Борьба за мир и Англо-Русский комитет.*

Печатается по копии, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка MS Russ 13 Т-3058 (Houghton Library, Harvard University) — /И-R/

* Ко времени майского пленума ИККИ 1927 г. была выдвинута Бухариным новая теория: Англо-Русский комитет есть не выражение политики единого фронта в профессиональной области, а дипломатическое орудие в борьбе за СССР. Настоящий документ внесен был Троцким на пленум ИККИ. — Л.Т.

1. Война есть продолжение политики — другими средствами. Борьба против войны есть продолжение революционной политики против капиталистического режима. Понять эту мысль значит найти ключ ко всем ошибкам оппортунизма в вопросах войны. Империализм есть не внешний самодовлеющий фактор, но высшее выражение основных тенденций капитализма. Война является высшим орудием политики империализма. Борьба против империалистской войны может и должна быть высшим выражением всей политики международного пролетариата.

Оппортунизм или радикализм, линяющий в сторону оппортунизма, всегда имеет склонность рассматривать войны, как такое исключительное явление, которое требует изъятия из основных принципов революционной политики. Центризм мирится с революционными методами, но не верит в них. Поэтому в критическую минуту он всегда склонен — со ссылками на своеобразие момента, на исключительные обстоятельства и пр. — заменять революционные методы оппортунистическими. Особенно резко такой перелом в политике центризма или мнимого радикализма вызывается естественно опасностью войны. Тем с бóльшей непримиримостью на этом оселке надо проверять основные направления коммунистического Интернационала.

2. Сейчас уже для всех ясно, что Англо-Русский комитет надлежит рассматривать не как профессиональную организацию, в которую коммунист входит для борьбы за влияние на массы, а как своеобразный политический блок, имеющий своей целью, в первую голову, противодействие военной опасности На опыте и примере Англо-Русского комитета надо поэтому с удесятеренным вниманием проверить методы борьбы против войны, чтобы открыто и точно сказать революционному пролетариату, чего не делать, если мы не хотим погубить Коминтерн и облегчить кровавую работу империализма против международного пролетариата и СССР.

3. Тов. Бухарин выдвинул на Президиуме ИККИ 11 мая новое истолкование нашей берлинской капитуляции перед Генсоветом. Оказывается, эту капитуляцию надо рассматривать не в плоскости международной революционной борьбы пролетариата, а в плоскости «дипломатического» противодействия наступлению империализма на СССР. Мы располагаем различными орудиями международного действия: партия (Коминтерн), профсоюзы, дипломатия, пресса и пр. Наши действия по линии профсоюзов должны диктоваться задачами классовой борьбы. Но это лишь «по общему правилу». В некоторых случаях, в виде изъятия, нам приходится — по Бухарину — органы профессионального движения использовать, как орудия дипломатического действия. Так именно и произошло в данном случае с Англо-Русским комитетом. Мы капитулировали перед Генсоветом, не как перед Генсоветом, а как перед агентурой английского правительства. Мы обязались невмешательством не по партийно-политической линии, а по линии государственной. Такова сущность нового толкования берлинской капитуляции, которое, как мы сейчас покажем, делает ее еще более опасной.

4. Берлинская сделка ВЦСПС с Генсоветом обсуждалась на недавнем апрельском пленуме Центрального Комитета нашей партии. С защитой решений берлинского совещания выступали: тт. Томский, Андреев, Мельничанский, т.е. виднейшие наши профессионалисты, а не дипломаты. Все эти товарищи, защищая берлинскую капитуляцию, обвиняли оппозицию в том, что она не понимает задач и методов профессионального движения; что воздействовать на массу профессионалистов нельзя, разрывая с аппаратом; что воздействовать на аппарат нельзя, разрывая с его верхушкой; что именно этими соображениями продиктовано поведение наших профессионалистов в Берлине.

Теперь т. Бухарин разъясняет, что решения берлинского совещания представляют собою, наоборот, изъятие, исключение из принципиальных большевистских методов воздействия на профдвижение — во имя временных, но острых дипломатических задач. Почему т. Бухарин не разъяснил этого нам, а заодно и т. Томскому на последнем пленуме нашего Центрального Комитета? Ведь стенограмма апрельского пленума, в качестве инструктивного материала, пойдут — надо надеяться — по партии. Новая теория т. Бухарина также, надо полагать, станет достоянием, по крайней мере, партийных кадров. Мы будем, следовательно, иметь два одинаково официальных, одинаково авторитетных объяснения: по одному из них — наша берлинская политика есть принципиальная большевистская политика в профдвижении. По другому, — наша берлинская политика есть временный отказ от принципиальной большевистской политики.

5. Откуда взялось на протяжении нескольких недель такое чудовищное противоречие? Оно выросло из невозможности держаться на апрельских позициях хотя бы в течение месяца. Когда наша делегация ехала в Берлин, она не имела бухаринского объяснения будущих своих действий. Вряд ли сам тов. Бухарин имел тогда это объяснение. Во всяком случае, оно нигде и ни в чем не обнаружилось. На апрельском пленуме тов. Бухарин молчал. Оппозиция, несмотря на краткость отрезанного ей времени, успела показать полную несовместимость нашей берлинской политики с элементарнейшими основами большевизма. Докладчик (тов. Томский) даже не пытался в заключительном слове ответить на наши аргументы. Стенограмма апрельского пленума еще не успела выйти из печати (надеемся, что она все-таки выйдет),* а мы имеем уже новое, с иголочки, объяснение нашей берлинской капитуляции. Совершенно ясно: это объяснение придумано задним числом.

* На самом деле протоколы не были напечатаны, чтоб не обнаруживать скандальных ошибок и противоречий.

6. Дело станет еще яснее, если мы отойдем назад, так сказать, к истокам вопроса. После подлейшего срыва генеральной стачки Генсоветом, где «левые» тред-юнионисты соперничали с правыми, оппозиция ВКП(б) потребовала немедленного разрыва с Генсоветом, чтобы тем облегчить и ускорить освобождение пролетарского авангарда из-под влияния предателей. Большинство ЦК противопоставило нам ту точку зрения, что, несмотря на контрреволюционную политику Генсовета во время стачки, сохранение Англо-Русского комитета требуется будто бы интересами нашего революционного воздействия на английский пролетариат. Именно в этот момент Сталин выдвинул теорию «ступеней», через которые «нельзя перепрыгивать». Под «ступенью» понимается в данном случае не политический уровень масс, разный у разных слоев, — а консервативная верхушка, отражающая давление буржуазии на пролетариат и ведущая непримиримую борьбу с передовыми слоями пролетариата.

В противовес этому, оппозиция утверждала, что сохранение Англо-Русского комитета, после явной и открытой измены его, закончившей предшествующий период «полевения», будет иметь своим неизбежным последствием недопустимое смягчение нашей критики вождей Генсовета, по крайней мере его «левого» крыла. Нам возражали — прежде всего тот же Бухарин, — что это возмутительная клевета; что организационная связь ни в малейшей степени не ограничит нашей революционной критики; что ни на какие принципиальные уступки мы не пойдем; что Англо-Русский комитет будет для нас только организационным мостом к массам. Никому и в голову не приходило тогда оправдывать сохранение Англо-Русского комитета ссылкой на соображения дипломатического порядка, требующие будто бы временного отказа от революционной линии. Более того: если бы кто-либо из оппозиции высказал такое предположение, он был бы немедленно подвергнут тем грубым отравленным приемам «критики», которые все больше прививаются за последний период, заменяя растерянный идейный багаж.

7. Оппозиция письменно предсказывала, что сохранение Англо-Русского комитета будет все более укреплять политическую позицию Генсовета, и что он из обвиняемого неизбежно превратится в обвинителя. Эти предсказания объявлялись плодом нашей «ультра-левизны». Была создана особая, совершенно, впрочем, смехотворная теория, будто требование разрыва Англо-Русского комитета равносильно требованию выхода рабочих из профсоюза. Этим самым политика бережения Англо-Русского комитета должна была получить характер исключительной принципиальной важности.

8. Уже очень скоро обнаружилось, однако, что приходится выбирать между сохранением организационной связи с Генсоветом и правом называть изменников изменниками. Большинство Политбюро все больше склонялось в пользу сохранения организационных связей во что бы то ни стало. Для достижения этой цели не приходилось, разумеется, «перепрыгивать через ступеньки», но зато пришлось политически спускаться со ступеньки на ступеньку. Это ярче всего можно проследить по трем конференциям Англо-Русского комитета: в Париже (июль 1926 г.), в Берлине (август 1926 г.) и снова в Берлине (апрель 1927 г.). С каждым разом наша критика Генсовета становилась все более осторожной, совершенно обходя «левых», т.е. наиболее опасных изменников рабочего класса.

9. Генсовет, путем последовательных нажимов, почувствовал, что прочно держит представителей ВЦСПС в своих руках. Из обвиняемого он превратился в обвинителя. Он понял, что если большевики не порвали на генеральной стачке, имевшей исключительное международное значение, то они не порвут и дальше, какие бы требования им не предъявить. Мы видим, как Генсовет все решительнее наступал на ВЦСПС под давлением английской буржуазии на Генсовет. ВЦСПС отступал и уступал. Эти отступления объяснялись соображениями революционной стратегии в профессиональном движении, а никак не дипломатическими соображениями. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть доклады Томского, Андреева и других, и прения на Пленумах нашего Центрального Комитета и в Политбюро. Мы не говорим уже о сотнях статей нашей и международной коммунистической печати по поводу нашей «ультралевизны» в англо-русском вопросе. Следовало бы, в виде хрестоматии, издать избранные места из этих речей и статей, расположив их в хронологическом порядке.

Линия Политбюро естественно и неизбежно закончилась берлинским совещанием Англо-Русского комитета в начале апреля. Капитуляция ВЦСПС по основным вопросам международного рабочего движения не была, таким образом, ни неожиданным скачком в сторону, ни крутым маневром, — нет, она явилась неизбежным и заранее предсказанным нами завершением всей линии в этом вопросе. Из этого одного ясно, что ссылка на дипломатический маневр притянута за волосы задним числом.

10. В начале июня прошлого года т. Бухарин был, как сказано, создателем теории, в силу которой необходимость работать в реакционных профсоюзах, несомненная и для нас, ведет за собой будто бы необходимость сохранять при всяких условиях Англо-Русский комитет. Вопреки очевидности, Бухарин начисто отрицал тогда, что Англо-Русский комитет есть политический блок, а не «профсоюзная организация».

Теперь Бухарин создает новую теорию, в силу которой наше пребывание в Англо-Русском комитете, оплаченное ценою беспринципнейшей капитуляции, вызывается не потребностями «профсоюзной организации», а необходимостью сохранения именно политического блока с Генсоветом во имя дипломатических целей.

Сегодняшняя теория Бухарина представляет собою прямую противоположность его вчерашней теории. Общего у них только то, что обе они фальшивы на все сто процентов, и что обе они притянуты за волосы, чтобы задним числом оправдать, на двух разных этапах, сползание с большевистской линии на соглашательскую.

11. Что «правые» предадут в случае войны, это признается бесспорным даже Бухариным. Что касается «левых», то они «вероятно» предадут. Но если предадут, то — по словам Бухарина — «на свой лад», не поддерживая нас, но играя роль балласта по отношению к английскому правительству. Как ни жалки эти соображения, но надо разобрать и их.

Допустим на минуту, что все это так и есть. Но ведь если «левые» будут предавать нас «на свой лад», т.е. менее активно, более замаскированно, чем «правые», то не ради прекрасных глаз делегации ВЦСПС, а из-за английских рабочих. Таковая общая линия политики «левых» во всех вопросах — и внутренних и внешних: предавать, но «на свой лад». Эта политика выгодна для них самих. Почему же мы обязаны платить «левым» отказом от нашей политики — за ту их политику, которую они все равно вынуждены вести в собственных интересах?

12. В каком, однако, смысле «левые» явятся балластом для правительства? Очевидно, в том же смысле, в каком они были «балластом» во время империалистической войны или являются им теперь, во время войны Англии с революционным Китаем и во время похода консерваторов на тред-юнионы. «Левые» критикуют правительство в таких пределах, чтоб не мешать ему выполнять его роль эксплуататора и хищника. «Левые» дают выражение недовольству масс в таких пределах, чтобы удержать массы от революционных действий. В случаях, когда недовольство масс вырывается наружу, «левые» стараются овладеть им, чтобы свести его на нет. Если бы «левые» не критиковали, не обличали, не нападали на буржуазию, они не могли бы служить ей «на свой лад».

Надо признать, таким образом, что если «левые» и являются балластом, то полезным, целесообразным, необходимым, спасительным балластом, без которого корабль британского империализма давно пошел бы ко дну.

Правда, твердолобые рычат на «левых». Но это для того, чтобы держать их в страхе божием; чтобы не давать им переходить указанную черту; чтобы не нести лишних расходов на свой «балласт». Твердолобые составляют в механике империализма такую же необходимую составную часть, как и «левые».

13. Но ведь под давлением масс «левые» могут и перейти указанную им буржуазным режимом черту! Этот довод тоже пускается в ход. Что революционное давление масс может расстроить игру Чемберлена-Томаса-Перселя, это бесспорно. Но ведь спор идет не о том, выгодно ли для рабочего государства международное революционное движение пролетариата, а о том, помогаем ли мы ему своей политикой или мешаем.

Давление масс — при прочих равных условиях — будет тем сильнее, чем больше массы будут встревожены перспективой войны, чем меньше они будут полагаться на Генсовет и доверять «левым» изменникам (изменникам «на свой лад»). «Единодушно» подписывая вместе с делегацией Генсовета жалкую, лживую, фальшивую декларацию насчет войны, мы этим успокаиваем массы, понижаем их тревогу, усыпляем их и, следовательно, понижаем их давление на «левых».

14. Берлинская капитуляция может быть оправдана «международными интересами СССР»! Здесь ошибка Бухарина становится наиболее вопиющей. Больше всего и непосредственнее всего от ложной политики Политбюро в отношении Генсовета пострадают именно интересы СССР. Ничто не способно причинить нам такой вред, как ложь и фальшь в революционном лагере пролетариата. Врагов наших, опытных и проницательных империалистов, мы не обманем. Колеблющимся пацифистам фальшь поможет и дальше колебаться. А настоящих наших друзей — революционных рабочих — политика иллюзий и фальши может только обмануть и ослабить.

Именно поэтому Ленин писал в наказе нашей делегации на пацифистский конгресс в Гааге, где приходилось иметь дело с теми же тред-юнионистами, кооператорами и пр.

«Мне кажется, что если у нас будет на Гаагской конференции несколько человек, способных на том или другом языке сказать речь против войны, то всего важнее будет опровергнуть мнение о том, будто присутствующие являются противниками войны, будто они понимают, как война может и должна надвинуться на них в самый неожиданный момент, будто они сколько-нибудь сознают способ борьбы против войны, будто они сколько-нибудь в состоянии предпринять разумный и достигающий цели путь борьбы против войны» (том XX, дополнительный, ч. II, стр. 530).

Какие интересы преследовал Ленин в этих словах: международные интересы СССР или революционные интересы международного пролетариата? В таком основном вопросе Ленин не противопоставлял и не мог противопоставлять одно другому. Ленин считал, что малейшее наше попустительство по отношению к пацифистским иллюзиям тред-юнионистов затруднит действительную борьбу с опасностью войны и, стало быть, принесет одинаковый вред и международному пролетариату и СССР. При этом Ленин имел в виду добросовестных пацифистов, а не клейменных штрейкбрехеров, всем своим положением обреченных после мая 1926 г. на дальнейшую цепь предательства.

15. На это Бухарин скажет: берлинские решения были бы недопустимыми, если бы мы действовали только через профсоюзы. Но ведь партийными средствами мы можем дополнить и исправить то, что сделали в Берлине. Глядите: мы же критикуем Генсовет в статьях «Правды», в речах английских коммунистов и пр.

Этот довод — подлинная отрава для революционного сознания. Слова Бухарина означают лишь, что мы поддерживаем Генсовет «на свой лад», в то время, как этот последний «на свой лад» поддерживает империалистское государство. То, что мы «критикуем» Генсовет, является в данных условиях необходимым прикрытием нашей поддержки Генсовета, нашего политического блоки с ним.

Статей «Правды» (в высшей степени косноязычных в вопросе о Перселе и К°) английские рабочие не читают. Решения же берлинского совещания опубликованы прессой всего мира. О статьях английских коммунистов знает пока небольшое меньшинство английского пролетариата. А о том, что у Перселя с Томским «сердечные отношения», «взаимное понимание» и «единодушие» знает каждый английский рабочий. Поведение делегации ВЦСПС, представляющей победоносный пролетариат Советского Союза, гораздо тяжеловеснее речей английских коммунистов и потому дезавуирует их критику, крайне, впрочем, недостаточную, ибо и её свобода ограничена Англо-Русским комитетом.

Словом: капитуляция ВЦСПС во имя блока с Перселем есть основной факт международного рабочего движения в настоящий момент. «Критические» статьи «Правды», новые и новые «теории» Бухарина — только сервировка этого факта.

16. Каким образом насквозь гнилая лжепацифистская сделка с изменниками, которых мы заодно уже объявили «единственными представителями» английского пролетариата, может укрепить наше между народное положение? Каким образом? Ведь берлинское совещание происходило в период открытия военных действий английского правительства против Китая и подготовки таких действий против нас. Интересы нашего международного положения требовали прежде всего открыто назвать эти факты по имени. Между тем мы их замолчали. Чемберлен эти факты знает и нуждается в том, чтобы их скрыть. Честные рабочие-пацифисты могут перед лицом этих фактов перейти на революционную линию. Подлые торгаши пацифизма из Генсовета не могут говорить вслух о фактах, которые разоблачают их несомненный, в лучшем случае, молчаливый заговор с Чемберленом против английских рабочих, против Китая, против СССР, против мирового пролетариата.

Что же мы сделали в Берлине? Мы всем авторитетом рабочего государства помогли «пацифистским» лакеям империализма сохранить свои воровские секреты. Более того, мы взяли на себя ответственность за эти секреты. Мы провозгласили на весь мир, что в деле борьбы против войны мы «единодушны» с агентами Чемберлена в Генсовете. Мы этим ослабили силу сопротивления английских рабочих против войны. Мы этим увеличили свободу действий Чемберлена. Мы этим нанесли вред международному положению СССР.

Надо сказать конкретнее: берлинская капитуляция ВЦСПС перед Генсоветом чрезвычайно облегчила Чемберлену налет на советские учреждения в Лондоне со всеми возможными последствиями этого акта.

17. Надо не забывать, что благодаря, в частности, островному положению Англии и отсутствию непосредственной опасности ее границам, английские реформисты и в прошлой войне позволяли себе несколько больше словесной «свободы», чем их континентальные собратья по измене. Но в общем они выполнили ту же роль. Сейчас, имея за спиной опыт империалистской войны, реформисты, особенно «левые», постараются, в случае новой войны, пустить еще больше пыли в глаза рабочим, чем в 1914-1918 годах. Весьма вероятно, что по поводу налета на советские учреждения в Лондоне, который они подготовили всей своей политикой, «левые» будут протестовать на две ноты выше либералов. Но если бы Англо-Русский комитет был в какой-нибудь мере способен помогать не Чемберлену, а нам, разве обе стороны не должны были бы сговориться уже в течение первых двадцати четырех часов, ударить в набат, и заговорить с массами тем языком, который отвечает серьезности обстановки. Но этого нет и этого не будет: Англо-Русский комитет не существовал во время общей стачки, когда Генсовет отказывался принимать «проклятые деньги» от ВЦСПС; Англо-Русский комитет не существовал во время стачки углекопов; Англо-Русский комитет не существовал во время разгрома Нанкина, — и Англо-Русский комитет не будет существовать в случае разрыва дипломатических отношений Англии с СССР, эту жесткую правду надо сказать рабочим. Надо честно предупредить их. Вот это усилит СССР!

18. Можно возразить: но ведь допустимы же с нашей стороны уступки буржуазии; и если рассматривать нынешний Генсовет, как агентуру буржуазии в рабочем движении, то почему нельзя делать уступки Генсовету по тем же соображениям, по которым мы делаем уступки капитализму? — Некоторые товарищи начинают вертеться вокруг этой формулы, которая представляет собою классический образец фальсификаторской перелицовки ленинизма в целях оппортунистической политики.

Когда мы вынуждены делать уступки классовому врагу, мы их делаем самому хозяину, а не его меньшевистскому приказчику. Мы никогда не замаскировываем и не прикрашиваем своих уступок. Когда мы уступали ультиматуму Керзона, мы разъясняли английским рабочим, что с ними вместе мы пока еще недостаточно сильны, чтобы непосредственно принять вызов Керзона. Откупаясь от ультиматума, т.е. от дипломатического разрыва, мы ясной постановкой вопроса обнажали реальные отношения классов, ослабляли реформистов, укрепляли свое международное положение, как и положение международного пролетариата.

В Берлине же мы решительно ничего от Чемберлена не получили. Уступки, которые мы сделали в интересах английского капитализма (новое коронование Генсовета, принцип невмешательства и пр.), мы сделали не в обмен за какие-либо уступки с его стороны (не рвать отношений, не воевать), а односторонне, притом замаскированно, изобразив наши уступки капитализму, как торжество единства рабочего класса. Чемберлен получил бесплатно многое. Изменники Генсовета получили многое. Мы получили — компрометацию. Международный пролетариат получил — путаницу и смуту. Английский империализм вышел из берлинского совещания усиленным. Мы вышли ослабленными.

19. — Но, — говорят, — разрыв с Генсоветом в такой острый момент означал бы, что мы не можем жить в мире даже с рабочими организациями Англии. Это дало бы козырь в руки империалистов и пр. и пр.

Довод этот ложный в самом своем основании. Разумеется, было бы неизмеримо выгоднее, как этого и требовала оппозиция, порвать с Генсоветом сейчас же после предательства им генеральной стачки. Этот год пошел бы тогда не на жалкое любезничание с изменниками, а на беспощадное их разоблачение. В поводах для этого за истекший год недостатка не было. Такая политика вынудила бы «левых» капитулянтов Генсовета, в борьбе за остатки своей репутации, отмежевываться от «правых», полуразоблачить Чемберлена, словом, доказывать рабочим, что они, «левые», совсем не так плохи, как их изображают москвичи. Это углубило бы раскол в Генсовете. А когда мошенники реформизма дерутся, многое тайное становится явным, и рабочие оказываются в выигрыше. Такого рода борьба с Генсоветом была бы наиболее яркой формой борьбы с политикой Чемберлена в рабочем движении. В этой борьбе революционные рабочие кадры Англии научились бы за год гораздо ловчее ловить мошенников Генсовета и разоблачать политику Чемберлена. Английский империализм встретил бы сегодня гораздо больше затруднений. Другими словами: если бы в нюне прошлого года была принята политика, предложенная оппозицией, международное положение СССР было бы теперь сильнее.

С запозданием, этот разрыв должно было произвести, по крайней мере, во время стачки углекопов, что было бы вполне понятно и миллиону углекопов и нескольким миллионам обманутых участников генеральной стачки. Наши предложения на этот счет отклонялись, однако, как несовместимые с интересами международного профдвижения. Последствия известны: они закреплены в Берлине. Утверждать сегодня, что в корне ошибочная линия, уже принесшая такую уйму вреда, должна быть поддержана и впредь, ввиду трудностей международного положения, значило бы по существу жертвовать международным положением СССР в целях сокрытия ошибок руководства. Вся новая теория Бухарина не имеет иного смысла.

20. Исправление ошибки и сейчас, с запозданием на год, даст только плюс, а не минус. Конечно, Чемберлен скажет, что большевики не способны ужиться даже с его тред-юнионистами. Но честный и сколько-нибудь сознательный английский рабочий скажет: «многотерпеливые русские большевики, которые не рвали с Генсоветом даже во время наших стачек, не смогли дольше вести с ними дружбу, когда он отказался бороться против разгрома китайской революции». Гнилые декорации Англо-Русского комитета будут отброшены. Рабочие увидят реальные факты, реальные отношения. Кто при этом потеряет? Империализм, который нуждается в гнилых декорациях. Выиграют — СССР и международный пролетариат.

21. Вернемся, однако, еще раз к новейшей теории Бухарина. В противовес Томскому, Бухарин, как мы знаем, говорит, что берлинские решения — не политика единого фронта, а изъятие из нее, вызванное исключительными обстоятельствами.

Что же это за обстоятельства? Опасность войны, т.е. самый важный вопрос политики империализма и политики мирового пролетариата. Уже один этот факт должен заставить насторожиться каждого революционера. Выходит так: революционная политика годится для более или менее «нормальных» условий; когда же перед нами встает вопрос жизни и смерти, — приходится революционную политику подменять соглашательской.

Когда Каутский оправдывал падение Второго Интернационала в 1914 г., он придумал задним числом теорию о том, что Интернационал есть инструмент мира, а не войны. Другими словами, Каутский провозгласил, что борьба с буржуазным государством нормальна для мирного времени, но в «исключительных обстоятельствах» войны приходится делать изъятия и заключить блок с буржуазным правительством, продолжая «критиковать» его в печати.

Сейчас для международного пролетариата дело идет не только о борьбе с буржуазным государством, как в 1914 году, но и непосредственной защите рабочего государства. Однако, именно интересы этой защиты требуют от международного пролетариата в условиях военной опасности не смягчения, а обострения борьбы против буржуазного государства. Предотвратить или отсрочить опасность войны для пролетариата может только реальная опасность для буржуазии превращения этой войны в гражданскую. Другими словами, военная опасность требует не перехода с революционной политики на соглашательскую, а наоборот, более твердого, более решительного, более непримиримого проведения революционной политики. Война ставит все вопросы ребром. Она в гораздо меньшей степени, чем мирная обстановка, допускает виляний и полуслова. Если в мирное время блок с Перселями, предавшими генеральную стачку, был помехой, то в обстоятельствах военной опасности — это жернов на шее рабочего класса.

Допускать мысль, будто отход от большевизма к оппортунизму оправдывается обстоятельствами, от которых зависит жизнь и смерть рабочего государства, значит принципиально капитулировать перед оппортунизмом: ибо чего же стоит та революционная политика, от которой приходится отказываться в наиболее критических обстоятельствах?

22. Можно ли, вообще, один раз пользоваться профсоюзами в интересах международной классовой политики, а в другой раз — в каких-то особых будто бы дипломатических целях? Можно ли завести такой порядок, чтобы одни и те же представители ВКП, Коминтерна, ВЦСПС в одном случае говорили про Генсовет, что это изменники и мошенники, а в другом — что это единомышленники и друзья? Достаточно ли потом по секрету разъяснять, что первое надлежит понимать в революционно-классовом смысле, а второе — в дипломатическом? Можно ли всерьез говорить о такой политике? Можно ли всерьез говорить о людях, предлагающих и защищающих такую политику?

После берлинского совещания слово «предатель» по отношению к меньшевистскому агенту буржуазии страшно подешевело. Но столь же подешевели и такие слова, как «сердечные отношения», «взаимное понимание» и «единодушие» (слова тов. Томского). На кого рассчитана эта необыкновенно хитрая комбинация средств? Она ни на минуту не обманет врагов. Она лишь запутает друзей и уменьшит вес наших собственных слов и действий.

23. Новая теория Бухарина не стоит особняком. С одной стороны, нам говорят, что беспринципная сделка с заведомо изменническим Генсоветом укрепляет будто бы оборону СССР. С другой стороны, мы все чаще слышим, что создание рабочих и крестьянских Советов в Китае означало бы угрозу обороне СССР. Не значит ли это опрокинуть на голову самые основы большевистской политики? Советы рабочих и крестьян в Китае означали бы грандиозное удлинение советского фронта и укрепление наших мирных позиций. Сделка с Генсоветом означает, наоборот, смягчение внутренних противоречий в Англии и облегчение Чемберлену его разбойничьей работы против Китая и против нас.

Новый принцип оппортунистических исключений («в особо важных случаях») из революционного правила, может найти широкое применение. Равнение по оппортунистическим верхам рабочего движения будет все шире мотивироваться необходимостью избегнуть интервенции. Возможность построения социализма в одной стране послужит оправданием принципа «невмешательства». Так с разных концов будет плестись петля, которая может насмерть захлестнуть революционные принципы большевизма. Необходимо с этим покончить раз и навсегда!

* * *

Необходимо наверстать упущенное. Необходима широко поставленная и политически отчетливая международная кампания против войны и империализма. Наш блок с Генсоветом является сейчас главной помехой на пути этой кампании, совершенно так же, как наш блок с Чан Кайши был главной помехой на пути развития рабоче-крестьянской революции в Китае, и именно поэтому был использован буржуазной контрреволюцией против нас. Чем острее будет становиться международная обстановка, тем в бóльшей мере Англо-Русский комитет будет превращаться в орудие британского и международного империализма против нас. Не понять этого после всего, что произошло, может лишь тог, кто не хочет понять. Мы уже упустили слишком много времени. Было бы преступлением упускать хотя бы еще один лишний день.

Л. Троцкий

16 мая 1927 г.