Ф. Дзержинскому.

Похороны Ф. Э. Дзержинского. Несут гроб (слева направо): А.И. Рыков, неизвестный военный, М.И. Калинин, Л.Д. Троцкий, Л.Б. Каменев, И.В. Сталин, М.П. Томский, Н.И. Бухарин.

 

Отгремели последние салюты над гробом Дзержинского. Закончилась жизнь, насыщенная героическим действием. Великолепная, беспримерная жизнь эта оборвалась на ходу–без увядания старости, без долгих и мучительных болезней, предшествующих смерти. В действии и до конца, до последней частицы, израсходовал Дзержинский гигантский заряд энергии, вложенный в него природой. Воля составляла существо этого человека,–не холодная воля, а огненная, всегда прорывавшаяся толчками страсти.

Помимо исключительных даров природы, нужны были не менее исключительные исторические условия – гнёт царизма, традиции революционной Польши, пример Народной Воли, борьба молодого пролетариата Варшавы и Петербурга, теория марксизма, ленинское руководство, – чтобы сковать и закалить эту фигуру бесстрашного и, когда нужно, беспощадного революционера, в душе которого были непочатые источники мягкости и почте детской наивности.

Двадцать пять лет назад Дзержинский отправлялся в свою первую ссылку. Весною, когда по Лене прошли льды, Дзержинский, перед посадкой на паузок в Качуге, вечером у костра читал на память свою поэму на польском языке. Большинство слушателей не понимало поэмы. Но насквозь понятно было в свете костра, одухотворённое лицо юноши, в котором не было ничего расплывчатого, незавершенного, бесформенного. Человек из одного куска, одухотворённый одной идеей, одной страстью, одной целью – таким он прошел через всю свою жизнь борца, революционера, коммуниста.

О заслугах его, о его несокрушимой вере в пролетариат и столь же несокрушимой верности пролетариату, обо всем совершенном им будут написаны книги и книги. Не было почти поприща, на котором он не работал бы, и в то же время он работал всегда на одном и том же поприще: в передних рядах своей партии и своего класса, прокладывая дорогу будущему, сперва разрушая старое общество, а затем закладывая фундамент нового.

Героическое начало пролетарской борьбы нашло в образе Дзержинского неповторимое воплощение. Из игры его глаз, из звуков голоса, из черт лица, из движений мышц всегда излучалась воля, подталкиваемая постоянными вспышками страсти. Законченность его внешнего облика вызывала мысль о скульптуре, о бронзе. Светловолосый юноша, читавший у сибирского костра свою героическую поэму, давно превратился в мужа. Но из под мужественных черт солдата, стража и каменщика революции просвечивал образ юноши, который не сдается времени, а покоряет его, как сырую материю, чтобы строить новую человеческую жизнь.

Бледное лицо его в гробу под светом рефлекторов было прекрасно своей скульптурной законченностью. Горячая бронза стала холодным мрамором. Глядя на этот открытый лоб, на опущенные веки, на тонкий нос, очерченный резцом, думалось: вот застывший образ мужества и верности. И чувство скорби переливалась в чувство гордости: таких людей создаёт и воспитывает только пролетарская революция!

Слово смерть не вяжется с этим исключительным концом – в борьбе, на ходу, после пламенной речи. Дзержинский не умер, а сменился. И провожаемый завистливой ненавистью врагов и ещё более пламенной любовью миллионов он, сойдя с поста, вошёл навсегда в историю.

Имя его было Феликс, а Феликс по-латински значит счастливый. И впрямь счастьем была его жизнь – счастьем для класса, которому он служил, для партии, которой принадлежал, счастьем для него самого. Если бы ему была предложена на выбор вторая жизнь, он, несомненно, выбрал бы ту же самую – с её революционным идеализмом, с тюрьмами, ссылками, каторгой, с беспощадными ударами по врагу, с первыми радостями социалистического строительства.

Но второй жизни никто ему дать не может. Будем же в нашей скорби утешать себя тем, что Дзержинский жил однажды.

«Правда», 24 июля 1926 г.

Л. Троцкий.