Закон зигзагов вправо и влево остается в силе.
Письмо С.А. [Ашкинази]
С.А. Ашкинази состояла в группе Демократического Централизма и была выслана за это. Летом 1928 года перешла на сторону большинства оппозиции вокруг Троцкого. Это письмо было озаглавлено как циркуляр №31, хотя было написано на десять дней раньше, чем №№ 29 и 30. Печатается по копии, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка bMs Russ 13 Т-2420 — /И—R/
От руки Троцкий написал на папке:
«Карл Иванович», о котором речь в конце письма, есть старый латышский большевик, каторжанин Грюнштейн. Жена его, «Р.А.», тоже, помнится, бывшая каторжанка. «С.А.», которой адресовано письмо, есть сестра жены Грюнштейна. — Л.Тр.
Дорогая С. А.
По-видимому, одно мое письмо к Вам пропало. Незачем говорить, что меня очень обрадовало Ваше присоединение к нашему заявлению. Надеюсь, что до Вас дошел уже окончательный текст заявления, а также копии других документов, посланных Конгрессу, в частности и «Послесловие», посвященное июльскому пленуму. Разумеется, коллективный характер имеет только заявление. Остальные документы посланы за личной ответственностью.
Уже с месяц тому назад я получил из Москвы коллективную телеграмму от неизвестной мне группы ДЦ насчет того, что мое отношение к левому курсу снимает разногласие. С другой стороны, я слышу с разных сторон, что Влад. Мих. Смирнов и др. ведут жестокую критику нашего капитулянтства. Пока дело касалось обсуждения, поругаться не грех. Но документы теперь налицо, и по отношению к ним надо занять ясную и определенную позицию.
После июльского пленума некоторые товарищи заявляют: «Ну, вот видите, ничего не вышло». Эти товарищи правы, поскольку критикуют вульгарно-примиренческие тенденции в нашей среде и иллюзии насчет способности центристов выйти на марксистскую дорогу. И примиренчество, и легковерие жестоко наказаны. Но эти товарищи не правы, поскольку они думали (если думают), что июльский пленум подводит последнюю черту под взаимоотношениями центра и правой. Нет. Главные трения еще впереди, и они должны прорваться наружу. Закон зигзагов вправо и влево остается в силе, но темп зигзагов, скорее, должен ускориться, чем замедлиться. Нам надо стоять без каких бы то ни было шор на глазах и зорко вглядываться во все изгибы обстановки. Партия должна по-прежнему знать, что мы готовы поддержать всякий хотя бы и нерешительный, половинчатый шаг в сторону пролетарской линии, разумеется, при сохранении полной нашей идейной самостоятельности и критической беспощадности по отношению ко всякой половинчатости, дряблости, не говоря уже об аппаратно-бюрократическом штукарстве.
На Конгрессе наши документы читали по делегациям, читали, как сообщают, с очень большим вниманием. Читаются они и в стране. Я уже из ряда городов (Москва, Воронеж, Одесса, Херсон и пр.) получил телеграммы, извещающие о присоединении единомышленников к нашим документам. При выработке этих последних большое значение имела активная наша переписка, которая дала мне возможность быть в курсе взглядов и настроений многих десятков товарищей, не говоря уже о том, что эта переписка ставила передо мной ряд вопросов, мимо которых я мог бы иначе пройти…
Вопрос о возвращении нашего места в партии сейчас стал неотделимым от вопроса о восстановлении правильной линии самой партии. Думать, что можно дипломатически пробраться в партию, а затем уж вести политическую борьбу за ее оздоровление, наивно, чтобы не сказать крепче. Опыт Зиновьева, Пятакова и др. слишком красноречив. Эти люди сейчас гораздо менее в партии, чем за неделю до своего исключения. Тогда они высказывались, часть партии их выслушивала. Теперь они вынуждены молчать. Они не только не могут выступать с критикой, но даже и с похвалой. Статей Зиновьева не печатают. Центристы особенно грубо нажимают на зиновьевскую группу, требуя, чтобы она молчала и не компрометировала их. В чем же выражается пребывание этих раскаявшихся господ в партии? Не в том ли, что пред ними раскрыты двери Госбанка и Центросоюза? Но для того, чтобы служить в Центросоюзе, поистине не было надобности сперва подписывать платформу, а затем отрекаться от нее. По существу дела, в партии сейчас наша группа, а зиновьевская — вне партии. Сафаровы, Вардины могут оказаться «в партии», лишь поскольку начнут нас прорабатывать. Эти опустошенные субъекты так и рвутся в бой. Да, как бы и им еще не сказали центристы: «Не компрометируйте нас, пожалуйста, избытком рвения»…
О Конгрессе напишу, когда он закончится, вернее сказать, когда дойдут до Алма-Аты отчеты и необходимые материалы. Общее впечатление тяжко. Даже Бухарин жаловался в заключительном слове, что выступающие ораторы по основному докладу говорили, так оказать, по своим специфическим национальным делам и потребностям, или, как сказано у Глеба Успенского, «производили по своему делу шум», а общих проблем пролетарской революции почти не касались. Получалось впечатление речей не делегатов международной пролетарской партии, а национальных ходоков или ходатаев. Систематическое обезглавление всех секций Коминтерна не прошло бесследно. Но и доклад самого Бухарина лишен какой бы то ни было объединяющей идеи. Весь доклад из кусочков, точно сума нищего. Тягостное впечатление. Но об этом еще речь впереди.
Я имел на днях письмо от Ваших из Чердыни. Лето там убийственное, и здоровье Р.А. плоховато. Духом они с Карлом Ивановичем, разумеется, крепки, как всегда. Мы с Натальей Ивановной тоже проходим через стадию малярийного и всякого другого неблагополучия. Очевидно, дает себя знать надвигающаяся осень. Очень не хочется возвращаться в насквозь зараженный город. Поэтому постараемся оставаться как можно дольше на своей дачной квартире, хотя малярия, как оказывается, знает доступ и сюда.
На этом пока кончаю. Крепко жму руки Вам и всей Вашей колонии, которую Вы, надеюсь, познакомите с этим письмом.
Ваш Л. Троцкий.
30 августа 1928 г., Алма-Ата