XV Конференция ВКП(б)
XV Конференция ВКП(б) заседала с 26 октября по 3 ноября 1926 года. К этому времени Сталину уже удалось заглушить и потеснить оппозицию, запугать Крупскую и многих других старых большевиков, и среди участников Конференции было лишь небольшое число сторонников Оъединенной оппозиции.
Сталин выступил на утреннем заседании заседании 1-го ноября с 3-х часовым докладом «Об оппозиции и внутрипартийном положении». После него дали по часу времени трем выступающим оппозиционерам: Каменеву, Троцкому и Зиновьеву. Между ними выступали приверженцы и подголоски Сталина: Е. Ярославский, Рудзутак и др. Оппозицию, особенно Каменева и Зиновьева часто прерывали репликами и насмешками. Стенограмма лишь бледно отражает враждебную и злорадную атмосферу этого собрания. Одним из наиболее грубых хулиганов был Моисеенко, К.В., о котором мы нашли следующую ссылку в Воспоминаниях Хрущева:
«Единственным секретарем в окружкоме был тогда [1926 г.] Моисеенко. Позже мы с ним разошлись, не сработались. Он трагически кончил свою жизнь, будучи расстрелян в результате произвола 30-х годов. Я убежден, что он был честным человеком».
Речи Сталина, Ярославского и Троцкого были опубликованы в «Правде» за 6 ноября 1926 г. Публикация выступления Троцкого придавала осуждению оппозиции видимость беспристрастия и приверженности партийной демократии. Опасаться было нечего. Е. Ярославский в это время выполнял роль наиболее разнузданного и грубого фальсификатора. Тон его клеветы на несколько месяцев опережал в низости тон его хозяина — Сталина. В это время Сталин еще играл роль «умеренного посредника», дозировал и отцеживал формы обвинений и наказаний, стремясь не спровоцировать преждевременного возмущения со стороны старых членов партии по поводу травления оппозиции. По сравнению с Ярославским, Сталин казался примером скромности и рассудка молодым и малоопытным «новым большевикам» Ленинского призыва.
Конференция вотировала требования правящей фракции в том смысле, что оппозиция представляет собой мелкобуржуазный и «социал-демократический» уклон, что дискуссия вредна и т.д. От оппозиции потребовали смирения и молчания («отказа от фракционности»).
— Искра-Research.
Выступление Троцкого.
Председательствующий (Петровский). Слово имеет т. Троцкий.
Тов. Троцкий и т. Зиновьев обратились с просьбой дать им по часу.
Троцкий. Может быть, больше.
Председательствующий. Товарищи, т. Троцкий сказал мне, что больше часу.
Троцкий. Ведь доклад и резолюция в огромной степени посвящены были мне. Цитаты, как т. Сталин справедливо сказал, требуют времени, и он с самого начала сказал: ввиду важности вопроса тут не жаль времени. Я прошу дать мне возможность ответить на цитаты т. Сталина.
Председательствующий. Голосую. Кто за то, чтобы предоставить т. Троцкому час — прошу поднять руки. Кто за еще большее время?
Троцкий. Прошу полтора часа.
Председательствующий. Еще раз голосую. Кто за час, прошу поднять руки. Кто за большее время? Меньше. Имеете час.
Троцкий. Товарищи! Резолюция обвиняет оппозицию, меня в том числе, в социал-демократическом уклоне. Я пытался мысленно еще раз перебрать спорные вопросы, которые разделяют нас, меньшинство ЦК, с его большинством за последний период, т.е. за тот период, к которому относится самое название «оппозиционного блока». Я должен был констатировать, что спорные вопросы и наша позиция в этих спорных вопросах не дают решительно никакой опоры для обвинения нас в «социал-демократическом уклоне».
Мы спорили, товарищи, прежде всего по вопросу о том, какая опасность угрожает нам в нынешнюю эпоху, в нынешний период — опасность отставания нашей государственной промышленности или опасность забегания вперед. Оппозиция доказывала, я в том числе, что реальная опасность, перед которой мы стоим, это — опасность отставания государственной промышленности от народно-хозяйственного развития в целом. Мы указывали на то, что диспропорция при той политике в области распределения национального дохода, которая проводилась, угрожает нам дальнейшим возрастанием. Это называли почему-то «пессимизмом». Товарищи, арифметика не знает ни пессимизма, ни оптимизма. Экономическая статистика не знает ни оптимизма, ни пессимизма, ни маловерия, ни капитуляции. Цифры суть цифры. Если вы возьмете контрольные цифры Госплана, то они говорят о том, что в прошлом году диспропорция, точнее нехватка промтоваров, измерялась суммой в 380 милл. рублей, в этом году — в 500 милл. рублей, т.е. по первоначальным контрольным цифрам Госплана, диспропорция выросла на 25%. Тов. Рыков в своих тезисах говорит, что можно надеяться (пока лишь надеяться) на то, что диспропорция в этом году не возрастет. Но откуда эта «надежда» получилась? А получилась она оттуда, что урожай оказался хуже, чем все мы надеялись. Я мог бы, если идти по фальшивой дорожке наших критиков, сказать, что т. Рыков в своих тезисах, в сущности, приветствует то, что плохие условия уборки подмочили наш неплохой урожай, потому что, если бы урожай оказался бóльшим, то и диспропорция была бы неизбежно бóльшей. (Рыков с места: «Мое мнение другое».) Но цифры говорят за себя. (Голос: «Почему не выступили по докладу Рыкова?».) Тов. Каменев объяснял здесь, почему мы не выступали. Потому что по этому специальному экономическому докладу я бы не мог что-либо прибавить, в смысле поправок или доводов, к тому, что мы излагали на апрельском пленуме. Поправки и предложения, сделанные мною и другими товарищами на апрельском пленуме, сохраняют всю свою силу и сейчас. Но хозяйственный опыт с апреля, очевидно, еще слишком мал для того, чтобы мы могли надеяться на данной стадии переубедить товарищей-членов конференции. Возобновлять же свежие споры, еще не проверенные ходом хозяйственной жизни, значило бы зря обострять атмосферу. Те же вопросы неизбежно станут для партии приемлемее, если новый опыт даст их цифровую проверку, потому что объективный хозяйственный опыт проверяет разногласия не так — оптимистичны ли цифры или пессимистичны, — а расценивает их иначе: правильны они или неправильны. Я думаю, что наша оценка диспропорции была правильна.
Мы спорили относительно темпа индустриализации, и я был в числе тех, которые указывали, что нынешний темп недостаточен и что именно недостаточность темпа индустриализации придает исключительную важность процессу расслоения деревни. Разумеется, ничего катастрофического еще нет в том, что поднимается кулак, или — это другая сторона того же, — что удельный вес бедняка в деревне уменьшается. Это — тяжкие явления переходного периода. Болезненные явления. «Пугаться», разумеется, нет никакого основания. Но их надо правильно учесть. Я был в числе тех, которые утверждали, что явления дифференциации деревни могут стать опасными при отставании промышленности, т.е. при увеличении диспропорции. Мы обязаны, — говорила оппозиция, — каждый год диспропорцию сокращать. Я не вижу тут, товарищи, ничего социал-демократического.
Мы настаивали на том, что дифференциация деревни требует более гибкой налоговой политики по отношению к разным слоям деревни, снижения налогового бремени по отношению к низовым середнякам, увеличения по отношению к зажиточным верхам середняков и более энергичного нажима на кулака, особенно по линии его смычки с торговым капиталом. Мы предлагали вовсе освободить от налогов 40% бедноты. Правы ли мы были, или нет? Я думаю, что правы; вы думаете, что нет. Но что тут социал-демократического, мне невдомек. (Смех.)
Мы говорили о том, что рост дифференциации в деревне, при отставании промышленности, создает необходимость двойных гарантий в области политической, т.е. что мы ни в коем случае не можем терпимо относиться к расширению избирательных прав по отношению к кулакам, по отношению к работодателям, к эксплуататорам, хотя бы и маленьким. Мы били тревогу по поводу знаменитых инструкций, расширявших избирательные права мелких буржуа. Было ли это правильно, или неправильно? Вы скажете, что мы «преувеличили» по этому поводу нашу тревогу. Ну, допустим. Но я не вижу тут ничего «социал-демократического».
Мы требовали, настаивали, предлагали решительно осудить курс сельскохозяйственной кооперации на «производственно-мощного середняка», под каковым именем выступает обычно не кто иной, как кулак. Мы предлагали осудить «сдвижок» (это словечко было сказано на докладе в Политбюро) кредитной кооперации в сторону деревенских верхов. Я не знаю, товарищи, что тут «социал-демократического».
По вопросу заработной платы были разногласия. Их существо сводится к тому, что мы считали и считаем, что на данной стадии развития нашей промышленности и нашего хозяйства, на данном, уже достигнутом уровне его вопрос о зарплате должен ставиться не так, что рабочий должен дать раньше повышенную производительность труда, которая поведет затем к повышению заработной платы, а что система должна быть обратная: повышение заработной платы, хотя бы и скромное, должно быть предпосылкой повышения производительности труда. (Голос с места: «Из каких средств?») Правильно это или неправильно, но здесь нет ничего «социал-демократического».
Мы связывали известные вам явления партийной жизни с ростом бюрократизма. Думаю, что и здесь не было ничего «социал-демократического».
Мы выступали, далее, против переоценки экономических элементов стабилизации и против недооценки её политических элементов. Если, спросить, скажем, в отношении Англии: в чем собственно там состоит ныне экономическая стабилизация? Окажется, в том, что Англия разоряется; в том, что у неё пассивный баланс; в том, что внешняя торговля уменьшается; в том, что производство падает. Вот в чем экономическая «стабилизация» Англии. А чем же держится буржуазная Англия? Не Болдуином, даже не Томасом, а Перселем. Перселевщина есть псевдоним, другое название нынешней «стабилизации» в Англии. Вот почему мы считаем, что перед лицом рабочих масс, проведших всеобщую стачку, прямо или косвенно солидаризироваться с Перселем — в корне неправильно. Поэтому мы требовали разрыва англо-русского комитета. Я не вижу здесь ничего «социал-демократического».
Мы настаивали на новом пересмотре уставов наших профсоюзов, о чем я докладывал в ЦК, — уставов, из которых в прошлом году выкинут был «Профинтерн» и заменен «Международным объединением профсоюзов», чего нельзя было, даже при самой доброй воле, понимать иначе, как «Амстердам». Я с удовольствием констатирую, что сейчас произведен пересмотр прошлогоднего пересмотра, и «Профинтерн» снова введен в уставы наших профсоюзов, с чем нельзя их не приветствовать. Но почему наша тревога по этому поводу была социал-демократической? Этого я, товарищи, никак понять не могу. (Смех.)
Я хотел — разумеется, лишь в самой краткой форме — перечислить основные пункты разногласий, которые прошли за последнее время. Они все диктовались нашим пониманием опасностей, угрожающих классовой линии партии и рабочего государства, в обстановке затяжного нэпа и международного капиталистического окружения. Из этих разногласий, из той позиции, которую мы защищали в этих разногласиях, никаким сложным логическим или даже схоластическим путем нельзя, товарищи, вывести социал-демократического уклона. Вот почему понадобилось от этих реальных разногласий — фактических, серьезных, порожденных данным этапом нашего хозяйственного и политического развития, — отступить далеко назад и построить разногласие в понимании «характера нашей революции» вообще, — не данного её этапа, не данных конкретных задач, а в понимании характера революции вообще, или, как сказано в тезисах, революции, взятой «сама по себе», «по своему существу». Немцы говорят в таких случаях: an sich und für sich (в себе и для себя). Это известный метафизический термин, означающий, что революция берется вне реальной связи с окружающим её миром, вне её вчерашнего и завтрашнего дня, а как некая «сущность», из которой все вытекает. Так вот, в этом вопросе о «сущности» я оказываюсь виноватым на девятом году революции в том, что отрицаю социалистический характер нашей революции. Ни больше, ни меньше! Я, товарищи, впервые об этом узнал из этой самой резолюции. Казалось бы, если товарищи почему-то сочли нужным построить резолюцию на цитатах из того, что я писал, — а основная часть резолюции, которая воздвигает теорию первородного греха («троцкизм»), эта основная часть опирается на цитаты из того, что я писал в 1917—1922 гг., — то надо было, по крайней мере, брать то основное, что я писал по вопросу о характере нашей революции. Я извиняюсь, товарищи, — нет никакого удовольствия, вместо того, чтобы говорить о вопросе по существу, ссылаться на то, что писал, где писал и когда писал. Но ведь тут, в резолюции, в обоснование ««социал-демократического уклона» приведены цитаты из моих писаний, и я вынужден дать необходимые справки.
По поручению партии я написал в 1920 году книгу «Терроризм и коммунизм» против Каутского, против понимания Каутским нашей революции как революции не-пролетарской и не-социалистической. Эта книга издавалась большое количество раз, у нас и за границей, через Коминтерн. Книга встречала отнюдь не враждебные отзывы ближайших товарищей, в том числе и Владимира Ильича. Эту книгу резолюция не цитирует. Я писал в 1922 году книгу, по поручению Политбюро, «Между империализмом и революцией». Там, на частном опыте Грузии, я снова рассмотрел — в полемике с международной социал-демократией, которая нас травила по вопросу о Грузии, — основные вопросы пролетарской революции, имеющей право попирать не только мелкобуржуазные предрассудки, но и учреждения. Это опять-таки не цитируется. На III конгрессе Коминтерна я, по поручению ЦК, делал доклад, суть которого сводилась к тому, что мы выступили в эпоху неустойчивого равновесия. Я полемизировал с т. Бухариным, который тогда считал, что мы до победы социализма во всем мире будем идти через непрерывный ряд революций и кризисов, и что никакой «стабилизации» не будет и не может быть. Тогда т. Бухарин обвинял меня в правом уклоне (может быть, и в социал-демократическом?). В полном согласии с Владимиром Ильичом я на III конгрессе защищал тезисы, мною сформулированные. Смысл тезисов был таков, что несмотря на затяжку революции мы через этот этап пройдем, наращивая социалистические элементы нашего хозяйства. На IV конгрессе, в 1922 году, я, по поручению ЦК, читал доклад о нэпе, вслед за Владимиром Ильичом. Что я доказывал? Я доказывал, что нэп означает только изменение форм и методов социалистического строительства. И вот вместо того, чтобы взять эти, хорошие или плохие, но основные работы, где я, по поручению партии, с 1920 до 1922 года, давал определение характера нашей революции, берутся за тот же период отдельные цитатки, из одного предисловия и из другого послесловия — по две-три строки. Ни одна из них не взята, повторяю, из основных работ. На этих четырех цитатках (1917—1922 гг.) и воздвигается обвинение в том, будто я отрицаю социалистический характер нашей революции. А затем уже, когда это построено, под это обвинение, под этот первородный грех подводится все остальное, даже и оппозиция 1925 года! Требование более быстрой индустриализации и предложение о повышении налога на кулака вытекают затем из этих четырех цитаток. (Голос: «Фракций не создавайте».)
Товарищи, я жалею вашего времени, но я должен буду все-таки привести несколько цитат, — я бы мог их привести сотни, — в опровержение того, что приписывает мне резолюция. Прежде всего, однако, я обращаю ваше внимание на то, что все четыре цитаты, на которых построена теория первородного греха, извлечены из того, что я писал за время с 1917 до 1922 года. После этого как метлой смело, после этого неизвестно, считал ли я нашу революцию социалистической или нет. Ныне, в конце 1926 года, чтобы определить нынешние взгляды так называемой оппозиции по основным вопросам хозяйства и политики, берутся цитаты из моих личных, писаний от 1917 до 1922 г., не позже, и притом не из основных, повторяю, работ, а из таких, которые я писал по совершенно случайным поводам. Я вернусь к этим цитатам, товарищи, я на каждую из них отвечу. Но позвольте раньше привести несколько более существенных цитат из того же периода.
Вот что я говорил, например, на конференции МГСПС 28 октября 1921 г. после введения нэпа:
«Мы сейчас перестроили нашу хозяйственную политику в расчете на более затяжное развитие нашего хозяйства. Мы считаемся с тем, что революция в Европе хотя и нарастает и укрепляется, но развивается медленнее, чем мы рассчитывали. Буржуазия оказалась более устойчивой. И в нашей стране, которая по-прежнему окружена капиталом, мы вынуждены считаться с более медленным переходом к социализму. Свои акты мы должны сосредоточить на крупных и наилучше оборудованных предприятиях. При этом мы не закрываем глаз на то, что продналог в деревне, рост предприятий, сданных в аренду, — все это создает почву для развития товарного хозяйства, для накопления капитала и создания новой буржуазии. Но наряду с этим на более узком, но прочном базисе крупной промышленности будет строиться социалистическое хозяйство».
В Сокольническом районе на общепартийном собрании 10 ноября того же года я говорил:
«Что мы имеем сейчас? Мы имеем сейчас процесс социалистической революции, — во-первых, на почве одного государства, а, во-вторых, на почве самого отсталого — и в экономическом и в культурном отношении — государства, окруженного со всех сторон капиталистическими странами».
Какой же вывод я делал? Предлагал капитулировать? Вот что я предлагал:
«Наша задача состоит в том, чтобы социализм доказал свою выгодность… Крестьянин будет судьей о выгодности или невыгодности социалистического государства. Мы конкурируем на крестьянском рынке с капитализмом…
«Какие у нас основания для уверенности в победе теперь? Их очень много. Они заложены в международном положении, и в развитии коммунистической партии, и в том, что мы власть сохранили целиком, и в том, что мы свободную торговлю открываем лишь в тех пределах, в которых находим нужным».
Это было сказано в 1921 году, товарищи, не в 1926-м.
В своем докладе на IV международном конгрессе я говорил (это было направлено специально против Отто Бауэра, с которым меня теперь столь неожиданно пытаются породнить):
«Важнейшее наше средство в хозяйственной борьбе на основе рынка — государственная власть. Только реформистские дурачки могут не понимать значения этого орудия. Буржуазия понимает прекрасно. Это доказывает вся её история.
«Другим орудием в руках пролетариата являются важнейшие производительные силы страны: весь хозяйственный транспорт, вся добывающая промышленность, подавляющее большинство предприятий обрабатывающей промышленности находятся в непосредственном хозяйственном заведовании рабочего класса.
«Ему же, рабочему государству, принадлежит земля, и крестьянин вносит за неё сотни миллионов пудов в год натурального налога.
«В руках рабочей власти — государственная граница: иностранные товары, вообще иностранные капиталы могут получить доступ в страну в тех пределах, в каких это признает желательным и допустимым рабочее государство. Таковы орудия и средства социалистического строительства».
В книжке, которую я выпустил в 1923 году, называется она «Вопросы быта», говорится на ту же тему следующее:
«Что рабочий класс добыл и обеспечил предшествующей борьбой?
«1. Диктатуру пролетариата (через посредство рабоче-крестьянского государства, руководимого коммунистической партией).
«2. Красную армию, как материальную опору диктатуры пролетариата.
«3. Национализацию важнейших средств производства — без чего диктатура пролетариата была бы пустой формой без содержания.
«4. Монополию внешней торговли, которая есть необходимое условие социалистического строительства при капиталистическом окружении. Эти четыре элемента, незыблемо завоеванные, образуют стальную оправу всей нашей работы. Благодаря ей, этой оправе, каждый наш хозяйственный или культурный успех, — если это действительный, а не мнимый успех, — становится необходимо составным элементом социалистической постройки».
И далее, еще более отчетливая и резкая формулировка в той же книжке. Там говорится:
«Чем легче (относительно, конечно) оказался для российского пролетариата революционный переворот, тем труднее — социалистическое строительство. Но зато выкованная революцией оправа нашей новой общественности, характеризуемая четырьмя основными элементами (см. выше), придает объективно социалистический характер всем добросовестным, разумно направленным усилиям в области хозяйства и культуры. При буржуазном строе рабочий, не желая того и не думая о том, обогащал буржуазию, и обогащал тем больше, чем лучше работал. В советском государстве добросовестный и хороший рабочий, даже и не думая и не заботясь о том (если он беспартийный и аполитичный), совершает социалистическую работу, увеличивая средства рабочего класса. В этом-то и состоит смысл Октябрьского переворота, и в этот смысл нэп не внес никакой перемены».
Я мог бы эту ленту цитат увеличить чрезвычайно — потому что другого истолкования нашей революции я не давал и давать не мог. Но я ограничусь еще той книжкой, которую цитировал т. Сталин («К социализму или к капитализму?»). Она вышла впервые в 1925 году, первоначально печаталась в «Правде» фельетонами, и редакция центрального органа ни разу мне не указала, что там есть какая-нибудь еретическая мысль насчет характера нашей революции. Книжка вышла в этом году вторым изданием, переведена на иностранные языки через Коминтерн. Я не слышал ранее, что книжка дает неправильное изображение нашего экономического развития. Тов. Сталин прочитал две-три произвольные строки, чтобы заявить, что это «неопределенно». Я вынужден поэтому прочитать больше, чтобы показать, что это вполне определенно.
Вот что говорится прежде всего в предисловии, которое посвящено критике наших критиков — буржуазных и социал-демократических, прежде всего Каутского и Отто Бауэра. Здесь говорится:
«Суждения (врагов о нашем хозяйстве) идут по двум линиям: во-первых, про нас говорят, что, строя социалистическое хозяйство, мы разоряем страну; во-вторых, про нас говорят, что, развивая производительные силы, мы фактически идем к капитализму. Первая линия критики характеризует чисто буржуазную мысль. Вторая линия критики свойственна социал-демократии, т.е. замаскированной буржуазной мысли… Настоящая книга покажет, надеюсь, непредубежденному читателю, что врут и те и другие, т.е. и откровенные крупные буржуа и мелкие буржуа, прикидывающиеся социалистами. Они лгут, когда говорят, что большевики разорили Россию… Они лгут, когда говорят, что развитие, производительных сил идет по линии капитализма. В области промышленности, транспорта, торговли и финансово-кредитной системы роль государственного хозяйства по мере развития производительных сил не уменьшается, а наоборот, — возрастает в общей экономике страны. Об этом с полной несомненностью свидетельствуют цифры и факты.
«Гораздо сложнее обстоит вопрос о сельском хозяйстве. В этом для марксиста нет ничего неожиданного. Переход от распыленного крестьянского хозяйства к социалистической обработке земли мыслим только через ряд последовательных технических, экономических и культурных ступеней. Основным условием такого перехода является сохранение власти в руках класса, который стремится вести общество к социализму и который во все бóльшей степени способен воздействовать на крестьянство через государственную промышленность, — повышая технику сельского хозяйства и тем создавая предпосылки для его коллективизации».
Резолюция, посвященная оппозиции, говорит, что взгляды Троцкого, видите ли, очень близки к взглядам Бауэра, который говорит, что «в России, где пролетариат составляет только незначительное меньшинство нации, он может утвердить свое, господство только временно», что «он должен неизбежно вновь потерять его, как только крестьянская масса нации сделается достаточно зрелой в культурном отношении для того, чтобы самой взять власть в свои, руки». Прежде всего, товарищи, как можно предполагать, что такого рода пошлейшая постановка вопроса может прийти в голову кому-нибудь из нас? Что это за формулировка: «когда крестьянские массы сделаются зрелыми в культурном отношении»? Что это значит? Что понимать под «культурным отношением»?. Самостоятельной крестьянской культуры в условиях капитализма нет, и крестьянство может зреть в культурном отношении либо под руководством пролетариата, либо под руководством буржуазии. Есть только эти две возможности культурного развития крестьянства. Думать марксисту, что, скинув пролетариат, «культурно созревшее» крестьянство самостоятельно овладеет властью, — это же грубейший, пошлейший предрассудок Мы слишком хорошо знаем из опыта двух революций, в освещении Ленина, что крестьянство, если бы оно пришло в столкновение с пролетариатом и столкнуло его власть, оказалось бы только — через бонапартизм — мостом для буржуазии. Самостоятельного крестьянского государства на основах новой культуры, не пролетарской и не буржуазной, не может быть. Вот почему вся эта бауэровская конструкция есть жалчайшая мещанская пошлость.
Говорят, что, дескать, мы не верим в строительство социализма. И в то же время обвиняют нас в том, что мы проповедуем ни более ни менее, как «грабеж» крестьянства (не кулака, а крестьянства).
Я думаю, товарищи, что это вообще слова не из нашего словаря: по отношению к крестьянству коммунисты не могут предлагать рабочему государству грабежа, а ведь речь идет именно о крестьянстве. Если предлагают освободить 40% бедноты от налога и переложить этот налог на кулака, то это может быть правильно или неправильно, но во всяком случае это не грабеж крестьянства.
Но я спрашиваю вас: если мы не верим в строительство социализма в нашей стране, или (особенно, как это обо мне сказано) предлагаем пассивно дожидаться европейской революции, я хотел бы, чтобы мне сказали: зачем это мы предлагаем грабить крестьянство? Для какой собственно цели? Понять невозможно. Мы считаем, что индустриализация — основа социализма — идет слишком медленно, и что это бьет крестьянина. Если у крестьянина, скажем, в его товарной части урожай на 20% выше прошлогоднего — я условно беру, — но если отпускные цены на хлеб упали на 8%, а цены на различные изделия на 16% повысились, как это и произошло, то крестьянин может получить худшие результаты, чем при более слабом урожае и при более низких розничных ценах на промышленные товары. Ускорение индустриализации, в частности путем более высокого обложения кулака, даст бóльшую товарную массу, которая понизит розничные цены, и это выгодно как для рабочих, так и для большинства крестьянства.
Вы можете с этим не согласиться. Но никто не будет отрицать, что здесь речь идет о системе воззрений на развитие нашего хозяйства. Как же вы можете сказать нам: «Вы не верите в возможность социалистического развития, но требуете, чтобы грабили мужика»? Зачем? Для чего? Никто этого не объяснит. Я утверждаю, что этого объяснить нельзя. Есть вещи, которых объяснить невозможно. Я, например, спрашивал не раз, почему разрыв англо-русского комитета обозначает призыв к выходу из профсоюзов? И почему в то же время невхождение в Амстердам не означает призыва к рабочим не входить в амстердамские профсоюзы? (Голоса: «Вам объяснят».) На этот вопрос я до сих пор ответа не получил и не получу. (Голоса: «Получите».) И на вопрос о том, как можно не верить в социалистическое строительство и почему-то стараться «грабить» крестьянина, я также ответа никогда не получу.
Между тем в этой самой книжке («К социализму или к капитализму?») подробно говорится, что правильное распределение национального дохода важно именно потому, что наше хозяйственное развитие состоит в борьбе двух тенденций: социалистической и капиталистической.
«Исход борьбы определяется темпом развития обеих тенденций. Это значит, другими словами, что если бы государственная промышленность стала развиваться медленнее сельского хозяйства, если бы это последнее со все возрастающей быстротой стало выделять полярные группы: капиталистических фермеров сверху, пролетариев снизу, — то такой процесс привел бы, разумеется, к реставрации капитализма. Но пусть наши враги попытаются доказать, что эта перспектива неизбежна. Они обожгут себе пальцы, даже если возьмутся за дело более искусно, чем бедняга Каутский. Исключена ли, однако, только что намеченная перспектива? Теоретически она не исключена. Если бы правящая партия стала делать ошибку за ошибкой и в области политики и в области хозяйства, если бы она этим затормозила рост промышленности, которая сейчас так многообещающе развертывается, если бы она выпустила из рук контроль над политическими и экономическими процессами в деревне, то, разумеется, дело социализма было бы в нашей стране проиграно. В нашем прогнозе мы отнюдь, однако, не собираемся исходить из таких предпосылок. Как терять власть, как сдавать завоевания пролетариата, как работать на капитализм, — этому Каутский и его друзья великолепно учили международный пролетариат после 9 ноября 1918 года. Тут и прибавить ничего нельзя. Наши задачи, наши цели, наши методы иные. Мы хотим показать, как удерживать и укреплять завоеванную власть и как наполнять форму пролетарского государства экономическим содержанием социализма».
Все содержание книги (голоса: «О кооперации ничего нет») — говорится и о кооперации, — все содержание книжки посвящено этой теме: как наполнить социалистическим содержанием советскую форму государства. Могут сказать так (намеки на это уже есть):
«Да, ты считал, что мы идем к социализму, пока был восстановительный процесс, пока темп развития промышленности составлял 45—35%, но вот мы подошли к кризису основного капитала, и у тебя так называемая «паника» перед трудностями восстановления и расширения основного капитала».
Я не могу процитировать целиком главу «Темп развития, его материальные границы, его возможности» (стр. 43 и след.). Здесь указываются четыре элемента, которые составляют наше преимущество перед капитализмом, и делается такой вывод:
«В совокупности своей имеющиеся у нас преимущества перед капитализмом создадут нам, при правильном их использовании, возможность уже в ближайшие годы поднять коэффициент промышленного роста не только в два, но и в три раза выше довоенных 6%, а может быть, и более того».
Если не ошибаюсь, то коэффициент роста нашей промышленности в этом году намечен 18%. Правда, сюда еще входит восстановительный элемент. Но во всяком случае, та статистическая прикидка, очень грубая, которую я для примера делал года полтора назад, довольно близко совпала с тем фактическим темпом, который у нас имеется в этом году.
Вы спросите: а как же объясняются вот эти ужасающие цитаты, которые приведены в резолюции, — я должен буду дать ответ. Но прежде всего я еще раз повторю, что из тех основных работ, которые я писал о характере революции с 1917 по 1922 год, не процитирована ни одна; а на все то, что я писал после 1922 г., и в прошлом году и в этом году, накинут вообще странный покров. Взяты вот эти четыре цитаты. На них подробно останавливался в докладе т. Сталин, о них говорит резолюция, стало быть, вы и мне позволите на них остановиться.
«Рабочее движение побеждает в демократической революции. Буржуазия становится контрреволюционной. В крестьянстве вся его зажиточная часть и изрядная доля среднего крестьянства тоже «умнеет», успокаивается, поворачивает на сторону контр-революции, чтобы выбить власть из рук пролетариата и крестьянской бедноты… Борьба была бы почти безнадежна для одного российского пролетариата, и его поражение было бы неизбежно…, если бы на помощь российскому пролетариату не пришел европейский социалистический пролетариат».
Я очень боюсь, товарищи, что если бы сказали, что эта цитата есть злостный продукт троцкизма, то многие бы этому поверили. Но это цитата из Владимира Ильича. В V ленинском сборнике опубликован конспект брошюры, которую замышлял Владимир Ильич в конце 1905 года. Там рисуется перспектива: рабочие побеждают в демократической революции, зажиточная часть крестьянства и изрядная доля среднего крестьянства поворачивают на сторону контр-революции. Кстати сказать, эта цитата приведена в последнем номере «Большевика», на стр. 68, к сожалению, с грубым искажением, хотя и взята в кавычки: упоминание о значительной части среднего крестьянства попросту выкинуто. Я предлагаю сравнить V ленинский сборник, стр. 451, и последний номер «Большевика», № 19-20, стр. 68.
Я мог бы привести из произведений Владимира Ильича десятки таких цитат — из VI тома, стр. 398, из IX тома (я не имею достаточно времени, чтобы прочитать, но по стенограмме всякий, кто захочет, проверит), — из IX тома, стр. 410, из VII тома, часть 1-я, стр. 192.
Я приведу только еще одну цитату из IX тома, стр. 115:
«Русская революция (речь идет о демократической революции) не может своими собственными руками удержать и закрепить своих завоеваний…, если на Западе не будет социалистического переворота; без этого условия реставрация неизбежна и при муниципализации, и при национализации, и при разделе, ибо мелкий хозяйчик, при всех и всяческих формах владения и собственности, будет опорой реставрации. После полной победы демократической революции мелкий хозяйчик неизбежно повернет против пролетариата».
(Голос с места: «Ввели нэп».) Правильно, об этом я поговорю. Теперь приведем ту цитату, которую я в 1922 году написал, характеризуя, как формировались мои взгляды на революцию в эпоху 1904—1905 гг.
Я, товарищи, совершенно не намерен подымать вопрос о теории перманентной революции. Никакого отношения к нынешним спорам эта теория, — ни то, что в ней было верного, ни то, что в ней было неполного и ложного, — никакого отношения к нынешним спорам она не имеет. Об этом я десятки раз заявлял. Во всяком случае, за эту теорию перманентной революции, которой у нас занимались за последнее время так прилежно, не только оппозиция 1925 года, но и оппозиция 1923 года не несет, как вы знаете, ни малейшей ответственности, а я сам этот вопрос считаю давным-давно сданным в архив. Но вернемся к цитате, которая приведена в резолюции (правда, я писал в 1922 году, под углом зрения 1905—1906 гг.):
«Пролетариат, взявший власть, придет во враждебное столкновение не только со всеми группировками буржуазии, которые поддерживали его на первых порах его революционной борьбы, но и с широкими массами крестьянства, при содействии которых он пришел к власти».
Хотя это писалось в 1922 году, но здесь говорится в будущем времени о том, что пролетариат придет в столкновение с буржуазией, ибо изображаются дореволюционные взгляды. Я спрашиваю: подтвердился ли тот прогноз, который Владимир Ильич давал в 1905/6 году, что среднее крестьянство в значительной своей массе «поумнеет» и повернет на сторону контр-революции? Подтвердился или не подтвердился? Я утверждаю, что отчасти подтвердился. (Возгласы: «Отчасти? Когда?» Шум.) Да, под руководством партии, под руководством Ильича в первую голову, раскол с крестьянством был преодолен при помощи новой экономической политики, это бесспорно. (Шум.) Если кто из вас думает, товарищи, что я о значении новой экономической политики в 1926 году не догадываюсь, то ошибается. Я о нэпе догадываюсь в 1926 году, — может быть, и хуже, чем другие, но все же догадываюсь. Но примите во внимание, что тогда, когда новой экономической политики еще не было, когда ещё не было и революции 1917 г., и когда мы рисовали себе перспективы её развития, то на основании опыта революций прошлых — и Великой французской революции и революции 1848 г. — у марксистов, не исключая Владимира Ильича (я цитаты приводил), были такие взгляды, что, завершив демократическую революцию и передав землю крестьянам, пролетариат столкнется с сопротивлением не только крупного, но и значительной часта среднего крестьянства, как с противником, даже как с контр-революционной силой. Были ли у нас «намеки» на это или не были? Кое-какие намеки были, и немалые. Когда, например, махновщина на Украине помогала белогвардейцам выметать советскую власть, то это означало, что прогноз Ильича был правилен; когда у нас было восстание антоновское, восстание в Сибири, восстание по Волге, восстание на Урале, когда у нас было кронштадтское восстание, во время которого «середняки» разговаривали с советской властью 12-дюймовыми морскими орудиями — это что же, не означало разве, что прогноз Ильича оказался правильным на известной стадии развития революции? (Моисеенко: «А вы что предлагали?».) Разве же не очевидно, что цитата из моей работы 1922 г. насчет расхождения с крестьянством ничего другого не означает, как констатирование этого именно факта? Раскол с крестьянством мы преодолели посредством нэпа. Но разве же при переходе к нэпу были разногласия? При переходе к нэпу разногласий не было. (Шум.) Были разногласия по профсоюзному вопросу накануне перехода к нэпу, когда партия искала выхода из хозяйственного тупика; эти разногласия имели серьезное значение; но по вопросу о нэпе, когда на X съезде Владимир Ильич выдвинул платформу нэпа, — мы за неё голосовали целиком, и когда из новой экономической политики выросла новая резолюция о профсоюзах, через несколько месяцев после X съезда, мы в ЦК за нее голосовали опять-таки единогласно. А на переломе, — перелом этот был не маленький, — крестьяне, в том числе середняки, говорили: «Я за большевиков, но против коммунистов». Что это обозначало? Это обозначало специально русскую форму отхода на данной стадии крестьянина-середняка от пролетарской революция.
Мне вменяется в вину, что я исходил из того, что «безнадежно думать, что революционная Россия могла бы устоять перед лицом консервативной Европы». Это я писал в августе 1917 г. Я думаю, что это было совершенно правильно. Разве мы устояли бы перед лицом консервативной Европы? Вспомним факты. В тот момент, когда Германия заключала договор с Антантой, опасность была особенно велика. Если бы к этому моменту не подоспела немецкая революция, — незавершенная, изнасилованная социал-демократией, но все же низвергшая старый режим, революция, которая деморализовала старую гогенцоллернскую армию, — если бы, говорю, Германия оказалась такою, как она была, то мы были бы опрокинуты. Здесь не случайно сказано — не «при капиталистической Европе» вообще, а «при консервативной Европе», которая сохраняет весь свой аппарат, а главное — армию. Я вас спрашиваю: мы бы существовали при этих условиях или нет? (Голос: «Что вы, с детьми что ли разговариваете?») И если мы, товарищи, живем, то именно потому, что Европа не осталась все же такой, как была. Вот что Ленин пишет по этому вопросу:
«Мы живем не только в государстве, но и в системе государств, и существование Советской республики рядом с империалистическими государствами продолжительное время немыслимо. В конце концов либо одно, либо другое победит».
Когда это Владимир Ильич говорил? — 18 марта 1919 года, т.е. через 2 года после Октябрьской революции. Разве это по существу не то же самое? Мои слова, относившиеся к августу 1917 г., означали, что если наша революция не сдвинет Европу с места, не потрясет её, то мы не устоим. (Голос: «Ошиблись в Германии, что сделали революцию».) Все старшие товарищи, те, которые до 1917 г. и в 1917 г. мысленно политически уже мыслили, — как они, спрашиваю я, представляли себе революцию с ее последствиями? Когда я пытаюсь напомнить это себе и другим, то не нахожу другой формулировки, как примерно такая:
«Мы думали: либо международная революция придет к нам на помощь, и тогда наши победы вполне обеспечены, либо мы будем делать нашу скромную революционную работу в сознании, что в случае поражения мы все же послужим делу революции, и наш опыт пойдет на пользу другим революциям. Нам было ясно, что без поддержки международной мировой революции победа пролетарской революции невозможна.
«Еще до революции, а также и после неё, мы думали: сейчас же или, по крайней мере, очень быстро наступит революция в остальных странах, в капиталистически более развитых, или, в противном случае, мы должны погибнуть».
Вот как мы себе представляли судьбу революции. Кто это сказал? (Моисеенко: «Ленин». Голос: «А что он немного после сказал?») Ленин сказал это в 1921 году, а моя цитата сказана в 1917 году. Так что я имею право от своих слов, сказанных в 1917 году, апеллировать к тем словам, которые сказаны Лениным в 1921 году. (Голос: «А что Ленин позже сказал?») Позже и я кое-что другое говорил. (Смех.)
«Еще до революции, а также и после неё, мы думали: сейчас же или, по крайней мере, очень быстро наступит революция в остальных странах, в капиталистически более развитых, или, в противном случае, мы должны погибнуть. Несмотря на это сознание, мы делали все, чтобы при всех обстоятельствах и во что бы то ни стало сохранить советскую систему, так как знали, что мы работаем не только для себя, но и для международной революции. Мы это знали, мы неоднократно выражали это убеждение до Октябрьской революции, точно так же, как и непосредственно после неё, и во время заключения Брест-Литовского мира. И это было, говоря вообще, правильно».
Дальше цитата говорит о том, что путь оказался более зигзагообразным, более сложным, но что в основном наше предвиденье было правильно. К нэпу, повторяю, мы переходили солидарно, без каких-либо разногласий. (Моисеенко: «Для того, чтобы не погибнуть».)
Правильно, именно для того, чтобы не погибнуть; именно для того, чтобы не погибнуть, — я уже сказал, что догадываюсь об этом, — мы общими силами переходили к нэпу.
Товарищи, я прошу мне время продлить. Я хочу сказать о теории социализма в одной стране. Я прошу мне дать, — мне пять минут осталось, — еще полчаса. (На местах шум.) Товарищи, по вопросу о пролетариате и крестьянстве…
Председательствующий. Погодите, мы решим. Еще предложения есть какие-нибудь?
Есть три предложения: первое предложение — остаться при старом решении, второе предложение — удлинить еще на полчаса и третье предложение — удлинить еще на четверть часа.
Голосую. Кто за то, чтобы увеличить еще на полчаса? Прошу поднять руки. Кто за то, чтобы увеличить на четверть часа? Меньше. Вы имеете полчаса.
Троцкий. Следующая цитата вменяет мне в вину следующее: в то время как Ильич сказал:
«10—20 лет правильных взаимоотношений с крестьянством, и обеспечена победа во всемирном масштабе», — троцкизм, наоборот, исходит из того, что правильных взаимоотношений с крестьянством не может быть у пролетариата до победы мировой революции».
Эта цитата что означает, спрошу я, прежде всего? Ильич говорит: 10—20 лет правильных взаимоотношений пролетариата и крестьянства. Это значит, что Ильич говорит: в 10—20 лет мы социализма никакого не построим. Почему? Потому что под социализмом мы должны же понимать такой строй, когда нет пролетариата и крестьянства, когда нет классов. Социализм устраняет противоположность города и деревни. Значит здесь строится перспектива на 20 лет, в течение которых нам придется вести политическую линию, устанавливающую правильные отношения пролетариата и крестьянства. Это прежде всего. Но, сказано далее, троцкизм считает, «что правильных отношений с крестьянством не может быть до победы мировой революции», т.е., что я устанавливаю такой закон, что до победы мировой революции нужно установить по возможности неправильные отношения с крестьянством. (Смех.) Товарищи, очевидно, тут не ту мысль хотели выразить, потому что эта фраза вообще смысла не имеет.
Чем был нэп? Нэп был переходом на новые рельсы, именно — для установления более правильных отношений пролетариата с крестьянством. Расходились мы в этом вопросе? Нет, не расходились. Мы спорим сейчас о налоге на кулака, о формах и методах связи пролетариата с деревенской беднотой. Это что такое? Это спор о том, как установить правильные взаимоотношения с крестьянством. Вы можете те или другие наши предложения считать неправильными, но ведь вся-то идейная борьба идет как раз из-за того, какие именно отношения на данной стадии развития хозяйства более правильны.
В течение 1917 года обнаружились у нас разногласия по вопросу о крестьянстве? Нет! Мы принимали крестьянский наказе «эсеровский» крестьянский наказ в основу нашей платформы, единогласно. Декрет о земле, написанный карандашом, почти на колене, Владимиром Ильичом, вызывал в нашей среде разногласия? Нет, был принят единогласно. Политика раскулачивания вызывала разногласия? Не вызывала никаких разногласий. (Моисеенко: «А Брест?».) Борьба за середняка, открытая Владимиром Ильичом, вызывала разногласия? Нет. Программа партии, определявшая отношение к крестьянству, вызывала разногласия? Нет. Я не говорю, что разногласий вообще не было, но утверждаю, что если бывали разногласия по отдельным очень крупным вопросам, то по основной линии политики партии по отношению к крестьянству разногласий не было.
Да, в 1919 году ходили в народе слухи о разногласиях в этой области. Что написал Владимир Ильич об этом? Напомню об этом. Я ответил тогда крестьянину Гулову, который спрашивал меня: какие разногласия у тебя с Ильичом? — ответ мой был напечатан в «Правде» и «Известиях ВЦИК». И вот что написал Владимир Ильич — это было напечатано в «Известиях» и «Правде» в феврале 1919 года. Вот доподлинная цитата из статьи Ленина:
«В «Известиях ВЦИК» от 2 февраля 1919 года было помещено письмо крестьянина Г. Гулова, который ставит вопрос об отношении нашего рабоче-крестьянского правительства к крестьянам-середнякам и рассказывает про распространенные слухи, будто Ленин с Троцким не ладят, будто между ними есть крупные разногласия и как раз насчет середняка-крестьянина. Товарищ Троцкий уже дал свой ответ в «Письме к крестьянам-середнякам», напечатанном в «Известиях ВЦИК» от 7 февраля. Товарищ Троцкий говорит в этом письме, что слухи о разногласиях между мною и им — самая чудовищная и бессовестная ложь, распространяемая помещиками и капиталистами или их больными и невольными пособниками. Я, со своей стороны, целиком подтверждаю заявление товарища Троцкого. Никаких разногласии у нас с ним не имеется, и относительно крестьян-середняков нет разногласий не только у нас с Троцким, но и вообще в коммунистической партии, в которую мы оба входим. Товарищ Троцкий в своем письме подробно и ясно объяснил, почему партия коммунистов и теперешнее рабоче-крестьянское правительство, выбранное советами и. принадлежащее к этой партии, не считают своими врагами крестьян-середняков. Я подписываюсь обеими руками под тем, что сказано тов. Троцким».
Это было до нэпа. Затем переход на нэп. Еще раз повторяю: разве при переходе к нэпу были разногласия? Не было! По вопросу о переходе на нэп я делал доклад на IV конгрессе, где полемизировал с Бауэром. Вот что я писал по этому же поводу позже:
«Нэп приветствовался буржуазией и меньшевиками, как необходимый (но, разумеется, «недостаточный») шаг на пути раскрепощения производительных сил. Меньшевистские теоретики как каутскиантской, так и отто-бауэровской разновидности одобрили нэп именно как зарю капиталистической реставрации в России. Они прибавляли: либо нэп сорвет большевистскую диктатуру (благой исход), либо большевистская диктатура сорвет нэп (исход печальный)».
Весь мой доклад на IV конгрессе доказывал, что нэп не сорвет большевистской диктатуры, но что большевистская диктатура в условиях нэпа обеспечит перевес социалистических элементов хозяйства над капиталистическими.
Мне ставится в вину цитата — и здесь мы непосредственно переходим к вопросу о возможности победы социализма в одной стране:
«Противоречия в положении рабочего правительства (мои слова) в отсталой стране, с подавляющим большинством крестьянского населения, смогут найти свое разрешение только в международном масштабе, на арене мировой революции пролетариата».
Это сказано в 1922 году. И дальше в обвинительной резолюции говорится следующее:
«Конференция констатирует, что такие взгляды т. Троцкого и его единомышленников по основному вопросу о характере и перспективах нашей революции не имеют ничего общего со взглядами нашей партии, с ленинизмом».
Ну, сказали бы еще, что здесь есть оттенок — я-то его не нахожу и сейчас, что здесь не совсем точная формулировка — (я и этого не вижу), но здесь слишком уж густо сказано: эти взгляды «не имеют ничего общего со взглядами нашей партии, с ленинизмом». Прежде всего, я приведу одну цитату, имеющую близкое отношение к ленинизму:
«Полная победа социалистической революции немыслима в одной стране, а требует самого активного сотрудничества по меньшей мере нескольких передовых стран, к которым мы Россию причислить не можем».
Это не я сказал, это кто-то побольше меня сказал, это Ильич сказал 8 ноября 1918 года! Не до Октябрьской революции, а 8 ноября 1918 года, через год после захвата власти. Если бы, товарищи, он только это сказал, то мы, конечно, могли бы на этом построить все, что угодно, выдернувши отдельную цитату. (Голос с места: «Это об окончательной победе».) Нет, извините, он сказал: «требует самого активного сотрудничества». Попытка, товарищи, отъехать на «интервенции» не пройдет, попытка отойти от основного вопроса в сторону интервенции не пройдет, ибо здесь сказано ясно, что победа социалистической революции требует сотрудничества, — не ограждения только от интервенции, — а сотрудничества, «по меньшей мере нескольких передовых стран, к которым мы Россию причислить не можем». (Голос с места: «В чем дело?». Голос с места: «Вывод, вывод».) Это не единственная, товарищи, цитата, говорящая, что вопрос не только в интервенции. Вывод, пока что, то, что взгляд, который я выражал, — что внутренние противоречия, вытекающие из отсталости, должны найти свое разрешение в международной революции, — не был моей особенностью, и что тот же взгляд выражался неоднократно и, притом, несравненно резче и категоричнее Ильичом.
Нам говорят, что это было верно для эпохи, когда будто бы неизвестен был закон неравномерного развития капиталистических стран, т.е. для эпохи до империализма? Я не могу на этом подробнее остановиться. Но должен, к сожалению, сказать, что тут т. Сталин впал в величайшую теоретическую и историческую ошибку. Закон неравномерного развития капитализма старее, чем империализм. Это раз. Капитализм, несомненно, крайне неравномерно развивается и сейчас во всех странах, но в XIX столетии эта неравномерность была больше, чем в XX. Тогда Англия была владычицей мира, а Япония, например, на памяти старшего поколения, предшествовавшего нашему, была наглухо замкнутой феодально-кастовой страной. Одновременно с падением крепостного права у нас, Япония стала приобщаться к капиталистической цивилизации. Китай спал мертвым сном и пр. и пр. В тот период неравномерность капиталистического развития была резче, глубже; Маркс и Энгельс об этой неравномерности знали не хуже нас Именно потому, что финансовый капитал есть самая подвижная и гибкая форма капитала, именно поэтому империализм развивает более «уравнительные» тенденции, чем до-финансовый капитализм: Бесспорно, гигантская неравномерность развития сохраняется и теперь, — но сказать так, что в старину, в XIX столетии, до империализма, капитализм был более равномерно развит, и поэтому, дескать, тогда теория социализма в одной стране была неправильна, а теперь, когда империализм увеличил разнородность развития, теория социализма в одной стране правильна, — нет, это не годится, это противоречит всему историческому опыту, это опрокидывает явления наголову, — надо искать других более серьезных аргументов.
Тов. Сталин писал:
«Кто отрицает возможность построения социализма в одной стране, тот должен обязательно отрицать и правомерность Октябрьской революции». (Сталин, «Вопросы ленинизма», стр. 229.)
А мы слышали от Ильича в 1918 г., что для построения социализма нужно прямое сотрудничество нескольких передовых стран, «к которым мы Россию причислить не можем». И все же Ленин не отрицал, однако, «правомерность» Октябрьской революции. Вот что он говорил по этому поводу в 1918 г.:
«Я знаю, что есть мудрецы (это было против каутскианства, против сухановщины), считающие себя очень умными и даже называющие себя социалистами, которые уверяют, что не следовало брать власти до тех пор, пока не разразится революция во всех странах. Они не подозревают, что, говоря так, они отходят от революции и переходят на сторону буржуазии. Ждать, пока трудящиеся классы совершат революцию в международном масштабе, это значит всем застыть в ожидании. Это бессмыслица».
Виноват, тут так и сказано дальше:
«Это бессмыслица. Трудность революции всем известна… Ибо окончательно победить можно только в мировом масштабе и только совместными усилиями рабочих всех стран». (Ленин, том ХV, стр. 287, 14 мая 1918 г.)
Ильич не отрицал, однако, «правомерность» Октябрьской революции.
И далее, в 1921 г., — не в 1917, а в 1921 г.:
«В странах развитого капитализма есть в течение десятков лет сложившийся класс наемных рабочих земледелия. Только в таких странах, где этот класс достаточно развит, переход от капитализма к социализму возможен».
Не об интервенции здесь говорится, а об уровне экономического и классового развития страны.
«Мы подчеркивали в целом ряде произведений, во всех наших выступлениях, во всей прессе, что в России дело обстоит не так, что в России мы имеем меньшинство рабочих в промышленности и громадное большинство мелких земледельцев. Социальная революция в такой стране может~иметь окончательный успех лишь при двух условиях: во-первых, при условии поддержки её своевременно социальной революцией в одной или нескольких передовых странах»…
«Другое условие, это соглашение между… пролетариатом и большинством крестьянского населения»…
«Мы знаем, что только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России, пока не наступила революция в других странах. И так, прямиком, во всех собраниях, во всей прессе нужно говорить». (Ленин, Речь на X съезде РКП, 1921 г., т. XVIII, часть 1-я, стр. 137—138.)
Значит, не так ставил вопрос Ильич, что достаточно соглашения пролетариата с крестьянством, и мы можем построить социализм, независимо от того, какова будет судьба мирового пролетариата. Нет, это только одно условие. Другое: своевременная помощь со стороны революции в других странах. Он соединяет оба эти условия, как особенно необходимые для нас, потому что мы страна отсталая.
Я, наконец, сказал, что «подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы». Это мне вменяется в вину. Очевидно, товарищи, мы немножко разучились правильно употреблять термины. Что мы называем социалистическим хозяйством в подлинном смысле слова? Конечно, у нас есть крупнейшие успехи, которыми мы вместе гордимся и которые я старался иностранцам изложить в этой брошюрке «К социализму или капитализму?». Но размер этих успехов надо оценивать трезво. В тезисах т. Рыкова сказано, что мы приблизились к довоенному уровню. Но и это не точно. А население у нас то же? Нет. Большее! А среднее душевое потребление промышленных товаров? Значительно ниже, чем в 1913 году. По наметке ВСНХ мы только в 1930 году достигнем душевого потребления промышленных товаров 1913 года. А что такое уровень 1913 года? Это уровень нищеты, отсталости, варварства. Когда мы говорим о социалистическом хозяйстве и о подлинном подъеме социалистического хозяйства, это значит: противоречия между городом и деревней не должно быть; это значит общее довольство, обеспеченность, культура. Вот что понимается под подлинным подъемом социалистического хозяйства. Нам до этого еще страшно далеко. У нас есть беспризорные, безработные, у нас деревня выдвигает из своей среды каждый год 2 миллиона избыточных рабочих рук, выбрасывая в город каждый год около полумиллиона, а промышленность собирается поглощать не более 100 тысяч в год, Мы можем достигнутыми успехами гордиться, но ломать историческую перспективу нельзя. Это не есть еще подлинный подъем подлинного социалистического хозяйства, это только несколько первых серьезных шагов по тому длинному мосту, который соединяет капитализм с социализмом. Разве это одно и то же? Не одно и то же В той цитате, которую мне ставят в вину, я абсолютно прав.
Ильич говорил в 1922 году:
«Мы не доделали даже фундамента социалистической экономики. Это еще могут отнять назад враждебные нам силы умирающего капитализма. Надо отчетливо сознать и открыто признать это, ибо нет ничего опаснее иллюзий (и головокружения, особенно на больших высотах). И нет решительно ничего «страшного», ничего дающего законный, повод хотя бы к малейшему унынию в признании этой горькой истины, ибо мы всегда исповедывали и повторяли ту азбучную истину марксизма, что для победы социализма нужны совместные усилия рабочих нескольких передовых стран». (Ленин, Собр. соч., т. XX, ч. 2, стр. 487, 1922 г.)
Значит тут не об интервенции идет дело, а о совместных усилиях рабочих нескольких передовых стран для построения социализма. Или, может быть, скажете, что это Ильич писал до эпохи империализма, когда не был будто бы известен закон неравномерного развития? Нет, он это писал в 1922 году, и закон был известен.
Правда, есть одна-единственная цитата — это в статье о кооперации, одна-единственная, которую пытаются противопоставить всему, что Ильич говорил… (голос: «Случайно»), не случайно, нисколько, я с ней согласен целиком, надо только её правильно понять. Она говорит:
«Власть государства на все крупные средства производства, власть государства в руках пролетариата, союз этого пролетариата со многими миллионами мелких и мельчайших крестьян, обеспечение руководства за этим пролетариатом по отношению к крестьянству и т. д., — разве это не все, что нужно для того, чтобы из кооперации, из одной только кооперации, которую мы прежде третировали как торгашескую и которую с известной стороны имеем право третировать теперь, при нэпе, так же, — разве это не все необходимое для построения, полного социалистического общества? Это еще не построение социалистического общества, но это все необходимое и достаточное для этого построения». (Ленин, т. XVIII, ч. 2, стр. 140; «Правда», 26 мая 1923 г.)
(Читает очень быстро. Смех.) Тогда прибавьте мне, товарищи, несколько минут. (Смех. Голос: «Правильно».) Правильно, я с этим совершенно согласен. (Голос: «Вот это нам и надо».)
О чем здесь говорится, какие элементы здесь перечисляются? Здесь перечисляются: собственность на средства производства — раз, власть пролетариата — два, союз пролетариата и крестьянства — три, руководство пролетариатом крестьянства — четыре и кооперация — пять. Вот те элементы, которые здесь Ильич перечисляет. Я вас спрашиваю, ведь никто из вас не считает, что социализм можно построить во всякой стране, отдельно взятой. Если бы в Болгарии пролетариат, во главе с крестьянством, завладел властью и прибег бы к кооперации (шум), мог ли бы болгарский пролетариат построить социализм? Нет, не мог бы. Значит, кроме этих элементов, нужен ряд других: географическое положение, естественные богатства, техника, культура. Владимир Ильич здесь перечисляет условия государственные, условия собственности и организационные формы кооперации. Только! И говорит, что для того, чтобы построить социализм, нам не нужно пролетаризовать мужика, нам не нужно новых революции, а имея власть, союз с крестьянином и кооперацию, мы можем при помощи этих государственно-общественных форм и методов задачу довести до конца. Но, товарищи, ведь мы знаем и другое определение социализма у Ильича, которое говорит, что социализм, это — советская власть плюс электрификация. Так вот, эта прочтенная мною цитата отменяет электрификацию или нет? Нет, не отменяет. Все остальное, что Ильич говорил о построении социализма, — а я выше приводил отчетливые формулировки, — этой цитатой дополняется или отменяется? Я говорю: то, что говорится — этой цитатой дополняется, но не отменяет все приведенное мною раньше, ибо бороться за электрификацию нам приходится не в безвоздушном пространстве, а в определенных условиях, в обстановке международного рынка, международного хозяйства, которое есть очень реальный факт. Мировое хозяйство не теоретическое обобщение, это есть определенная и могущественная реальность, законы которой давят и на нас, и каждый год нашего развития нас в этом убеждает.
Прежде чем сказать об этом подробнее, я позволю себе напомнить, что, прежде чем некоторые товарищи создавали, на основании односторонне истолкованной цитаты из статьи Ильича «О кооперации» совершенно новую теорию, по-моему, теорию глубоко неправильную, они сами придерживались других взглядов. Тов. Сталин в 1924 г. говорил совсем иное, чем ныне (голос: «Это на XIV съезде»), на XIV съезде это было указано, но цитата не исчезла от этого, а осталась полностью и в 1926 г. Прочитаем её:
«Можно ли добиться окончательной победы социализма в одной стране, без совместных усилий пролетариев нескольких передовых стран? Нет, невозможно. Для свержения буржуазии достаточно усилий одной страны, — об этом говорит нам история нашей революции. Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как Россия, уже недостаточно, — для этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых стран» («Об основах ленинизма», апрель 1924 г.).
Это т. Сталин писал в 1924 г., а меня резолюция цитирует, кончая 1922 г. (Смех.) Да, это сказано было в 1924 г.; для организации социалистического хозяйства, — не для ограждения от интервенции, не для страховки от реставрации, — нет, нет и нет, а «для организации социалистического производства», усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как Россия — недостаточно. Тов. Сталин эту точку зрения изменил. Это, разумеется, его право.
Он в книге «Вопросы ленинизма» говорит:
«В чем состоит недостаток этой формулировки? В том, что она связывает в один вопрос два разных вопроса: вопрос о возможности построения социализма силами одной страны, на что должен быть дан положительный ответ, и вопрос о том, может ли страна с диктатурой пролетариата считать себя вполне гарантированной от интервенции и, стало быть, от реставрации старых порядков, без победоносной революции в ряде других стран, на что должен быть дан отрицательный ответ» (Сталин, «Вопросы ленинизма», стр. 46, 1926 г.).
Извините, в первой цитате (1924 г.) эти два вопроса вовсе не смешаны, там речь идет не об интервенции, а совершенно ясно говорится о невозможности полной организации социалистического производства одними лишь силами такой крестьянской страны, как Россия.
И разве же, товарищи, в самом деле, вопрос сводится к интервенции? Ведь нельзя же себе дело представлять так, что вот мы строим в этом доме социализм, а враги извне нам стёкла могут разбить. Вопрос не так просто стоит. Интервенция есть война, а война есть продолжение политики другими средствами, а политика есть обобщенная экономика. Стало быть, вопрос идет об экономических взаимоотношениях СССР с капиталистическими странами в полном объеме. Эти взаимоотношения отнюдь не исчерпываются той исключительной формой, которая называется, интервенцией. Они имеют гораздо более непрерывный и глубокий характер. Тов. Бухарин прямо говорит, что вся опасность только в интервенции, что, не будь интервенции,
«мы можем строить социализм даже на этой нищенской технической базе (строить можем, это правильно. Л. Т.), что этот рост социализма во много раз будет медленнее, что мы будем плестись черепашьим шагом, но все-таки мы социализм строим и мы его построим» (на XIV съезде).
Что мы социализм строим — правильно; что мы его построим рука об руку с мировым пролетариатом — бесспорно. (Смех.) Я думаю, что неправильно смеяться на конференции коммунистической партии, когда говорят о построении социализма рука об руку с мировым пролетариатом. (Смех. Голоса: «Демагогией не занимайтесь». «На этом нас не подыграете».) Но я говорю, что черепашьим шагом мы социализма не построим никогда, ибо нас все строже контролирует мировой рынок. (Возглас: «Вы струсили».) Вы возьмите, как т. Бухарин представляет себе эту постройку. В последней своей статье в «Большевике» (нужно сказать, что это наиболее схоластическое произведение бухаринского пера) (смех) он говорит:
«Спор идет о том, сможем ли мы строить социализм и построить его, если мы отвлекаемся от международных дел, т.е. спор идет о характере нашей революции». (Бухарин, «Большевик», № 19-20, стр. 54.)
Слышите: «можем ли мы построить социализм в нашей стране, если мы «отвлекаемся» от международных дел». Если «отвлекаемся», то можно. Но отвлекаться-то нельзя! В этом вся штука. (Смех.) Можно в январе месяце нагишом пройти по Москве, если «отвлечься» от погоды и от милиции. (Смех.) Но я боюсь, что ни погода, ни милиция не отвлекутся от вас, если вы этот опыт проделаете. (Смех.)
«Еще раз повторяем: спор идет о внутренних силах, а не об опасностях, связанных с заграницей. Спор идет, следовательно, о характере нашей революции». (Бухарин, «Большевик», № 19-20.)
Характер нашей революции, независимо от международных условий, с какого времени начинается он, этот самодовлеющий характер? Я утверждаю, что нашей революции, такой, какою мы её знаем, не было бы на свете, если бы не было двух международных условий: во-первых, финансового капитала, который оплодотворял хищнически наше хозяйственное развитие — раз, и, во-вторых, марксизма, теоретического сгустка международного рабочего движется, который оплодотворил нашу пролетарскую борьбу. Так что же, значит, до 1917 года революция подготовлялась путем пересечения великих мировых сил, из этого пересечения их, через мировую войну, выросла Октябрьская революция, — а теперь нам говорят: «отвлечемся» от международной обстановки и будем строить социализм в нашем доме? Весь подход метафизический. Нельзя отвлечься от мирового хозяйства. Что такое экспорт? Внутреннее или международное дело? Внутри надо собрать экспортный продукт — как будто внутреннее дело, а вывезти надо наружу — как будто международное. (Смех)
А что такое импорт? Импорт как будто международное — надо купить товар за границей, но ввезти надо внутрь — как будто внутреннее. (Смех.) Так вот, на импорте и на экспорте вся теория т. Бухарина, предлагающая «отвлечься» от международной обстановки, сразу трещит по всем швам. Успех социалистического строительства зависит от темпа, а темп нашего хозяйственного развития сейчас непосредственнее и острее всего определяется ввозом сырья и оборудования. Конечно, можно «отвлечься» от недостатка иностранной валюты и заказать большое количество хлопка и машин, но это можно сделать только один раз, второй раз этого «отвлеченья» повторить нельзя. (Смех.) Все наше строительство международно обусловлено.
Когда меня спрашивают, пролетарское ли наше государство, я должен сказать, что самый вопрос этот неуместен. Если вы захотите судить не по двум произвольно вырванным словам: из невыправленной стенограммы, а по тому, что я об этом писал и говорил в десятках и сотнях статей и речей, а только так нам и полагается друг к другу относиться — не ловить на невыправленной фразе, а брать взгляды друг друга по существу, — то вы, не колеблясь, признаете, что вместе с вами я считаю государство пролетарским. На вопрос, ведет ли это государство социалистическое строительство, я уже дал ответ в ряде цитат. Если вы спросите, имеется ли достаточно сил и средств внутри страны, чтобы, независимо от того, что будет происходить во всем мире, довести до конца в течение 30 или 50 лет построение социализма, то я говорю, что самая постановка вопроса в корне неправильна. У нас есть достаточно средств для того, чтобы вести социалистическое строительство вперед и тем самым помогать мировому революционному пролетариату, который имеет никак не меньше шансов завоевать власть в течение 10—20—30 лет, чем мы — построить социализм; никак не меньше, а больше шансов!
Я вас спрошу, товарищи, — и это есть основной пункт, это есть стержень всего вопроса, — что произойдет с Европой, пока мы будем строить социализм? — вы говорите? — мы построим социализм в нашей стране, независимо от того, что будет происходить за это время во всем мире. Хорошо. Сколько нам нужно времени для построения социализма? Ильич считал, что за 20 лет мы никак не построим социализма, при отсталости нашей крестьянской страны, и за 30 лет не построим. Допустим, 30—50 лет, как минимум. Так я вас спрашиваю, что за это время произойдет с Европой? Не могу же я давать прогноз для нашей страны, не давая прогноза для Европы. Тут может быть несколько вариантов. Если вы скажете — за 30—50 лет европейский пролетариат, разумеется, возьмет власть, — тогда и вопроса никакого нет, ибо, если он возьмет власть в течение ближайших 10—20—30 лет, то позиция социализма и у нас и в международном масштабе обеспечена. Но, очевидно, вы считаете, что надо исходить из такой перспективы, что в ближайшие 30 лет европейский пролетариат власти не возьмет. Иначе зачем вам весь ваш прогноз? Так вот, я спрашиваю: что же за это время произойдет с Европой? Тут мыслятся, чисто теоретически говоря, три варианта: либо Европа будет, как ныне, качаться вокруг довоенного уровня, пролетариат и буржуазия будут качаться, уравновешивая друг друга. Но это «равновесие» потому мы и называем неустойчивым, что оно… неустойчиво. Это положение не может длиться 20, 30, 40 лет. Оно должно в ту или другую сторону разрешиться. Думаете ли вы, что капитализм найдет новое динамическое равновесие, думаете ли вы, что европейский капитализм может обеспечить себе новую полосу подъема, расширенное воспроизведение того процесса, который был до империалистской войны? Если считать, что это возможно (а я полагаю, что на это шансов у капитализма никаких нет), если теоретически на минуту это допустить, то это означало бы, что капитализм в европейском и мировом масштабе своей исторической миссии еще не исчерпал, что это не империалистический загнивающий капитализм, а развивающийся капитализм, ведущий хозяйство и культуру вперед, — но это означало бы, что мы пришли слишком рано.
Председательствующий. Товарищ Троцкий исчерпал предоставленное ему время с избытком, свыше полутора часов. Он просит еще пять минут. Голосую, кто за то, чтобы дать еще пять минут? Кто против? Переголосование требуется?
Троцкий. Я прошу переголосовать.
Председательствующий. Кто за то, чтобы дать т. Троцкому пять минут? Кто против? Большинство.
Троцкий. Я хотел сделать краткие конспективные выводы в течение пяти минут.
Председательствующий. Голосуется еще раз. (Голос: «Голосовать мандатами».) Голосуется мандатами. Кто за то, чтобы предоставить Троцкому пять минут? Поднимите мандаты. Кто против? Меньшинство. Лучше дать пять минут, чем пять минут считать. Товарищ Троцкий имеет слово.
Троцкий. Итак, если исходить из того, что европейский капитализм будет идти вверх в течение ближайших 30—50 лет, которые нам нужны были, чтобы построить социализм, то надо прийти к выводу, что мы будем задушены или разбиты, ибо развивающийся капитализм будет иметь, помимо всего прочего, соответствующую военную технику и вообще соответствующие средства. Кроме того, мы знаем, что когда капитализм мощно поднимается, он через рабочую аристократию сможет поднять массы на войну. Эта мрачная перспектива исключается, по-моему, всей обстановкой мирового хозяйства. Во всяком случае не на ней же мы можем строить перспективу социализма в нашей стране.
Тогда остается вторая перспектива: капитализм упадочный и загнивающий. Но ведь это и есть та база, на которой европейский пролетариат обучается — медленно, но обучается — искусству делать революцию.
Можно ли представить себе, что в течение 30—50 лет европейский капитализм будет загнивать, а пролетариат окажется неспособным совершить революцию? Я спрашиваю, почему я должен брать эту предпосылку, которую нельзя, иначе назвать, как предпосылкой необоснованного чёрного пессимизма за счет европейского пролетариата, и в то же время развивать некритический оптимизм насчет постройки социализма изолированными силами нашей страны? В каком смысле мой теоретический или политический долг коммуниста обязывает меня принять ту предпосылку, что европейский пролетариат в течение 40—50 лет власти не возьмет (если возьмет, то тем самым и спорный вопрос снимается). Я утверждаю, что у меня нет никаких теоретических или политических оснований думать, что нам вместе, с крестьянством легче построить социализм, чем европейскому пролетариату взять власть.
Нет. Тут перевес шансов целиком на стороне европейского пролетариата. А если это так, то я спрашиваю: почему эти два элемента противопоставляются друг другу, а не соединяются, как «два условия» у Ленина? Почему требуется теоретическое признание построения социализма в одной стране? Откуда взялась эта перспектива? Почему до 1925 года никто этого вопроса не выдвигал? (Голос: «Выдвигали».) Неверно, никто не выдвигал, и т. Сталин в 1924 году писал, что усилий одной страны, крестьянской страны, недостаточно для того, чтобы построить социализм. Я и сегодня считаю, что победа социализма в нашей стране обеспечена только совместно с победоносной революцией европейского пролетариата. Это вовсе не означает, что наше строительство не-социалистическое, или что мы не можем и не должны со всей энергией вести его вперед. Так же, как немецкий рабочий готовится к захвату власти, мы подготовляем элементы будущего социализма, и каждый наш успех на этом пути так же облегчает борьбу немецкого пролетариата за власть, как его борьба облегчает наши социалистические успехи. Это есть единственно правильная интернациональная перспектива для нашего социалистического строительства.
В заключение повторю то, что сказал на пленуме ЦК. Если бы мы не думали, что наше государство пролетарское, хотя и с бюрократическим извращением, т.е. такое, которое еще нужно весьма и весьма приблизить к рабочему классу, вопреки некоторым неправильным бюрократическим мнениям; если бы мы не считали, что наше строительство социалистическое; если бы мы не думали, что в нашей стране есть достаточные ресурсы для того, чтобы вести вперед социалистическое хозяйство; если бы мы не были убеждены в полной и окончательной нашей победе, — то, разумеется, нам не могло бы быть места в рядах коммунистической партии. И оппозицию можно и должно расценивать по этим двум критериям: либо одна линия у неё может быть, либо другая. Если считать, что наше государство не рабочее, что наше строительство не социалистическое, то надо противопоставить пролетариат данному государству и надо строить другую партию.
Вторая линия (голоса: «Вы её начали») — если же считать, что наше государство рабочее, но с бюрократическим извращением, под давлением мелкобуржуазной стихии и капиталистического окружения; если считать, что наше строительство социалистическое, но что наша хозяйственная политика недостаточно обеспечивает необходимое распределение национальных средств, — тогда надо партийными средствами и путями бороться против того, что считаешь ошибочным, неправильным, опасным, неся полную ответственность за общую политику партии и рабочего государства. (Звонок председательствующего.) Сейчас кончаю. Полторы минуты.
Несомненно, что внутрипартийная борьба последнего периода характеризуется крайней остротой своих форм — фракционностью. Несомненно, что эта фракционная обостренность со стороны оппозиции, — все равно, какими бы условиями она ни была вызвана, я в это сейчас не вхожу, — могла быть понята и была понята значительными частями партийной массы в том смысле, что разногласия зашли так далеко, что могут сделать невозможной совместную работу, т.е. могут привести к расколу. Это означает явное несоответствие между средствами и целью, т.е. между тем, что оппозиция хотела отстаивать, и теми средствами, которые она, по тем или иным причинам, применяла. Именно поэтому мы признали это средство — фракционность — ошибочным, не по соображениям сегодняшнего дня (голоса: «Сил нет. Потерпели поражение»), а по учету всей обстановки, создавшейся в партии. Цель и смысл заявления 16 октября — ввести отстаивание тех или других взглядов, которые мы защищаем, в рамки совместной работы и солидарной ответственности за общую политику партии каждого на своем посту.
В чем, товарищи, объективная опасность резолюции о социал-демократическом уклоне? Опасность в том, что она приписывает нам такие взгляды, из которых необходимо вытекает не только политика фракционности, но и политика двух партий.
Эта резолюция имеет объективную тенденцию превратить в бумажку как заявление от 16 октября, так и извещение ЦК, которое с удовлетворением… (голос с места: «Это угроза?») …нет, товарищи, это не угроза. Меньше всего я имею в виду говорить об угрозе. (Голос с места: «А это для чего?») Сейчас вы услышите, дослушайте до конца, тут еще несколько слов.
Принятие этой резолюции, по нашему убеждению, причинит вред, но, насколько я могу судить о настроениях товарищей так называемой оппозиции, прежде всего руководящих товарищей, принятие этой резолюции не сдвигает нас с линии 16 октября. Мы не принимаем навязываемых нам взглядов. Мы не собираемся искусственно раздвигать или обострять разногласия, чтобы тем подготовить рецидив фракционности. Наоборот, каждый из нас, не преуменьшая разногласий, — они есть, — приложит все усилия к тому, чтобы ввести эти разногласия в рамки бесперебойной работы и общей ответственности за политику партии.
Председательствующий. Товарищи, сейчас половина десятого. Если конференция в силах без перерыва продолжать работу… (Голоса: «Перерыв».) Объявляю перерыв на 10 минут.