1. Балканский вопрос.
31-го августа этого года одна социал-демократическая газета писала: «Война, ведущаяся сейчас против русского царизма и его вассалов, стоит под знаком великой исторической идеи. Торжественное настроение великой исторической мысли веет над полями сражений в Польше и западной России. Грохот орудий, треск пулеметов и кавалерийские атаки возвещают осуществление демократической программы освобождения. народов. Если бы царизму не удалось в союзе с французским капиталом и с бессовестной политикой лавочников подавить революцию, то настоящая кровопролитная война никогда бы не разразилась: освобожденный русский народ не дал бы своего согласия на эту бессовестную и ненужную войну. Великие идеи свободы и права говорят сейчас красноречивым языком оружия, и всякий, чье сердце: способно одушевляться идеалами справедливости и человечности,, должен желать, чтобы царская власть была уничтожена и угнетенным народам России было возвращено право на самоопределение».
Имя газеты, в которой были напечатаны эти строки, — «Непсава»; это центральный орган социал-демократии Венгрии, т.е. той страны, вся внутренняя жизнь которой построена на насильственном подавлении национальных меньшинств, на порабощении рабочих масс, на фискальном паразитизме и хлебном ростовщичестве правящих латифундиаров; страны, в которой хозяином положения является граф Тисса — черный, как уголь, аграрий: с замашками политического бандита; словом, страны наиболее, близкой к царской России. Как утешительно, что судьбе угодно было поручить именно «Непсаве», социал-демократическому органу Венгрии, дать наиболее восторженное выражение освободительной миссии германской и австро-венгерской армий! Кто же другой, как не граф Тисса, призван совершить «осуществление демократической программы освобождения народов»? Кто же еще может — в противовес «бессовестной политике лавочников» коварного Альбиона — утвердить в Европе вечные начала права и справедливости, кроме правящей клики клейменых будапештских мошенников? Смех вносит примирение, — и можно сказать, что трагическое противоречие политики Интернационала нашло в статьях бедной «Непсавы» не только свое увенчание, но« и свое юмористическое преодоление.
Нынешние события начались с австро-венгерского ультиматума Сербии. У интернациональной социал-демократии нет ни. малейших оснований брать под свою защиту происки сербских, как и иных двух-вершковых балканских династов, которые свои, авантюры прикрывают национальными целями. Но еще меньше у нас оснований расточать наше моральное негодование по поводу: того, что молодой фанатизированный серб ответил кровавым покушением на преступную трусливо-злобную национальную политику венских и будапештских властителей*. Одно не составляет для нас во всяком случае никакого сомнения: в исторической тяжбе придунайской монархии с сербами действительное историческое право, то есть право развития, целиком на стороне сербов, как оно было на стороне Италии в 1859 году. Под дуэлью королевско-императорских полицейских негодяев с белградскими террористами есть более глубокая основа, чем аппетиты Карагеоргиевича или уголовные деяния царской дипломатии: на одной стороне империалистические притязания нежизнеспособного государства национальностей, на другой — стремление национально-расщепленного сербства к жизнеспособному государственному объединению. Неужели же мы так долго учились в школе социализма только для того, чтоб забыть даже первые три буквы демократического алфавита.
* Поучительно, что те самые австро-немецкие оппортунисты, которые всегда симпатизировали русским террористам больше, чем нам, русским социал-демократам, принципиальным противникам системы индивидуального террора, корчатся теперь от морального негодования и выворачивают наружу все свои нравственные потроха по поводу «коварного злодеяния в Сараеве». В чаду шовинизма эти люди неспособны даже подумать, что бедный сербский террорист, по имени Принцип, представляет тот же национальный принцип, что и немецкий террорист Занд. Не требуют ли они от нас, чтоб мы задним числом перенесли свои симпатии с Занда на Коцебу? Не посоветуют ли эти евнухи швейцарцам разрушить памятники «коварного» убийцы Вильгельма Телля и заменить их памятниками одному из духовных предшественников убитого эрцгерцога—австрийскому наместнику Гесслеру? — Л.Т.
Впрочем, окончательное забвение наступило только после 4 августа. До этого рокового дня германские марксисты отдавали себе отчет в том, что в сущности происходит на юго-востоке Европы:
«Буржуазная революция южного славянства в полном ходу, и выстрелы в Сараеве, при всей их эксцентричности и бессмысленности, так же составляют главу этой революции, как битвы, в которых болгары, сербы и черногорцы разбили тяготевшее над македонским крестьянином ярмо феодальной турецкой эксплуатации. Можно ли удивляться, что австро-венгерские южные славяне свои взоры и помыслы обращают к своим соплеменникам в сербском королевстве, которые достигли высшего, о чем может мечтать народ при настоящем общественном порядке: национальной самостоятельности, — между тем как Вена и Будапешт ко всякому сербу и хорвату подходят с ударами и пинками, военными судами и виселицами… Семь с половиной миллионов южных славян, окрыленных небывалой отвагой после балканских побед, требуют своих политических прав, и если австрийский императорский трон не перестанет сопротивляться их натиску, то он рухнет, и вместе с ним рухнет империя, с которой мы связали нашу судьбу. Ибо смысл исторического развития требует, чтобы такие национальные революции оканчивались победой».
Так писал «Форвертс» 3 июля 1914 г., сейчас после покушения в Сараеве.
Если международная социал-демократия вместе со своей сербской частью неуклонно противодействовала национальным проискам сербов, то, конечно, не ради исторического права Австро-Венгрии на подавление и раздробление народов и, уж конечно, не ради освободительной миссии Габсбургов, о которой до августа 1914 г. никто, кроме черно-желтых наемных писак, не посмел бы и заикнуться. Нет, нами руководили совсем иные мотивы. Нисколько не оспаривая исторической закономерности сербских стремлений к национальному единству, пролетариат, прежде всего, не мог доверить решение этой задачи тем, кто ныне руководит судьбами сербского королевства. Затем — и это соображение было для нас решающим — международная социал-демократия не могла приносить мир Европы в жертву национальному делу сербов, — а их объединение, вне европейской революции, могло быть достигнуто не иначе, как через европейскую войну. Но с того момента, как сама Австро-Венгрия перенесла вопрос о своей судьбе и судьбе сербства на поле военных действий, для нас не может быть никакого сомнения в том, что социальный и национальный прогресс на юговостоке Европы несравненно больше пострадал бы от победы Габсбургов, чем от победы сербов. И если у нас по-прежнему нет никакого основания отождествлять нашу миссию с задачами сербской армии — а именно эту мысль выразили сербские социалисты Ляпчевич и Кацлерович* в своем мужественном голосовании против военных кредитов, — то еще меньше у нас основания поддерживать чисто-династические права Габсбургов и империалистические интересы феодально-капиталистических клик против национальной борьбы сербства. И уж во всяком случае австро-венгерская социал-демократия, которая теперь благословляет габсбургские мечи на дело «освобождения» Польши, Украины, Финляндии и самого русского народа, должна была бы первым делом свести свои крайне запутанные счеты с сербским вопросом.
* Чтобы вполне оценить этот факт, нужно восстановить в своей памяти всю его политическую обстановку. Группа сербских заговорщиков убивает Габсбурга, носителя идеи австро-венгерского клерикализма, милитаризма и империализма. Пользуясь этим счастливым для нее фактом, венская военная партия предъявляет Сербии ультиматум, один из самых бесстыдных в дипломатической истории. Сербское правительство в своем ответе идет на чрезвычайные уступки и предлагает спорные вопросы передать на рассмотрение третейского суда в Гааге. Австрия объявляет Сербии войну. Если понятие «оборонительной» войны вообще имеет смысл, то очевидно именно в применении к Сербии в настоящем случае. Тем не менее, наши друзья Ляпчевич и Кацлерович, в твердом сознании своего социалистического долга, наотрез отказали своему правительству в доверии.
Автор этих строк был в Сербии в начале балканской войны. В скупщине в атмосфере неописуемого национального возбуждения голосовались военные кредиты. Голосование было именное. На 200 «да» раздалось среди гробового молчания одно «нет»,—социалиста Ляпчевича. Все почувствовали нравственную силу этого протеста, который остался в нашей памяти, как одно из самых ярких воспоминаний.
Примечание к настоящему изданию (1922 г.). Ляпчевич не сумел сделать необходимые дальнейшие выводы из революционной позиции и потому оказался ходом развития отброшен назад. В настоящее время Ляпчевич со своей группой принадлежит к Двух-с-половинному Интернационалу. — Л.Т.
Но проблема не ограничивается судьбою 10-миллионного сербства. Европейская свалка народов снова поднимает во всем объеме балканский вопрос. Бухарестский мир 1913 года не дал разрешения ни национальных, ни международных проблем Ближнего Востока, — он лишь временно закрепил ту новую неразбериху, какая сложилась к моменту полного истощения участников обеих балканских войн. Сейчас со всей остротой встает вопрос о дальнейшем поведении Румынии, полумиллионная армия которой может явиться важным фактором развертывающихся событий. Румыния, вопреки романским симпатиям населения, по крайней мере городского, входила в орбиту австро-германской политики. Этот факт определялся не столько династическими причинами — на бухарестском троне сидит Гогенцоллерн — Зигмаринген, — сколько непосредственной опасностью со стороны России. В 1879 году-русский царьг в благодарность за поддержку Румынии в русско-турецкой «освободительной» войне, отрезал кусок румынской территории (часть Бессарабии). Этот красноречивый факт дал достаточную опору династическим симпатиям бухарестского Гогенцоллерна. Но своей политикой национального гнета в Трансильвании, насчитывающей три миллиона румын (против трех четвертей миллиона в русской Бессарабии), правящая мадьяро-габсбургская клика восстановляла против себя румынское население точно так же, как и своими торговыми договорами с румынским королевством, продиктованным волей австро-венгерских латифундиаров. И если Румыния, вопреки мужественной и решительной агитации социалистической партии, руководимой нашим другом Раковским, соединит свои войска с войсками царизма, то ответственность за это целиком ляжет на правящую Австрию: она и здесь пожнет то, что посеяла. Но дело не ограничивается сейчас вопросом об исторической ответственности. Завтра, через месяц или через полгода, война поставит вопрос о судьбе балканских народов и Австро-Венгрии в целом, — и пролетариат должен иметь свой ответ на этот вопрос.
Европейская демократия в течение всего XIX столетия относилась с недоверием к освободительной борьбе балканских народностей, страшась усиления России за счет Турции. Об этих опасениях Маркс писал в 1853 году, накануне Крымской кампании:
«Можно утверждать, что чем больше будет укрепляться Сербия и сербская национальность, тем больше непосредственное влияние России на турецких славян будет оттесняться на задний план. Ибо для своего самоутверждения, в качестве особого государства, Сербии пришлось заимствовать свои политические учреждения и свои школы… из Западной Европы».
Это предвидение блестяще подтвердилось на судьбе Болгарии, которую Россия создавала в качестве своего аванпоста на Балканах. Как только болгарство встало на ноги, оно немедленно выдвинуло сильную анти-русскую партию, под руководством бывшего русского воспитанника Стамбулова, и эта партия наложила решающую печать на всю внешнюю политику молодой страны. Весь механизм политических партий Болгарии приноровлен к тому, чтобы лавировать между двумя европейскими комбинациями, не попадая окончательно в фарватер ни к той, ни к другой. Румыния вошла в австро-немецкую орбиту, Сербия после 1903 года в русскую, потому что первая стоит непосредственно под гнетом русской опасности, вторая — под тяжестью австрийской. Чем независимее страны юго-востока Европы от Австро-Венгрии, тем решительнее они могут отстаивать свою независимость от царизма.
Созданное на Берлинском конгрессе 1879 года балканское равновесие было полно противоречий. Рассеченные на части искусственными этнографическими границами, поставленные под контроль импортированных из германского питомника династий и опутанные по рукам и по ногам великодержавными интригами, балканские народы не могли перестать стремиться к дальнейшему национальному освобождению и объединению. Линия национальной политики самостоятельной Болгарии естественно направлялась на населенную болгарами Македонию, оставленную Берлинским конгрессом под властью Турции. Наоборот, Сербии, за вычетом Новобазарского санджака, почти нечего было искать в Турции. Ее естественные национальные интересы целиком лежали по ту сторону австро-венгерской границы: в Боснии и Герцеговине, в Кроации и Славонии, в Далмации. Румынии вовсе нечего было искать на юге, где Болгария и Сербия отделяли ее от европейской Турции. Национальная экспансия Румынии направлялась на северо-запад и восток: на венгерскую Трансильванию и русскую Бессарабию. Наконец, национальная экспансия Греции естественно толкала ее, как и Болгарию, против Турции. Болгария и Греция имели таким образом на своем национальном пути несравненно более слабое препятствие, чем Сербия и Румыния.
Австро-немецкая политика, направленная на искусственное поддержание европейской Турции, разбилась не о дипломатические происки России, в которых, конечно, не было недостатка, а о неотвратимый ход вещей, выдвинувший в исторический порядок дня национально -государственное самоопределение балканских народностей, вступивших на путь капиталистического развития. Балканская война ликвидировала европейскую Турцию. Этим она создавала предпосылки для разрешения болгарского и греческого вопросов. Но Сербия и Румыния, национальное завершение которых может осуществиться только за счет Австро-Венгрии, оказались в своих стремлениях к экспансии отброшены на юг и получили «компенсацию» за счет болгарского национального элемента: Сербия — в Македонии, Румыния — в Добрудже. Таков смысл второй балканской войны и закончившего ее Бухарестского мира.
Самый факт существования Австро-Венгрии, этой средне-европейской Турции, не дает места естественному самоопределению народов юго-востока, толкает их на путь постоянной взаимной борьбы, заставляет их искать друг против друга внешней опоры и превращает их таким образом во вспомогательные орудия великодержавных комбинаций. Только в условиях этого хаоса царская дипломатия имеет возможность ткать сеть своей балканской политики, последнее слово которой: Константинополь. Только федерация балканских государств — экономическая и военная — представила бы несокрушимый оплот против притязаний царизма. Теперь, после ликвидации европейской Турции, на пути к федерации юго-восточных народов Европы стоит Австро-Венгрия. Румыния, Болгария и Сербия, нашедшие свои естественные национальные границы и связанные на основе экономической общности оборонительным союзом с Грецией и Турцией, умиротворили бы наконец Балканский полуостров, этот адский котел, который периодически грозил Европе взрывами, пока не вовлек ее в нынешнюю катастрофу.
Европейская социал-демократия вынуждена была до поры да времени мириться с балканской стряпней капиталистической дипломатии, которая на своих конференциях и приватных соглашениях затыкала одни дыры, открывая другие, еще более зияющие. Поскольку эта стряпня оттягивала окончательную развязку, социалистический Интернационал мог надеяться на то, что ликвидация габсбургского наследства будет делом не европейскрй войны, а европейской революции. Но теперь, когда война выбила всю Европу из состояния равновесия, и великодержавные хищники стремятся перекроить заново карту Европы — не на основе национально-демократических принципов, а на основе соотношения военных сил, — социал-демократия не может не отдать себе ясного отчета в том, что одним из важнейших препятствий к свободе, миру и прогрессу является наряду с царизмом и германским милитаризмом — габсбургская монархия, как государственная организация.
Преступный авантюризм галицийской социалистической группы Дашинского состоит не только в том, что она дело Польши ставит выше дела социализма, но и в том, что судьбу Польши она связывает с судьбой австро-венгерской армии и габсбургской монархии. Европейский социалистический пролетариат не может принять такой постановки вопроса. Для него вопрос об объединенной и независимой Польше должен стоять в той же плоскости, что и вопрос об объединенной независимой Сербии. Мы не можем и не хотим разрешать польский вопрос теми методами, которые ведут к увековечению юго-восточного и обще-европейского хаоса. Независимость Польши означает для нас независимость ее на оба фронта — романовский и габсбургский. Мы хотим не только, чтобы польский народ был свободен от гнета царизма, но чтоб и судьба сербского народа не зависела от галицийской шляхты. Мы можем сейчас не предрешать, какие формы примут отношения самостоятельной Польши к Богемии, Венгрии и Балканской федерации. Но совершенно ясно, что комплекс средних и мелких государств по Дунаю и на Балканах представит гораздо более могущественную преграду посягательствам царизма на Европу, чем нынешняя хаотическая и бессильная Австро-Венгрия, доказывающая свое право на существование только беспрестанными покушениями на европейский мир.
В цитированной выше статье, относящейся к 1853 году, Маркс писал по поводу восточного вопроса:
«Мы видели, как европейские политики в своей закоренелой глупости, окостеневшей рутине и наследственной косности с испугом отворачиваются от всякой попытки ответить на вопрос, как быть с европейской Турцией. Могучим импульсом для стремления России к Константинополю служит как раз то, при помощи чего ее хотят от него удержать: пустая и совершенно неосуществимая теория сохранения status quo. В чем заключается этот status quo? Для христианских подданных Порты он означает не что иное, как увековечение их угнетения Турцией. Пока они остаются под ярмом турецкого владычества, они видят во главе православной церкви повелителя 60 миллионов православных христиан их естественного защитника и освободителя».
То, что здесь сказано о Турции, распространяется, хотя и менее непосредственно, на Австро-Венгрию. Решение Балканского вопроса немыслимо без решения австро-венгерского вопроса; оба они охватываются одной и той же формулой: демократическая федерация придунайских и балканских народов!
«Но правительства с их старомодной дипломатией, — писал Маркс, — никогда не решат этого затруднения. Турецкая проблема, вместе со многими другими, может быть решена только европейской революцией».
Это утверждение сохраняет всю свою силу и сейчас. Но именно для того, чтобы революция дала разрешение накопившимся в течение столетий затруднениям, интернациональный пролетариат должен иметь свою программу разрешения австро-венгерской проблемы, и эту программу он должен с одинаковой силой противопоставлять как завоевательным посягательствам царизма, так и трусливо-консервативным заботам об охранении австро-венгерского status quo.