В Комиссию расследования.
Господин Бильс как свидетель.
Карлтон Бильс (Carleton Beals 1893-1979) — американский радикальный журналист и автор; печатался в 1920-е и 1930-е годы в журналах The Nation, New Republic, Harper's Magazine; его корреспонденции печатались в Телеграфном Агенстве Советского Союза в конце 1920-х годов; в 1960-е годы вступил в Комитет защиты Кубы (Fair Play For Cuba Committee). Во время Контр-процесса задал Троцкому ряд вопросов с целью вызвать от него признание, будто Троцкий пытался в 1919 году, через посредство агента Коминтерна, Бородина, вызвать в Мексике коммунистическую революцию.
В майском номере мексиканского журнала «Футуро» г. Карлтон Бильс опубликовал статью о сессии следственной Комиссии в Койоакане. Ни журнал, ни автор статьи сами по себе не могли бы побудить меня к возражению. Но тот факт, что г. Бильс был членом Комиссии, бросает на его статью отблеск заимственного авторитета и не позволяет мне оставить её без внимания, как бесчисленное количество других статей того же типа.
Я не имею, однако, в виду останавливаться на всех ложных утверждениях, из которых состоит статья бывшего корреспондента ТАСС, а меня интересуют, главным образом, те случаи, где г. Бильс «цитирует» мои показания, выступая в качестве своеобразного «свидетеля». Если г. Бильс вышел в отставку из Комиссии, то это не освобождает его от элементарных моральных обязательств. Комиссия может, думается мне, вызвать г. Бильса в качестве свидетеля и потребовать от него подтверждения тех заявлений, при помощи которых он вводит в заблуждение общественное мнение.
1. «Можете вы доказать это (?) обстоятельство, — кричу я неожиданно для Троцкого… — Троцкий явно не может доказать этого (?). Его архивы, относящиеся к этому (?) пункту, были украдены норвежскими фашистами, но он сделал нотариальное заявление и различные журналисты подтвердили его. Эти журналисты оказались, однако, сторонниками Троцкого…» и т.д.
Во всем этом намеренно бесформенном рассказе нет ни одного слова правды. Норвежские фашисты действительно сделали 5 августа 1936 года попытку захватить мои архивы. Но им удалось украсть только одно-единственное письмо, которое фигурировало впоследствии на норвежском суде и было воспроизведено всей печатью. Я не мог, следовательно, ссылаться на «похищение» моих архивов норвежскими фашистами.
Чтоб затруднить опровержение, г. Бильс уклоняется назвать вопрос, который он мне задал. Методом исключения можно, однако, прийти к выводу, что дело идет о моей ссылке на применяемый ГПУ прием: карать ближайших родных для вынуждения у арестованных ложных показаний.
Не только г. Бильс, но и председатель Комиссии доктор Дьюи потребовали от меня доказательств. Я назвал свой собственный опыт, привел ряд фактов, оглашенных мировой печатью, и предложил Комиссии допросить ряд названных мной свидетелей. На следующий день я представил, кроме того, справку о советском декрете 1934 года, узаконивающем в известных случаях арест родственников преступника. О каком «нотариальном заявлении» и о каких «журналистах» говорит г. Бильс? Может быть, он даст на этот счет свои разъяснения Комиссии?
2. «Я спрашиваю только относительно архивов Троцкого. Он мнется, отказываясь сообщить, где они находятся… Во всяком случае, архивы не в Мексике; почти все документы, которые он имеет, являются незаверенными копиями». И в этом сообщении все ложно.
а) Я с самого начала заявил, что предоставляю все свои архивы в распоряжение Комиссии. Не дожидаясь вопросов г. Бильса, я просил у Комиссии разрешения не называть в публичном заседании местонахождение моих архивов. Я сослался при этом на тот факт, что 7 ноября 1936 г. агенты ГПУ украли в Париже 85 килограммов моих бумаг. Официальные документы, относящиеся к этой краже, представлены мной в распоряжение Комиссии. (Замечательно, что г. Бильс, который несколько раз с иронией говорит о моей «ненависти» к ГПУ, воздерживается от упоминания о краже моих архивов). Я сослался перед Комиссией на то, что через услужливых журналистов ГПУ пытается выведать, где именно находятся мои архивы. Комиссия единогласно признала ненужным называть местонахождение архивов в публичном заседании. Чего же хочет ныне г. Бильс?
б) Совершенно ложным является утверждение, будто «почти все документы», имеющиеся в моем распоряжении, являются «незаверенными копиями». В основной своей массе мои архивы состоят из полученных мной писем и копий моих ответов.
Полученные мной письма являются, разумеется, оригиналами.
Копии моих ответов — их тысячи, — конечно, незаверены. Я никогда не слышал, чтобы кто-либо заверял копии своих собственных писем. Проверить подлинность этих копий, однако, нетрудно, т. к. большинство адресатов сохранило оригиналы. Кроме того, самая последовательность переписки, её внутренняя логика являются важным критерием подлинности или ложности.
Проверка документов и есть ведь одна из задач Комиссии.
Представленные мной многие десятки свидетельских показаний нотариально заверены. Кроме того, они будут проверены прямым допросом свидетелей следственной комиссией в Нью-Йорке или соответственными органами в Европе.
Те документы, которые я до сих пор представил в распоряжение Комиссии, являются либо оригиналами, либо фотокопиями. Я не заверял только те документы, в подлинности которых (вообще не может быть сомнения, т. к. они неоднократно печатались и никем никогда не опровергались. Прибавлю, что г. Бильс ни разу не выражал своих сомнений по поводу представленных мною документов. Может быть, он теперь потрудится точно указать Комиссии, подлинность каких именно документов он оспаривает?
3. По поводу европейских Следственных комиссий, работающих по директивам из Нью-Йорка, г. Бильс пишет: «Я не мог выяснить, как эти комиссии в Европе были созданы, ни того, кто является их членами. Я предполагаю (!), что они являются членами троцкистских групп»-.
В состав парижской Комиссии входят следующие лица: Делепин, председатель организации социалистических адвокатов и член центрального комитета французской социалистической партии (II Интернационал); Модильяни, адвокат, член центрального комитета итальянской социалистической партии и член исполнительного комитета II Интернационала; г-жа Сезар Шабрен, председательница комитета помощи политическим заключенным; Матэ, бывший секретарь национального профессионального союза почтовых служащих; Галтье-Буасьер, писатель, директор известного радикального журнала «Крапуйо». Члены этой комиссии, поскольку они являются политическими фигурами, всегда были и остаются моими непримиримыми противниками. Ни с одним из них у меня не было и нет никаких личных связей. Таким образом, «предположение» г. Бильса, что члены европейских комиссий являются «троцкистами», отвечает не фактам, а той специфической миссии, которую выполняет сам г. Бильс.
4. «Троцкий неистово (!) рассказывает о преследованиях своей семьи, все члены которой, по-видимому, (?) занимались секретной политической деятельностью, а сестра его совершила самоубийство в Париже, т. к. её лишили советского гражданства».
И здесь нет ни слова правды. На самом деле покончила с собой не моя сестра, а моя дочь, не в Париже, а в Берлине. На чем основывает г. Бильс свое утверждение, что она занималась «тайной политической деятельностью»? На самом деле советские власти отпустили её лечиться в январе 1931 г. как тяжело больную: она прибыла за границу с пневматораксами на обоих легких. В течение нескольких месяцев она почти не вставала с постели. Несмотря на это, она одновременно со мной лишена была прав гражданства и оторвана, таким образом, от мужа и детей, оставшихся в СССР. Даже в этом простом и ярком факте г. Бильс умудрился, как видим, все перепутать и исказить. Но он не позабыл обелить ГПУ ложной ссылкой на «секретную-политическую деятельность». Мало того, эту огульную инсинуацию Бильс распространяет на всех членов моей семьи, в том числе, следовательно, и на моего младшего сына Сергея Седова, арестованного по обвинению в «подготовке массового отравления рабочих». Я категорически заявил на заседании Комиссии, что мой младший сын всегда стоял вне политики. Благодаря тому положению, которое я занимал в Советском Союзам факт этот был широко известен в кругах самой бюрократии На, чем основано противоположное утверждение Бильса? Только на одном: на его стремлении подменить серьезное расследование помощью московским палачам.
5. «Я решил, — пишет г. Бильс, — снова выступить на сцену «с серией вопросов, имеющих целью демонстрировать секретные (!) сношения Троцкого с IV Интернационалом и конспиративные связи с различными группами в Италии, Германии и Советском Союзе».
На московском процессе я обвинялся в секретных сношениях с германским правительством. Между тем г. Бильс вменяет мне в вину секретные сношения с секциями IV Интернационала, в том числе в Германии.
Надо выбрать что-нибудь одно. Моя связь с IV Интернационалом вовсе не является «секретной». Я говорю о ней открыто в своих книгах и статьях Может быть, г. Бильс разъяснит Комиссии, в каком собственно преступлении он собирался меня разоблачить: в союзе ли с фашизмом или в союзе с революционными рабочими — против фашизма?
6 «Чтобы создать опору (!?) для этих вопросов, — говорит т. Бильс, — я увидел самого себя вынужденным вскрыть прежние тайные сношения Троцкого с иностранными революционными группами, когда он сам составлял часть советского правительства. Я спрашивал его о секретной деятельности Бородина в Мексике в 1919—1920 гг. Результатом явился бурный взрыв. Троцкий заклеймил моих информаторов лжецами и потерял свое спокойствие. Моим информатором, в числе других, — сказал я Троцкому, — был сам Бородин».
В этом эпизоде г. Бильс выступил не как член следственной Комиссии, а как свидетель обвинения. В качестве неожиданного свидетеля он заявил, будто я лично послал Бородина в Мексику в 1919—1920 гг. и будто я лично, в противовес другим членам правительства, желавшим заниматься «экономическим строительством», стремился разжигать революцию в других странах. Я ответил г. Бильсу, что я с Бородиным никогда не имел никакого дела, что я знал его лишь по его позднейшей злосчастной деятельности в Китае; что я публично, в статьях, клеймил политику Бородина. Никогда ранее я не слышал о том, что Бородин был в Мексике в 1919—1920 гг. Я никогда не занимался мексиканскими делами. Посылка агентов в другие страны находилась целиком в руках Коминтерна. Не могло быть и речи о том, чтоб я посылал агентов куда бы то ни было для проведения моей личной линии. Я также мало мог послать Бородина в Мексику, как и Зиновьев, тогдашний председатель Коминтерна, — назначить командующего армией. Всякий, кто как Бородин хоть сколько-нибудь знал внутренний режим большевистской партии, не мог сказать ничего подобного г. Бильсу.
Наконец, в 1919—1920 гг. в партии не было еще и намека на разногласия по вопросу о международной революции и «социализме в отдельной стране». Бородин не мог в 1919 г предвосхитить те прения, которые впервые возникли лишь осенью 1924 года, т.е. пять лет спустя. Бородин не мог, следовательно, сказать г. Бильсу того, что свидетель Бильс сообщил на заседании Комиссии.
Таков этот страж объективной истины! На протяжении нескольких страниц он приписал мне ссылку на похищение моих архивов норвежскими фашистами, хотя это похищение не удалось. Он замолчал похищение части моих архивов агентами ГПУ в Париже, хотя это похищение имело место. Он заменил мою дочь сестрой и спутал Париж с Берлином. Без малейшего основания он приписал моей больной дочери, как и моему младшему сыну, «секретную политическую деятельность». Он свалил в одну кучу приписываемую мне связь с германским фашизмом и мою деятельную связь с германской секцией IV Интернационала.
Если г. Бильс оказался способен в течение нескольких недель перепутать и исказить все, что происходило при его участии на апрельском расследовании, то можно ли хоть в малейшей степени полагаться на передачу г. Бильсом тех разговоров, которые он вел или будто бы вел 17 лет тому назад с Бородиным и другими, не названными им свидетелями? Когда я сказал, что информатор г. Бильса лжец, то это было лишь вежливое выражение той мысли, что сам г. Бильс расходится с истиной. Или, может быть, он согласится подтвердить свое свидетельское показание перед Комиссией?
7. С целью доказать свою независимость от Москвы г. Бильс пишет: «Я телеграфировал президенту Карденасу несколько месяцев тому назад, прося его предоставить Троцкому убежище в Мексике».
Только что мы слышали от Бильса, будто я уже в 1919 г. занимался в Мексике секретной деятельностью, которую г. Бильс считает настолько преступной, что спешит разоблачить её через 17 лет. Спрашивается: на каком же основании г. Бильс тревожил президента Карденаса своей телеграммой? Выходит, что г. Бильс скрывал от мексиканского правительства те сведения, которые он имел будто бы от Бородина, и вводил мексиканское правительство в заблуждение, ходатайствуя о предоставлении мне права убежища. Г-н Бильс самого себя превращает в сознательного соучастника моей преступной деятельности. Может быть, однако, он в качестве свидетеля разъяснит и эти свои действия перед Комиссией? Это его прямой долг перед общественным мнением Мексики!
* * *
Я обрываю на этом перечень ложных утверждений, ошибок и искажений г. Бильса. Когда появятся в свет протоколы, они покажут, с какой злонамеренной тщательностью г. Бильс обошел в своей статье все те вопросы, которые имеют решающее значение для оценки московских процессов (в частности и в особенности, документальное ниспровержение показаний Ольберга, Гольцмана, Владимира Ромма и Пятакова).
Уже из этого ясно, чьим интересам г. Бильс служит. Но, может быть, еще более разоблачает г. Бильса отмеченная выше двойственность его метода: с одной стороны, он пытается (косвенно, трусливо, путем инсинуаций) поддержать московское обвинение относительно моего «союза» с фашизмом для борьбы против революции, социализма и демократии. С другой стороны, он, как и мексиканский корреспондент «Нью-Йорк Таймс» Клюкгон, хочет внушить известным сферам мысль, что я вмешиваюсь во внутреннюю жизнь Мексики и Соединенных Штатов с целью вызвать в них революции. Эти противоречивые обвинения питаются одними и теми же интересами — именно, интересами московской бюрократии. Обвинение в связи с фашизмом имеет своей задачей скомпрометировать меня в глазах рабочих масс. Но чтоб эта операция удалась, нужно помешать мне защищаться, нужно зажать мне рот, лишить меня права убежища, добиться моего заключения, как это удалось сделать в Норвегии. Для этой цели необходимо запугивать заинтересованные правительства моей «секретной революционной деятельностью». Я не говорю, что г. Бильс, бывший корреспондент ТАСС, является и ныне наемным агентом Москвы. Я могу допустить, что он является полусознательным орудием в руках ГПУ. Но это дела не меняет. Он пускает в оборот те же методы, что и профессиональные агенты ГПУ. От себя он прибавляет лишь некоторое количество бескорыстной путаницы.
* * *
Может быть, Комиссия расследования сочтет возможным:
а) пригласить г. Бильса в качестве свидетеля;
б) предложить ему теперь же ясно и точно формулировать те вопросы, которые ему будто бы помешала поставить Комиссия или на которые я не дал ответа или дал «неудовлетворительный» ответ;
в) предложить ему поставить любые дополнительные вопросы.
Со своей стороны я с полной готовностью отвечу на все и всякие вопросы, из какого бы лагеря они ни исходили и кем бы они ни задавались, не исключая, конечно, и г. Бильса, при одном единственном условии: если эти вопросы будут мне предъявлены через посредство Комиссии расследования.
Койоакан, 18 мая 1937 г.