Почему меня выслали из Франции в 1916 г.?
Статья эта не была напечатана в настоящем виде, но является черновиком главы «Высылка из Франции» в Автобиографии Льва Троцкого. Печатается по рукописному оригиналу, хранящемуся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка MS Russ 13 Т-3180 (Houghton Library, Harvard University). — /И-R/
Некоторые органы французской печати сообщают за самое последнее время, что приказ о моей высылке из Франции остается будто бы в силе и сейчас, спустя 13 лет. Если это верно, то пришлось бы снова убедиться, что не все ценности погибли в страшнейшей из мировых катастроф. Правда, целое поколение было в те годы снесено картечью, разрушены целые города, императорские и королевские короны валялись на пустырях Европы, изменились границы государств и в том числе запретные для меня границы Франции. Но в этом грандиозном катаклизме, если верить некоторым газетам, счастливо сохранился приказ, подписанный г. Мальви ранней осенью 1916 г. Что из того, что сам Мальви успел после того быть высланным и снова вернуться? Часто в истории дело рук человека оказывалось сильнее своего творца.
Правда, после того много под Сеною воды утекло. В 1918 г., например, французская военная миссия предоставляла в мое распоряжение своих офицеров. Правда, г. Эррио успел после того побывать моим гостем в Москве, и совсем не для того, чтоб напомнить мне приказ о моей высылке из Франции. Правда, в 1925 г. посол Франции г. Эрбет, на открытии электростанции Шатура, отвечал от имени присутствовавших дипломатов на мою речь приветствием в котором не было никаких отголосков приказа г. Мальви. Что из всего того? Недаром же полицейский инспектор, отвозивший меня из Парижа на Ирун осенью 1916 г. объяснял мне: «Правительства приходят и уходят, а полиция остается».*
* Я рассказал об этом замечательном собеседнике в своей книжке «Дело было в Испании».
Может быть, однако, не лишним будет все же напомнить, при каких условиях и по какой причине меня выслали из Франции? Историческая справка, как я надеюсь, окажется достаточно поучительной.
19 ноября 1914 г. я переехал границу Франции. Париж был печален, улицы по вечерам погружались во тьму. Налетали цеппелины. После задержания немецких армий на Марне война становилась все требовательнее и беспощаднее.
В тот момент, когда немцы приближались к Парижу, а многие французы покидали его, два русских эмигранта* поставили в Париже маленькую ежедневную газету на русском языке. Она имела своей задачей разъяснять заброшенным в Париж русским развертывающиеся гигантские события и не давать угаснуть духу международной солидарности. Перед выпуском первого номера в «кассе» имелось ровным счетом 30 франков. Ни один «здравомыслящий» человек не мог верить, чтобы можно было с таким основным «капиталом» издавать ежедневную газету. И действительно: не реже, чем раз в неделю, газета, несмотря на бесплатный труд редакции и сотрудников, переживала такой кризис, что казалось, — выхода нет. Но выход находился. Голодали наборщики, редактор носился по городу в поисках за несколькими десятками франков, — и очередной номер выходил. Так, под разными именами газета просуществовала в течение 21⁄2 лет, т.е. до Февральской революции 1917 г.
* Это были Дмитрий Мануильский (1883—1959) и Владимир Антонов-Овсеенко (1883—1938), которые сыграли видную роль в Октябрьской Революции, Гражданской войне и в советском режиме. К концу 1920-х годов из революционеров оба переродились в поклонников Сталина, что впрочем не спасло жизнь Антонова-Овсеенко. Троцкий не упоминает их имен, чтобы не подвести их под топор мстительного Сталина. — И-R.
По приезде в Париж я стал усердно работать в этой газете. В русском посольстве усердно переводились на французский язык статьи «Нашего Слова» и пересылались с соответственными комментариями на Quai d’Orsay* и в военное министерство. Оттуда телефонировали нашему военному цензору, мсье Шалю, который в качестве учителя французского языка провел до войны много лет в России. Мсье Шаль не отличался решительностью. Свои колебания он всегда разрешал в том смысле, что лучше вычеркнуть, чем оставить. Скрепя сердце, он брал под свою защиту не только царя, царицу, Сазонова, но и дарданелльские мечты Милюкова. Можно бы без всякого труда доказать, что вся борьба против «Нашего Слова» — повседневная война на истощение (guerre d’usure) — велась не из-за интернационализма газеты, а из-за ее революционного духа в отношении России. В ответ на мои протесты мсье Шаль отвечал, что он бессилен, и предложил мне свидание с чиновником министерства иностранных дел. Свидание происходило в помещении военного цензора. Почтенный чиновник, имя которого к сожалению не сохранилось в моем архиве, даже не упомянул об интернационализме и «пацифизме» нашего издания. Он просил меня об одном: иметь в виду деликатность положения французского правительства в отношении царского посольства. Это был как раз момент, когда во Францию доставлялись символические отряды русских войск. Я показывал дипломату вычеркнутые цензором статьи о Распутине, о Штюрмере, некролог гр. Витте и пр. «Какое отношение, — спрашивал я, — имеет этот некролог к военным интересам Франции?» С изысканной улыбкой дипломат разъяснял мне, что так как сановники смертны, то живые не любят, когда плохо говорят о мертвых. Так дела шли и дальше. Цензор вычеркивал. Вместо газеты выходил иногда лист белой бумаги. Мы никогда не были повинны в нарушении воли г. Шаля.
* Адрес министерства иностранных дел. — И-R.
Тем не менее в сентябре 1916 года мне в префектуре предъявили приказ о высылке меня из пределов Франции. Чем это было вызвано? Мне не сказали на этот счет ни слова. Только постепенно раскрылось, что причиной послужила преступная провокация, организованная во Франции русской охранкой.
Когда депутат Жан Лонге по собственной инициативе явился к Бриану с протестом по поводу моей высылки, французский министр-президент ответил ему: «А вы знаете ли, что «Наше Слово» нашли в Марселе у русских солдат, которые убили своего полковника?» — Лонге этого не ожидал. Он знал о «циммервальдском» направлении газеты, но убийство полковника не могло не застигнуть его врасплох. Лонге обратился за справками к моим французским друзьям, те в свою очередь — ко мне, но я знал об убийстве в Марселе не больше, чем они. В дело случайно вмешались корреспонденты русской либеральной прессы, принципиальные противники «Нашего Слова», и выяснили все обстоятельства марсельской истории.
Дело в том, что одновременно с доставкой на республиканскую почву русских солдат царское правительство спешно мобилизовало соответственное число шпионов и агентов-провокаторов. В их числе был некий Вининг, явившийся из Лондона с рекомендацией от русского консула.
Вининг для начала пытался привлечь для «революционной» пропаганды среди солдат умереннейших русских корреспондентов. Но тут он встретил отпор. К редакции «Нашего Слова» он не посмел адресоваться. Потерпев в Париже неудачу, Вининг направился в Тулон, где имел успех среди русских матросов, которым труднее было разгадать его. «Почва для нашей работы здесь очень благоприятна, пришлите мне революционных книг и газет», писал Вининг из Тулона отдельным русским журналистам, наугад, но не получал от них ответа. В Тулоне вспыхнуло острое брожение на русском крейсере «Аскольд» и было жестоко подавлено.
Роль Вининга в этом деле была слишком очевидной, и он счел своевременным перенести свою деятельность в Марсель. Почва и там оказалась «благодарной»: не без участия Вининга вспыхнуло брожение среди русских солдат, которое кончилось тем, что некий полковник был убит камнями во дворе казармы. При арестах у замешанных в это дело солдат находили один и тот же номер «Нашего Слова». Когда русские журналисты прибыли в Марсель, чтобы узнать, что там произошло, офицеры сообщили им, что некий Вининг рассовывал во время возмущения «Наше Слово» всем, кто хочет и кто не хочет. Только поэтому газету нашли у арестованных, которые и не могли успеть и прочитать ее. Должен заметить, что еще прежде, чем роль Вининга в этом деле выяснилась, я в своем открытом письме Жюлю Гэду высказал предположение, что «Наше Слово» могло быть роздано солдатам в нужную минуту агентом-провокатором. Это предположение получило вскоре за тем неоспоримое подтверждение со стороны ярых противников газеты. Царская дипломатия дала таким образом понять правительству республики, что если Франция хочет иметь русских солдат, она должна немедленно разорить гнездо русских революционеров. Цель была достигнута: колебавшееся до тех пор французское правительство закрыло «Наше Слово», а министр внутренних дел, Мальви подписал заранее заготовленный префектом полиции декрет о высылке меня из Франции.
Нескольким депутатам, в частности председателю парламентской комиссии г. Лейгу, г. Бриан указывал на марсельскую историю, как на причину моей высылки. Это не могло не действовать. Но так как, с другой стороны, «Наше Слово» было строго подцензурной газетой и свободно продавалось в киосках Парижа, то дело оставалось загадочным до тех пор, пока не вскрылась его провокационная подоплека. Об ней стало известно и в палате. Мне передавали, что тогдашний министр народного просвещения, г. Пенлеве воскликнул, когда ему изложили закулисную сторону дела: «Это позор… Этого нельзя так оставить!» Но шла война. Царь был союзником. Нельзя было обнажать Вининга. Меня выслали из Франции, а в Мадриде для был заготовлен капкан.
В деталях моего изложения, основанного на записях того времени, могут быть неточности. Но все основное совершенно неоспоримо. К тому же большинство лиц, прикосновенных к этой истории, живы и сейчас. Многие из них находятся во Франции. Существуют документы. Восстановить факты было бы поистине не трудно. Со своей стороны я не сомневаюсь, что если извлечь приказ о моей высылке из архивов и подвергнуть этот документ дактилоскопическому исследованию, то где-нибудь в углу можно наверняка открыть отпечаток указательного пальца г. Вининга.
Пера, 21 марта 1929 г.
Л. Троцкий