Запоздалый суд над маршалом Тухачевским.

Эта статья была напечатана в газете The New York Times от 7 мая 1938 г. под названием «Армия против Сталина» — /И-R/

На этом процессе судят не только разбитых и раздавленных людей, нравственных полутрупов, но и прямых покойников. Тени маршала Тухачевского, Якира, Уборевича, Корка и других убитых генералов сидят на скамье подсудимых. После ареста и последовавшего вскоре затем расстрела советская печать говорила о них, как об иностранных агентах и шпионах. О военном заговоре, о плане захвата Кремля и убийства Сталина не упоминалось ни разу. Между тем, казалось бы, правительство должно было уже тогда знать, за что собственно оно расстреляло лучших советских полководцев. Но в момент острой политической паники летом прошлого года, Сталин действовал быстрее, чем думал. Боясь реакции армии, он не считал возможным расходовать время на инквизиционную обработку генералов. К тому же, это были люди младшего поколения, с более крепкими нервами и привыкшие смотреть в глаза смерти. Для гласного процесса они не годились. Выход оставался один: сперва расстрелять, а затем объяснить. Но даже и после того, как отзвучали выстрелы маузеров, Сталин все еще не мог остановиться на необходимой версии обвинения. Сейчас можно уже с полной уверенностью сказать, что покойный Игнатий Райсс был прав, когда утверждал, что никакого военного суда при закрытых дверях не было. Да и к чему было бы закрывать двери, если б дело действительно шло о заговоре?

Генералы были убиты в том же порядке, в каком Гитлер в июне 1934 г. расправился с Рёмом и другими. По-видимому, уже после кровавой расправы восемь других генералов (Алкснис, Буденный, Блюхер, Шапошников и др.) получили готовый текст приговора, под которым им приказано было подписаться. Цель состояла в том, чтобы, убивая одних, проверить и скомпрометировать других. Это вполне в стиле Сталина. Можно не сомневаться, что некоторые из мнимых «судей», если не все, не соглашались выступить перед общественным мнением в качестве палачей своих ближайших соратников, да еще после того, как палаческая работа уже была выполнена другими. Имена упорствующих все равно были поставлены под приговором, а сами они подвергались в дальнейшем смещению, аресту и расстрелу. Все казалось закончено.

Однако, общественное мнение, в том числе и мнение самой Красной Армии, не хотело и не могло верить, что герои гражданской войны, блестящие солдаты революции, гордость страны, оказались, неизвестно почему, немецкими или японскими шпионами. Понадобилась новая версия. Во время подготовки нынешнего процесса решено было вменить ретроспективно покойным генералам план военного coup d'etat. Дело шло таким образом не о презренном ремесле шпиона, а о горделивом замысле военной диктатуры. Тухачевский хотел овладеть Кремлем, Гамарник — Лубянкой (помещением ГПУ). Сталин должен был быть при этом убит в 101-й раз.

Как всегда, новая версия сразу получила обратную силу. Прошлое перестраивается в соответствии с потребностями настоящего. По словам Розенгольца, Седов рекомендовал ему уже в 1934 г. в Карлсбаде (где Седов никогда в жизни не был) внимательно наблюдать за «союзником» Тухачевским, которому свойственна тенденция к наполеоновской диктатуре. Так схема заговора постепенно расширяется во времени и в пространстве. Обезглавление Красной Армии оказывается только эпизодом в истребительном походе против вездесущего и всепроникающего «троцкизма».

В интересах ясности я должен сказать здесь несколько слов об отношениях, какие существовали между мной и Тухачевским. Я помогал ему в его первых шагах в Красной Армии, на Волге. Весь первый этап своей военной карьеры он совершил в тесном сотрудничестве со мной. Я ценил его военный талант, как и независимость его характера, но не слишком брал всерьез коммунистические взгляды этого бывшего гвардейского офицера. Тухачевский чувствовал и то, и другое. Он относился ко мне, насколько я мог судить, с искренним уважением, но наши беседы никогда не выходили за пределы официальных отношений. Думаю, что он принял мой уход из военного ведомства, отчасти с сожалением, отчасти со вздохом облегчения. Он мог, не без основания, считать, что для его честолюбия и независимости откроется, с моим уходом, более широкая арена. С момента моей отставки, т.е. с весны 1925 г., мы с Тухачевским никогда не встречались и не переписывались. Он вел строго официальную линию. На партийных собраниях в армии он был одним из главных докладчиков против троцкизма. Думаю, что он делал это без увлечения, по обязанности.

Но его активного участия в отравленной кампании против меня было слишком достаточно, чтоб исключить возможность каких бы то ни было личных отношений между нами.
Все это было настолько всем ясно, что никому не могло прийти в голову устанавливать политическую связь между Тухачевским и мною. Этим и объясняется тот факт, что ГПУ не решилось в мае-июне прошлого года связать дело генералов с троцкистскими «центрами». Нужно было несколько лишних месяцев забвения и несколько дополнительных пластов лжи, чтоб отважиться на подобный эксперимент.

Приговор так называемого Верховного Суда («Правда», 12 июня 1937 г.) обвиняет генералов в том, что они «систематически доставляли… шпионские сведения» враждебному государству и «подготовляли на случай военного нападения на СССР поражение Красной Армии». Это преступление не имеет ничего общего с планом военного переворота. В мае 1937 г., когда, согласно показаниям Крестинского, должен был совершиться захват Кремля, Лубянки и пр., не было никакого «военного нападения на СССР». Военные заговорщики вовсе не собирались, следовательно, дожидаться войны. У них заранее был назначен определенный день для военного удара. Между тем то «преступление», за которое генералы были расстреляны, состояло в шпионаже с целью обеспечить «на случай войны» поражение Красной Армии. Между двумя версиями нет ничего общего. Они исключают друг друга. Но ни прокурор Вышинский, ни председатель суда Ульрих конечно не затрудняют себя сопоставлением показаний нынешних подсудимых с текстом смертного приговора Верховного Суда от 11 июня 1937 г.

Новая версия разыгрывается, как если бы никогда не было ни «Верховного Суда», ни приговора, ни расстрела. С почти маниакальной настойчивостью Крестинский и Розенгольц, главные помощники прокурора в этой части процесса, возвращаются к вопросу о заговоре Тухачевского и моей мнимой связи с ним.

Крестинский показывает, будто получил от меня письмо от 19 декабря 1936 г., т.е. через десять лет после того, как я порвал с ним всякие отношения, и что в этом письме я рекомендовал создать «широкую военную организацию». Это мнимое письмо, услужливо подчеркивающее «широкий масштаб заговора», имеет очевидной целью оправдать истребление лучшей части офицерства, начавшееся в прошлом году, но еще далеко не закончившееся и сегодня. Крестинский конечно «сжег» мое письмо, по примеру Радека, и ничего не представил суду, кроме своих путаных воспоминаний.

Тот же Крестинский, вместе с Розенгольцем, показали, будто уже после расстрела генералов получили от меня письмо, написанное незадолго до расстрела уже из далекой Мексики и требовавшее «ускорения coup d'etat». Надо думать, что и это письмо «сожжено» по примеру всех писем, фигурирующих в процессах последних лет. Во всяком случае, после месяцев интернирования, принудительного путешествия на танкере, отдаления от места действий океаном и континентом, я оказываюсь так точно посвящен в практический ход военного заговора, что даю даже указания относительно срока переворота. Но как дошло до Москвы моё письмо из Мексики? Американские друзья высказывают предположение, что таинственный Мистер Рубенс будет фигурировать на процессе в качестве того курьера, который призван был связать меня с тенями московских генералов. Так как я ничего не знаю о Рубенсе и его орбите то я вынужден воздержаться от суждения. Полагаю, что гг. Браудер и Фостер могли бы высказаться по этому вопросу с гораздо большим авторитетом.

Важнейший свидетель обвинения по делу Тухачевского и других, Николай Крестинский, был арестован уже в мае 1937 г. и, по собственным словам, через неделю после ареста дал чистосердечные показания. Генералы были расстреляны 11 июня. Судьи должны были в это время иметь в своем распоряжении показания Крестинского. Он сам должен был быть вызван на суд в качестве свидетеля (если б суд вообще имел место). Во всяком случае, в извещении о расстреле генералов правительство не могло бы говорить о шпионаже и молчать о военном заговоре, если б показания Крестинского не были изобретены после казни генералов.

Суть дела в том, что Кремль не мог вслух назвать действительную причину казни Тухачевского и других. Генералы выступили на защиту Красной Армии от деморализующих происков ГПУ. Они защищали лучших офицеров от подложных обвинений. Они противились установлению диктатуры ГПУ над армией под видом «военных советов» и «комиссаров». Генералы защищали интересы обороны против интересов Сталина. Поэтому они погибли. Так из вопиющих противоречий и нагромождений лжи нового процесса тень маршала Тухачевского выступает с грозной апелляцией мировому общественному мнению!

5 марта, 1938 г., 9 часов вечера, Койоакан

Л. Троцкий