Крушение показаний Владимира Ромма.

Владимир Ромм, бывший корреспондент «Известий» в Вашингтоне, показал на последнем процессе, будто встретился со мной в аллее парка под Парижем. Американские агентства не дали в своё время деталей встречи. Московские газеты с отчётом о процессе ещё не дошли. Только сегодня из письма сына я узнал, что моя мнимая встреча с Роммом произошла, по отчёту «Правды», в июле 1933 г. Эта дата сразу обнаружила всю фальсификацию! 24 июля 1933 года мы прибыли с женой и секретарями из Турции в Марсель, где были встречены друзьями и представителями французской полиции, которые немедленно отправили нас — не в Париж, а на берег Атлантического океана, в курорт Руайан, у устья Жиронды. О нашем прибытии префект департамента Жиронды был немедленно извещён из Парижа секретной телеграммой. Мы жили в Руайане, как и вообще во Франции, инкогнито. Наши бумаги свидетельствовались только старшими чиновниками Сюрете насиональ в Париже. Заболев ещё на пароходе, я провёл в Руайане около двух месяцев на положении больного, под наблюдением врача. В Руайане меня посетили свыше 30 друзей из разных стран: около двадцати парижан, семь голландцев, два бельгийца, два итальянца, один англичанин, один швейцарец и т.д. Все они приезжали в Руайан именно потому, что я, как по состоянию здоровья, так и по полицейским причинам не мог приехать в Париж. Хозяин дачи подтвердит, несомненно, что мы провели в его доме время с 25 июля до начала октября. Отмечу, что в первый же день нашего прибытия на даче вспыхнул небольшой пожар, который привлёк к нам внимание соседей. К концу сентября мы с женой в сопровождении двух друзей и, опять-таки, с ведома полиции, отправились из Руайана в Пиренеи, где прожили три недели в Баньере, откуда затем, уже в конце октября, прибыли в городок Барбизон, в двух часах езды от Парижа. Таким образом, полицейские записи и показания многочисленных свидетелей, среди которых есть люди с известными именами, как французский писатель Мальро, как голландский депутат Снивлит, как бывший секретарь британской Независимой рабочей партии Паттон и другие, могут с безусловной точностью доказать, что время с конца июля до конца сентября я на положении больного провёл на юге Франции, в сотнях километров от Парижа.

Между тем Владимир Ромм показал, что видел меня… в июле под Парижем, в Булонском лесу. Как объяснить эту новую фатальную ошибку ГПУ? Очень просто: ГПУ не знало, где я нахожусь, а «заговорщик» Ромм не знал больше того, что знало ГПУ. Не надо забывать, что в тот период отношения между советским правительством и французским были крайне натянуты. В Москве называли меня не иначе, как агентом Великобритании и Франции. Советская печать утверждала даже, будто я прибыл во Францию с тем, чтобы помогать тогдашнему премьеру Даладье (нынешнему военному министру) в деле организации… военного вторжения в СССР. Между ГПУ и французской полицией не могло быть, следовательно, близких отношений. ГПУ знало обо мне только то, что печаталось в газетах. Между тем из Марселя мы отправились в Руайан под строгим секретом, так что французская печать немедленно утратила наш след. ГПУ исходило, очевидно, из предположения, что непосредственно из Марселя я направился в Париж и уже оттуда, может быть, в провинцию. Чтобы не промахнуться, ГПУ выбрало первые дни нашего приезда во Францию, т.е. конец июля, для моего мнимого свидания с Роммом в Булонском лесу. Но тут-то ГПУ как раз и ошиблось: как уже сказано, я сразу отправился в Руайан и в течение двух месяцев не покидал его. Похоже на то, что злой рок преследует ГПУ каждый раз, когда оно пытается устроить своим жертвам свидания со мной или вообще внести крупицу точности в бесформенный поток признаний. Гольцман выбрал в Копенгагене отель «Бристоль», разрушенный за 15 лет перед тем, как место встречи с моим сыном, который как раз находился в это время (ноябрь 1932 г.) в Берлине. Пятаков прилетел в Осло на аэроплане в такое время (декабрь 1935 г.), когда в Осло не прилетал ни один иностранный аэроплан. Наконец, Владимир Ромм встретился со мной в аллее Булонского леса в то время, когда я лежал больной на расстоянии 600 километров от Парижа.

Все эти обстоятельства могут быть с абсолютной точностью доказаны перед любой следственной комиссией. Это убедительнее, чем размышления г. Дюранти о «русской душе».

Л.Троцкий

15 февраля 1937 г., Койоакан.