Вопрос, который нуждается в выяснении.

Этот, написанная от руки статья о не полученной германской визе, является начальным или черновым вариантом статьи «Демократический урок, которого я не получил» (опубликованной в «Бюллетене Оппозиции» в июле 1929 г.). Об этом эпизоде также рассказывает заключительная глава Автобиографии Троцкого, «Планета без визы». Печатается по копии, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка MS Russ 13 Т-3175 (Houghton Library, Harvard University) — /И-R/

Я обратился 18 февраля в немецкое консульство в Константинополе с просьбой о визе для въезда в Германию. Я предпринял этот шаг только потому что прочитал в одной из берлинских газет речь президента германского Рейхстага, сказанную им по поводу десятилетия созыва веймарского национального собрания. Эта речь кончилась следующими словами:

«Vielleich kommen wir sogar dazu, Herrn Trotzki, das freiheitliche Asyl zu geben. (Lebhafter Beifall bei der Mehrheit.)» — «Возможно, мы даже придем к выводу предоставить г. Троцкому демократическое право на убежище». (Бурные аплодисменты большинства депутатов.)

Слова г. Лебе были для меня полной неожиданностью, так как предшествовавшие события давали мне основания думать, что германское правительство решило вопрос о моем въезде в Германию в отрицательном смысле. Таково было, во всяком случае, категорическое утверждение агентов советского правительства. Я об этом уже рассказывал в печати.

После моего решительного отказа ехать в Турцию поезд, везший меня в Одессу, был задержан в пути на двенадцать суток, в течение которых советское правительство, по словам уполномоченного ГПУ, пыталось добиться для меня права въезда в Германию. В ожидании благоприятного ответа и с целью избежания задержек ГПУ разработало будто бы даже определенный маршрут для моего проезда в Берлин. 8 февраля мне было сообщено, что весь этот план разбился о непримиримое сопротивление германского правительства. С этим представлением я прибыл в Константинополь. Не будь речи г. Лебе, я бы естественно не обратился к германскому правительству, чтобы не получить верный отказ. Слишком понятно, что такой отказ легко превращается в «прецедент» и облегчает отказ другим правительствам. Но передо мною была речь председателя Рейхстага, которая освещала для меня весь вопрос совершенно новым светом. Я вызвал 15 февраля представителя ГПУ, сопровождавшего меня в Константинополь, и сказал ему:

«Я должен сделать тот вывод, что меня ложно информировали. Речь Лебе произнесена 6 февраля. Из Одессы мы выехали с вами в Турцию только ночью 10 февраля. Следовательно, речь Лебе была в это время известна в Москве. Я вам рекомендую телеграфировать немедленно в Москву и предложить им на основании речи Лебе действительно обратиться в Берлин с просьбой о визе для меня. Это будет наиболее экономный путь для ликвидации той дополнительной интриги, которую Сталин видимо соорудил вокруг вопроса о моем допущении в Германию».

Через два дня уполномоченный ГПУ принес мне следующий почти дословный ответ:

«На мою телеграмму в Москву мне только подтвердили, что германское правительство категорически отказало в визе еще в начале февраля; новое обращение не имеет поэтому никакого смысла; что же касается речи Лебе, то она носит безответственный характер. Если желаете проверить, обратитесь сами с просьбой о визе».

Этому изложению я не мог поверить. В тот же день я дал телеграмму президенту германского Рейхстага о том, что, на основании его слов, я обратился в германское консульство с просьбой о визе. Очень может быть, что к тому моменту, когда эти строки появятся в печати, решение будет уже вынесено. Но сейчас я решения еще не знаю.

Во избежание неясности скажу, что я отнюдь не считаю германское правительство обязанным давать мне визу. Это вопрос политического расчета, и я меньше всего призван делать этот расчет за немецкое правительство. Мне приходилось не раз отказывать в визе и даже пришлось однажды выслать тех, кому это виза была опрометчиво дана. При наличии однородных условий, я сегодня поступил бы так же, как поступал тогда. Но если я не собираюсь ни с какой стороны убеждать германское правительство, которое, разумеется, лучше моего знает, какие методы наиболее соответствуют его целям, то я не могу не пожелать внесения ясности, по крайней мере, в одну часть этого вопроса.

В полемике возникшей по поводу того, давать или не давать мне визу, противники моего допущения в Германию упорно ссылаются на то, что предоставление мне визы вызвало бы недовольство московского правительства. Таким образом считается как бы само собою разумеющимся, что советское правительство решительно против моего допущения в Германию. Между тем от имени советского правительства мне было дважды, 8 и 15 февраля, заявлено, что против моего допущения категорически высказалось германское правительство, несмотря на настойчивые ходатайства советского правительства. Напомню еще, что заявлению президента германского Рейхстага предшествовало официозное сообщение в немецкой печати о том, что советское правительство вообще не обращалось с ходатайством о визе для Троцкого. Становится вдвойне непонятной та уверенность, с какою мне от имени советского правительства было дважды заявлено о полной безнадежности дальнейших ходатайств. Далее. Если по этому вопросу действительно не было никаких переговоров, то каким образом известные органы немецкой печати могут с такой уверенностью утверждать, что недопущение меня в Германию будет услугой советскому правительству?

Для объяснения этих противоречий я позволяю себе из бесспорных фактов сделать совершенно бесспорные, как мне кажется, выводы. Если бы советское правительство действительно обращалось в начале февраля к германскому правительству, возглавляемому социал-демократией, и получило отказ, то президент Рейхстага, принадлежащий к той же партии, не мог бы сделать 6-го февраля свое заявление о предстоящем допущении меня в Германию. Если б советское правительство ни к кому не обращалось, оно не могло бы с такой уверенностью повторить мне уже в Константинополе, что я ни в каком случае не буду допущен в Германию. Значит, Сталин обращался к кому то, только не к германскому правительству, а к таким элементам, которые по его расчету, достаточно сильны, чтобы при всех условиях помешать допущению меня в Германию. Понятно в таком случае, что эти элементы вполне осведомлены о действительных намерениях Сталина и потому с полной уверенностью говорят, что отказ в визе будет услугой нынешнему советскому правительству. Приходится заключить, что в течение тех 12 дней, когда наш поезд дожидался на глухой станции, Сталин действительно вел с кем то переговоры в Берлине, но целью этих неофициальных переговоров было исключить для меня возможность переезда из Турции в Германию. Таков вывод, вытекающий из фактов. Этот вывод и сам по себе представляет политический интерес, независимо от того влияния, какое он может оказать на вопрос о допущении меня в Германию, если этот вопрос еще не получил окончательного разрешения.

Константинополь, 2 марта 1929 г.

Л. Троцкий