Предисловие к английскому изданию книги «Сталинская школа фальсификации».

Потрясшие весь мир московские процессы означают агонию сталинизма. Политический режим, который вынужден прибегать к таким методам, обречён. В зависимости от внешних и внутренних обстоятельств агония может длиться дольше или меньше. Но никакая сила в мире уже не спасёт Сталина и его систему. Советский режим либо освободится от бюрократического спрута, либо будет увлечён им в бездну.

Эта книга ничего не говорит о московских процессах, которым целиком посвящена моя новая работа, «Преступления Сталина». Однако московские судебные амальгамы не свалились с небес, а явились закономерным продуктом прошлого, т.е. прежде всего «сталинской школы фальсификаций». Настоящая книга окажется, надеюсь, полезной для всякого, кто захочет понять идеологический и политический генезис московских процессов. Без знания генезиса ничего вообще на свете, в том числе и подлога, понять нельзя.

Вступать сейчас со сталинцами в теоретические споры было бы полным анахронизмом. Люди — я имею в виду, конечно, вождей, а не обманутых и растерянных последователей — полностью и окончательно порвали с марксизмом и бросаются конвульсивно от одной эмпирической формулы к другой, приспособляясь к потребностям правящей советской касты. Но остаётся несомненным историческим фактом, что подготовка кровавых судебных подлогов началась с «маленьких» исторических искажений и «невинной» фальсификации цитат. Бюрократии нужно было приспособить большевизм к своим собственным потребностям. Этого нельзя было сделать иначе, как вытравив из него душу. Революционную суть большевизма бюрократия назвала «троцкизмом». Так она создала ось, вокруг которой начала наматывать в дальнейшем свои фальсификации во всех сферах теории и практики.

В политической области инициатива такой работы — этого нельзя замолчать — принадлежала покойному Зиновьеву, герольду борьбы с троцкизмом в 1923-1925 гг. Но уже к концу 1925 г. Зиновьев испугался последствий собственной инициативы и перешёл в ряды оппозиции. Дальнейшее слишком хорошо известно. В экономической области теоретическое оружие против троцкизма выковал Бухарин: «недооценка крестьянства», «сверхиндустриализация» и пр. Судьба Бухарина также известна: официальный защитник чистого ленинизма был вскоре объявлен «буржуазным либералом», затем помилован, сейчас он в тюрьме дожидается суда.

Крупнейшее место в борьбе против «троцкизма» занимали исторические вопросы. Дело шло при этом как об истории развития России в целом, так и особенно об истории большевистской партии и Октябрьской Революции. Самым авторитетным советским историком надлежит, безусловно, признать покойного М.Н. Покровского. В течение ряда лет он со свойственной ему порывистостью вёл борьбу как против моих общих взглядов на историю России, так и, в частности, против моей концепции Октябрьской Революции. Всё, что писалось другими «коммунистическими» критиками на эту тему, являлось лишь перепевом мыслей Покровского. Отдавая должное эрудиции, добросовестности и таланту покойного учёного, нельзя не сказать, что Покровский не овладел методом марксизма и вместо анализа непрерывного взаимодействия всех элементов исторического процесса давал механические конструкции ad hoc, для каждого случая, мало заботясь об их диалектической связи между собою. Несколько лет тому назад такая оценка звучала как святотатство. Покровский был высшим авторитетом советской науки. Его школа господствовала неограниченно. Его учебники или учебники его учеников расходились в миллионах экземпляров. Незадолго до смерти его чествовали как законодателя в царстве научной мысли. Но уже в 1935 г. приступлено было к внезапному, но тем более радикальному пересмотру его наследства. В течение нескольких месяцев Покровский был полностью разжалован, уничтожен, дискредитирован. От скамьи подсудимых его спасла, пожалуй, лишь своевременная кончина. Было бы, разумеется, нелепо ждать, что школа Покровского ликвидирована в интересах марксизма. Нет, Покровский обвинён в недостатке патриотизма, в неуважении к прошлому России, в недостатке национальной гордости!

В чём же выражалась теоретическая работа самого Сталина? Ни в чём. Он только эксплуатировал своих теоретических попутчиков в интересах новой правящей касты. В историю «мысли» он войдёт лишь как организатор величайшей школы фальсификаций. Но именно этим Сталин вернее и полнее всего выражает идеологическую физиономию нового правящего слоя. Каждая теоретическая формула антитроцкизма (шло ли дело о Зиновьеве, о Бухарине или о Покровском) становилась уже на ближайшем этапе невыносимой обузой для новых господ положения. Официальная «теория» превращена ныне в белый лист бумаги, на котором несчастные теоретики почтительно обводят контуры сталинского сапога. Удаляясь семимильными шагами от своего большевистского прошлого, бюрократия сперва пожирала на каждом этапе своих собственных теоретиков. Сейчас ей этого уже мало: она не может помириться на меньшем, как истребление всего старого поколения большевиков. Таково завершение советского Термидора!

* * *

В этом томе собрано немало материалов для политической характеристики четырёх человек, возглавлявших два последних московских процесса: Зиновьева-Каменева, с одной стороны, Радека-Пятакова — с другой. Предшествующие политические и теоретические блуждания обеих пар чрезвычайно облегчают понимание их поведения на суде, — как, с другой стороны, судебные процессы бросают багровый свет на предшествующие зигзаги этих несчастных жертв ГПУ.

Зиновьев и Каменев были инициаторами борьбы против меня в 1923 году. Пятаков и Радек — первый на три четверти, второй наполовину — состояли в лагере оппозиции. В 1926 году Зиновьев и Каменев примкнули к оппозиции; одновременно Радек и Пятаков укрепились в своём оппозиционном кредо. В ноябре 1927 года Зиновьев и Каменев повернули на путь капитуляции. За ними последовали сперва Пятаков, затем Радек.

Призрак троцкизма был впервые выдвинут «тройкой» (Зиновьевым, Каменевым и Сталиным) в 1924 году. В 1926 году Зиновьев рассказал на собрании оппозиционного центра, как «тройка» решила искусственно оживить старые, дореволюционные, давно забытые разногласия между Лениным и мною, чтобы, прикрывшись призраком троцкизма, повести борьбу против Троцкого. Этот рассказ Зиновьева запечатлён в письмах Радека (25 декабря 1927 г.) и Пятакова (2 января 1928 г.), которые читатель найдёт в этой книге. Оба письма написаны в те дни, когда Зиновьев и Каменев для оправдания своей капитуляции снова выдвинули уже разоблачённый ими призрак троцкизма, тогда как Радек и Пятаков пытались ещё удержаться на старой позиции. Но уже в течение ближайшего года Пятаков, а за ним и Радек должны были прибегнуть к официальной легенде о троцкизме, чтобы подготовить и оправдать собственную капитуляцию. В этих фактах идеологической деморализации находило своё выражение растущее социальное давление бюрократии.

Старых обвинений («перманентная революция», «недооценка крестьянства» и пр.) было слишком недостаточно для разгрома оппозиции, а затем и её физического искоренения. Открылась эпоха уголовных амальгам, сперва мелких и частичных, затем всё более чудовищных. Серия покаяний Зиновьева-Каменева, возрастая в геометрической прогрессии, привела их в августе 1936 года на скамью подсудимых по обвинению в убийстве Кирова, т.е. в преступлении, к которому они имели во всяком случае меньше отношения, чем Сталин. В дни суда над Зиновьевым и Каменевым Радек и Пятаков разразились необыкновенно гнусными статьями, в которых, притворяясь, будто верят обвинению, требовали для подсудимых смерти. Но уж очень скоро и тот, и другой попали сами на скамью подсудимых и оказались вынуждены сделать признания, которые в чудовищности своей неизмеримо превосходят мнимые преступления Зиновьева-Каменева. Вывод? С историей хитрить нельзя, особенно в эпохи великих потрясений.

* * *

Как можно, однако, поверить, — говорят наивные люди, — что Сталин оказался способен на столь страшный подлог, что он нашёл для этого подлога штат исполнителей, включая сюда и самих обвиняемых, и не встретил в то же время никакого сопротивления ни со стороны ближайших сотрудников, ни в судебном аппарате? Удивляться этому могут лишь те, которые проспали всю предшествующую эволюцию СССР. Процесс отбора и воспитания аппарата в духе сталинской школы фальсификаций длится уже четырнадцатый год. Хоть и в фрагментарной форме, в этой книге собраны многочисленные и аутентичные документы, характеризующие различные этапы закабаления партии, развращения аппарата и отравления совести правящего слоя во имя насквозь фальшивой «монолитности». Те бесчисленные теоретические подделки и исторические подлоги, о которых говорится на этих страницах, представляют собою в сущности не что иное, как серию эскизов и набросков к тем адским фрескам, которыми Сталин потряс совесть всего мира. Контрольные комиссии, уже начиная с 1924 г., привыкли требовать от бывших оппозиционеров ложных признаний. По примеру Зиновьева, Каменева, Радека и Пятакова многие тысячи капитулянтов привыкли делать ложные заявления. Печать публиковала об этих заявлениях статьи, которым ни их авторы, ни посвящённые читатели не верили ни на минуту. В каждом новом издании сочинений Ленина примечания подвергались радикальной переработке: минусы заменялись плюсами, плюсы — минусами. В энциклопедических словарях и других справочниках каждые год-два заново переделывались биографии и перестраивались на новый лад недавние события — с целью возвеличения одних и уничтожения других. Тысячи писателей, историков, экономистов пишут в СССР по команде не то, что думают. Профессора университетов и школьные учителя вынуждены менять наспех написанные учебники, чтобы приспосабливаться к очередному этапу официальной лжи. Дух инквизиции, насквозь пронизывающий атмосферу страны, питается, как уже сказано, глубокими социальными источниками. Для обоснования своих привилегий правящая каста приспосабливает теорию, которая имеет своей целью устранение всяких привилегий. Ложь является поэтому основным идеологическим цементом бюрократии. Чем непримиримее становится противоречие между ней и народом, тем грубее становится ложь, тем более нагло она превращается в уголовную фальсификацию и судебный подлог. Кто не понял этой внутренней диалектики сталинского режима, тот не поймёт и московских процессов.

* * *

Агония сталинизма означает агонию Коминтерна. Эта международная организация является сейчас главным внутренним препятствием на пути освобождения рабочего класса. Отбор людей без чести и совести принял в Коминтерне столь же ужасающие размеры, как и в государственном аппарате СССР. «Вожди» по назначению сменяют «убеждения» по телеграфному приказу. Они организуют кампании клеветы против Зиновьева, который был их непререкаемым авторитетом, против Бухарина, которого они объявляли своим вождём, против Радека, которого они вчера ещё почтительно цитировали в борьбе против троцкизма. Чиновники Коминтерна представляют во всех отношениях — теоретическом, политическом и моральном — тип, прямо противоположный типу революционера. Они держатся за Сталина, который в свою очередь нуждается в них для поддержания своей тирании в СССР. Московские процессы до конца раскрывают внутреннюю гниль Коминтерна. После периода смущения и колебаний неизбежен его быстрый распад, который может наступить значительно скорее, чем крушение сталинской системы в Советском Союзе. Второй Интернационал успел в ряде стран тесно связаться с Коминтерном в период его полного загнивания. Крушение Коминтерна нанесёт неизбежно жестокий удар социал-демократии. Но это не значит, что мировой пролетариат останется без руководства. Ценою страшных поражений и жертв, главная ответственность за которые ложится на советскую бюрократию, пролетарский авангард найдёт свой исторический путь. Всё более уверенно он будет смыкать свои ряды под знаменем Четвёртого Интернационала, который уже сегодня поднимается на плечах своих предшественников.

Л.Троцкий.

3 марта 1937 г.