьбе выковать такой авангард, который сумеет разобраться в обстановке, который узнает революцию, когда она постучится в дверь, который в нужный момент сумеет понять задачу восстания, как задачу искусства, выработать план, распределить роли и нанести буржуазии беспощадный удар. И вот германская коммунистическая партия этой способности, этого умения, этого закала и энергии в решающий момент в себе не нашла. Чтобы яснее понять, в чем тут дело, представим себе на минуту, что мы в октябре 1917 г. стали бы колебаться, выжидать, отошли бы в сторону и сказали: подождем пока что, обстановка еще недостаточно выяснилась. На первый взгляд кажется: революция не медведь, в лес не убежит, — если бы не совершили ее в октябре, могли же совершить на два-три месяца позже. Но такое представление в корне ошибочно. Оно не учитывает подвижного соотношения всех тех факторов, из коих слагается революция. Самым непосредственным ближайшим условием ее является готовность массы совершить революцию. Но эту готовность нельзя консервировать, а надо использовать именно в тот момент, когда она обнаружилась. Перед Октябрем рабочие, солдаты, крестьяне шли за большевиками. Но это, разумеется, вовсе не значило, что они сами были большевиками, т.-е. способны были идти за партией при всех и всяких условиях. Они пережили острое разочарование в меньшевиках и эсерах и именно поэтому пошли за партией большевиков. Разочарование в соглашательских партиях вызвало у них надежду на то, что большевики будут покрепче, что они сделаны из другого материала и что у них слово с делом не разойдется. Если бы большевики в этих условиях обнаружили колебания и заняли выжидательную позицию, то тем самым они в короткий срок уравняли бы себя в сознании массы с меньшевиками и эсерами: массы так же скоро отхлынули бы от нас, как скоро они к нам притекали. Этим самым и произведено было бы радикальное изменение соотношения сил.
Ибо что такое собственно соотношение сил? Понятие это очень сложное и слагается из многочисленных элементов. Среди этих элементов имеются очень устойчивые: таковы техника и экономика, определяющие классовую структуру; поскольку соотношение сил определяется численностью пролетариата, крестьянства и других классов, постольку мы имеем здесь перед собой достаточно устойчивые элементы. Но при одной и той же численности класса, сила его зависит от организованности и активности его партии, взаимоотношений между партией и массами, настроения этих масс и пр. Эти факторы уже гораздо менее устойчивы, особенно в революционную эпоху, а мы именно о ней и говорим. Если крайняя революционная партия, которую логика событий ставит в центре внимания трудящихся масс, упустит момент, то соотношение сил меняется радикально, ибо пробужденные партией надежды масс сменяются разочарованием или пассивностью и глубокий отчаянием, и партия сохраняет вокруг себя только те элементы, которые ею прочно и окончательно завоеваны, т.-е. меньшинство. Это и произошло в прошлом году в Германии. От коммунистической партии все ждали, вплоть до рабочих социал-демократов, что она выведет страну из тупика; партия не сумела этого всеобщего ожидания превратить в решающие революционные действия и привести пролетариат к победе. Вот почему после октября — ноября начинается отлив революционных настроений. Это и создает основу для временного закрепления буржуазной реакции, ибо других каких-либо более глубоких изменений (в классовом расчленении общества, в экономике) за это время произойти, разумеется, не могло.
На последних парламентских выборах коммунистическая партия собрала 3.700.000 голосов. Это, конечно, очень и очень хорошее ядро пролетариата. Но оценивать эту цифру надо динамически. Нет никакого сомнения, что в августе — октябре прошлого года коммунистическая партия могла бы при прочих равных условиях собрать несравненно больше голосов. С другой стороны, многое говорит за то, что если бы выборы прошли на два-три месяца позже, коммунистическая партия собрала бы меньшее число голосов. Это значит, другими словами, что ее влияние в данный момент идет на убыль. Было бы смешно закрывать на это глаза: политика страуса не есть революционная политика. Нужно, однако, ясно понять смысл этого факта. Я уже сказал, что и коммунистические партии не освобождены из-под власти законов диалектики, и их развитие совершается в противоречиях, через подъемы и кризисы. В период политического прилива быстро растет влияние партии на массы, в период отлива — влияние слабеет, усиливается процесс внутреннего отбора в партиях. Все случайное, ненадежное отходит, ядро партии сплачивается и закаляется. Этим самым оно подготовляется к новому революционному приливу. Правильная оценка положения и правильная перспектива избавляет от ошибок и разочарования. Мы уже видели это на вопросе о промышленных под емах и кризисах в послевоенную эпоху. Мы видим это далее на вопросе о наступлении в Европе ново-реформистской полосы. Сейчас нам необходимо со всей ясностью понять тот этап, через который переваливает Германия, иначе мы не поймем того, что несет нам завтрашний день.
После поражения 1905 года нам понадобилось семь лет, чтобы движение, под влиянием Ленского толчка, снова быстро пошло в гору, понадобилось двенадцать лет, чтобы вторая революция дала победу пролетариату. Германский пролетариат потерпел в прошлом году величайшее поражение. Ему нужен известный и при том значительный промежуток времени, чтобы переварить это поражение, усвоить его урок и оправиться от него, заново собрать свои силы, причем обеспечить ему победу коммунистическая партия сможет лишь в том случае, если полностью и целиком сама усвоит урок и прошлого года. Сколько времени понадобится на эти процессы? Пять лет? Двенадцать лет? Никакого точного ответа на этот вопрос дать нельзя. Можно лишь высказать то общее соображение, что темп развития в смысле радикального изменения политической обстановки стал после войны гораздо более быстрым, лихорадочным, чем до войны. В экономике мы видим, что производительные силы растут очень медленно, а между тем ухудшение и улучшение конъюнктуры сменяют друг друга чаще, чем до войны. Схожее явление наблюдается и в политике: фашизм и меньшевизм сменяют друг друга очень быстро, вчерашняя обстановка была глубоко революционной, а сегодня буржуазия по видимости торжествует по всей линии. В этом и состоит глубоко революционный характер всей нашей эпохи, и этот характер заставляет нас делать тот вывод, что торжество контр-революции в Германии не может быть длительным. Но в данный момент мы наблюдаем явления отлива, а не прилива, и с этим должна быть, разумеется, сообразована наша тактика.
7. Европа и Америка.
В Англии консервативно-реформистские и пацифистские иллюзии рабочего класса, сильно подрытые войной, достигают теперь нового и высшего расцвета под знаком рабочего правительства. Все политическое прошлое английского рабочего класса, поскольку оно выражалось в политической умеренности, соглашательстве, в реформизме и в соучастии в империалистской политике буржуазии, подвергается теперь высшему испытанию вместе с переходом власти в руки рабочей партии.Она сама смягчает это испытание для себя ссылками на то, что у нее нет в парламенте абсолютного большинства, и что она поэтому не за все в ответе. Но опыт все же поставлен историей в полном объеме. Результатом макдональдовского режима, каков бы ни был его формальный конец, будет углубление критики и самокритики в рядах рабочего класса. А критика и самокритика означают рост левого крыла. Для Англии эпоха формирования коммунистической партии только теперь по-настоящему и открывается.
Правительство Макдональда не только усугубило временные демократически-пацифистские иллюзии английского рабочего класса, но и подняло его самосознание. Нельзя сказать, чтобы английский пролетариат чувствовал себя сейчас хозяином в доме, ибо если-б у него было это чувство, то он и на деле стал бы хозяином. Но средний английский рабочий говорит себе: следовательно, и мы кое-что значим, если наших тред-юнионистов король призывает к власти. И вот это сознание, какие бы консервативные ограничения ни вносились в него всем прошлым, само по себе дает большой толчок будущему. Рабочие стали более требовательными, менее терпеливыми, — в результате стачки в Англии крайне возросли. И недаром «Таймс» жалуется на то, что у нас-де прекрасные лидеры, но их быстро оттирают революционеры. Быстро не быстро, но оттирают и будут оттирать, — будут оттирать и ототрут (аплодисменты).
По всему экономическому и политическому положению европейские страны, в общем и целом, располагаются между Германией и Англией — с тем, пожалуй, изъятием, что Италия сейчас снова как будто выдвигается в передний революционный ряд. Крушение режима Муссолини может пойти довольно быстро, а по самому характеру этого режима крушение его может принять очень радикальные формы и снова поставить пролетариат перед проблемой власти. Задача в Италии состоит в том, чтобы иметь к этому моменту достаточно сильную инициативную партию. Это большая и трудная задача, но ее нужно выполнить *).
*) По этому поводу 15 ноября 1922 г. мы писали во время 4-го Конгресса:
«Совершенно очевидно, что если революция не наступит раньше, — а данных для этого нет, — то в Англии предстоит, и притом в близком будущем, эра демократически-пацифистских иллюзий. Если на происходящих выборах победит даже старое консервативно-национально-либеральное большинство, господство его будет лишь кратким. Передвижка политических партий без левых неотвратима. Во Франции неизбежно пришествие левого блока, что, в свою очередь, возродит в буржуазной и социал-демократической Германии пацифистские надежды и оживление. Не исключена возможность, особенно при наступлении указанных выше условий, что режим Муссолини исчерпает себя прежде, чем рабочий класс Италии окажется способным взять власть; тогда и для Италии может наступить эпоха новой керенщины».
Особое место по-прежнему занимает Америка. Темпы развития Европы и Америки и до войны были уже не одинаковы, а после войны различие еще более углубилось. Когда мы говорим о международной революции, мы ее сплошь и рядом представляем себе слишком суммарно, слишком общо. Тут будут свои этапы, отделенные друг от друга значительными промежутками. Все говорит за то, что американская революция развернется значительно позже европейской. Исторически весьма вероятен такой ход событий, при котором Восток сбрасывает с себя империалистское иго, пролетариат завладевает властью в Европе, а Америка по-прежнему остается оплотом капитала. В этом смысле Соединенные Штаты могут стать и становятся основной контр-революционной силой истории. Этого могут не понимать филистеры, для которых вопрос решается мнимо-демократической формой, пацифистскими фразами и прочей дребеденью. Четырехлетняя длительность войны, истощившей Европу, была возможна только благодаря особой роли Америки. Америка же после войны помогла европейской буржуазии отстоять свои позиции. Сейчас Америка, через посредство «плана экспертов», организует сложную систему закабаления европейских трудящихся масс. Америка наиболее упорно противостоит признаниям Советской Республики. Соединенные Штаты чудовищно богаты. В распоряжении американской буржуазии имеются небывалые ресурсы для маневрирования как во внутренней, так и во внешней политике. Все это в совокупности говорит за то, что победоносному европейскому пролетариату придется еще, по всей видимости, считаться с американским капиталом, как с непримиримым и могущественным врагом. Социал-демократия — в первую голову немецкая — делает все для возвеличения политической роли «заокеанской демократии». Социал-демократия запугивает рабочих гневом Америки в случае их непочтительности и, наоборот, обещает им великие блага в результате соглашения европейских демократий под командой американских буржуа. На этом сейчас построена вся политика европейского меньшевизма. Будучи вообще агентурой буржуазии, европейская социал-демократия ходом вещей становится неизбежно агентурой самой богатой и самой могущественной буржуазии — американской. Гипнозом американского капиталистического могущества социал-демократия стремится парализовать революционную энергию европейских рабочих. Мы это наблюдаем особенно в Германии со времени 1918 года, когда каутскиантский вильсонизм явился важнейшим контр-революционным фактором в рядах самого рабочего класса. Можно ждать, что в ближайший период, в соответствии с проведением плана экспертов, социал-демократия только усилит работу терроризирования пролетариата признаком всемогущей, благодетельной и грозной в одно и то же время Северной Америки. Борьба против этого террора и гипноза является необходимым условием успешной подготовки европейских рабочих к революции. Они должны понять, что об единенная Европа вполне способна не только самостоятельно существовать в экономическом смысле, но и отстоять себя в открытой борьбе против американской контр-революции. Когда мы говорим об об единенной Европе, мы имеем в виду Европейскую Федеративную Советскую Республику, неразрывно связанную с нашим нынешним Союзом и через его посредство протягивающую руку на Восток народам Азии. Мы говорим европейскому рабочему: если придешь к власти, если создашь Советские Соединенные Штаты, включая и нас, ты объединишь сразу два могущественные континента, получишь в свои руки великолепную технику, необъятные пространства и естественные богатства, величайший энтузиазм революционного класса-пришедшего к власти. Если тебе придется столкнуться лицом к лицу с вооруженной мировой контр-революцией, — а придется, — ты построишь свою Красную Армию и тебе не придется начинать сначала, ибо мы дадим тебе на закваску Красную Армию Советского Союза, уже опаленную войной и окрыленную победой (бурные аплодисменты).