Непонятный полемический выпад г. Трояновского.
С величайшим изумлением я читаю в сегодняшних мексиканских газетах телеграмму из Вашингтона о направленной против меня полемической статье советского посла Трояновского, который утверждает, будто в своих сообщениях я сам «признал» существование заговора с целью убийства Сталина (!); будто я даже мотивировал необходимость этого заговора словами: «Единственное средство избавиться от Сталина есть убийство». Нужно было совершенно потерять равновесие — я говорю не о дипломате, а о журналисте Трояновском, — чтобы прибегнуть к такому неслыханному доводу. Нужно, далее, полное неуважение к американской печати, чтобы предположить, что она стала бы печатать сообщения, заключающие в себе прямой призыв к убийствам. На самом деле, в соответственном сообщении, как очевидно для всякого беспристрастного читателя, я разъяснял политическую психологию правящей группы. Сталин, писал я, считает себя несменяемым, бесконтрольным «вождём» совершенно так же, как Гитлер; Сталин полагает, что нет и не может быть никаких легальных средств для его смещения, что никакими конституционными или партийными средствами нельзя изменить ни политику, ни состав руководства. Поэтому, заключает он, оппозиция, если она хочет добиться своей цели, должна прибегнуть к террору. Всякая оппозиция состоит поэтому — для господ из ГПУ — из потенциальных террористов. Всякая политическая критика есть первый шаг к убийству Сталина и его сотрудников. После этого вступает в свои права Вышинский и отождествляет первый шаг с последним. Оппозиционеры автоматически приравниваются к террористам. Я говорил, следовательно, не о программе оппозиции, не о её планах и тем менее о планах несчастных капитулянтов (Зиновьев, Пятаков и др.). Нет, я говорил только и исключительно о внутренней логике деспотизма, бонапартизма или сталинизма.
Троцкисты (действительные троцкисты, а не подставные куклы ГПУ) вовсе не считают Сталина священным, незаменимым и пожизненным вождём. Рост благосостояния и культурности советских масс приводит их в непримиримое противоречие с бонапартизмом. В этом суть нынешнего кризиса в СССР. Перед лицом этого гигантского политического процесса, т.е. возрастающего антагонизма между народом и бюрократией, террористические акты представляют собой жалкие и бессильные авантюры отчаявшихся одиночек. Сталина может с успехом заменить Ворошилов, Ворошилова Каганович и т.д. Только движение самого народа может ликвидировать нынешний пагубный политический режим СССР.
Русский царь был несменяемым и наследственным. Его министры были бесконтрольны. Часть русской интеллигенции считала, что избавиться от царизма можно только путём террористических актов (партия «социал-революционеров»). В свою очередь, царская бюрократия склонна была в каждом революционере видеть террориста. Только постепенно нам, русским марксистам, представителям рабочего класса, удалось в постоянной борьбе с террористическим авантюризмом, показать, что наш метод борьбы не имеет ничего общего с убийствами министров и вождей.
Признаться, мне неясен сам источник ошибки журналиста Трояновского. Сам он, как и большинство нынешних советских послов и советских сановников в течение 1914-1920 гг., был непримиримым противником Ленина и Октябрьской революции. В годы гражданской войны г. Трояновский был одним из вождей меньшевистской партии. Но в отличие от партии эсеров, которая убила Володарского, Урицкого, ранила двумя пулями Ленина, покушалась взорвать мой военный поезд и пр., меньшевики, и вместе с ними г. Трояновский, никогда не прибегали к мерам террора, несмотря на свою непримиримую вражду с советской властью. Значит, возможна оппозиция и без терроризма? Такова наша оппозиция — не против власти советов, а против бюрократического деспотизма, который задушил советы.
Я не смею сомневаться в безукоризненном джентльменстве г. Трояновского как дипломата; но в области марксизма и журналистики он проявляет удручающее смешение понятий. И я позволю себе поставить вопрос: если г. Трояновский перед лицом мирового общественного мнения и демократической прессы позволяет себе столь неслыханное искажение моих ясных и простых слов, то что же делается в тайниках ГПУ, где работают Ежовы, Ягоды и Вышинские?
Трояновский ссылается далее на то, что, находясь на расстоянии 5 тысяч миль от Москвы, я не могу судить, были ли признания подсудимых исторгнуты при помощи моральных пыток или нет. Я не думаю, со своей стороны, что политическая проницательность и правдивость зависят от географических расстояний: в противном случае положение самого г. Трояновского тоже оказалось бы крайне неблагоприятным. Система моральных пыток началась не в 1936 г., а с конца 1923 года и в особо грубой форме с 1926 г. Я её наблюдал очень близко. Я сам переживал её изо дня в день. Я её характеризовал в сотнях документов и статей. Многие из них напечатаны в «Бюллетене русской оппозиции», который издаётся за границей в течение 8 лет. Я могу прислать комплект г. Трояновскому, и он легко убедится, что в «Бюллетене» напечатаны многочисленные корреспонденции из СССР, особенно за период 1929-1932 [гг.], в которых подробно и точно рассказывается о тех моральных пытках, которым подвергались оппозиционеры, в частности Зиновьев, Каменев, И.Н. Смирнов и др. Кстати сказать, этот «Бюллетень» даст неоценимые материалы международной следственной комиссии.
4 марта 1929 года, когда ещё и речи не было о будущих московских процессах, я, анализируя политику Сталина, писал: «Сталину остаётся одно: попытаться провести между официальной партией и оппозицией кровавую черту. Ему необходимо до зарезу связать оппозицию с покушениями, подготовкой вооружённого восстания и пр.» Эти строки опубликованы 8 лет тому назад! С тех пор я не раз повторял своё предупреждение в печати. Московская фальсификация не застигла меня врасплох.
Г. Трояновский в качестве журналиста лучше всего опроверг бы меня, если бы затребовал из Москвы ответы на 13 вопросов, предъявленных мною Пятакову, в частности и в особенности на следующий вопрос: на каком аэроплане Пятаков прилетел ко мне из Берлина в Осло в середине 1935 г., раз в этом месяце в Осло не прилетало вообще ни одного иностранного аэроплана? Каким образом, далее, подсудимый Гольцман видел в Копенгагене моего сына в ноябре 1932 года, тогда как французские дипломатические телеграммы и визы (у меня есть копии) неоспоримо доказывают, что мой сын находился в это время в Берлине? Г. Трояновский знает, что на показаниях Гольцмана и Пятакова держится вся моя связь с мнимыми заговорщиками. Ясный, точный ответ хотя бы на эти два вопроса произвёл бы поэтому гораздо большее впечатление на общественное мнение, чем злоупотребление цитатами из моих сообщений.
Койоакан, 4 февраля 1937 г.
Л.Троцкий