Письмо Белобородову.
Следующее открытое письмо-циркуляр содержит набросок тезисов, которые Троцкий полагал развернуть в обширную критику политики Коминтерна. Важнейшие их этих тем: Англо-Русский Комитет в Великобритании; Китайская революция; термидорианское сползание режима внутри СССР; реформа Коминтерна или курс на вторую партию. В следующие несколько месяцев он вернется к этим темам в обсуждении политических вопросов внутри оппозиции. Троцкий пронумеровал эту статью, как «Циркулярное письмо № 18», и разослал как можно шире. Печатается по копии, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка bMs Russ 13 Т-1509 — /И-R/
Дорогой Александр Георгиевич,
Получил вчера Ваше письмо от 19 апреля и очень ему обрадовался. Письмо заключало для меня много нового. До меня совершенно не доходили голоса насчет переоценки сползания. «Письмо», о котором Вы говорите, мне совершенно неизвестно. Свое последнее письмо (в пунктах) я писал, не зная ничего о голосах насчет переоценки сползания. Если эти голоса есть, надо с ними посчитаться как следует быть.
Вы пишете:
«Наиболее смехотворно горестное покаяние о переоценке нами силы и темпа сползания. Как будто в природе имеется такой аршин, которым можно измерить сползание, а потом отпустить в надлежащей пропорции соответственное количество унций отпора ему. Когда и кем такая пропорция установлена? Драться против него мы были обязаны как большевики. И оценка его целиком оправдалась на хлебозаготовках, на товарном голоде, на посевной кампании, на шахтинском деле*, в Китае, на внутрипартийном положении и т.д.»
* Шахтинское дело — судебно-политический процесс, проходивший с 18 мая по 6 июля 1928 года. Это был первый из инсценированных Сталиным судилищ. В предыдущий период правящий блок Сталина-Бухарина ударил по левой оппозиции, исключил Троцкого и других из партии, выслал их в отдаленные районы СССР. Шахтинское дело и подобные ему процесс Промпартии, меньшевиков и др. стали попыткой бонапартистского режима вернуть себе доверие рабочего класса через террор против правых. — /И-R/
Под этой общей принципиальной формулировкой я подписываюсь целиком. Но в дополнение к ней я хочу конкретно перебрать основные вопросы последнего периода, чтобы проверить, не преувеличивали ли мы разногласий, не забирали ли слишком влево, не переоценивали ли правого уклона и сползания?
* * *
1. Стачка углекопов. После срыва всеобщей стачки было совершенно очевидно, что стачка углекопов как затяжная экономическая стачка лишена перспектив. Надо было сразу поставить задачу возрождения на возможно коротком этапе всеобщей стачки против Генсовета. В этом духе был написан резкий документ, предсказывавший неизбежность поражения затяжной пассивно-экономической стачки и неизбежность укрепления на этом Генсовета. Восстал Пятаков: «Мыслимое ли дело, говорить о неизбежности поражения… что скажут?.. и т.д. и т.д.» Как будто вопрос решается тем, что сегодня скажут, а не тем, что завтра покажут события. Но Пятакову были сделаны большие уступки, в смысле мимичности, то есть окраски под цвет окружающей среды.
2. Лозунг разрыва Англо-русского комитета, тесно связанный с первым вопросом, мы подняли с некоторым запозданием, преодолевая сопротивление. Здесь, как и в первом случае, была недооценка разногласия и угрожающих последствий.
В результате ошибок гигантское движение в Англии дало ничтожные политически-организационные результаты: Генсовет сидит на месте, компартия почти не выросла.
3. Китай. Мы открыто выдвинули лозунг выхода компартии из Гоминьдана года на два позже, чем это диктовалось всей обстановкой и самыми жизненными интересами китайского пролетариата и революции. Хуже того: в заявлении 83-х было демонстративное отречение от лозунга выхода из Гоминьдана, несмотря на решительное (увы, недостаточно все же решительное) сопротивление части подписавших, в том числе мое с Вами. И здесь был страх перед тем, что скажут, а не перед тем, что покажут события. Сейчас только тупица или ренегат может не понимать или отрицать, что подчинение компартии Гоминьдану стоило китайской революции головы. Значит, и тут была ошибка вправо, а не влево.
На анализе опыта и тенденций революции 1905 года сложились окончательно большевизм и меньшевизм, левое крыло германской социал-демократии и проч. Анализ опыта Китреволюции имеет не меньшее, а большее значение для международного пролетариата.
4. Мы не разъяснили вслух осенью прошлого года, что лозунг демократической диктатуры пролетариата и крестьянства для китайской революции уже ликвидирован всем опытом 1925—1927 гг. и что в дальнейшем этот лозунг будет давать либо отрыжку гоминьдановщины, либо авантюры. Это было ясно и точно предсказано. Но и здесь мы пошли на уступки (совершенно недопустимые) тем, которые недооценивали глубины сползания в китайском вопросе.
5. Мы до сих пор не выступили с необходимой решительностью против насаждения так называемых рабоче-крестьянских партий в Индии, Японии и проч. Мы недооценили всей глубины сползания, выраженного еще в 1924—1925 гг. в безграмотном лозунге двухсоставных рабоче-крестьянских партий для Востока.
6. Мы не подняли своевременно вопроса о программе Коминтерна. На формулированные по этому вопросу тезисы Пятаков возражал: «Не стоит поднимать, скажут, что у нас есть еще и программные разногласия…» Между тем бухаринский проект есть в лучшем случае лево-социал-демократическая карикатура на коммунистическую программу. Бухарин исходит не из мирового хозяйства и его основных взаимоотношений (Европа—Америка—Восток—СССР), а из типового национального капитализма. Принятие этой или подобной программы теперь, после опыта 1923 года в Германии, после событий в Болгарии и Эстонии, наших дискуссий, в частности дискуссий об Америке и Европе, после опыта английских стачек и особенно китайской революции, означало бы идейное крушение Коминтерна как предпосылки политического и организационного крушения. Мы недооценили важности этого вопроса.
Утверждение, будто Ленин «одобрил» программу Бухарина, есть чудовищная неправда. Бухарин хотел, чтобы его проект был внесен от имени Политбюро. По инициативе Ленина ему было в этом отказано, но было разрешено внести проект от собственного имени, как отправной пункт для дискуссии. Зиновьев рассказывал мне, что, прочитав проект Бухарина, В.И. [Ленин] сказал: «могло быть хуже», или «я боялся, что будет хуже», что-то в этом роде. Бухарин очень интересовался отзывом Ленина и допрашивал Зиновьева. «Тут-то я и взял грех на душу, — рассказывал мне Зиновьев, — чрезвычайно смягчив отзыв Ленина».
7. В основных вопросах политики Коминтерна и его режима мы до сих пор не сказали и третьей части того, что должны были сказать, то есть опять-таки повинны в грехе прямо противоположном преувеличению разногласий и переоценке сползания.
8. Но, может быть, мы переоценили разногласия во внутренних вопросах? Такие голоса были (Яковлева В.Н., Крестинский, Антонов-Овсеенко и др.). Они рассуждали так: «Внутренние разногласия не так велики, но невыносим партрежим». На это мы им отвечали: «А) Вы не способны оценивать внутренние разногласия в масштабе мировых процессов и мировой политики, а без этого Ваша оценка имеет грубо эмпирический характер; вы видите кусочки, но не видите, куда растут явления. Б) Вы вдвойне путаете, когда осуждаете партрежим, который, по Вашему же мнению, обеспечивает правильную линию политики. Для нас партрежим не имеет самодовлеющего значения — в нем выражается лишь все остальное. Поэтому опытный и серьезный политик непременно скажет: «Если считать, что ныне произошел глубокий классовый сдвиг официальной политики, то как же объяснить продолжающийся экспорт тех людей, которые повинны лишь в том, что раньше поняли и раньше потребовали классового сдвига?» Здесь совсем не вопрос справедливости, еще меньше вопрос «личной обиды» (взрослые люди о таких вещах вообще не разговаривают), нет, здесь безошибочный измеритель серьезности, продуманности и глубины происшедшего сдвига. Незачем говорить, что этот измеритель дает крайне неутешительные показания.
9. Чтоб проверить, не преувеличили ли мы опасности и не переоценили ли сползания, возьмем все тот же свежий вопрос о хлебозаготовках. В нем как нельзя лучше пересекаются все вопросы внутренней политики. 9 декабря 1926 года, обосновывая впервые наш «социал-демократический уклон», Бухарин говорил на седьмом пленуме ИККИ:
«Что было сильнейшим аргументом нашей оппозиции против ЦК партии (я имею в виду осень 1925 года)? Тогда они говорили: противоречия растут неимоверно, а ЦК партии не в состоянии этого понять. Они говорили: кулаки, в руках которых сосредоточены чуть ли не все излишки хлеба, организовали против нас «хлебную стачку». Вот почему так плохо поступает хлеб. Все это слыхали… Затем те же товарищи выступали впоследствии и говорили: кулак еще усилился, опасность возросла еще более. Товарищи, если бы и первое, и второе утверждения были бы правильны, у нас в этом году была бы еще более сильная «кулацкая стачка» против пролетариата. В действительности же… цифра заготовок уже увеличилась на 35% против прошлогодней цифры, что есть несомненный успех в экономической области. А по словам оппозиции, все должно было бы быть наоборот. Оппозиция клевещет, что мы помогаем росту кулачества, что мы все время идем на уступки, что мы помогаем кулачеству организовать хлебную стачку, а действительные результаты свидетельствуют об обратном» (Стенографический отчет, т. II, стр. 118).
Вот именно: об обратном. Пальцем в небо. Наш злополучный теоретик по всем без исключения вопросам свидетельствует «об обратном». И это не его вина, то есть не только его вина: политика сползания вообще не терпит теоретического обобщения. А так как Бухарин не может без этого зелья жить, то ему и приходится возглашать на всех похоронах: носить вам не переносить.
Под давлением тех, которые боялись «переоценивать» и «преувеличить», мы выступали на седьмом пленуме под сурдинкой, во всяком случае, Бухарину на его хлебозаготовительную философию не ответили, то есть не разъяснили ему, что надо не по конъюнктурным эпизодам судить обо всей основной тенденции хозяйственного развития, а, наоборот, в свете основных процессов оценивать конъюнктурные эпизоды.
10. Но, может быть, мы в этом вопросе слишком забежали вперед, тогда как другие своевременно учли «своеобразие» новой обстановки? На этот счет мы имеем неоспоримейшее и ценнейшее свидетельство Рыкова. На Моссовете 9 марта 1928 года Рыков заявил:
«Несомненно, эта кампания носит все типичные черты «ударности». Если бы меня спросили, не лучше ли было бы если бы удалось более нормальным путем, т.е. не прибегая к такой ударной кампании, изжить хлебозаготовительный кризис, я откровенно сказал бы, что это было бы лучше. Необходимо признать, что мы пропустили время, прозевали начало хлебозаготовительных затруднений, не приняли раньше целого ряда мер, которые необходимо было бы предпринять для успешного развития хлебозаготовительной кампании» («Правда», 11 марта 1928).
Это свидетельство не требует комментариев.
11. В документе «На новом этапе», если помните, говорилось: «Мнимая борьба против двух партий прикрывает формирование двоевластия в стране и формирование буржуазной партии на правом фланге ВКП и под прикрытием ее знаменем».
Этим словам Бухарин давал на февральском пленуме Исполкома следующее толкование:
«Троцкий говорит: не мы —вторая партия, а ВКП — вторая партия. ВКП деградировала, у нас традиции, и мы — первая партия, а ВКП — вторая. Этим самым признается существование двух партий» («Правда», 17 февраля 1928).
Таким образом, Бухарин еще в феврале этого года отождествлял переплет из бюрократов и новых собственников с ВКП. Где у нас говорилось о зародыше второй партии, о полуустряловском штабе, прикрывающемся знаменем ВКП — благодаря борьбе налево, там Бухарин еще в феврале этого года возражал: да ведь этот полуустряловский штаб и есть ВКП. А на хлебозаготовках неожиданно обнаружилось, что у нас есть многочисленные и влиятельные элементы, не признающие классов или желающие осуществить мартыновскую теорию блока четырех классов. По поводу этих элементов дня два пошумели. Но я что-то не заметил, чтобы эти элементы, в руках которых оказались хлебозаготовки не только в центре, но и на местах, были названы по именам, осуждены и проч. Я уж не говорю о том, что ни один такой «элемент» в Усть-Кулом не попал.
Во всяком случае, и по линии хлебозаготовок, и по линии полуустряловокого штаба, формирующегося под прикрытием ВКП, на стыке ее правого фланга с новыми собственниками, мы ничего не преувеличили, ничего не переоценили.
12. Если, таким образом, политически мы ни разу не оказались повинны в преувеличении и переоценке, в чрезмерном загибе или в ультралевизне, а, наоборот, делали ошибки противоположного характера, уступая бесхарактерности, нерешительности, левому центризму или потребности в мимичности, а все это выше доказано, если это вообще нуждается в доказательствах, то не делали ли мы из наших политических оценок каких-либо преувеличенных организационно-тактических выводов? Ни в малейшей мере. Факты свидетельствуют, что мы не давали никакой потачки тем, которые пытались, хотя бы в четверть голоса, объявить Октябрьскую революцию ликвидированной, партию — термидорианской, советское государство — буржуазным. Мы беспощадно разорвали с прекрасными революционерами, когда обнаружили у них зачатки курса на вторую партию. Причем замечательно, что именно Зиновьев был противником этого разрыва. Мы приняли зиновьевские «Итоги июльского пленума», отнюдь не закрывая глаз на водянистость и прямую | неправильность многих формулировок. Основную мысль тезисов— против двух партий мы считали бесспорной и именно поэтому приняли тезисы, несмотря на единичные протесты товарищей, зарывавшихся тогда по этой линии «влево». Накануне и в период Пятнадцатого съезда потребность в мимичности, то есть в покровительственной окраске, прямо-таки захлестывала нас с правого крыла. Это сказалось на ряде заявлений, бессодержательных или прямо фальшивых. С трудом и с ущербом для партии мы исправили этот загиб вправо.
13. В Европе мы также решительно вели борьбу против линии на две партии. Это, в частности, ярко выражено в «Двух документах», напечатанных в «Правде» от 15 января 1928 года, которые целиком посвящены конспективному обоснованию нашего курса за партию, через партию. В связи с имевшими недавно место событиями приведу два пункта, 8-й и 9-й, напечатанные без искажения:
8. Приведенные выше соображения, как и свежий опыт в Германии (Альтона), говорят против выставления самостоятельных кандидатур. Нельзя ломать всю линию из-за проблематичных мандатов.
9. Ошибочным является создание «союза левых коммунистов». Имя оппозиции достаточно популярно и имеет международный характер. Имя «союза» ничего не прибавит, но может стать псевдонимом второй партии.
В связи с этим необходимо разъяснить эпизод с последней телеграммой тов. Радека, напечатанной в «Правде», с редакционной пометкой о том, что Троцкий отказался подписать телеграмму. На самом деле я ответил Радеку, что посылка телеграммы представляется мне излишней и нецелесообразной— тем более что заявление наше по этому самому вопросу уже напечатано и в «Правде», и в «Роте Фане», стало быть, если официальное руководство захочет в интересах дела использовать наше мнение против сторонников параллельных кандидатур, то оно имеет полную возможность сделать это. Посылать особую телеграмму только по поводу немецких выборов было тем более неправильно, что, по сообщению «Правды», Трэн и другие выставили будто параллельные кандидатуры во Франции. Если бы редакция «Правды» не сыграла на противопоставлении мне Радека, то она сыграла бы на том, что мы молчим о французских выборах или о самом существовании «Ленинбунда» и еще о тысяче и одной вещи. Словом, было абсолютно ясно, что если «Правда» напечатает нашу телеграмму, то только для внесения какой-либо дополнительной смуты. Это подтвердилось целиком. Те условия, в какие мы поставлены, исключают для нас возможность «эпизодической» политики. Для отдельных вмешательств у нас не хватает даже информации, как, например, я до сих пор не знаю, действительно ли Трэн выставлял свою кандидатуру. Вот почему, с моей точки зрения, телеграмма тов. Радека была промахом не бог весть каким, но все же промахом.
В связи с этим вспоминаю любопытный эпизод. Каменев, проезжая через Берлин, благословил левых на выставление параллельных кандидатур. Один из русских товарищей написал мне по этому поводу возмущенное письмо, причем высказывал то предположение, что Каменев с такой легкостью толкает левых на путь параллельных кандидатур исключительно потому, что заранее решил при первой оказии отмежеваться от них «с максимальной прибылью». Тогда эта гипотеза показалась мне неправдоподобной и даже циничной. А теперь…
14. Может быть, мы зарывались тактически, в смысле формы выступления? В этом нас обвинял Крестинский. Я ему в свое время ответил на это обстоятельным письмом (Крестинский там фигурирует как X). Но у Крестинского не было понимания существа разногласия, как и у Антонова-Овсеенко, по поводу которого я писал, что в его позиции
«беспомощность и обывательская путаница находят свое наиболее законченное выражение. На этой позиции нельзя держаться и трех месяцев. На каком пути разучившийся по-марксистски мыслить Овсеенко найдет выход из обывательской путаницы, покажет ближайшее будущее (23 ноября 1927 года)».
Срок в три месяца оказался для Антонова-Овсеенко роковым. Да послужит сие, как говорится в прописях, уроком и предупреждением.
Но возвращаюсь к вопросу о «тактических излишествах». У нас не было другой задачи, как доведение своих взглядов до партии. Мы пользовались теми средствами, какие нам оставляла обстановка. Как свидетельствует опыт, мы слишком малое количество своих взглядов довели до слишком малого количества членов партии.
Если в этом есть и наша вина, а не только вина объективных условий, то вина эта в том, что некоторые из нас в известные моменты недооценивали разногласий и их опасности и поведением своим давали повод думать, что дело идет о второстепенных и эпизодических расхождениях. В таких случаях величайшей ошибкой и опасностью является равняться по тем, которые недооценивают разногласий, не видят, куда растут процессы, и потому испытывают потребность в покровительственной окраске. В общем и целом мы правильно отстаивали правильную линию. Но отдельные срывы, и немаловажные, как показано выше, у нас бывали — и это всегда были срывы вправо, а не влево. Тактически мы пробивали себе дорогу, пока не натыкались на капкан, подготовленный «мастером» сих дел. Все наши выступления имели пропагандистский и только пропагандистский характер. Наиболее острым было выступление 7 ноября.
Наиболее острым был лозунг: «Повернем огонь направо — против кулака, спекулянта и бюрократа», против кулака и спекулянта срывающих хлебозаготовки, и против бюрократа — организовавшего или проспавшего шахтинское дело. 7 ноября мы натолкнулись на очередную попытку «мастера» перевести внутрипартийную борьбу на рельсы гражданской войны. Мы отступили перед этим преступным замыслом. Таким образом, тактические зигзаги вытекали из всей обстановки, создающейся как условиями диктатуры вообще, так и специфическими ее особенностями в период сползания.
Кстати сказать, 7 ноября вечером, после демонстрации, мы по телефону вызвали Зиновьева в Москву, чтобы поставить вопрос о тактическом свертывании. Зиновьев ответил письмом с оказией. В приложении к письму было описание событий 7 ноября в Ленинграде. А в письме Зиновьева говорилось:
«Описание фотографически точное. Все сведения говорят о том, что все это безобразие принесет нашему делу большую пользу. Беспокоимся, что было у Вас. «Смычки» идут у нас очень хорошо. Перелом большой в нашу пользу. Ехать отсюда пока не собираемся…» и т.д.
Все это писалось, повторяю, вечером или ночью 7 ноября. Мы повторили требование о немедленном выезде Зиновьева в Москву. Что было по приезде, то есть спустя 24 часа, достаточно хорошо известно.
* * *
Но довольно о прошлом. Я, впрочем, касался его в таких пределах, какие нам нужны для настоящего и для ближайшего будущего. Кто говорит, что мы «переоценили», кто говорит это не сгоряча, не случайно, не от импульсивности (этакое со всяким бывает), а обдуманно и убежденно, про того надо сказать: на такой позиции он не удержится и трех месяцев…
Некоторые товарищи ставят вопрос иначе, а именно: оценивали мы все в основном правильно, выступали своевременно и ценой больших жертв добились известного поворота, когда наши предвиденья оказались подперты событиями. Этого поворота мы не должны упускать, мы должны его зарегистрировать и мы должны его использовать как некоторый шанс для более нормального и здорового разрешения партийных противоречий. Такую постановку — в этой ее общей форме — я принимаю целиком. Надо только в алгебраическую формулу вставлять более точные арифметические величины. Но в том-то и суть, что эти арифметические величины, пока еще либо совершенно неизвестны, либо близки к бесконечно малым.
Что происходит: классовый поворот или бюрократический маневр? Такая постановка, на мой взгляд, слишком упрощает вопрос. В отношении «самокритики», партдемократии, китайских Советов и проч. вполне допустимо предполагать наличие желания отделаться маневрами. Ну а как же насчет хлебозаготовок, хвостов, внешних затруднений и проч.? Авторам политики, разумеется, ясно, что верхушечный маневр хлеба не даст. Между тем получить его необходимо, и это есть предпосылка всяких вообще возможных маневров в будущем. Вот здесь-то и получается завязка чего-то, куда более значительного, чем один лишь верхушечный маневр. Авторы политики уперлись в необходимость какого-то глубокого и серьезного поворота. Но по всему своему положению и по всем своим повадкам они хотели бы этот неизбежный поворот, им самим, впрочем, еще не очень ясный в конкретных своих формах, совершить методами бюрократического маневра. Можно не сомневаться (сомневаться в этом может теперь только тупица), что не будь всей нашей предшествовавшей работы — анализ предсказания, критика, обличения, новые и новые предсказания — под действием хлебозаготовительного кризиса произошел бы резкий поворот вправо. Сокольников на это твердо рассчитывал, когда снимал свои разногласия. Мы тоже считали это вероятным. Так, в «На новом этапе» говорится о возможности довольно близкого хозяйственного сдвига вправо, под влиянием обострившихся затруднений. Оказалось, что ближайший сдвиг произошел влево. Это значит, что мы сами недостаточно оценили тот крепкий и хороший клин, который вогнали. Да, именно наш клин сделал невозможным в данный момент искать выход из противоречий на правом пути. Это одно уже есть хоть и временное, но крупнейшее завоевание, ибо время — важный фактор политики. Мало того, предпринят ряд шагов, который пока еще в рамках бюрократического маневра намечает поворот влево. Но для оценки этого поворота и не хватает именно основных арифметических величин. Ведь тут дело идет о классах, о взаимодействии партаппарата и госаппарата, госаппарата и разных классов. Слишком опрометчиво утверждать, что море загорелось, раз синица обещала его зажечь. «Жди и гляди»*, очень уместно применяет к этой ситуации английскую формулу Христиан Георгиевич [Раковский], от которого вчера получил письмо.
* Английская поговорка «Wait and see» буквально значит «жди и гляди», но ее правильнее перевести, как «Подождем и увидим» — /И-R/
Правда, в печати был сделан ряд обобщений, которые кажутся прямо-таки плагиатом из наших документов. Но здесь еще вполне возможен отбой, и, ах, какой отбой. Думать, что правые слабы, значит ровнехонько ничего не понимать- Оппортунисты всегда слабы сами по себе в рамках массовой пролетарской партии, — они сильны силой других классов. Правые в нашей партии представляют собой то кольцо, за которое держутся новые собственники, а через них и мировая буржуазия. Если это кольцо вырвать из цепи, тогда кольцу, самому по себе, — грош цена. Но при нынешнем положении через это кольцо передается могущественнейшее давление враждебных пролетариату классов. Правые молчат, уступают, отступают без боя, они понимают, что в рамках партии рабочее ядро, даже в нынешнем его состоянии, смяло бы их в два счета. Им нельзя еще слишком открыто высовывать голову. Кроме того, они понимают необходимость маневра влево. Даже Устрялов писал по адресу спецов: «Дадим руководству кредит на маневр влево, без этого руководство не справится с супостатами». Для этих элементов дело идет только о маневре. Они твердо рассчитывают, что поворота не выйдет, что попытка поворота расшибется о сопротивление хозяйственной материи (то есть собственника), и что тогда, после банкротства попытки поворота, наступит их, правых, очередь.
Товарищ Валентинов в только что полученном от него мной письме весьма правильно выдвигает этот момент процесса.
Но если для правых и для их непартийных хозяев дело сводится только к маневру как подготовке поворота направо, то для центра и идущих за ним широких кругов партии дело сложнее. Здесь есть все оттенки — от бюрократического штукарства до искреннего стремления передвинуть всю политику на пролетарски-революционные рельсы. Вот здесь-то и надо ждать, как определятся в ходе «поворота» составные его элементы. Маленький, но в высшей степени яркий образчик мы имели в области «самокритики». Я имею в виду дело Блескова—Затонского. Тов. Сосновский широко популяризирует «это дело», придавая ему симптоматический характер. И это, мне кажется, совершенно верно. Есть ли «самокритика» один только маневр? Заниматься на этот счет, то есть на счет намерений, догадками —дело праздное. Но факт таков, что слесарь Блесков принял это дело всерьез и энергией своего добросовестного подхода соблазнил даже невиннейшего Затонского. Затонский разбежался и напором своим распахнул дверь «Харьковского Пролетария». В Москве Дали сигнал в смысле закрытия двери. Будет ли при этом ущемлен нос Затонского или какая-либо другая часть почтенного «рабоче-крестьянского» тела, этого отсюда не видать. Но ясно, что тут завязался узелок, знаменующий возможность превращения маневра в поворот — при очень энергичной помощи снизу. То же самое относится ко всему новому «курсу» в целом. Если пользоваться аналогиями, не боясь того, что фокусники и мошенники захотят сфабриковать тезис о Клемансо, то можно сказать: из «весны» Святополка-Мирского вышла настоящая весна 1905 года, но никуда не годился бы тот революционер, который бы норовил уцепиться за хвост первой бюрократической ласточки, считая что сим разрешается проблема весны. Конечно, у нас дело идет не о революции, а о реформе в партии и через это — в государстве. Но в соотношении указанных выше элементов есть аналогия. Все вместе, как видите, представляет собой материал для «тезиса о Святополке-Мирском».
Каков же вывод? Тут я процитирую письмо тов. Валентинова:
«Вывод 1: больше выдержки. Вывод 2: держись по-прежнему политики дальнего прицела. Вывод 3: наблюдай за тем, что делается в верхушке, но еще внимательнее следи за тем, что делается в массах, ибо здесь источник силы обороны революции и отпора термидору».
Практический же вывод, для ближайшего дня сделан мной в прошлом письме, где я говорю об обращении к Шестому конгрессу Коминтерна.
Однако же пора кончать. Письмо мое и так перешло далеко за намеченные раньше пределы.
Л. Троцкий
23 мая 1928 г., Алма-Ата