Доклад тов. Л.Д. Троцкого
на VI губернском съезде текстильщиков 29 января
Этот доклад был опубликован в №№ «Правды» за 1 и 2 февраля 1926 г. Доклад интересен сам по себе, поскольку в нем Троцкий выражает перед партийными и беспартийными массами свое понимание текущего момента в конце января 1926 г., спустя месяц после завершения XIV съезда. Сталин и его блок с правыми сумели изолировать на съезде партии Ленинградскую оппозицию Зиновьева и Каменева, но еще не раздавили ни их, ни Троцкого и его друзей. Тактика Сталина заключалась в предупреждении или отсрочке объединенной работы обеих групп оппозиции и он продолжал дипломатическую игру и маскировал свои шаги.
Этот доклад на съезде текстильщиков и его публикация в «Правде» — одно из последних выступлений Троцкого перед широкими массами. Вскоре аппарат Сталина обложит выступления Троцкого и оппозиции тесной блокадой.
— Искра-Research.
Конфликт с китайской военщиной.
Товарищи, за последние дни наша страна, а в значительной мере и весь мир с напряжением следили за тем столкновением, которое произошло у советского правительства с китайским генералом или, кажись, маршалом (там у них маршал звание дешёвое) Чжан-Цзо-Лином по вопросу о Китайско-Восточной железной дороге. Из сегодняшних газет вы, товарищи, могли убедиться, — разумеется, к общей нашей радости, — что грозившее перейти на военные рельсы столкновение разрешается дипломатическим путём. А несколько дней назад, когда советское правительство потребовало в трёхдневный срок дать удовлетворение нашем законнейшим требованиям, могло казаться, что дело закончится военным конфликтом. И скажем сразу: если бы здесь, с нашей стороны, было не рабоче-крестьянское правительство, а самое «миролюбивое», самое «пацифистское» буржуазное правительство, дело закончилось бы неизбежным введением войск в пределы Маньчжурии. В самом деле. У нас с Китаем договор о Китайско-Восточной железной дороге, договор с бессильным правительством в Пекине и отдельное дополнительное соглашение с этим самым маршалом маньчжурским Чжан-Цзо-Лином, договор, который устанавливает на дороге смешанное правление и имеет задачей превратить дорогу в орудие мирного хозяйственного развития Китая. И вот это соглашение нарушено в самой вызывающей форме.
В Китае гражданская война. Волны революции и контрреволюции сменяют друг друга, и дорога время от времени попадает в этот переплёт. Маршал Чжан-Цзо-Лин является представителем крайней китайской реакции и не находится в подчинении японских империалистов только в те дни, когда предлагает свои силы империалистам английским и иным. Он ищет хозяина, который богаче снабжает золотом и оружием. И вот с ним у нас произошёл конфликт. Через одного из своих генералов (там каждый бездельник, набравший необходимое количество бандитов, называется генералом) арестовал товарища Иванова, руководителя Китайско-Восточной железной дороги, вслед за ним несколько сот рабочих и служащих дороги, разогнал профсоюз железнодорожников и вообще учинил целый ряд бесчинств, попирая солдатским сапогом им же подписанный договор с советским правительством.
В этих условиях, товарищи, нельзя было молчать, нельзя было не требовать освобождения арестованных рабочих и служащих, которым к тому же один из генералов грозил военно-полевым судом. Буржуазные государства в таких случаях ставят вопрос ребром: национальный престиж, достоинство знамени и т.п. Мы подошли к столкновению строго деловым порядком — добиться своего путём соглашений. Ну, конечно, с господами маршалами при помощи прокламации разговаривать трудно. Приходиться на помощь прокламациям, которые в таких случаях называются дипломатическими нотами, привлекать и вооруженную силу. И вот отсюда-то и вырастала опасность… Только благодаря величайшей осторожности, которая шла рука об руку с твёрдостью, удалось достигнуть от этого башибузука, — так можно перевести с китайского языка имя маршала, — освобождения наших товарищей и восстановления профессионального союза железнодорожников. По поводу остальных наших требований: наказания виновных, возмещения убытков и, главное, создания условий, которые исключали бы такие конфликты в будущем, — по поводу всего этого переговоры идут своим чередом. Товарищи, рабоче-крестьянская страна вообще то не играет огнём и не бряцает мечом. Мы вели до сих пор войны только тогда, когда нам их навязывали, когда подступали с ножом к горлу. В данном же случае осторожность требовалась двойная и тройная. Нельзя забывать ни на минуту, что китайцы являются народом вдвойне и втройне угнетённым. Китай окружен врагами и не раз его душили европейские империалисты, а затем и азиатские, в лице Японии. Китайский народ, как народ угнетённый, очень подозрителен — и с полным правом. Когда мы поднимали руку для защиты арестованных рабочих на железной дороге, то китайский народ, естественно, насторожился. А мировая буржуазная печать открыла бешеную кампанию, в которой сочетались ненависть и злорадство. Ненависть мы её знаем. Она диктует классовому врагу стремление на каждом шагу подрывать доверие к Республике рабочих и крестьян. А злорадство вытекало на этот раз из подозрения, что и мы пойдём проторенными путями колониальных захватчиков. «Смотрите, и они там в Москве тем же миром мазаны, что и мы: затронули их железную дорогу, они показали бронированный кулак. Ведь это же наша политика». И вся мировая печать за последние дней полна статей, которые доказывают, что советская политика ни на йоту не отличается от политики царского правительства. Но они просчитались. Они были уверены, что мы воспользуемся «счастливым» предлогом, войска введём, дойдём до Харбина и оттуда не уйдём. Во всей истории колониальной политики буржуазных государств этот метод является излюбленным: посылают миссионера-попа, за ним купца, потом дипломата, и если с одним из этих трёх происходят какие-либо неприятные осложнения, пользуются этим, чтобы послать солдат. Войска приходят для того, чтобы обеспечить удовлетворение национальному «престижу», — приходят, но не уходят. Так создаются колонии. Японские милитаристы, а за ними англичане и французы, ждали, даже не без сочувствия: вот, дескать, хорошо, если бы у них тоже коготок увяз. Но нечего говорить, что этого удовлетворения буржуазному миру мы не доставили и не доставим никогда. (Аплодисменты).
С удовлетворением приветствуя благополучное разрешение конфликта, мы должны вместе с тем твёрдо и во всеуслышание напомнить, что Китайско-Восточная дорога проходит по китайской земле, не по нашей, и что построена она была царизмом для эксплуатации китайского народа, для фактического присоединения китайской провинции, Северной Маньчжурии, к России, и это проклятое наследие тяготеет над дорогой до сегодняшнего дня. Тёмные китайские массы не отдают себе полного отчёта в том огромном перевороте, который произошёл у нас, где переменился не только хозяин Китайско-Восточной железной дороги, но хозяин всей страны. И китайцы с опаской глядят на дорогу. Конечно, передовые элементы Китая знают, что мы постольку дорожим своим участием в дороге, поскольку не можем допустить, чтобы она стала орудием иностранных империалистов против Китая и против нас. С крепким народным правительством, когда оно сложится в Китае, мы договоримся с двух слов. Но широкие китайские массы ещё не понимают этого. Им надо это разъяснить на деле. Железнодорожники Китайско-Восточной железной дороги, — а их около 25.000 и в большинстве это советские граждане, — являются там как бы нашими постоянными представителями, низовыми дипломатами Советского Союза в самом сердце Маньчжурии. И мы должны им ещё раз сказать: товарищи, мы сделали всё, чтобы освободить тех из вас, которые подверглись бессовестному и беззаконному аресту. Мы не дадим вас в обиду и впредь. Но мы требуем от вас, чтобы вы помнили, что железная дорога строилась царизмом против воли Китая, что в сердцах китайского народа сохранилось много законного недоверия к дороге и к её хозяину. Ваша задача, рабочие железнодорожники Китайско-Восточной железной дороги, с корнем вырвать из сердца китайского народа то недоверие, которое мы переняли по наследству от старой власти. А для этого вы должны в вашей собственной среде вытравить навсегда остатки того, что сеяла царская Россия, остатки высокомерия и презрения к китайцу, которого называли унизительными именами, к которому относились, как к «низшей расе», на котором «белые» привыкли и в переносном и в буквальном смысле слова ездить верхом. В Маньчжурии каждый русский рабочий стоит на ответственном посту. Там дело идёт не о престиже национального знамени, там надо показать не бронированный кулак, а знамя коммунизма, то есть знамя братства рабочих и крестьян, независимо от языка нации и цвета кожи. (Аплодисменты). Вот главный для неё урок конфликта.
Европа расплачивается за прошлое.
Столкновение в Маньчжурии выросло из прилива и отлива революции в Китае. А революция в Китае есть часть длительной и затяжной борьбы азиатских народных масс против европейского империализма, — Азии против Европы! Азия, с населением в два слишком раза больше европейского, всё больше и больше поднимается против капиталистической Европы. Но не только Азия. По другой линии, другими способами против Европы поднялась во весь рост Северная Америка. И, наконец, европейская буржуазия говорит, что наш Союз тоже родился на свет против интересов, против воли правящей Европы. Немудрено, если положение Европы, то есть Европы буржуазной, становится всё более и более трудным, всё более и более безвыходным. Против неё Азия, которая поднимается, чтобы отвоевать свою независимость. Вот неё Америка, которая поднялась над всем миром, и всё больше и больше пригибает Европу к земле. И против неё наш Советский Союз, не злокозненной пропагандой, — это дело маленькое, — а тем, что он существует, и своим существованием призывает угнетённые массы всех стран встать на новые пути. Европа долго господствовало над миром и тиранила его, а теперь наступил час расплаты для старой греховодницы — Европы: Азия против неё, а за Азией идёт Америка. Америка против неё, а к Америке всё больше тяготеет Австралия, — да, говорят, и Советский Союз против неё. (Аплодисменты).
Если хоть бегло перебрать положение важнейших европейских государств, то надо прийти к выводу, что, приступив к расплате, история с Европой не шутит. Самая сильная в Европе страна — Англия. Опираясь на Европу, она господствовало над миром, привыкла к владычеству над миром, как человек привык дышать воздухом. Англичанин (я имею, разумеется, в виду правящего англичанина, буржуа, лорда) в течение столетий не мыслил себя иначе, как владыкой мира. А вот рост колоний, их хозяйственное развитие, тяга к самостоятельности, восстание национальное, рост промышленности в английских доминионах, рост конкуренции других стран, сперва Германии, — её придушили, — затем Соединённых Штатов, — а их не придушишь, они сами всякого задушат, — наконец, рост крепости Советского Союза, по которому равняются угнетённые народы и угнетённые классы всего мира, — вот что наносит непоправимый удар старой владычице морей и материков. На наших глазах она сползает всё ниже и ниже. Вы, кажется, сегодня послали приветствия Англо-русскому комитету единства профдвижения. Откуда он явился? Он вырос из хозяйственного упадка Англии. Товарищи старшего поколения, те, которые учились марксизму 20—25 и более лет тому назад, помнят, что английские тред-юнионы считались оплотом консерватизма. Мы на кого взирали с надеждой? Прежде всего на немецкого рабочего, затем на французского, а об английском говорили, что он ввяжется в борьбу в третью, четвёртую или пятую очередь. Почему? Потому что он привык в верхнем своем слое к аристократическому положению, которое было возможно лишь благодаря привилегированному положению английской промышленности. Если бы 25 лет тому назад, — а ведь это срок небольшой, — тогдашние русские революционеры предложили братание рабочим вождям, если бы того же Томского 20 лет тому назад послать в Лондон объединиться с английскими тред-юнионами, они показали бы ему кузькину мать, разумеется, великобританскую, а не нашу российскую. (Смех). А сейчас тред-юнионы принимают Томского по-братски. Где причина? Причина та, что последние десятилетия подкопали британскую промышленность, от привилегированного положения рабочего класса не остается и следа, и английский пролетарий политически пролетаризуется. Он ищет новой опоры и не случайно находит её прежде всего в наших советских профессиональных союзах. Англо-русский комитет единства профдвижения есть высшее выражение того сдвига положения всей Европы, и особенно Англии, который происходит на наших глазах и который ведёт к европейской революции. Другого выхода нет. Нет так давно в Англии пришло к власти консервативное правительство, которое обещало хозяйственные беды исправить путём протекционной политики. Мы предсказывали господину Болдуину на этом пути неудачу: Англия живёт на ввозе продуктов земледелия, сырья, полуфабрикатов, поэтому она не может стать протекционной страной; если одна отрасль промышленности от покровительственных пошлин возрастёт, другая погибнет. Тем не менее Болдуин даже значительную часть рабочих соблазнил, обещая при помощи покровительственной системы высоких таможенных пошлин спасти английскую промышленность. Каковы же результаты? Протекционизм введён для женских перчаток, для обойных гвоздиков, кажется, для клозетной бумаги (смех)… — слова из песни не выкинешь, — ещё, кажется, для двух—трёх предметов, житейски столь же необходимых, но которые всё же не способны возродить экономику Англии. Последний названный мною товар и есть, пожалуй, наиболее точный символ для протекционистской программы консервативного правительства, какою она вышла на практике. (Аплодисменты, смех).
Правда, Болдуин нас учил, и меня, грешного, в особенности, ещё в своей речи в Лидсе, в том смысле, что первое дело — это постепенность. Не спеши, не зарывайся, постепенность прежде всего! Но всё же, если Болдуин будет покровительствовать промышленности с такой постепенностью, то пройдёт лет триста, пока он развернёт свою программу, а жизнь ведь не ждёт, а рабочий класс ведь сдвигается влево, а ведь Англо-русский комитет единства профдвижения создан не случайно. И мы ещё увидим с божьей помощью, — в королевстве Болдуина всё происходит не иначе, как с божьей помощью, — как английский буржуазный режим «постепенно»… опрокинется.
Ещё совсем недавно многие не отдавали себе отчёта в том, до какой степени пошатнулось положение Франции, этой второй по могуществу европейской страны, самой могущественной ныне на континенте. Во Франции слабым местом являются государственные финансы. Ужасная задолженность, потрясающее разорение мелкой буржуазии, непрерывная инфляция. Что такое инфляция, вы все помните по собственному опыту. В Германии инфляция создала в 1923 г. глубоко революционную обстановку. Во Франции, правда, дело до этого ещё не дошло, но к этому двигается. В то время как огромные массы французского народа разоряются из-за падения франка, урезывают себя во всём из-за повышения цен на товары, небольшая группа банков обогащается в сказочных размерах. Во Франции есть 200—300 человек, которые имеют в своих руках краткосрочных государственных обязательств на 20—25 миллиардов руб. 200—300 человек, да и то, надо думать, родственники и свойственники. По этим обязательствам срок истекает в конце каждого месяца, эти 200—300 человек могут в любой момент приставить револьвер к виску государства. И делают это. Они заставляют государство заключать новые займы для уплаты по старым, заставляют выпускать новые государственные бумажки. В банках при этой операции золото оседает на дне кассы, а на рынок выпускается обесцененный франк. И мы видим, как французское трудолюбивое крестьянство, искусный пролетариат Франции, её чиновничество, мелкая буржуазия городов, даже средняя буржуазия, разоряются, нещадно эксплуатируемые небольшой банковской кликой. А государственный долг нависает как лавина. Крупная буржуазия платить не хочет, мелкая буржуазия — не может. А между тем деньги нужно взять там, где они есть. Есть они в банках, но банки управляют Францией, то есть управляют те 200—300 человек, в руках которых сосредоточены миллиардные государственные обязательства. Получается заколдованный круг. И мы видим, как во Франции сменяется одно правительство за другим. Все они подходят к вопросу о бюджете, о долгах, о налогах вроде гоголевских крыс: приходят, понюхают и уходят прочь. С июля 1924 года, — сколько же это будет? Полтора года, 18 месяцев, — за это время во Франции сменилось семь министров финансов.
Да, семь! Конечно, смена министра сама по себе не бог весть какая катастрофа, это бывает и в других странах. (Смех в зале). Но всё-таки нужно же сроки соблюдать. За 18 месяцев сменилось семь министров, даже без двухнедельного предупреждения, — это выходит на министра два с половиной месяца в среднем. Что ни говорить, а это маловато. Но в этой мимолётности что выражается? То, что министр финансов не смеет взять деньги там, где они есть, а где их нет, там не возьмёшь, ибо «на нет и суда нет». В этом-то и состоит сейчас сущность финансового, хозяйственного и политического положения Франции. Инфляция продолжается, франк падает. До недавнего времени народным массам говорили, что Германия будет платить. Потом обещали, что Россия заплатит. Насчёт последнего, вероятно, тов. Раковский всё, что нужно, объяснит в Париже, так что мы себя утруждать по поводу этого вопроса не будем здесь. Нет, мелкими мерами не поможешь. Франция идёт, скажем прямо, к величайшей экономической катастрофе. Выход может быть найден только на пути решительного вмешательства государственной власти в распределение материальных благ у разных классов. А мы знаем из истории, что такое решительное вмешательство по плечу только правительству рабочего класса.
Конечно, трудно быть пророком, но в отношении Англии и Франции факты говорят за то, что уже текущий год будет свидетелем серьезных потрясений там и здесь.
В Англии основной промышленностью является угольная. И это основная отрасль получила за истёкший год огромные подачки от государства, чтобы поддерживать нынешний, крайне скаредный уровень заработной платы. Этот своего рода колдоговор между Болдуином и промышленностью истекает, кажется в конце апреля. И тут вопрос встанет ребром: будет ли и впредь государство давать десятки миллионов фунтов стерлингов, т.-е. сотни миллионов золотых рублей, углепромышленникам, чтобы поддерживать заработную плату углекопов, подрывая этим бюджет и хозяйство страны; или же помощь будет прекращена, — и тогда неизбежен грандиозный экономический конфликт между углекопами и магнатами угольной промышленности, который потрясёт хозяйственную жизнь Англии на долгие месяцы.
Во Франции хозяйственное положение становится всё более тяжелым. За последние месяцы политическая атмосфера сгущается, парламент зашёл в тупик, министерство вертится белкой в колесе, крупная буржуазия говорит, что главный враг — парламентаризм, причём фашисты не на шутку начинают поднимать голову. Всё это признаки безвыходного положения буржуазной Франции. Многое говорит за то, что ещё в этом году во Франции кризис найдёт себе то или иное открытое выражение.
А в Германии? Ещё год, полтора назад мы читали, как германская промышленность восстанавливается, как она достигла почти 100% довоенного могущества, а сегодня каждый день приносит нам телеграммы о разорении виднейших германских фирм, о десятках, сотнях и тысячах банкротств, о колоссальном росте безработицы. Достаточно сказать, что число безработных, пользующихся помощью государства, уже сейчас составляет 1.700.000 душ и число это изо дня в день растёт.
Что во всех этих фактах выражается? Безвыходное положение капиталистической Европы, против которой восстаёт Азия; Европы, которую душит Америка; Европы, для которой самим своим существованием опасен Советский Союз.
Товарищи, весна этого года, по всей видимости, будет беспокойной весной для капиталистической Европы. Я не хочу этим сказать, что этой весной пролетариат Англии вырвет власть, или что французский пролетариат уже этой весной ниспровергнет свою буржуазию. Если в иностранной печати мне припишут такого рода заявления, я не удивлюсь: не впервой. Но моя мысль та, что наступает снова критический период и что равновесия, спокойствия, порядка Европе в этом году уже не видать.
Мы недавно ещё устанавливали, что наступила известная «стабилизация», то есть известное временное равновесие европейского капитализма, а значит и его упрочение. Но оно оказалось гораздо более кратковременным, чем можно было думать. Если сегодня нам, революционерам, спросить себя, что грозит революции: устойчивость европейского хозяйства, его стабилизация? Нет, ни в коем случае. Сможет ли европейская буржуазия задержать революцию, восстановить хозяйственное развитие на капиталистических основах? Нет, не сможет. Такой опасности и в помине нет. Вопрос стоит так: сумеет ли европейский пролетариат в ближайший период революционно использовать расшатку европейского хозяйства и кризис буржуазного господства? Вот так и только так стоит вопрос. Задержка революции не в объективных факторах хозяйственной жизни, нет, не в них, — наоборот, тут работа идёт на славу. Вопрос стоит так: распад буржуазного хозяйства и парламентаризма — ещё не революция; без пролетарского выступления, без боевого закала пролетариата и особенно его авангарда, без правильного руководства коммунистической партии победоносная революция невозможна. В Европе вопрос сводится к тому, окажутся ли в ближайший период европейские коммунистические партии на высоте, чтобы этот распад европейского режима превратить в победоносную революцию пролетариата. Партии растут, но растут медленно. Сколько времени нужно коммунистическим партиям Европы, чтобы созреть? Не знаю. На этот вопрос цифрой не ответить. Но они зреют. Были уже такие ситуации в Европе, что революция во всех своих объективных предпосылках была готова — возьми, — и пролетариат был готов к бою, но партия оказывалась не готовой. Была такая ситуация в Италии (1920 г.), в Германии (1923 г.). Мыслима ли она будущем? Конечно, не исключена. Однако, практически надо сделать всё, чтобы её исключить. Весь наш русский опыт, накопленный в течение десятков лет, находится в распоряжении европейского и мирового рабочего класса. Но чужой опыт нельзя взять готовеньким, как книжку с полки, — его нужно сочетать с собственным опытом, проработать собственными мозгами, не по бумажке научить, а впитать в кровь. И последний съезд нашей партии подчеркнул необходимость привлечения иностранных партий в гораздо более широких размерах, чем это было до сих пор, к непосредственному руководству Коммунистическим Интернационалом. Какой смысл этого постановления? А тот, что они дальше, на более высокой ступени, могут зреть и должны зреть, не как ученики, повторяющие за учителем по указке, а как сотоварищи, хотя бы и младшие по своему революционному возрасту и опыту. Вести пролетариат к боям и победам сможет только самостоятельно стоящая на ногах партия, руководству которой рабочие массы доверяют. Воспитать такие партии в европейских странах и воспитать такое руководство в европейских партиях есть сейчас величайшая задача, без которой Европа не будет вырвана из тех хозяйственных и политических судорог, в которых она замыкается весь послевоенный период.
«Правда» 1 февраля 1926 г.
Доклад (окончание).
Задачи хозяйственного строительства.
Не раз уже говорилось, что наше хозяйственное строительство есть составная часть работы по укреплению пролетарских позиций во всем мире. Ваш съезд, — текстильщиков Московской губернии, — каковы бы ни были его сегодняшние практические задачи, представляет собою составную часть мирового штаба пролетарской революции.
Вы исходите из задач, которые стоят перед нашим хозяйством здесь на месте, в Московской губернии. Но между этими задачами и задачами мировой революции, не только в нашем сознании, но и в живой действительности существует неразрывная связь. В то время, как европейское хозяйство задыхается в капиталистических противоречиях, наше хозяйство, нашедшее для себя новые общественные формы, должно непрерывно расти. Когда я говорил, что наша пропаганда есть «маленькое дело», а что самый факт нашего существования есть большое революционное дело, то я имел, прежде всего, в виду факт наших хозяйственных успехов. Если бы мы в рамках советского режима хозяйственно разорялись и падали в то время, как Европа разрушает накопленные ценности под режимом буржуазии, мы не поставили бы рабочие массы всего мира перед возможностью правильного выбора. Иностранные рабочие делегации, которые приезжают к нам время от времени, имеют возможность убеждаться, что мы делаем серьезные шаги вперёд. Мировому пролетариату наши хозяйственные успехи нужны не менее, чем нам.
У вас, товарищи, в проекте резолюции говорится о производительности труда, в том смысле что её надо переводить всё больше и больше с рельсов интенсификации, то есть личных усилий рабочего, на рельсы более правильной организации производства и облегчения рабочего посредством более высокой техники. Это не только правильно, но это есть основная наша задача, которая имеет международное значение, ибо наше хозяйство всё время стоит под знаком сравнения с хозяйствами буржуазных стран, причём предметом сравнения является, прежде всего, производительность труда.
Поскольку я подошел к этому вопросу, я, товарищи, прошу у вас разрешения хотя бы бегло сравнить наше хозяйство с хозяйством Соединённых Штатов. Я это делал по разным поводом и в разных областях не раз и не устану этого делать, по крайней мере до тех пор, пока мы с вами не догоним Соединённые Штаты. (Аплодисменты). Общественная форма нашего хозяйства неизмеримо выше, чем общественная форма хозяйства Соединённых Штатов. Там бешеная капиталистическая эксплуатация, ужасающее неравенство классов. У нас форма хозяйства такова, что открывает дорогу к полному равенству условий существования народных масс. Но в Америке в рамках капиталистической формы — высочайшая техника. У нас в рамках социалистической или переходной формы — крайне отсталая техника. И вот размер этой отсталости должен быть у нас всегда перед глазами: не для того, чтобы унывать или опускать руки, наоборот, для того, чтобы удвоить усилия в борьбе за технику и культуру.
Я остановлюсь сегодня только на текстильной промышленности и назову лишь основные цифры. Число веретен, действующих у нас на 135 млн. душ населения — 71⁄2 млн. В Соединённых Штатах на 112 млн. душ населения — 38 млн. веретен, то есть в пять раз больше. У нас на душу населения за год производится тканей 21⁄2—3 фунта, в Соединённых Штатах — 30 фунтов, то есть в 10 раз больше. Общая ценность текстильной продукции, если взять в довоенных рублях, у нас будет около миллиарда руб., а в Соединённых Штатах — 14 миллиардов руб. Производительность труда в американском бумагопрядении на 70% выше, чем у нас; в тонком прядении на тысячу веретен в Соединённых Штатах, благодаря правильной организации и высокой технике, работают 21⁄2 — 31⁄2 рабочих, у нас — Семь с половиной рабочих. Механических двигателей на рабочего у нас приходится одна лошадиная сила, даже меньше, в Соединённых Штатах — 41⁄2 лошадиных силы. Продукции годовой на 1 рабочего у нас приходится на полторы тысячи руб. в год, там — на 31⁄2 тысячи. По крайней мере важнейшие из этих цифр надо помнить каждому текстильщику, в особенности каждому работнику профсоюза и каждому хозяйственнику. У нас производится на душу населения 3 фунта текстильных изделий, в то время как в Соединённых Штатах — 30 фунтов. Притом заметьте, что Соединённые Штаты экспортируют не больше 5% текстильных изделий и импортируют столько же: вывозят ткани похуже, ввозят получше. Стало быть, всё это количество тканей потребляется внутри страны, — одно это характеризует колоссальное богатство Соединённых Штатов! Вся Европа в целом не может сейчас тягаться с Северной Америкой, а мы, Советский Союз, и подавно. Но собираемся, но твёрдо собираемся тягаться, — иначе незачем было бы и говорить о социализме, — именно поэтому мы не должны бояться эти сравнительные коэффициенты провозглашать, повторять, на таблицах вывешивать, чтобы каждый текстильщик помнил, какую дистанцию нам нужно пройти, чтобы советское хозяйство поставить на основу новой техники и научной организации труда.
Техника Америки, соединенная с советским общественным режимом, дала бы не только социализм, — дала бы коммунизм, или, во всяком случае, очень приблизила бы такие условия жизни, когда каждый работал бы по силе-возможности, а получал бы по потребности. Нельзя ни на минуту забывать, что американская техника тоже задыхается в капиталистических условиях, именно потому, что она мощна, ей тесно в них. Американская техника требует, чтобы её организовали в рамках единого планового хозяйства: она для этого полностью созрела. Что такое американский конвейер, вы знаете. Конвейер играет большую роль в системе Форда. Эта бесконечная лента, которая подает или уносит материал, инструмент, полуфабрикат на заводе, организуя внутренний транспорт и определяя своим движением ритм производственного процесса. Американская техника достигла такого состояния, когда можно было бы, — при условии национализации средств производства, то есть при наличии социалистической власти, — организовать всё американское хозяйство, начиная с пшеницы и хлопка и кончая иголками, автомобилями и готовым платьем, по принципу конвейера, то есть путём правильной, точно регулируемой подачи с завода на завод, из цеха в цех, из района в район сырья, материалов, предметов потребления и пр. Принцип конвейера, распространённый на хозяйство в целом и превращающий его в один гигантский производственный организм, есть принцип социалистической техники. Важнейшей составной частью её является электрификация, которая представляет собою наиболее совершенную форму энергетического конвейера, так как правильная плановая подача движущей, греющей и освещающей силы доводится электрификацией до высшей точности. Незачем пояснять, что я говорю о направляющем техническом и хозяйственном принципе, а не о практической задаче ближайшего дня. Без направляющего принципа строительство превратилось бы в крохоборство. Постоянным напоминанием об этом является наш план электрификации. Что придёт раньше: осуществление у нас большого плана электрификации или установление в Соединённых Штатах советской власти? Посмотрим. Во всяком случае, одно поможет другому. С полной несомненностью можно сказать, что если бы нынешняя американская техника нашла для себя социалистическую форму организации, то материальная мощь Соединённых Штатов, которая сейчас кажется нам безграничной, могла бы быть в короткий срок увеличена в 5—10 раз. Мы ещё это увидим. Нет сомнения в том, что американская техника своего социалистического хозяина найдёт, как и в том, что наш советский хозяин завоюет себе американскую технику. (Аплодисменты).
Наш путь ведёт через неустанное повышение производительных сил. Без этого социализма не построишь. Недавний съезд нашей партии поставил задачу индустриализации страны во главу угла. В резолюции так и сказано:
«Во главу угла поставить рост социалистической государственной промышленности и вовлечь под её руководством и при помощи кооперации всё большие массы крестьянского хозяйства в русло социалистического строительства».
Поднять крестьянина без подъема промышленности нельзя. Когда мы говорим о смычке, то нужно её себе мыслить материально. Смычка, это — бесконечная лента ситца, которая натянута между городом и деревней. Ситцевый конвейер, — вот что такое смычка. Так, чтобы крестьянин, взявши в руки ножницы, — не ножницы сельскохозяйственных и промышленных цен, нет, а хорошие стальные ножницы, которые делаются в металлообрабатывающей промышленности, — мог бы от этой ситцевой ленты отрезать столько, сколько ему надо, а лента тем временем вертится. Мужик режет и говорит: эвона, ещё сколько остается, и конца не видать. Это смычка. Вот это смычка! (Аплодисменты). Смычка без ситцевого содержания не смычка, а голая формула. Конечно, одного ситца недостаточно. Нужна бумазея, нужна фланель. Крестьянин говорит: давай гвоздь, давай плуг, давай трактор. Надо строить смычку металлическую, тракторную. В первый период крестьянин требовал от города почти только ситца, кожи, чаю, то есть предметов потребления. Теперь требует и средств производства. Но по мере того, как крестьянин повышает спрос на трактор, его спрос на ситец не убывает, а возрастает. Подлинная смычка города с деревней мыслима только в двойном виде, — текстильном и металлическом, ситцевом и тракторном. Кооперация является организационно-общественной формой, которая, опираясь на промышленность, помогает крестьянину от индивидуального хозяйства перейти коллективному, основанному на более высокой технике.
Вопрос индустриализации страны есть вопрос социализма, то есть всей нашей судьбы. Теперь это ясно и захолустному крестьянину. Мы терпим длительный и напряженный товарный голод. Вот этой бесконечной ситцевой ленты, о которой я говорил, ещё нету, а вместо металлических ножниц оказываются нередко ножницы оптовых и розничных цен, то есть ножницы совсем плохой фабрикации. Спрос превышает предложение. Откуда это? Промышленность растёт, а спрос на её изделия, — и не голый спрос, а платёжеспособный, — растёт и того быстрее. Крестьянин хочет платить чистоганом и не находит достаточно товара. Откуда такая беда? Как ни странно на первый взгляд: от Октябрьской революции, которая чрезвычайно повысила платёжеспособный спрос крестьянина. В самом деле. Мы подняли промышленность сейчас примерно до 75% довоенного уровня, и сельское хозяйство поднялось примерно до того же уровня. Казалось бы, всё в порядке. Правда, и до войны бывала недостача товара. Но такого длительного товарного голода до войны, пожалуй, не было. В чём же дело? В том, что мужицкий бюджет изменился. Благодаря Октябрю крепко изменился мужицкий бюджет. Крестьянин освобождён от уплаты аренды за помещичью землю. Всё народное хозяйство, а значит и крестьянское, освобождено от уплаты процентов по иностранным займам, а до войны мы платили по этой статье до 400 млн. руб. в год. Это позволило снизить налоги. Страна освобождена Октябрьской революцией от старых господствующих классов, а новые паразитические элементы играют в ней неизмеримо меньшую роль. Проценты по иностранным займам уходили за границу. Проценты по иностранным капиталам, вложенным в нашу промышленность, уходили туда же. Помещики и капиталисты значительную часть своих доходов — наверное не меньше половины — расходовали на себя, притом не малую долю опять-таки за границей. Сейчас народнохозяйственный и прежде всего крестьянский бюджет от целого ряда этих вычетов освобождён. Именно поэтому достигнувшее всего лишь 75% довоенного уровня крестьянское хозяйство предъявляет столь повышенный спрос на продукцию промышленности. И отсюда же товарный голод. Он знаменует собою рост страны на новых основах. Но он знаменует собою и предостережение по адресу промышленности. Товарный голод говорит ей: не отставай! Что такое ножницы оптовых и розничных цен? Это инструмент, направленный против социализма. Не хватает промышленных изделий, спрос превышает предложение, розничные цены растут, образуется широкий раздвиг между оптом и розницей. Кто же в этот раздвиг пролезает? Частный торговец, спекулянт. Значит часть создаваемых в государственной промышленности ценностей вырывает из рук рабочего государства частный капитал. Когда промышленность отстает от платёжеспособного спроса на лишний шаг, это в наших условиях значит, что выросла щель, в которую пролезает эксплуататор. Отсюда лозунг для промышленности: не отставать, а нагонять, настойчиво уменьшать расстояние между её продукцией и платёжеспособным спросом, иначе сказать: между темпом развития промышленности и темпом роста народного хозяйства в целом. Что об этом говорит резолюция съезда? «Держать курс на индустриализацию страны». Конечно, это программа не на год, а на годы. Но и программа каждого года должна стоять под тем же знаком. Дело идёт об основной директиве хозяйственного, а стало быть и культурного строительства. Стержнем нашего социалистического роста является государственная промышленность, — не против деревни, а за деревню и для деревни. Ведущую, социалистическую роль в хозяйстве промышленность сможет играть в полном объёме, если сама она будет не отставать от народного хозяйства, а наоборот, идти впереди его.
Каковы же возможности промышленного развёртывания и каковы материальные пределы его? На этот счёт резолюция XIV съезда отвечает следующими словами:
«Развёртывать нашу социалистическую промышленность на основе повышенного технического уровня, однако в строгом соответствии как с ёмкостью рынка, так и финансовыми возможностями государства».
Об ёмкости рынка я говорил. Ёмкости рынка мы далеко не исчерпали. Наоборот, главные трудности наши вытекают из того, что спрос далеко превышает предложение. Чтобы поднять продукцию до спроса, нужны дополнительные оборотные средства и капитальные затраты. Как же обстоит дело с финансовыми возможностями государства? Здесь дело обстоит иначе. У государства и промышленности не хватает средств для того, чтобы покрыть платёжеспособный спрос страны, то есть прежде всего спрос крестьянства. Отсюда то и вытекают главные затруднения и побочные заминки, которые могут принимать в известные моменты очень острый характер. В частности, наша текстильная промышленность стоит сейчас перед серьезными затруднениями, которые ведут, по-видимому, к временному сокращению производственной программы. Спросим себя ещё раз: Откуда это? Почему это? Потому ли, что у нас перепроизводство, слишком много, например, ситца и бумазеи? Нет, слишком мало. Товарный голод, ножницы оптовых и розничных цен, — всё это налицо. Откуда же сокращение программы и вообще заминка? Не хватает государственных средств для того, чтобы промышленность могла поспевать за потребностями рынка. Здесь — слабое наше место. Здесь жмёт сапог. Недостаток промышленных продуктов сокращает экспорт хлеба и сырья. Сокращение экспорта немедленно же ведёт к сокращению импорта. Урезка импорта — текстильного сырья и оборудования — бьёт по промышленности. Получается как бы замкнутая цепь. За какое же звено этой цепи ухватиться? Это совершенно очевидно: за промышленное. Через собственную голову конечно не перескочишь. Но в рамках правильного использования и распределения народнохозяйственных и государственных средств необходимо напрячь все силы, чтобы дать промышленности всё, что можно. Это и значит «держать курс на индустриализацию страны». Здесь приходится вспоминать снова и снова слова Владимира Ильича насчёт того, что наше архибедное государство должно жить в обрез, экономить во всём и везде, и каждую копейку откладывать на промышленность. Степень нашей устойчивости и нашего могущества; напор на нас капиталистических врагов и сила нашего им отпора; гарантия октябрьских завоеваний и их социалистического развития, — всё это будет в ближайшие годы определяться, прежде всего, темпом нашего промышленного развития, то есть успешностью курса на индустриализацию страны. Приложим же дружно все силы, чтобы, несмотря на временные заминки и трудности, обеспечить этому курсу полную победу!
За качество — за культуру!
По поводу наших очередных затруднений, в особенности с экспортом и с иностранной валютой, которые не могут не отразиться на наших сегодняшних промышленных заданиях, иностранная печать полна сейчас речей по поводу нашего «банкротства». Правда, наряду с этим Германия, например, предлагает нам крупный товарный кредит из сотни миллионов марок. Я не сомневаюсь, что и во Франции мы найдём долгосрочный промышленный кредит, ибо Европе нужен до зарезу платёжеспособный оптовый покупатель, и не менее ей нужен, в нашем лице, оптовый поставщик сырья. Но это не мешает их печати говорить о нашем банкротстве. Поистине они выбрали для этого неподходящий момент! Ведь стоит взглянуть на Германию, где в течение нескольких месяцев обанкротилось — несмотря на Дауэса и Америку — несколько тысяч фирм и где на улицу в короткий срок выброшено около двух миллионов рабочих… Или может быть положение в Англии, во Франции или, скажем, в Польше настолько блестяще, что располагает наших врагов разговаривать о советском банкротстве? А ведь всё это страны парламентаризма и частной собственности. У них каждый синдикат, каждый крест, каждый банк, а часто и отдельная фабрика имеют свой особый счёт, ведут хозяйство «свободно» и банкротятся, так сказать, вполне самостоятельно. (Смех). Совсем по иному обстоит дело у нас. Что такое рабочее государство? Это фабрика фабрик, банк банков, контора контор, трест трестов, синдикат синдикатов. В его руках сходятся все балансы. Если у кого не хватает чего — это по каналам смет восходит к государственному казначейству, или к государственному банку. Оборотных средств не хватает, кредита не хватает, капитальных вложений не хватает — все нехватки в концентрированном виде восходят наверх. Трест проторговался, кто за него отвечает? Государство. Если объявить его просто банкротом, то ведь это значило бы ударить по себе же, ибо он задолжал, скажем, железной дороге — за провоз, другому тресту — за сырье и пр., и пр. У нас всё обобществлённое хозяйство связано круговой порукой, а ответчик за всё — государство. Если кто просчитался, он свой просчёт записывает в приходно-расходную книгу «любезнейшего» государства. А у государства бывают, поверх этих частных просчётов, свои, более общие — просчёты планирования. Накладываясь друг на друга и сопрягаясь, эти нехватки, утечки, просчёты и ошибки приводят нередко к кризисным или полукризисным состояниям. Буржуазная публика кричит: банкротство, банкротство! Извините, именно наша советская механика позволяет не доводить дело до банкротства. Вы там у себя вылетаете в трубу тысячами предприятий в несколько месяцев, а у нас, именно благодаря тому, что между всеми нашими предприятиями существует система каналов и рычагов, которою руководит рабочая власть, то есть благодаря обобществлённой системе хозяйствования, имеется возможность величайшие затруднения преодолевать, не доводя их до глубоких и острых кризисов, без которых не может жить капиталистическое хозяйство. Так будет и на этот раз.
Нет, мы нашего банкротства на их банкротство никак не променяем. Их трудности — от безвыходности, наши трудности — от роста, с одной стороны, от незрелости, от неумелости — с другой: ещё не научились, но пути видим, возможности есть, учиться хотим и учимся. Истекшие восемь лет обнаружили это. Эти восемь лет доказали полностью, что авангард рабочего класса учится с успехом и поднимает массы. Какие загадки загадала нам в Октябре история? Во-первых: сумеете ли управлять без царя? Во-вторых: сумеет ли мужик землю пахать без помещика? В-третьих: сумеет ли рабочий производить ситец без хозяина? И, наконец, в-четвёртых, если прибавить сюда ещё «вопросы быта»: сумеете ли детей рожать без попов? (Аплодисменты, смех). И что же? Как будто сумели. По всем четырём пунктам экзамен держали — и выдержали. Заменили власть угнетателей властью угнетённых, — и спасли страну от кабалы. Мужик пашет землю без помещика, жнёт без предводителя дворянства и доведёт урожай до довоенного уровня, несмотря на войну и разруху последних лет. Рабочий без капиталиста приблизил разрушенную промышленность к довоенному уровню. И октябрины справлять тоже научились, жаловаться нельзя. Но, товарищи, это только первый подготовительный экзамен. Оглядываясь назад, можно сказать: какую гигантскую работу совершили! В бывшей царской России рабочие и крестьяне сознательно строят новую жизнь, несмотря на то, что рабочие других цивилизованных стран их вовремя не поддержали. Восемь лет живём, строим, поднимаемся. Какая гигантская работа! А глянешь вперёд, в свете тех самых сравнительных коэффициентов, которые оценивают нашу хозяйственную отсталость, и говоришь себе: какие неизмеримые задачи впереди! Во-первых — догнать Европу. Во-вторых — догнать Америку. В-третьих — и Европу и Америку оставить позади. Да, наша страна идёт к социализму. Но чтоб осуществить его, она нуждается в высокой технике. Капиталистические страны, располагающие высокой техникой, зашли в тупик. Таково противоречие. Где выход из него? Европейскому пролетариату развивать революцию, нам — технику и культуру. Только в сочетании того и другого — спасение для нас и для них.
Чем дальше, тем больше нам предстоит строить новое и по-новому. На наших нынешних заводах и фабриках не только стены, но и станки, и машины, и приемы работы — всё это ещё в огромной степени осталось от старого. Осталось и много старых рабочих, мастеров, инженеров. До сих пор строительство шло по старым техническим колеям. А теперь мы подходим ко второму периоду. Тут пойдёт основной социалистический экзамен по всем областям работы. Старых дорог больше нет. Дальше надо жить своим умом. Мы собственным коллективным умом в прошлый период жили преимущественно в области революционной борьбы. А в технике, в производстве на 9⁄10 обходились традициями и методами, унаследованными от прошлого. Теперь, когда мы весь этот капитал пустили в оборот, задача круто меняется: дальше надо строить уже собственными силами и мозгами, по собственным чертежам, создавать собственных инженеров, собственных квалифицированных рабочих, воздвигать новое, в прошлом не бывалое, коллективное хозяйство. И здесь мы на каждом шагу сталкиваемся с вопросом о поднятии нашей способности к коллективной творческой работе, а это значит поднятие массовой инициативы, самостоятельности, заинтересованности, умелости, то есть культуры.
Ваша резолюция говорит о производительности труда. Я бы предложил включить также и вопрос о качестве продукции. Вы можете подумать, что это у меня «цеховое» требование? (Смех). Немножко есть, не без этого, но ведь мы в борьбе всегда учились соединять требования цеховые с требованиями классовыми. Позвольте же мне и на этот раз одно связать с другим. Вопрос о качестве есть другая сторона вопроса о количестве продукции. Количество без качества, то есть снижение качества в интересах количества, есть чаще всего фальшивое количество. Одно нераздельно связано с другим, одно другое питает. Наша американская комиссия (при Амторге) обследовала текстильную промышленность Соединённых Штатов и сделала такой вывод среди прочих:
«Главное внимание в Америке обращено на выработку высокого качества пряжи, которое при последующих технических процессах даёт меньше угара, предотвращает излишние простои и требует вследствие этого меньше затрат труда»
то есть лучшее качество пряжи обеспечивает более высокую производительность труда, или более высокое качество работы даёт в последнем счете и большее количество. Я думаю, что при выработке технических норм и расценок вопросам качества продукции, и прежде всего текстильной, как рассчитанной на потребление самых широких масс, надо уделять величайшее внимание. Это не просто вопрос сбыта, нет, это вопрос культуры и социализма. Культурность — это и есть повышение качества. Когда человек хочет, чтобы жилось ему свободнее, лучше, чтобы воздух в комнате у него был чист, чтобы у него был не половинный или четвертной паёк жилья, как нынче приходится на текстильщика, а полный, то эта массовая потребность в лучшем жилье и есть потребность в более высокой культуре. Когда из Пензы или Саратова посылают в «Известия» или в «Рабочую Газету» ругательные письма, что газета ваша печатается плохо, читать её трудно, это есть проявление борьбы за культуру, за повышение качества. Борьба с грязью, с клопом, с вошью, с городской традицией нищеты и неопрятности есть борьба за качество, за повышение культуры. Борьба с пьянством, которое представляет собой, если не дать ему отпор, страшную угрозу для социалистического будущего, есть борьба за качество человеческой личности, борьба за культуру. Мы, товарищи, не поставим настоящего социалистического хозяйства, не проведём по всей линии победоносную борьбу против глубоко въевшихся в наш общественный быт наследий отсталости, пережитков всех видов крепостничества — в отношения мужа к жене, родителей к детям, более сильного — к более слабому. Борьба за социалистическое хозяйство есть, с одной стороны, борьба за мировую революцию, а с другой — это борьба за повышение качества каждой отдельной человеческой личности, борьба за повышение общей культуры.
Начали мы с борьбы с царизмом. Целый ряд поколений — сперва интеллигентских, потом передовых рабочих, затем рабочих масс и, наконец, крестьянских масс, — несколько поколений поднималось и закалялось в этой борьбе. Лозунг был: долой самодержавие! Это была революционная клятва сменявших друг друга поколений. А теперь такой задачей является борьба с отсталостью, с темнотой, неряшливостью, с грязью, безграмотностью. И как поколения ложились костями под лозунгом: «долой самодержавие!», так наше поколение должно отдать все силы воли и духа героической борьбе под лозунгом: «долой некультурность!» (Продолжительные аплодисменты).
«Правда» 2 февраля 1926 г.