По поводу ответа директора «Nacional» вопрос, достойный внимания следствия.
В моем письме от 6 июня я поставил редакции «Nacional» вопрос об источнике информации, напечатанной в газете 27 мая под заглавием: «Господин Троцкий противоречит себе». Ответ директора «Nacional» не разъяснил этого вопроса, а, наоборот, еще более затемнил его. Заметка интересует меня не под углом зрения той клеветы, которая в ней заключалась: я успел привыкнуть к клевете. Но данная клевета представляет объективный интерес с точки зрения полного раскрытия покушавшихся и пособников.
Директор «Nacional» разъясняет мне, что основой для заметки послужили репортерские отчеты о покушении в газетах «Универсаль», «Эксельсиор» и «Пренса» в течение 24, 25 и 26 мая. На основании этих репортерских отчетов директор «Насионаля» устанавливает противоречия в вопросе о том, где я провел ночь покушения и как я спасся от выстрелов.
Что в репортерских отчетах было много противоречий, ошибок, путаницы, это совершенно несомненно. Но если репортеры противоречат друг другу, а иногда и самим себе, то из этого вовсе не вытекает, что я себе противоречу. Господин директор «Nacional» делает вид, будто верит, что репортеры опираются только на мои слова, что они правильно поняли мои слова, что правильно их записали, что газеты их правильно воспроизвели. Словом, он устанавливает тождество между мною и репортерами. В этом заключается первая и явная фальшь его рассуждения. Каждый грамотный человек знает, что репортерские отчеты, особенно о волнующих событиях, всегда грешат противоречиями. Когда три репортера описывают пожар, то нередко получается впечатление, что дело идет о трех разных пожарах. Это вовсе не вызывается злой волей или недобросовестностью: сама работа репортеров, всегда спешная, нервная, торопливая, связанная с погоней за сенсацией, питающаяся непроверенными слухами, неизбежно порождает недоразумения, преувеличения и ошибки. На каком же основании г. директор «Nacional» противоречия репортеров приписал мне?
Он ссылается, правда, на то, что я не «опровергал» эти сообщения. Это — вторая фальшь его рассуждения. В первые дни после покушения у меня не было времени не только опровергать, но и читать газеты. В моем доме одни агенты полиции сменяли других, наводя справки, собирая сведения и пр. Я считал более важным давать точные сведения следствию, чем гоняться за противоречиями газетных отчетов.
К тому же цитируемые директором «Nacional» репортерские отчеты в большинстве своем вовсе даже не ссылаются на меня. И не случайно. В самое утро покушения, 24 мая, я заявил журналистам в присутствии полковника Салазара, что отказываюсь давать какие бы то ни было сведения, связанные с покушением, чтобы прямо или косвенно не помешать следствию. Полковник Салазар тут же, при журналистах, выразил мне благодарность. И действительно до вечера 31 мая я воздерживался от интервью, заявлений или опровержений. Только убедившись, что известная часть прессы прилагает чудовищные усилия для того, чтобы сбить следствие с правильного пути, я, предупредив полковника Салазара, созвал вечером 31 мая представителей печати.
Сказанное, надеюсь, полностью объясняет, почему я не мог нести ни малейшей ответственности за противоречия репортеров, которые получили в большинстве случаев свои сведения из вторых и третьих рук или строили их на основании собственных догадок.
В тех самых репортерских отчетах, которые цитирует г. директор «Nacional», говорится, например, что Наталия Седова — моя дочь, Гертруда Шюсслер — моя жена… На самом деле дочери у меня нет, а женой моей является Наталия Седова. Если в таком простом вопросе репортеры сделали две ошибки (я мог бы привести еще десятки подобных примеров), то что же говорить о таком драматическом эпизоде, как нападение ночью 20-ти вооруженных человек? Почему директор «Nacional» не сделал вывод, что я вводил в заблуждение полицию, называя Наталью Седову своей дочерью, а Гертруду Шюсслер своей женой? Потому, очевидно, что это было бы абсурдом. Но не меньшим абсурдом является приписывание мне противоречий в вопросе о том, где именно я находился во время покушения.
Отождествление репортерских ошибок с моими «противоречиями» заключает в себе третью фальшь, наиболее возмутительную. В самом деле: если репортеры дают ложные сведения, то это может быть объяснено простой ошибкой. Но я не мог ошибиться насчет того, где именно я находился под выстрелами. Если я в этом вопросе «противоречил себе», значит, дело шло с моей стороны о сокрытии преступления. Почему же г. директор «Насионаля», вместо того чтобы предположить естественную ошибку того или другого репортера, предпочел предположить преступление с моей стороны? Какие у него для этого основания?
Нетрудно понять при этом, о каком именно преступлении шла речь. Мои «противоречия» должны были означать, что я сам произвел покушение на себя и запутался в своих показаниях полиции. Именно к этому сводится сущность заметки «Господин Троцкий себе противоречит». Для этого она и была напечатана.
Третья фальшь прикрыта четвертой фальшью. Если бы в заметке было просто сказано, что отчеты репортеров о покушении дают противоречивые сведения и что редакция на этом основании сделала вывод о противоречиях Троцкого, то всякий мыслящий читатель немедленно сказал бы, что вывод неоснователен и недобросовестен. Именно поэтому заметка начинается со слов: «Наблюдатели делают разные комментарии» по поводу «серьезных противоречий» Троцкого. Кто эти наблюдатели: репортеры? Но они не делают никаких «комментариев» о моих мнимых противоречиях. Они просто противоречат друг другу. Кто же эти «наблюдатели»? Сама редакция «Nacional»? Почему же она скрывает свое лицо за анонимными «наблюдателями»? Как видим, заметка сознательно отредактирована так, чтобы ввести в заблуждение общественное мнение и следственные власти. Авторы заметки делают вид, будто у них имеются какие-то серьезные источники. Между тем у них нет ничего, кроме злой воли.
Но на этом дело не кончается. За пятой фальшью следует шестая. Из разъяснений директора «Насионаля» можно сделать вывод, будто редакция на основании репортерских отчетов сама сделала вывод о моих противоречиях. На самом деле это не так. Та же клеветническая заметка появилась 27 мая в другой газете, беспристрастие которой давно известно, именно, в «Popular». Текст в обеих газетах совершенно тождественный. Только в «Popular» заметка напечатана на первой странице, под кричащим заголовком, а в «Nacional» — на второй странице второй секции — более скромным шрифтом. Невозможно допустить, что две редакции сделали одновременно одни и те же выводы и изложили их одними и теми же словами, независимо друг от друга. Как же объяснить в таком случае появление тождественной заметки в двух газетах? Очевидно, заметка исходит из одного и того же источника. Какого именно? Здесь гвоздь вопроса! Может быть, редакция «Nacional», сделав свои «выводы», переслала их в «Popular»? Это мало правдоподобно. Роль «Nacional» в этом деле не активная, а пассивная. Скорее можно допустить, что заметка из «Popular» была переслана в «Nacional». Еще вероятнее, что заметка была сфабрикована в третьем пункте, где хорошо знали, чего хотели, и не стеснялись в выборе средств. Я высказываю уверенность, что заметка исходила из источников, близких к ГПУ, и имела целью сбить следствие с правильного пути.
Крайне важна в этой связи дата опубликования заметки: 27 мая. Те агенты ГПУ, которым поручено было заметать следы, держали себя первые два дня с большой осторожностью, опасаясь, очевидно, что виновники покушения будут арестованы с часу на час. Но за три дня главные организаторы покушения могли успешно покинуть Мексику с заранее заготовленными паспортами. ГПУ могло рассчитывать, что покушение не будет раскрыто вообще, и считало поэтому своевременным пустить в оборот версию о «самопокушении»: раз не удалось убить врага физически, надо попробовать убить его морально. С этой целью г. «наблюдатели» пустили 27 мая в оборот заметку: «Господин Троцкий себе противоречит». Что «Popular» напечатал эту заметку с полной готовностью, удивляться не приходится: клевета выражала его собственную линию. Но почему заметку счел необходимым напечатать и «Nacional»? Этого г. директор нам не объяснил.
Чтобы избежать недоразумений, скажу, что я вовсе не думаю, будто редакция «Nacional» ставила себе сознательной целью навести следствие на ложный след. Редакция просто не отдавала себе достаточного отчета в собственных действиях. Так как дело шло о маленькой услуге друзьям-сталинцам за счет моей политической чести, то редакция не задумываясь напечатала клеветническую заметку. Она производила такие операции не раз и раньше (в случае нужды я докажу это без труда). Все мои попытки — замечу мимоходом — установить с редакцией «Nacional» корректные отношения неизменно разбивались о предвзятую враждебность редакции.
Что маневр с заметкой «Троцкий себе противоречит» не прошел безрезультатно, вытекает из всей последовательности событий. Именно в течение 27 мая совершился явный поворот во всем направлении следствия. Если у отдельных агентов полиции и раньше могли быть какие-либо подозрения или сомнения насчет моих действий, то заметка в «Nacional» дала этим сомнениям подобие авторитетной санкции. Таинственный штаб, сфабриковавший заметку, отнял у полиции два дня ценнейшего времени. Вспомним то внушение, которое сделал генерал Нуньез члену Центрального Комитета сталинской партии г. Рамирез-и-Рамирез, публично утверждавшему, что дело идет об «авто-покушении». В свое оправдание Рамирез ссылался на «ошибку стенографии». Но если бы следствие выяснило, что заметка 27 мая написана тем же г. Рамирез-и-Рамирез или кем-либо из его близких политических друзей, то ссылаться на ошибки стенографии было бы уже невозможно. Мы имели бы перед собой неопровержимое доказательство заговора с целью обмануть власти и помочь террористам.
Директор «Nacional» поставил мне на вид, что я плохо знаю испанский синтаксис (это, к сожалению, верно), что в моем письме есть описка (и это верно), и дал мне целый ряд других наставлений. Но, к сожалению, он не разъяснил: почему редакция сочла возможным публично заподозрить меня в чудовищном преступлении, не имея на это ни малейших данных? Почему редакция не сослалась на репортерские отчеты, а спряталась за спину таинственных «наблюдателей»? Каким образом одна и та же заметка появилась одновременно в двух газетах? Из какого источника исходила заметка? Думаю поэтому, что дополнительные разъяснения со стороны директора «Nacional» могли бы оказать существенное содействие раскрытию преступления 24 мая.
Л.Троцкий
12 июня 1940 г., Койоакан
P.S. Я не предназначаю это письмо для печати, так как публичная полемика вряд ли чем-нибудь обогатила бы общественное мнение, особенно теперь, в период международных затруднений, избирательной кампании и пр., когда у народа и правительства этой страны имеются другие задачи и интересы. Но так как следствие продолжается, то я считаю необходимым направить это письмо органам следствия и в копии директору «Nacional». Разумеется, если г. директор сочтет по собственной инициативе нужным продолжить эту полемику в печати, то у меня лично не будет ни малейшего основания противиться этому.
Л.Троцкий