Из рассказов В.
1. О «борьбе с антисемитизмом».
В трамвай входит гепеур ярко выраженного еврейского типа. Он намечает жертву — типичного русского интеллигента, которому он начинает наступать на ноги, теснить его и всячески приставать к нему, пока тот не выходит из себя и не говорит что-нибудь относительно его еврейского происхождения. Гепеур зовет милиционера и составляет протокол по обвинению в антисемитизме.
2. О допросе Мрачковского.
Допрос этот вел лично Слуцкий, так как все попытки других следователей его сломить ни к чему не привели. Слуцкий был пущен как тяжелая артиллерия. Допрос этот, продолжавшийся 90 часов, носил поистине драматический характер. Мрачковский сначала ругался, говорил: «Сволочи вы все, шкурники, бюрократы. Я революционер, родился в тюрьме и пр., а вы кто? И Сталин сволочь, и пр.» Слуцкий ему доказывал, что он такой же революционер, как и Мрачковский, что он также сражался во время гражданской войны, что он старый партиец и выполняет волю партии. Мрачковский ему не верил, разорвал на себе рубаху и стал показывать ему свои рубцы от ран, полученных во время гражданской войны. Но и Слуцкий порвал на себе рубаху и показал рубцы от ран на животе. Слуцкий говорил ему: «Ты должен сознаться, партия этого от тебя требует, ты должен спасти партию». А Мрачковский долго не сдавался. Когда Слуцкий ему предложил покурить, он крикнул: «Сволочь, подкупаешь меня, как старые жандармы!» Слуцкий ему просто сказал: «Мы оба с тобой отсюда живые не выйдем, если ты не сдашься». Лишь после многих часов задушевных бесед со Слуцким тот почувствовал, что у него постепенно устанавливается контакт с Мрачковским. И в конце концов Мрачковский сказал: «Зови И.Н.Смирнова.» Вызвали И.Н.[Смирнова]. Мрачковский упал к нему на шею, заплакал и сказал: «Иван Никитич, придется сознаваться». Иван Никитич, рассердившись, крикнул: «Не в чем мне сознаваться, ничего я не делал, сволочь Сталин и сознаваться я ни в чем не буду». Все уговоры Мрачковского, что нужно спасать партию, не помогли. Иван Никитич не сдался и был уведен обратно. После этого Мрачковский опять впал в тяжелое состояние, и Слуцкому заново пришлось его обрабатывать, пока он его окончательно не сломил. Этот рассказ со слов Слуцкого также известен даме, так что им можно спокойно оперировать.
3. В ГПУ вдруг появляется никому не известный человек. Он имеет кабинет, никто не знает, кто он, что он делает. Никто никогда не видит, чтоб он работал. Он ходит из угла в угол, заходит в разные комнаты, подслушивает все разговоры и решительно ничего не делает. Никто не спрашивает, кто он, но между собою говорят: очевидно, он по ночам расстреливает, а днем подслушивает. И это считается там в порядке вещей.
4. Ежов заставляет людей часами ждать в приемной, пока он их примет. А потом выясняется, что у него кто-то сидит, кому он рассказывает анекдоты.
5. Случай с Тимошкиным.
(Это, правда, весьма незначительно, но чрезвычайно характерно, и Лева даже хотел об этом напечатать целую главу в книге В.[Кривицкого], так и назвав её — «Тимошкин», так как считал случай весьма интересным и показательным). В ГПУ появился неизвестный человек, весьма скромного вида. Никто на него не обращал внимания. Он ничего не делал, только ходил из угла в угол. Однажды он подошел к Слуцкому и спросил, скоро ли он получит комнату. Слуцкий, полагая, что имеет дело с незначительным человеком, сказал: комнат нет. Тимошкин на это спокойно ответил: хорошо, я скажу Коле. Слуцкий сразу же забеспокоился и спросил у Ежова, нужно ли давать Тимошкину комнату. Ежов сказал: обязательно, это мой хороший приятель, и рассказал Слуцкому, при каких условиях он подружился с Тимошкиным. Было это во время гражданской войны. Ежов ехал в теплушке, где также находился и Тимошкин. Воздух в теплушке был совершенно невозможный: вонь стояла отчаянная. Никак не могли понять, в чем дело. Ежов приказал основательно обыскать всю теплушку, и под нарами, где спал Тимошкин, нашли пакет — источник этой вони. Тимошкину, оказывается, лень было ходить в уборную. Ежов рассвирепел, кинулся с револьвером на Тимошкина и хотел тут же пристрелить его. Его оттащили… и с тех пор пошла их дружба. Слуцкий после этого рассказа дал Тимошкину не только комнату, но и целую квартиру. А перед ним все стали заискивать. (Известно также и даме).
6. Об аресте Макса, племянника Уншл[ихта].
Макс был лучшим другом В.[Кривицкого] Также дружен он был и с неким Алексеем — вместе учились в университете, вместе работали в одном учреждении, вообще всегда были вместе. Комната Макса находилась рядом с комнатой В[альтера], и он всегда по возвращении с работы заходил к Максу (в 2 или 3 часа ночи). Было это в мае 1937 г., когда В[альтер] в последний раз был в Москве. Возвращаясь как-то с работы, В[альтер] ночью хотел опять зайти к Максу, но его что-то удержало, и он решил: поздно, лучше я зайду завтра. Оказывается, в ту же ночь у Макса был продолжительный обыск, и он был арестован. Рано утром, в 7 часов утра, жена Макса в ужасном виде явилась к В[альтеру]. Они тотчас же позвонили Алексею, сказав ему, что случилось. Алексей немедленно повесил трубку, ничего не ответив. В[альтер] решил, что это недоразумение, не может Алексей так реагировать, и еще раз позвонил ему попозже на службу. Алексей был очень сух, сказал, что об этом деле ни с кем не желает разговаривать и не советует В[альтеру] вмешиваться. Жену Макса в тот же день выбросили из комнаты. Она осталась совершенно без средств. Вещи все были задержаны. Она попыталась взять с собой небольшую лейку — аппарат, чтобы его заложить, но при выходе её обыскали и этот аппарат у неё отобрали.
7. В здании ГПУ никогда нельзя открыть окна, ни в тюрьме, ни в комнате следователей, ни в архивах — нигде.
8. Передач больше не принимают. Арестованным можно передавать только 50 рублей в месяц. Слишком много арестованных, чтобы еще возиться с передачами. Этими передачами люди проверяют, жив ли еще арестованный. Политических отправляют в ссылку вместе с уголовными.
Сентябрь 1938 г.