Дополнительные заявления к протоколу от 2 июля.
Печатается по копии, хранящейся в Архиве Троцкого в Гарвардском университете, папка MS Russ 13 Т-4912 (Houghton Library, Harvard University) — /И-R/
«Жилые подвалы»
К моим ответам на вопросы г. Павона Флореса считаю необходимым сделать следующие дополнительные заявления.
По поводу того, что в начале следствия, когда речь могла идти только о гипотезах, я высказал подозрения относительно одного из политических друзей г. Флореса, этот последний выступает в качестве моего сурового обвинителя. В том же заседании, однако, он счел возможным высказать подозрение, что я был своевременно предупрежден одним из участников о предстоящем покушении, именно Робертом Хартом, и что я скрыл это от следствия. Другими словами, г. Флорес публично заподозрил меня в тяжелом преступлении, притом не в начале расследования, не в ответ на прямые вопросы следственных властей, но в момент, когда общий характер преступления уже полностью выяснен, и после того, как я в присутствии самого г. Флореса представил подробные объяснения относительно интересующего его вопроса. Необходимо в то же время не забывать, что г. Флорес выступает в качестве защитника одного из обвиняемых в тяжелом преступлении; я же выступаю в качестве жертвы этого преступления.
Но если г. Флорес не имеет и не может иметь ни тени фактических доказательств, то следовало бы предполагать, что его чудовищное подозрение опирается по крайней мере на убедительные аргументы логического или психологического характера. Увы, также и с этой точки зрения его подозрение представляет полную бессмыслицу.
Вопрос г. Флореса о том, имеются ли в доме «жилые» подвалы, позволял предполагать, будто я проводил вообще свои ночи в подвале. Из дальнейшего однако выяснилось, что идея г. Флореса была совершенно другая: будучи предупрежден, по его мнению, Робертом Хартом, я провел в подвале только небольшую часть ночи на 24 мая. Но для этого не было совсем необходимо располагать «жилым» подвалом: чтобы избежать смерти, вполне возможно было провести полчаса в курятнике или даже в ящике с дровами.
Внутренняя несостоятельность конструкции г. Флореса не останавливается, однако, на этом. По мысли г. адвоката, единственное употребление, которое я сделал из предупреждения относительно предстоящего покушения, состояло в том, что я спрятался в «жилом» подвале (не было ли бы, однако, менее глупым спрятаться в подвале нежилом, и потому менее доступном?). Другими словами, я предоставил собственной участи всех обитателей дома, включая моего внука, которого покушавшиеся пытались убить. Есть ли в этом хоть частица здравого смысла? Не ясно ли, что, если бы я был действительно предупрежден о покушении моим ближайшим сотрудником, я принял бы меры совсем другого характера? Я первым делом известил бы генерала Нуньеза; мобилизовал бы своих друзей и с помощью полиции приготовил бы солидную западню гангстерам ГПУ. Мой бедный друг Роберт Харт сохранил бы в этом случае свою жизнь. Именно таким путем действовал бы, разумеется, каждый разумный человек. Господин Флорес предпочитает, однако, приписать мне поведение не только преступное, но и бессмысленное, опасное для меня и для моих друзей, но благоприятное или, по крайней мере, менее неблагоприятное для ГПУ. Нельзя, правда, не признать, что нынешнее положение ГПУ в высшей степени плачевно.
Почему я ждал покушения?
Почему именно я с начала этого года с особенной уверенностью ждал покушения? Отвечая 2 июля на этот вопрос г. Павона Флореса, я указал, в частности, на съезд Коммунистической партии Мексики, происходивший в марте этого года и провозгласивший курс на истребление «троцкизма». Чтобы сделать мой ответ более ясным, необходимы дополнительные уточнения.
Так как практическая подготовка покушения началась в январе этого года и так как известное время требовалось на предварительные обсуждения и выработку плана, то можно с уверенностью сказать, что «приказ» о покушении был доставлен в Мексику не позже, как в ноябре-декабре 1939 г.
Как видно из «La Voz de Mexico», кризис руководства партии начался как раз с этого времени. Толчок кризису был дан извне партии, и сам кризис развивался сверху вниз. Неизвестно кем был выработан особый документ, так называемые «Материалы» для дискуссии, опубликованные в «Ля Вос» 28 января и представляющие анонимный обвинительный акт против старого руководства (Лаборде, Кампа и др.), виновного будто бы в «примирительном» отношении к троцкизму. Что именно за всем этим скрывалось, широкому общественному мнению было тогда совершенно не ясно. Но для осведомленных и заинтересованных наблюдателей было несомненно, что готовится какой-то серьезный удар, если не против «троцкизма», то против Троцкого.
Сейчас совершенно очевидно, что переворот внутри Коммунистической партии тесно связан с данным из Москвы приказом о покушении. Вероятнее всего, ГПУ наткнулось на известное сопротивление среди руководителей компартии, которые привыкли к спокойной жизни и могли бояться очень неприятных политических и полицейских последствий покушения. Именно в этом лежит, очевидно, источник обвинения против них в «троцкизме». Кто возражает против покушения на Троцкого, тот…, очевидно, «троцкист».
Анонимная «комиссия чистки» отстранила от работы вождя партии Лаборде и с ним вместе Центральный Комитет, выбранный на предшествующем съезде. Кто дал комиссии чистки столь необъятные права? Откуда взялась сама комиссия? Она не могла, очевидно, возникнуть путем самопроизвольного зарождения. Ее создали лица, имевшие полномочия извне. У этих лиц были, очевидно, все основания скрывать свои имена.
Только 18 февраля, когда переворот уже был закончен и оставалось только санкционировать его, опубликован был состав новой комиссии чистки из одних мексиканцев, причем опять-таки не указано было, кто их назначил. Ко времени созыва съезда партии 21 марта все вопросы были уже решены, и делегатам оставалось только принести клятву в подчинении новому руководству, которое создано было без них и для целей, которые большинству из них были неизвестны.
Как видно из отчета о съезде в «La Voz de Mexico» (март 18, 1940 г.), прения по вопросу «La lucha contra el trotskismo y demas enemigos del pueblo» происходили не на открытом собрании съезда, как по другим вопросам порядка дня, а в закрытом заседании особой комиссии. Один этот факт свидетельствует, что новым руководителям необходимо было скрывать свои намерения даже от съезда собственной партии. Кто входил в секретную комиссию, мы не знаем. Но можно высказать гипотезу насчет того, кто руководил ею из-за кулис.
Съезд выбрал, вернее, пассивно одобрил «почетный президиум» в составе Димитрова, Мануильского, Куусинена, Тельмана, Карлоса Контрераса и других. Состав почетного президиума опубликован в брошюре Дионисио Енсина «!Fuera el I imperialismo!» (Edicion popular, 1940 г., стр. 5). Димитров, Мануильский, Куусинен находятся в Москве, Тельман — в берлинской тюрьме, а Карлос Контрерас находится в Мексике. Его включение в почетный президиум не могло быть случайным. Контрерас ни в каком случае не принадлежит к числу так называемых международных «вождей», включение которых в почетный президиум имеет ритуальный характер. Имя его вполне получило печальную известность во время гражданской войны в Испании, где Контрерас, в качестве комиссара пятого полка, был одним из наиболее свирепых агентов ГПУ. Листер, Контрерас и третье лицо под кличкой «El Кампенсино» вели внутри республиканского лагеря свою собственную «гражданскую войну», физически истребляя противников Сталина из числа анархистов, социалистов, поумистов и троцкистов. Факт этот может быть установлен на основании печати и допроса многочисленных испанских беженцев. Не будет поэтому слишком смелым предположить, что бывший комиссар пятого полка и член «почетного» президиума съезда являлся одним из важных рычагов в деле перемены руководства компартии в начале этого года. Такое предположение тем более обоснованно, что Контрерас проводил уже одну «антитроцкистскую» чистку в мексиканской компартии, именно, в 1929 г. Правда, г. Контрерас отрицает свою причастность к делу. Но почему в таком случае его выбрали в почетный президиум съезда, связанного с заговором?
Когда я в первые месяцы этого года наблюдал по печати за процессами в Коммунистической партии, я представлял себе положение далеко не с такой ясностью, как сейчас. Но для меня было несомненно и тогда, что за официальным экраном партии с его китайскими тенями скрывается движение реальных фигур. Реальными фигурами являются в этой игре агенты ГПУ. Вот почему я ждал покушения.
Почему г. Павон Флорес выдвигает против меня недостойные обвинения?
Подзащитные г. Флореса Давид Серрано и Луис Матеос Мартинес, отрицают свое участие в покушении. Господин Флорес не ограничивается, однако, защитой названных лиц; он пытается доказать, что я сам участвовал в покушении. Между «неучастием» его подсудимых и моим мнимым «участием» нет никакой причинной или логической связи. Выдвигая свое фантастическое обвинение против меня, г. Флорес действует не как судебный защитник, ибо он только вредит этим своим подзащитным, а как член ЦК Коммунистической партии. Я считаю поэтому необходимым указать на то, что г. Флорес играл активную роль в последнем повороте своей партии и был впервые введен в ЦК, как и его подзащитный Серрано, для усиления борьбы против «троцкизма».
Чтобы попасть в ЦК, г. Флоресу пришлось совершить поворот на 180 градусов. В компилятивной книжке, изданной в 1938 г., Флорес относит к числу классических произведений марксизма брошюру Хернана Лаборде «La Unidad a toda costa» (М. Павон Флорес. Эль орадор популяр, стр. 7). Но как только, по приказу из таинственного источника, брошюра Лаборде признана была «предательской», Павон Флорес в речи в театре Гидальго 9 марта немедленно причислил Лаборде к числу «врагов народа» («La Voz de Mexico», № 301). Все это во имя усиления борьбы против Троцкого и «троцкизма»!
У меня нет доказательств того, что Д.Серрано и Д.Сикейрос своевременно посвятили г. Флореса в план покушения. Но несомненно, что в качестве члена ЦК г. Флорес многое знал и еще о большем догадывался. Сегодня члены ЦК компартии знают во всяком случае гораздо больше, чем знают полиция и суд. Господин Флорес знает правду. И если он высказывает ни на чем не основанное чудовищное подозрение против меня, то только потому, что он вынужден выполнять обязательства, возложенные на него последним съездом компартии.
Кого именно хотели убить покушавшиеся?
Труп Роберта Харта не только придал сразу трагический характер всему покушению; не только разрушил до основания подозрения следователей против самого Роберта Харта, но и показал, что, несмотря на финальную неудачу, в покушении не было никакой импровизации; все было обдумано, взвешено, подготовлено заранее, даже могила и известь для будущих жертв.
Я считаю ввиду этого безусловно необходимым выяснить в процессе следствия, как именно заговорщики решили между собою вопрос о моей жене и о моем внуке. Что они имели своей основной задачей убить меня, не требует доказательств. Вопрос о моей жене продолжает, однако, оставаться в тени. Между тем заговорщики не могли не обсуждать заранее, кого и как им придется убить, где и как им скрыть трупы, как замести следы и пр. Дело шло о покушении на предумышленное убийство определенных лиц, с неизбежным риском, разумеется, что попутно придется убить и других лиц, если они окажутся на пути к поставленной цели.
Заговорщики знали, что моя жена находилась в той же спальне, что и я. Если бы они ворвались сразу в спальню с револьверами в руках, они могли бы, может быть, ограничиться убийством меня одного. Но они рисковали при этом встретить с моей стороны вооруженный отпор. Чтобы свести для себя самих риск к минимуму, они решили предварительно действовать через двери и окна пулеметным огнем. При этом у них было столько же шансов убить мою жену, сколько и меня. Вернее, у них была уверенность, что они убьют нас обоих. Во время тщательного предварительного обсуждения своего образа действий они вынесли, следовательно, моей жене смертный приговор. Они сделали это не только по указанной выше технической причине, но и по политическим соображениям. В лице моей жены они справедливо видели моего товарища и сотрудника на всех этапах моей жизни и особенно в трудные часы. Они знали, что, оставшись жить, Наталия Седова выступит как грозная свидетельница против них и как политическая мстительница. Могущественное ГПУ справедливо боялось этой хрупкой женщины и потому постановило убить ее.
*
Вопрос о внуке представляется менее ясным. Покушавшиеся стреляли по кровати внука дважды. Один раз — сквозь дверь, причем пуля прошла над постелью по диагонали, совсем близко над телом мальчика. Этот выстрел не мог быть случайным, так как нападавшие хорошо знали размещение комнат и постелей. Ворвавшись в комнату внука, они не могли его не видеть, особенно при свете зажигательной бомбы. Мальчик вскочил на их глазах с постели и скрылся под кроватью. После этого один из нападавших выстрелил в кровать, пробил матрас и ранил палец на ноге мальчика. Был ли этот второй выстрел по внуку только плодом паники одного из нападавших или же у них было решено покончить также и с мальчиком? Это второе предположение может показаться невероятным. Однако в дни московских процессов резолюции, продиктованные ГПУ, требовали истребления не только меня и моих сыновей, но и всего нашего «отродья». Такой образ действий, хоть и кажется чудовищным, но вполне отвечает натуре и методам Сталина.
ГПУ в течение ряда лет доводило до самоубийства или убивало близких мне людей, чтобы таким образом сломить меня. Наиболее тяжкие удары наносились мне в лице членов моей семьи, в том числе и моих внуков, которых отделяли от родителей и от меня. Четверо из пяти моих внуков исчезли бесследно. Свою зверскую мстительность Сталин мог распространить и на последнего внука, которому идет пятнадцатый год и который хорошо знает по собственному опыту историю нашей семьи. Я считаю поэтому необходимым выяснить во время судебного следствия, каково было решение заговорщиков также и относительно судьбы моего внука.
Л.Троцкий
Койоакан, 7 июля 1940 г.