Не надо мусору!

Печатается по копии, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка MS Russ 13 Т-3052 (Houghton Library, Harvard University) — /И-R/

В Центральный Комитет ВКП(б)

В Бюро ячейки Института Красной Профессуры

 

Вчера, 20 апреля, в ячейке Красной Профессуры, при обсуждении вопроса о китайской революции, в качестве «принципиальных» доводов приведены были следующие исторические справки и соображения:

1. Оппозиция предлагает организовать в Китае Советы. Между тем (?!), осенью 1923 года Троцкий был против организации Советов в Германии. Этот сногсшибательный довод повторялся уже и в других местах, ему, очевидно, суждено разделить судьбу «доводов» насчет того, что оппозиция призывает к выходу из профсоюзов, или считает британскую компартию тормозом рабочего движения, или боится урожая и пр. и пр. Население гоголевского городка в «Ревизоре», как известно, пользовалось каждым новым забором, чтобы нанести к нему мусор. Так и некоторые публицисты, полемисты и «теоретики» нашей партии пользуются постановкой каждого нового серьезного вопроса, чтобы завалить его кучей мусора. Если даже допустить, что Троцкий в 1923 году был против организации Советов в Германии, то ведь из этого совсем не вытекает, что их в 1927 году не надо создавать в Китае. Советы не являются сверхисторической формой организации. Чтобы выяснить, прав был пли неправ Троцкий в 1923 г., надо проанализировать тогдашнюю немецкую обстановку во всей ее конкретности. Если бы при этом оказалось, что Троцкий был неправ, это еще ровно ничего не говорило бы против создания Советов в нынешнем революционном Китае.

На самом деле, утверждение, будто я был против Советов в 1923 г., само по себе вздорно. Речь шла вовсе не о том, создавать или не создавать Советы, а о том, как их создавать. В 1923 году фабзавкомы приняли в Германии в значительной мере функции и значение Советов. Вопрос стоял так: создавать ли, наряду с революционными фабзавкомами, стоявшими под руководством нашей партии, Советы, или же развернуть в Советы уже готовую форму фабзавкомов. Я был сторонником этого второго решения по целому ряду политических и организационных соображений, которые слишком долго было бы излагать. Достаточно будет сказать,что, после всестороннего обсуждения этого вопроса, Политбюро приняло мое предложение о том, чтобы фабзавкомы превратить в Советы и перейти к открытому созданию Советов лишь на известном этапе вооруженного восстания.

Ни для кого, во всяком случае, не было сомнения в том, что для руководства революцией в 1923 году, отнюдь недостаточно было наличия коммунистической партии или ее блока с левой социал-демократией. Необходимость революционной массовой выборной организации, тесно связанной с цехом, заводом, городом, районом, никем не оспаривалась. Только это и позволило прийти к общему решению насчет необходимости развернуть фабзавкомы в Советы, чтобы затем открыто поднять знамя Советов, когда восстание развернется полностью.

2. На том же собрании ячейки читали письмо Чан Кайши, или просто цитировали устное заявление Чан Кайши в том смысле, что он согласен с Зиновьевым и Троцким, а не со Сталиным и Рыковым. Это сообщение («документ») должно было, очевидно, углубить представление будущих красных профессоров о китайской революции. На такой смехотворной глупости, как «солидарность» Чан Кайши со взглядами оппозиции, вряд ли стоило бы останавливаться, если бы эту глупость не подмешивали к тому мусору, которым кое-кто стремится завалить каждый новый забор, то бишь каждый новый серьезный вопрос.

Верно ли, что Чан Кайши действительно говорил или писал то, что ему приписывают? Я этого не знаю. Допустим, что говорил. В чем же он солидаризируется с оппозицией? Оказывается, в том, что хочет разрыва между Гоминьданом и компартией. Стоит на минуту вдуматься в это, чтобы все стало понятным. Чан Кайши читает в наших газетах утверждение, будто оппозиция хочет разрушить сотрудничество между компартией и Гоминьданом, будто оппозиция хочет враждебно противопоставить их, будто оппозиция хочет войны между компартией и Гоминьданом, будто оппозиция хочет отвести компартию от руководства революцией для «малых дел». Такого рода грубо карикатурное изображение взглядов оппозиции должно встречать несомненнейшую симпатию Чан Кайши. Если, таким образом, Чаи Кайши с чем-нибудь солидарен, то не с оппозицией, а с той чепухой, которую ей приписывают. Дело для нас идет не о войне компартии с Гоминьданом, т.е. с его революционными элементами, с его действительно левым крылом, а о таких формах сотрудничества с ним, при которых компартия располагала бы полной самостоятельностью, какая только и подобает партии пролетариата. Когда Китай требует равноправных дого воров с другими государствами, то империалисты кричат, что Китай насилует их права. Когда мы требуем для китайского пролетариата равноправных договоров (блоков) с другими классами, то мелкобуржуазные идеологи кричат, что мы призываем пролетариат к измене революции. Теснейший блок пролетариата с мелкой буржуазией и крестьянством отнюдь не должен еще означать лишения Пролетарской партии самостоятельности и подчинения ее дисциплине буржуазной партии. Это мы уже не раз разъясняли в других документах и речах, которые, правда, не увидели света, что только и дает возможность рассказывать всему свету, — в том числе и Чан Кайши — будто оппозиция за разрыв сотрудничества с Гоминьданом.

Вопрос можно, однако, расширить, и иные критики оппозиции его действительно расширяют. Они пускают в оборот формулу, будто наша политика вообще «помогает правому крылу». В той же ячейке Красной Профессуры пространно доказывалось и разъяснялось, что в вопросе об Англо-Русском комитете оппозиция поддерживает Томаса, желающего разрыва Англо-Русского комитета, что в вопросе китайской революции оппозиция идет навстречу правым гоминьдановцам, желающим разрыва между Гоминьданом и коммунистами и т.д. и т.п., без конца. Говорят, что наша политика служит правым. Слушая такого рода, с позволения сказать, аргументы, даешься диву: ведь вся история большевистской партии идет при этом насмарку, ибо все развитие большевизма в России шло под аккомпанемент меньшевистских обвинений в том, что большевики служат реакции, что они помогают правым кадетам против левых, кадетам в целом — против эсеров и меньшевиков, правым эсерам — против левых, правым меньшевикам — против меньшевиков-интернационалистов и т.д., и т.п. без конца. Независимые социал-демократы в Германии обвиняли Ленина в том, что своей политикой он оказывает лучшую помощь Шейдеману. Фроссар и Кº обвиняли нас в том, что и мы помогаем нашей непримиримой тактикой Реноделю. Ренодель обвиняет французских коммунистов в том, что они помогают Пуанкаре. Ведь это же обвинение не только штампованное, но и насквозь проплеванное! Как можно революционеру унизиться до того, чтобы поднять такое обвинение, которое валяется на улице, выпав из дырявого меньшевистского кармана?

Французские коммунисты обвиняют французских социалистов за их блок с радикалами. «Тан» изо дня в день обвиняет радикалов за их блок с социалистами. «Тан», т.е. руководящий орган империалистической буржуазии, стремится во что бы то ни стало добиться разрыва блока между радикалами и социалистами. Радикалы отвечают: мы не хотим толкать социалистов влево в объятия коммунистов, и обвиняют Пуанкаре в том, что он работает «в пользу Москвы». Социалисты отвечают, что они не хотят отталкивать радикалов в лагерь правых, и обвиняют коммунистов в том, что они работают в пользу реакции. Факт, во всяком случае, налицо — и реакционная партия, и коммунистическая партия одинаково стремятся — с разных концов — разорвать блок радикалов с социалистами. Аргумент ли это против коммунистической партии, против коммунистической политики?

Если бы наши советские профсоюзы решили сейчас вступить в Амстердам, подчинившись его дисциплине, то руководящая капиталистическая печать всего мира подняла бы бешеный вой против амстердамских главарей за их блок с московскими красными, В этом уже, во всяком случае, никто не может сомневаться. Отсюда для школы Мартынова вывод: наше невхождение в Амстердам — есть услуга мировому капиталу.

Как известно, Лиге Наций доверяли, отчасти доверяют и сейчас, больше всего средние мелкобуржуазные, пацифистские, социал-демократические партии Европы. Серьезные капиталистические, открыто империалистические партии (за вычетом разве Англии, которая непосредственно командует в Лиге) относятся к Лиге скептически, подозрительно, или прямо враждебно. Таковы, например, немецкие националисты. Они прямо одобряли нас за невхождение в Лигу Наций. И наоборот: европейская социал-демократия не раз обвиняла нас в том, что наше невхождение в Лигу — есть работа на пользу националистов и вообще империалистов.

Во время империалистской войны правительства всех стран Европы требовали от социал-патриотических партий очищения их рядов от интернационалистов, изгнания пораженцев и пр. С другой стороны, Ленин требовал от революционных интернационалистов беспощадного разрыва с социал-патриотическими партиями. Каутскианцы обвиняли Ленина в том, что, отрывая революционных интернационалистов от социал-патриотов, он выполняет заказ империалистов.

Можно отойти несколько дальше в прошлое и напомнить тот период, когда социал-демократия была еще принципиально-оппозиционной партией и голосовала в парламенте против «либеральных» законопроектов, причем, при подсчете, голоса ее соединились с голосами крайних правых, также голосовавших против предложений либерального центра. Стенографические отчеты старых парламентов пестрят обвинениями оппозиционной социал-демократии в том, что она идет в одной упряжке с реакцией.

А 1905 год? А 1917 год? Чем политически жила либердановщина с апреля по октябрь? — Обвинениями большевистской партии в том, что, обособляя пролетариат, противопоставляя его «революционной демократии», большевики оказывают величайшую услугу реакции. Ленин отвечал, что самостоятельной классовой политикой большевики, «изолируя» авангард пролетариата от верхушечного социал-оборончества, прокладывают дорогу к настоящему союзу пролетариата с многомиллионным крестьянством.

Пошленькие, насквозь реакционные, филистерские жалобы на то, что подлинные революционные партии помогают реакции, означают в устах либералов и нынешних социал-демократов лишь одно: если бы пролетариат не сознавал себя как пролетариат, если бы он не вел самостоятельной политики, если бы он соглашался добровольно поддерживать мелкобуржуазную демократию, эта последняя чувствовала бы себя гораздо тверже и гораздо смелее боролась бы против реакции. Это правильно. В этом не может быть никакого сомнения. Но вся «беда» в том, что пролетариат существует, и что история отнюдь не сводится для него только к борьбе «демократии» с реакцией; пролетариат имеет свои исторические задачи гораздо более грандиозного масштаба. Пролетарский авангард знает, что если его самостоятельная политика и ослабляет промежуточную «демократию», то зато вокруг него объединяются такие массы, во главе которых он представляет неизмеримо более грозного врага для реакции, чем так называемая «демократия». Кто не усвоил себе этого основного начала революционной политики и не научился применять его к конкретной обстановке каждой страны и каждой эпохи, тот неизбежно будет сбиваться на пошлости об «единстве революционной демократии», в духе блаженной памяти Церетели. Это мы сейчас и наблюдаем на каждом шагу.

Или, может быть, развитые выше соображения применимы ко всем странам, кроме колониальных или полуколониальных? Может быть, нам скажут, что иностранный национальный гнет оказывается сильнее логики классовых отношений и диктует поэтому для китайской партии и пролетариата линию развития и действий, принципиально отличную от нашей собственной? На это придется прежде всего ответить, что такого рода абстрактная ссылка на национальное «своеобразие» по отношению к Китаю не заключает в себе решительно ничего «своеобразного». Свою тактику 1905-1917 годов меньшевики защищали именно ссылками на своеобразие России. Теперь эту тактику, растоптанную ходом вещей в России, школа тов. Мартынова предлагает для Китая, ссылаясь на своеобразие китайских условий. Мы же считаем, что борьба против национального гнета есть классовая борьба. Школа тов. Мартынова исходит из того, что национальный гнет преодолевает классовые противоречия и что эти последние обостряются только ультралевыми «крайностями» со стороны пролетариата. Но ведь такова вся философия знаменитого меньшевистского пятитомника, посвященного революции 1905 года. Там ссылались на царизм, здесь — на империалистский гнет. Доводы остались теми же самыми, слово в слово, буква в букву. Только там, где 20 лет тому назад стояло слово самодержавие, теперь вставляют в текст слово империализм. Британский империализм, разумеется, отличается от самодержавия, но меньшевистские ссылки на него ничуть не отличаются от ссылок на самодержавие. Борьба против иностранного империализма есть классовая борьба. Неужели это не очевидно теперь, после переворота? Ведь все построение школы тов. Мартынова насчет единого фронта пролетариата и буржуазии против империализма, встретило сейчас возражения со стороны… Чан Кайши. Ведь он из единого фронта вышел и вышел довольно серьезно. Его можно, если угодно, назвать «предателем». По отношению к революции он не только предатель, но и палач. Но по отношению к своему классу, т.е. к буржуазии, он не «предатель», а слуга и исполнитель. Класс этот не хочет идти в блоке с поднимающим голову пролетариатом и с восставшим крестьянством, несмотря на все рассуждения школы тов. Мартынова. Хотелось бы надеяться, что красные профессора, о ячейке которых идет речь, твердо усвоят эти уроки китайских событий, ибо китайская революция, помимо всего прочего, есть для младших поколений нашей партии незаменимая школа. Немало было в прошлом и есть в настоящем людей, которые выучивали всякие принципы назубок, а встретившись с действительностью, жалко попадали впросак. Надо учиться узнавать принципы в действии.

Л. Троцкий

21 апреля 1927 г.