Накануне съезда.
Большевистские съезды прежде и теперь.
Предстоящий вскоре съезд правящей партии Советского Союза призван вынести по заранее заготовленной формуле, одобрение политическому руководству, хозяйственному плану и работе Коминтерна. Между тем, эти три области, тесно связанные между собой, выдвигают ряд жгучих вопросов, на которые съезд не сможет и не захочет ответить. Не потому, что вопросы противоречат интересам рабочего государства, а потому что самая постановка их несовместима с интересами правящей бюрократии.
Прежде всего: почему три года и восемь месяцев не созывался очередной съезд партии? В тягчайших условиях подпольной борьбы и эмиграции, с 1903 по 1907 год, состоялось четыре съезда: в Брюсселе-Лондоне, Женеве, Стокгольме, снова в Лондоне. Наступившие годы реакции и полного упадка партии прервали правильное чередование съездов. Только в 1912 году в Праге собралась большевистская конференция, равноценная съезду. Едва революционное движение возродилось (1912 — 1914), как разразилась война. В апреле 1917 года созывается новая партийная конференция, опять-таки равная по-своему значению съезду. Через четыре месяца, в конце июля 1917 года, собирается в полу-нелегальных условиях 6-ой съезд партии, закладывающий политические предпосылки Октябрьского восстания. Через восемь месяцев новый съезд призван разрешить брест-литовские разногласия. Следующие пять съездов правильно собирались с промежутками в год, и каждый из них отмечал важную эпоху в развитии партии и советской политики. Каждому съезду предшествовала дискуссия, развертывавшаяся с полной свободой.
Таков был режим до смерти Ленина и до открытия войны против «троцкизма». 13-ый и 14-ый съезды происходили уже со значительными запозданиями, которые вызывались потребностями закулисных бюрократических маневров. 15-ый съезд был созван, вопреки партийному уставу, через два с лишним года после 14-го: нужно было предварительно разбить оппозицию. Осенью 1927 года ЦК постановил — хотя партийный устав не предоставлял и не мог предоставить ему такого права — созывать дальнейшие съезды каждые два года. Решение это прошло не без внутренних трений в самом аппарате: слишком трудно было объяснить вслух, почему большевистская партия, в качестве правящей, лишилась того права, которое она имела даже в революционном подполье: права контролировать свой аппарат и давать ему директивы на будущее. 16-ый съезд (июнь 1930 г.) созван был, однако, не через два года после 15-го (январь 1928 г.), а через два с половиной года, т.-е. с нарушением уже и нового устава. Наконец, между 16-ым и 17-ым съездами прошло три и две третьих года. В течение тех двадцати месяцев, когда центральный комитет, уже не только по существу, но и по букве устава, правил в порядке узурпации, в партии не раздалось ни одного голоса протеста. По двум причинам: 1) никто не верит более, что съезд аппарата способен что бы то ни было изменить в работе правящей верхушки; 2) если бы кто-нибудь, в наивности своей, попытался поднять протест, то был бы немедленно исключен из партии. Предшествовавшая съезду «чистка» исключала десятки тысяч людей за менее тяжкие грехи. Если в классический период большевизма каждому съезду предшествовала горячая дискуссия, занимавшая ряд недель, то нынешнему съезду предшествовала бюрократическая чистка, растянувшаяся на полгода. При этих условиях съезд явится лишь внушительным парадом бюрократии.
Либералы и социал-демократы не раз проводили крайне поверхностную аналогию между большевизмом и фашизмом. Покойный Серрати, бывший вождь итальянских максималистов, в последние годы жизни коммунист, говорил мне в 1924 году: «к стыду нашему, Муссолини у большевиков научился гораздо большему, чем мы». Незачем пояснять непримиримость тех целей, которым служат эти два основных мировых течения: одно, которое хочет увековечить разваливающееся капиталистическое общество мерами универсальной полицейщины, и другое, которое методами революционной диктатуры хочет ликвидировать классы и государство, освободив тем самым общество и человеческую личность. Но в процессе боя смертельные враги нередко меняются оружием. Факт таков, что если в борьбе за власть фашизм многое заимствовал у большевизма, то за последний период советская бюрократия усвоила многие черты победоносного фашизма: прежде всего, освобождение от контроля партии и учреждение культа вождя.
Нельзя без чувства неловкости, временами стыда, читать советскую печать, где на каждом столбце, в каждой статье, телеграмме, в отчете о собрании, «вождь» чествуется и прославляется в одних и тех же неизменных и обще-обязательных выражениях. Даже такой мало критический по отношению к советской бюрократии журналист, как Луи Фишер, счел нужным отметить невыносимый характер этих стандартизованных панегириков.
Связь между обожествлением вождя и вождей (местные вожди обожествляются в пределах определенной территории) и попранием устава, упразднением критики верхов, созывами съездов в произвольные сроки, после еще более произвольных чисток, — совершенно очевидна. Все эти явления в совокупности своей означают ликвидацию партии, как активного политического целого, которое проверяет, избирает и обновляет свой аппарат. Первый вопрос, который возникает перед съездом, гласит: куда и почему исчезла большевистская партия?
Бюрократизация диктатуры и социальные противоречия.
Для социального развития вообще, для пролетарской диктатуры, в частности, нельзя предписать маршрут и нормы чистого разума. Наивно заявлять, что советское государство не есть диктатура пролетариата, только на том основании, что данная форма диктатуры не отвечает нашим априорным представлениям. Но если нельзя судить действительность на основании идеальных норм, то столь же недопустимо и не менее опасно возводить в идеальную норму советскую действительность. Историческое крушение Коминтерна вызвано прежде всего тем, что он провозгласил советское государство, точнее, советскую бюрократию, категорическим императивом. Между тем, ни в чем так не нуждается сейчас международный пролетариат и самое советское государство, как в свободной, ни перед чем не останавливающейся марксистской критике.
Суровый характер диктатуры вызывается необходимостью подавить сопротивление свергнутых имущих классов и подорвать их экономические корни. Но эта основная задача рабочего государства, по официальной теории, в основном уже выполнена. Вторая пятилетка должна лишь завершить ее. Уже 17-ая партконференция решила, — это решение повторяется ныне изо дня в день, — что задачей второй пятилетки является не только «ликвидация капиталистических элементов и классов вообще», но и «полное уничтожение причин, рождающих классовое различие и эксплуатацию». В условиях, которые должна создать вторая пятилетка, государственной власти больше нечего делать. Борьба против внешних опасностей требует, разумеется, и в социалистическом обществе, могущественной военной организации, но ни в каком случае не внутреннего государственного принуждения, не режима классовой диктатуры. Где исчезают причины, там исчезают последствия.
На самом деле никто из правящих СССР не верит в такую перспективу. Второй пятилетний план, рассчитанный на полную и окончательную ликвидацию классовых различий, ни в каком случае не предусматривает смягчения государственного принуждения, ни даже сокращения бюджета ГПУ. Правящая бюрократия ни в малейшей степени не собирается сдавать свои командные позиции, наоборот, обставляет их все новыми и новыми материальными гарантиями. Принуждение, в том числе и внутри формальных рамок партии, уже и сейчас получило такой жесткий характер, какого оно никогда не имело в годы гражданской войны. Между тем, во всех официальных речах и статьях рисуется перспектива дальнейшего усиления методов диктатуры. Это вопиющее расхождение двух перспектив, экономической и политической, неоспоримо свидетельствует, что правящая бюрократия явно не сводит теоретически концов с концами.
Молодыми советскими теоретиками делались, правда, попытки представить дело так, что социалистический рост страны и ликвидация классов ведут на наших глазах к смягчению и ослаблению чисто государственных функций. Кое-кто поверил этому. Слияние наркомата труда с профессиональными союзами, Луи Фишер, в одной из своих не очень вообще счастливых экскурсий в область теории, пытался изобразить, как начало ликвидации государства. На самом деле мы имеем лишь слияние двух бюрократических аппаратов. Новый устав партии, который подлежит утверждению 17-го съезда, делает решительный шаг в сторону слияния государства и партии, — но как? — путем окончательного и формального замещения как партии, так и массовых советов единым бюрократическим аппаратом. Дело идет не об «отмирании» государства в энгельсовском смысле, а, наоборот, об его дальнейшей бюрократической концентрации. Не мудрено, если правящая верхушка сурово одернула неосторожных молодых теоретиков, попытавшихся сделать политические выводы из «ликвидации классов».
Отмирание партии в социалистическом смысле слова предполагает ликвидацию политики вообще, следовательно и государственного принуждения, и знаменует приближение общества к анархическому, отнюдь не к бюрократическому режиму. То ли мы видим на деле? Если «политика» СССР исчезла, то только для масс. Вся политика монополизована, централизована, персонифицирована. Было бы величайшей наивностью думать, будто непрестанное «обожание» вождя порождено личными дурными вкусами и чиновничьим подхалимством. Такое чисто психологическое объяснение ничего не объясняет. На самом деле обожествление вождя является необходимым элементом нынешнего политического режима СССР. Раз рабочие лишены возможности переизбирать и направлять свой аппарат, то необходима какая-то другая инстанция для разрешения государственных вопросов. Разногласия внутри бесконтрольной бюрократии должны решаться сверху, «вождем», который есть ничто иное, как персонификация аппарата.
Но если дело идет пока не об отмирании государственного насилия, а об его высшем напряжении, то должны же быть глубокие социальные противоречия, вызывающие этот процесс. В каком направлении искать их?
Полемизируя с автором этих строк на страницах «Берлинер Тагеблатт» в 1932 году, Радек, со свойственной ему игривостью, разъяснял нам, что социализм означает обобществленные средства производства и распределения, не более того, и что если рабочим детям не хватает молока, то это объясняется недостаточным числом коров, а не отсутствием социализма. При всей своей подкупающей простоте, эта теория в корне ложна. Социализм предполагает не только обобществленные средства производства, но и способность этих последних удовлетворять все человеческие потребности. Именно поэтому в старых учебниках говорилось, что социалистическое общество возможно только на известном уровне развития производительных сил. Правда, социал-демократы из этого положения делали тот реакционный вывод, что русский пролетариат вообще не должен был брать власть. Они приходили к тому же заключению и для Германии в 1918 году и через офицеров Носке энергично преподали это наставление Карлу Либкнехту и Розе Люксембург. Но вывод социал-демократии не менее ложен, чем вывод Радека. Теория Каутского, Отто Бауэра, Леона Блюма и пр. предполагала крайне гармоническую эволюцию общественных форм: достигнув необходимой зрелости, производительные силы приглашают господ социалистических вождей к власти. Все происходит в рамках демократии, с полным комфортом для всех участников. На самом деле, основной чертой исторического развития являются постоянные нарушения равновесия между производительными силами и политикой, внутри самих производительных сил, например, между промышленностью и сельским хозяйством, между социальным весом буржуазии и весом пролетариата, между потенциальной силой пролетариата и действительной силой его партии и т.д. Противоречивые исторические условия вынудили русский пролетариат первым взять власть, хотя с точки зрения «разумной» социалистической бухгалтерии было бы неизмеримы выгоднее, чтобы власть взял раньше пролетариат Соединенных Штатов, Англии или Германии. Если б, однако, повинуясь меньшевикам, русский пролетариат не захватил власть в 1917 г. и не национализировал средства производства, Россия оказалась бы обреченной на участь Китая.
Однако, диспропорции запоздалого и скачкообразного экономического и культурного развития не исчезли в диктатуре пролетариата; они только приняли неузнаваемый вид. Производительные силы СССР развиваются ныне в обобществленной форме, но они все еще — особенно по расчету на душу населения — проходят те стадии, которые давно уже оставлены позади передовыми капиталистическими странами. Отсюда вытекают, как острые социальные противоречия советского общества, несмотря на «уничтожение классов», так и жестокая теоретическая путаница вождей.
Социализм, т.-е. строй гармоничного производства и распределения, предполагает во всяком случае, что все дети имеют вдоволь молока. Если коровы обобществлены, но их слишком мало, или они обладают слишком тощим выменем, то это еще не социализм, ибо из-за нехватающего молока начинаются конфликты: между городом и деревней, между колхозами, совхозами и индивидуальными крестьянами, между разными слоями пролетариата, между всеми трудящимися и бюрократией. Именно эти острые непрерывные конфликты, неизбежно принимающие социальный, по тенденциям, классовый характер, требуют властного вмешательства сверху, т.-е. государственного принуждения. Иногда, как мы наблюдаем, драка из-за молока приводит к злостному истреблению молочного скота, и это вынуждает государственную власть денационализировать корову, вернув ее крестьянину на правах частной собственности. Совсем на днях правительство, по подобным же причинам, оказалось вынуждено передать лошадей крестьянам в «пожизненное пользование». В этих простых фактах заключается действительный ключ к загадке бюрократического всевластия. Отнюдь не для парадокса можно сказать, что если кое-какие древние религии, тоже по причине недостатка скота, опирались на быка Аписа, то религия бюрократического единоличия держится на корове, — не на той, которая есть, а на той, которой не хватает.
Проблема, конечно, молоком не исчерпывается, она лишь с молока и хлеба начинается. Противоречие проходит через всю систему хозяйства и общественных отношений. Вопрос этот, однако, слишком сложен и потребует самостоятельной статьи.
20 января 1934 г.
Япония движется к катастрофе.*
* Настоящая статья Л. Д. Троцкого написана свыше полугода тому назад для мировой буржуазной печати и появилась с того времени в печати десятка стран. Для читателей ясно, что, ввиду положения на Дальнем Востоке, статья полностью сохраняет свою актуальность. — Ред.
I. Миф непобедимости
У правящих классов Японии несомненно кружится голова. Из неслыханных внутренних затруднений они ищут выхода в политике внешних захватов, угроз и насилий. И все удается им. Международные трактаты поруганы. Под видом создания независимого государства аннексирована гигантская страна. Лига Наций накопляет никому не нужные протоколы. Америка осторожно отмалчивается. Советский Союз идет на уступки. Выходит, действительно, что Япония непобедима и что ее властители призваны господствовать не только над азиатским материков, но и над всем миром. Так ли однако?
Менее четырех десятилетий тому назад маленькая островная страна нанесла поражение китайскому гиганту на суше и на море. Весь мир встрепенулся. Через 14 дней после подписания Симоносекского мира знаменитый немецкий географ Рихтогофен писал, что Япония завоевала «равноправие» и поднялась в ранг великих держав. Спустя десять лет совершилось еще большее чудо: Япония разбила наголову царскую Россию. Такой результат предвидели немногие, к числу которых и принадлежали, прежде всего, русские революционеры; но кто интересовался в то время их голосом? Чем неожиданнее для цивилизованного человечества явилась победа Японии над двумя соседями, совокупное население которых в десять раз превосходило ее собственное, тем выше поднялся престиж островной империи.
Участие Японии в мировой войне свелось к полицейским операциям большого стиля, на Дальнем Востоке, отчасти в Средиземном море. Но самый факт принадлежности к лагерю победителей и связанная с этим крупная добыча, не могли не поднять еще выше национальное самочувствие правящих классов Японии. «Двадцать одно» требование Китаю в начале войны — всего лишь через 15 лет после того, как Япония сама освободилась от унизительных договоров, окончательно обнажило челюсти японского империализма.
Меморандум генерала Танака (1927 г.) дал законченную программу, в которой национальные амбиции перерастают в самую головокружительную мегаломанию. Поразительный документ! Официальные опровержения ни на йоту не ослабили его убедительной силы: такого текста подделать нельзя. Во всяком случае японская политика последних двух лет является неопровержимым свидетельством аутентичности доклада.
Завоевание Манчжурии было обеспечено при помощи авиации и бомб, сравнительно ничтожными силами; в несколько приемов японцы сосредоточили в Манчжурии какие-нибудь 4 — 5 дивизий, вряд ли многим больше 50.000 человек. Операция больше походила на военную игру, чем на войну. Но тем больше «чести» токийскому генеральному штабу!
И однако же военная непобедимость Японии есть благочестивый миф, который приносит, правда, вполне реальные плоды, но должен в конце концов разбиться о действительность. Япония до сих пор ни разу не имела случая помериться силами с передовыми нациями. Успехи Японии, как ни блистательны они были сами по себе, являлись плодом перевеса отсталости над еще большей отсталостью. Принцип относительности всесилен и в военном деле. Империя царей тоже некогда шла от успеха к успеху: из захолустного московского княжества она превратилась в величайшее государство, растянувшееся через два континента, от Атлантического океана до Великого. Царское воинство также объявлялось во всех учебниках непобедимым. В действительности же, старая Россия, опиравшаяся на полу-крепостного крестьянина, одерживала самостоятельные победы только над варварскими племенами центральной Азии и Кавказа и над внутренне-распадавшимися государствами, как шляхетская Польша и султанская Турция. Вообще же, начиная с великой французской революции, царская армия представляла собой рыхлое и тяжеловесное бессилие. Правда, между 1907 и 1914 гг. армия и флот, при активном содействии патриотических государственных дум, были серьезно реформированы и укреплены. Однако мировая война вместе с проверкой принесла горькое разочарование: русская армия знала тактические успехи лишь постольку, поскольку на нее работали центробежные силы Австро-Венгрии; но в общем масштабе войны она снова обнаружила полную свою несостоятельность.
Сравнительные коэффициенты силы армий исходят в каждом отдельном случае не из каких либо неизменных свойств «расы», а комбинируют живые социальные и исторические элементы: состояние естественных ресурсов страны, уровень ее экономического развития, взаимоотношение классов, внутренние качества самой армии, ее солдатского материала, ее офицерского корпуса, ее вооружения, ее командования. Если прибегнуть, под этим углом зрения, к языку цифр, — конечно, лишь для иллюстрации мысли, без претензий на точное измерение, — можно сказать: русская армия 1914 года относилась по своим боевым качествам, к русской армии 1904 — 1905 гг., по крайней мере, как три к одному, что не мешало ей относиться к немецкой армии, примерно, как один к трем. Если японская армия превосходила царскую армию начала столетия в два-три раза, это не мешает ей во столько же раз уступать ныне вооруженным силам передовых стран.
Япония сделала, бесспорно, со времени войны с Россией достаточные экономические и культурные успехи, чтобы поддерживать свое вооружение на уровне мировой техники. Но сам по себе этот критерий чрезвычайно обманчив. Действительная вооруженность армии определяется не тем оружием, которое фигурирует на парадах, и даже не тем, которое хранится на складах, а тем которое заложено в производительном могуществе национальной индустрии. Если за годы войны японская промышленность чрезвычайно поднялась то лишь затем, чтобы с наступлением послевоенных кризисов откатиться далеко назад. Японский милитаризм пытается жить иллюзиями периода военного подъема, игнорирует расстройство хозяйства и пожирает половину бюджета. Взаимоотношения между милитаризмом и народным хозяйством Японии, с одной стороны, между ее промышленностью и промышленностью ее возможных врагов, с другой, дают если не решающие, то исключительно важные показатели относительно шансов сторон в будущей войне. И эти показатели для Японии крайне неблагоприятны.
По докладу Танака, как и по логике вещей, перед империей микадо на очереди две войны: против Советского Союза и против Соединенных Штатов. Ареной одной является самый могучий из континентов, ареной другой — самый могучий из океанов. Обе войны предполагают операции грандиозных пространств и следовательно длительных сроков. Но чем более затяжной характер имеет война, тем больший перевес получает вооруженный народ над постоянной армией, промышленностью в целом — над арсеналами и военными заводами, основные факты экономики и культуры — над стратегическими комбинациями.
Национальный доход Японии, по расчету на душу населения, всего 175 иен, в несколько раз ниже европейского, не говоря уже об американском и, по меньшей мере на одну треть ниже, чем в СССР. Японская промышленность является по преимуществу легкой, т.-е. отсталой: текстильщики составляют свыше 51% общего числа рабочих, тогда как металлургия и машиностроение дают вместе лишь 19%. Соединенные Штаты потребляют 260 кило стали на человека. Западноевропейские страны — 111 кило, Советский Союз свыше 35 кило, Япония — менее 29 кило. Между тем, современная война есть война металла. Пусть Манчжурия открывает перед японской промышленностью большие перспективы. Но для больших перспектив нужны большие капиталы и большие сроки. Мы же исходит из того, что есть сегодня и чего нельзя радикально изменить в течение ближайших лет.
Воюют, однако, не машины, а люди. Все данные свидетельствуют, что с человеческим материалом дело обстоит не многим лучше, чем с материальными факторами.
Построенная целиком по старому прусскому образцу, японская армия несет в себе в преувеличенном виде все внутренние пороки старой гогенцоллернской армии, далеко не имея ее достоинств. Еще Бисмарк говорил, что можно скопировать прусские военные регламенты, но нельзя подделать прусского лейтенанта. Еще труднее подделать прусского солдата.
Крайне низкий уровень народных масс не проходит безнаказанно и для милитаризма. Япония — страна чахотки и всяких видов телесного худосочия. Смертность в ней выше, чем во всех других передовых странах и притом возрастает из года в год. Нынешняя война требует не одной лишь готовность умирать массами, но прежде всего личной выдержки, спортивной сноровки, устойчивых нервов. Те качества, которые дали японцам победу над китайцами и русскими, были добродетелями старой Японии: новая централизованная организация превращала феодальную покорность в военную дисциплину. Таких качеств, как индивидуальная инициатива, находчивость, способность принимать решения за собственный страх у японской армии нет, и им неоткуда было взяться. Феодально-милитаристский режим не мог способствовать развитию личности. Не только угнетенная и нищая деревня, но и японская промышленность, преимущественно текстильная, с преобладанием женского и детского труда, неспособна выдвинуть квалифицированных солдат, стоящих на уровне современной техники. Большая война неизбежно покажет это.
* * *
Цель этого краткого анализа меньше всего состоит в том, чтобы подсказать кому-либо мысль о легкости войны с Японией, или о неразумности соглашения с ней. Крайне миролюбивую — моментами, может показаться, слишком уступчивую — политику Советского правительства в отношении Японии, мы считаем в основном правильной. Но вопрос о войне и мире зависит, по самому существу дела, от двух сторон, а не от одной. Мирная политика, как и воинственная, должна исходить из реального учета сил. Между тем, гипноз мнимой японской непобедимости успел стать крайне опасным фактором международных отношений. Так, в начале XX века дутая самоуверенность петербургской камарильи привела к военному столкновению. Настроения правящих кругов Японии чрезвычайно напоминают настроения царской бюрократии накануне русско-японской войны.
II. Война и революция
Японская эпоха преобразований, открывшаяся в 1868 г. — вскоре после эпохи реформ в России и гражданской войны в Соединенных Штатах — явилась рефлексом самосохранения господствующих классов и представляла собой не «буржуазную революцию», как выражаются некоторые историки, а бюрократическую попытку откупиться от буржуазной революции. Даже запоздалой России, проходившей исторический курс Запада с большими сокращениями, понадобилось три столетия, чтобы от ликвидации феодальной разобщенности при Иване Грозном, через западничество Петра Великого, прийти к первым либеральным реформам Александра II. Так называемая эра императора Мэжди объединяет на протяжении нескольких десятилетий основные черты трех больших эпох развития России. При таком форсированном темпе не могло быть и речи о равномерности культурного развития во всех областях. Гоняясь за практическими достижениями новейшей техники, особенно военной, Япония идеологически оставалась еще в глубоком средневековьи. Сочетание Эдисона с Конфуцием налагает печать на всю японскую культуру.
Довольно обычные утверждения, будто японцы «по природе» способны только к подражанию, а не к самостоятельному творчеству, не заслуживают даже опровержения. Всякий запоздалый народ, как и всякий молодой ремесленник, писатель, художник, начинает с подражания: это есть форма учебы. Но сегодня подражательный эмпиризм во всяком случае характеризует все области умственной жизни Японии. Сила ее государственных людей в циничном реализме, при чрезвычайной бедности обобщенных идей. Но в этом и их слабость: им совершенно чуждо понимание законов, управляющих развитием современных наций, в том числе и их собственной. Программный документ Танака больше всего поражает сочетанием проницательности в отношении эмпирических элементов проблемы и слепоты в отношении исторической перспективы. Танака исходит из мнимого «завещания» императора Мэжди как священной программы завоеваний, и представляет себе дальнейшее развитие человечества в виде расширенной спирали японских захватов. В обоснование тех же целей генерал Араки пользуется моральными принципами шинтоизма религии микадо. Если люди такого духовного склада способны были в известных условиях добиться исключительных успехов, то они не менее способны ввергнуть страну в величайшую из катастроф.
Ни одна из современных наций не сформировалась без революции, даже ряда революций. Между тем, нынешняя Япония не имеет за собой в прошлом ни религиозной реформации, ни эпохи просветительства, ни буржуазной революции, ни действительной школы демократии. Военная диктатура давала до известного времени молодому капитализму большие преимущества, обеспечивая единство во внешней политике и свирепую дисциплину внутри. Но сейчас могущественные пережитки феодализма стали страшным тормозом в развитии страны.
Закабаленность крестьянства не только сохранилась во всей своей неприкосновенности но и чудовищно обострилась под влиянием требований рынка и фиска. Арендаторы уплачивают помещикам ежегодно около 3/4 миллиарда иен. Чтобы правильно оценить эту сумму, достаточно сказать, что русское крестьянство, в 21⁄2 раза более многочисленное, уплачивало помещикам менее полу миллиарда рублей, — и этой дани оказалось достаточно, чтоб побудить мужика совершить величайшую аграрную революцию.
Крепостнические нравы переносятся из сельского хозяйства в промышленность, с ее 11-ью — 12-ью часовым рабочим днем, казармами для рабочих, нищенской платой и их рабской зависимостью от работодателя. Несмотря на гидростанции и самолет, все общественные отношения пропитаны насквозь духом средневековья. Достаточно сказать, что в Японии сохранилась до сих пор каста париев!
Силою исторических обстоятельств японская буржуазия пришла к агрессивной внешней политике, прежде чем разрубила узел средневекового крепостничества. В этом главная опасность: здание милитаризма оказывается воздвигнуто над социальным вулканом.
В крушении царизма — советникам микадо следовало бы хорошо изучить, как это произошло, — огромную роль сыграли угнетенные национальности, составлявшие 53% населения старой России. Однородность коренной Японии была бы ее большим преимуществом, если б хозяйство и армия страны не находились в глубочайшей зависимости от Формозы, Кореи и Манчжурии. На 65 миллионов японцев приходится сейчас, считая и Манчжурию, почти 50 миллионов угнетенных корейцев и китайцев. Этот могучий резерв революции станет особенно опасным для режима в случае войны.
Стачки арендаторов, аграрный террор, стремление крестьян сомкнуться с рабочими — все это безошибочные предвестники революции. Нет недостатка и в других, менее ярких, но не менее убедительных симптомах. Недовольна интеллигенция, из которой вербуются чиновничество и офицерство. Нелегальные организации имеют разветвления во всех университетах и школах. Буржуазия возмущена военными, от которых, однако, зависит. Генералы огрызаются на своих капиталистических союзников. Все недовольны всеми.
Профессиональные офицеры, потомки или подражатели самураев, ищут связей с мятежным крестьянством под демагогическими лозунгами в духе немецкого национал-социализма. Но эти связи фальшивы и неустойчивы. Самураи хотят повернуть назад. Крестьяне стремятся к аграрному перевороту. В случае большой войны профессиональное офицерство будет оттеснено массой резервного и на спех импровизированного офицерства, из среды интеллигенции: отсюда и выйдут революционные вожди крестьянства и самой армии. Все, что сказано о сухопутных войсках, применимо и к флоту, но с еще более высоким показателем. В стальных коробках военных кораблей феодальные пережитки получают исключительную взрывчатую силу. Достаточно напомнить русские революции 1905 и 1917 гг. и германскую революцию 1918 года!
Резюмируем. Экономически Япония слабее каждого из своих возможных противников в большой войне. Японская промышленность неспособна обеспечить армию в несколько миллионов душ вооружением и боевыми припасами в течение нескольких лет. Японская финансовая система, не выдерживающая тяжести милитаризма мирного времени, потерпела бы полное крушение в самом начале большой войны. Японский солдат, в массе своей, не отвечает потребности новой техники и новой тактики. Население глубоко враждебно режиму. Завоевательные цели были бы неспособны сплотить расколотую нацию. Вместе с мобилизацией в армию влились бы сотни тысяч революционеров, или кандидатов в революционеры. Корея, Манчжурия и, за ее спиной, Китай обнаружили бы на деле свою непримиримую враждебность к японскому игу. Социальные ткани страны подорваны, скрепы расшатаны. В стальном корсете военной диктатуры официальная Япония кажется могущественной, но война беспощадно рассеяла бы этот миф.
Мы ничего не сказали о сравнительных качествах Красной армии: этот вопрос должен был бы составить тему самостоятельного рассмотрения. Но если даже, с явным нарушением пропорций в пользу Японии, допустить равенство материальных условий на обоих сторонах, то осталось бы глубокое различие моральных факторов. История рассказывает нам, как из военных поражений вырастают революции; но она же учит нас тому, как победоносные революции, пробуждая народ и закаляя его психику, сообщают ему огромную динамическую силу на полях сражения…
В интересах обоих народов и человеческой культуры в целом, мы желали бы, чтоб японские милитаристы не искушали судьбу.
Л. Троцкий.
Принкипо, 12-го июля 1933 г.
ТОВАРИЩ, ВОЗВРАЩАЮЩИЙСЯ В СОВЕТСКИЙ СОЮЗ — БЕРИ БЮЛЛЕТЕНЬ С СОБОЙ!
Где границы падения?
Итоги XIII пленума Исполкома Коминтерна
Заседавший в конце декабря пленум Исполкома Коминтерна вынес резолюцию («Фашизм, опасность войны и задачи коммунистических партий»), которая похожа на эпитафию: «здесь покоится то, что было некогда партией международного пролетариата». Резолюция свидетельствует об отсутствии какой бы то ни было общей концепции. Да и откуда ей взяться? Кусочки старых зигзагов неряшливо связаны вместе, чтобы служить директивой мировому рабочему классу. Критике не остается ничего другого, как показать несостоятельность каждого элемента в отдельности и их несовместимость друг с другом.
1. Резолюция снова клятвенно подтверждает — очевидно, не все верят! — безусловную правильность политики германской компартии до, во время и после гитлеровского переворота. В скобках нам сообщают, однако, что Реммеле и Нейман принадлежат к «правым оппортунистам и пораженцам в оценке перспектив германской революции». Не чудеса ли? Руководство германской компартией было официально вручено Коминтерном в течение последних лет трем лицам: Тельману, Реммеле и Нейману (об этом можно прочитать даже в последнем издании немецкой «энциклопедии»). Теперь мы узнаем мимоходом, что два члена этого триумвирата, который «правильно» руководил германской партией до и во время переворота, случайно оказались «оппортунистами и пораженцами». Третий член огражден от таких случайностей толстыми стенами фашистской тюрьмы. Над кем собственно издеваются вожди Коминтерна? Не над собою ли?
2. «Рост фашизма и приход его к власти в Германии и в ряде других капиталистических стран означают — по словам резолюции — что растут революционный кризис и возмущение широких масс против господства капитала». Это называется заметанием следов. Что без роста социального кризиса капитализма невозможен был бы и рост фашизма, известно давно. Но победа Гитлера («приход фашизма к власти») вызвана вовсе не «возмущением широких масс против господства капитала», а бессилием этих масс, парализованных реформизмом, авантюризмом, отсутствием у них революционного руководства, презренной и преступной политикой Коминтерна. «Без Сталина не было бы победы Гитлера». Никакими бюрократическими увертками не удастся замазать ни глубины немецкого поражения, ни ответственности Коминтерна.
3. «Лишь в целях обмана и разоружения рабочих — гласит резолюция — социал-демократия отрицает фашизацию буржуазной демократии и принципиально (!) противопоставляет страны демократии странам фашистской диктатуры». Эта путанная формулировка, намеренно переплетающая вопросы разных порядков, должна служить для той же цели: оправдать «правильную» политику германской компартии, утверждавшей в эпоху Брауна-Зеверинга-Брюнинга, что фашизм уже победил, ибо между режимом социал-демократии и режимом национал-социализма нет «принципиальной» разницы. Что эти господа понимают под «принципиальной» разницей, они, видимо, и сами не понимают. Поможем им. Царизм являлся государственной властью помещиков и крупного капитала. Временное правительство февральской республики тоже оставалось властью помещиков и крупного капитала. Была ли между ними «принципиальная» разница? Очевидно нет. Стоило ли в таком случае производить февральскую революцию? Или иначе: можно ли придавать февральской революции какое-либо «принципиальное» значение? Между тем, без февральской революции невозможна была бы Октябрьская. Крупный капитал господствовал в Германии при дряненькой демократии Мюллера-Зеверинга-Брюнинга; крупный капитал господствует при Гитлере. Ясно, между этими двумя режимами нет «принципиальной» разницы. Между тем, после фашистского переворота пролетариат оказался лишен всех средств обороны и нападения.
XIII пленум преподносит нам классическое рассуждение анархизма во всем его первобытном тупоумии. Господа Куусинены, Мануильские и проч. не анархисты: они слишком для этого ценят помощь ГПУ в борьбе с революционными марксистами. Но логикой своих ошибок, уверток и запирательств они довели себя до анархической философии: смена политических режимов не имеет-де «принципиального» значения! Коммунисты, сидящие в концентрационном лагере, а не в отеле Люкс, смотрят, несомненно, на дело иначе.
4. Резолюция поучает, что разногласие между социал-демократией и фашизмом касается только «форм и методов фашизации». Только! В отличие от фашистов социал-фашисты «отстаивают сохранение парламентских форм при проведении фашизации буржуазной диктатуры». Но из-за этих «форм и методов» фашизм борется против социал-демократии не на жизнь, а на смерть, убивает ее вождей, захватывает дома и кассы, держит рабочих в концентрационных лагерях. Мы знаем социал-демократию, как партию, приспособляющуюся ко всякой силе, ползающую на коленях даже перед коронованными представителями господствующих классов; почему же, спрашивается, эта насквозь оппортунистическая партия, стремящаяся к фашизации, вместо того, чтоб приспособиться к национал-социализму, становится его жертвой? Неужели же лишь из-за непринципиальных «форм и методов»? Проницательные вожди Коминтерна заметили «парламентские формы», но забыли о политических и экономических организациях пролетариата. Они ни словом не упомянули о том, что социал-демократия не может ни жить, ни дышать, т.-е. ни эксплуатировать демократию, ни предавать рабочих, не опираясь на политические и профессиональные организации рабочего класса. Между тем, именно по этой линии идет непримиримое противоречие между социал-демократией и фашизмом; именно по этой линии открывается обязательный и неизбежный этап политики единого фронта с социал-демократией. Попытка перескочить через этот этап стоила Коминтерну головы.
5. «Социал-демократия, по словам резолюции, продолжает играть роль главной социальной (?!) опоры буржуазии и в странах открытой фашистской диктатуры». Трудно придумать более вызывающий идиотизм. Социал-демократия оказалась выбита из всех позиций, опрокинута навзничь, растоптана сапогами именно потому, что она перестала быть пригодной в качестве опоры буржуазии. Место рабочей бюрократии, опирающейся на реформистские организации пролетариата и получающей жирные подачки из рук финансового капитала, заняли фашистские громилы, опирающиеся на разнузданную мелкую буржуазию. Суть переворота и состояла в замене одной «социальной опоры» другой «социальной опорой», если уж употреблять терминологию вождей Коминтерна: на самом деле они имеют в виду не социальную, а политическую опору.
Умники хотят, видимо высказать ту мысль, что фашизм опирается на недоверие рабочих к самим себе, и что вина за такое унизительное состояние пролетариата лежит на реформизме. Исторически это верно. Но верно и то, что Коминтерн был создан в 1919 году для того, чтоб ликвидировать пагубное влияние социал-демократии. До 1923 года Коминтерн с успехом выполнял эту задачу. За последние десять лет он систематически сползал вниз.* Скомпрометировав революционные методы в сознании рабочих масс, Коминтерн заложил одно из важнейших условий для победы фашизма. Это не значит, конечно, что Коминтерн играет ныне роль «главной социальной опоры» Гитлера; но это значит, что для низвержения Гитлера, надо покончить с Коминтерном.
* Некоторые наши критики заявляют по этому поводу: выходит так, что при Ленине все было хорошо, а после его смерти все стало плохо; где же тут марксизм? Причины бюрократического перерождения СССР и Коминтерна вскрыты нами давно; никто никаких других объяснений не представил; но объективные исторические процессы совершаются через людей, определенные личные влияния могут ускорить или замедлить эти процессы. Остается неоспоримым историческим фактом, что бюрократическая реакция широко использовала болезнь Ленина и проложила себе дорогу посредством бешеной борьбы против «троцкизма».
6. «Но — утешает нас резолюция — в большинстве стран она (социал-демократия) уже находится в процессе распада». В коротком извещении о XIII пленуме британской компартии рекомендуется «усилить борьбу за единый фронт, втягивая в него рабочих, идущих еще (!) за рабочей партией и профбюрократами». Маленькое словечко «еще» полностью разоблачает тот призрачный мир, в котором живут бюрократы Коминтерна. Британская компартия — жалкая фикция. Наоборот, покрытая предательствами партия лейбористов готовится снова к власти для новых измен. В 1926—27 годах Профинтерн насчитывал «миллион» рабочих в составе левой оппозиции трэд-юнионов. Сейчас от этого движения не осталось ничего. Не будем говорить о крушении германской партии, которой, увы, не спасут усилия нескольких сот или нескольких тысяч самоотверженных рабочих. Во Франции раскол социалистической партии ни на волос не помог распадающейся компартии. Унитарные профсоюзы упали с полумиллиона ниже двухсот тысяч, тогда как реформистские поднялись с трехсот тысяч до восьмисот. В Бельгии компартия политически не существует; партия королевского министра Вандервельде все еще господствует в рабочем движении. В Австрии социал-демократия последовательно ведет пролетариат к полному разгрому, а компартия так и не вышла из своего ничтожества. Несмотря на то, что в Швеции и Дании социал-демократия в течение годов стоит у власти, официальные компартии этих стран остаются нулями. В Норвегии вероломный реформист Транмель, имевший в 1923 году немногим больше, чем правоверная секция Коминтерна, получил на последних выборах 45% голосов населения, тогда как компартия выродилась в жалкую секту. В Швейцарии социал-демократия овладевает одним кантоном за другим, тогда как компартия все более сходит со сцены. В Испании, где социал-демократия, в течение нескольких лет несшая прямую ответственность за удушение революционных масс, несомненно ослабела, и где анархо-синдикализм в небывалом масштабе обнаружил свою несостоятельность, компартия так и не вышла из состояния ничтожества. Все говорит за то, что перейдя в оппозицию, испанская социалистическая партия снова вернет себе утерянные позиции. Польская коммунистическая партия, которая еще в 1931 г. представляла крупную политическую силу, совершенно утратила сейчас влияние на массы. Руководство рабочим классом снова вернулось в руки П.П.С. (Польской Социалистической Партии). Докладчик Куусинен мог бы с успехом рассказать, как под его руководством сошла на нет компартия Финляндии. Резолюция XIII пленума называет по имени только одну единственную страну, где будто бы «большинство рабочего класса сплоченно идет за коммунистической партией»: это — Болгария! Но и там рабочие совершенно не реагировали на террористические меры против компартии. Таковы факты.
7. «Ежегодники» Коминтерна давали несколько лет тому назад следующие данные о численном составе компартий:
| Страна | 1921 г. | 1923 г. | 1926 г. |
| Германия | 360.000 | 400.000 | 150.000 |
| Англия | 10.000 | 4.000 | 5.000 |
| Франция | 1922 г. 90.000 | 52.000 | 83.000(?) |
| Чехословакия | 360.000(?) | 154.000 | 93.000 |
| Норвегия | 97.000 | 20.000 после раскола | 7.000 |
На этом статистика Коминтерна, как и выпуск самих ежегодников прекращается: перед пропастью лучше всего закрыть глаза. Между тем, настоящий упадок начался только с 1925—1926 года, чтобы принять неудержимый характер в течение «третьего периода». Если оставить в стороне СССР, где партия ликвидирована посредством бюрократического удушенья, то не будет преувеличением сказать, что общая численность членов Коминтерна сейчас раз в 10 меньше, чем в период его кульминации. Относительно Профинтерна пришлось бы дать еще более удручающую пропорцию. «Крестинтерн» давно уже скончался, и самое имя его выпало из обращения. Приведенные цифры все еще не дают, однако, достаточного представления о теоретическом крушении Коминтерна и упадке его революционного престижа.
8. Как объясняет эти факты сам Коминтерн? Он их не объясняет, а замалчивает. Лишь вскользь, говоря о задачах «массовой работы» компартий, XIII пленум отмечает: «работа на предприятиях и в профсоюзах… все еще (!) является их слабейшим участком». Слабейшим участком Коминтерна является работа на предприятиях и в профсоюзах, т.-е. в пролетариате. Где же его сильнейший участок? Очевидно, в балагане Мюнценберга и в московском отеле Люкс. Что значат слова «все еще»? Ведь период, когда компартии завоевывали профсоюзы и завкомы, а Профинтерн представлял внушительную силу, находится позади, а не впереди. Прошлого не вернуть. Политика Зиновьева-Бухарина-Сталина-Мануильского-Куусинена погубила Коминтерн.
9. От расточенной силы остался только фальшивый, на заказ сделанный оптимизм. «Было бы правой оппортунистической ошибкой — вещает XIII пленум — сейчас не видеть объективных тенденций ускоренного созревания революционного кризиса в капиталистическом мире». Что означает «ускоренного»? По сравнению с тем положением, когда Гитлер еще не победил? И разве катастрофа произошла из-за недостатка в «объективных тенденциях революционного кризиса»?
Если бы с 1929 года, даже с 30-го или 31-го, Коминтерн в основу своей политики положил объективную непримиримость между социал-демократией и фашизмом, вернее, между фашизмом и социал-демократией; если б он на этом построил систематическую и настойчивую политику единого фронта, Германия в несколько месяцев покрылась бы могущественными комитетами пролетарской обороны, т.-е. потенциальными рабочими советами. Если бы правительство СССР своевременно заявило, что пришествие Гитлера к власти оно будет рассматривать, как подготовку удара на Восток; если б, использовав благоприятную ситуацию в Европе, оно тогда же предприняло необходимые подготовительные военные меры на западной границе СССР, оно вдохнуло бы двойную уверенность в ряды немецких рабочих, и Германия получила бы все шансы стать республикой советов. Европа и весь мир выглядели бы сегодня иначе. Взамен этого сталинский Коминтерн, как и сталинская дипломатия, с двух сторон подсадили Гитлера в седло. После этого, приложив палец ко лбу, Пятницкий объяснил: германские рабочие сдались палачу без боя, потому что… не было революционной ситуации. Сколько «революционных ситуаций» вы собираетесь еще загубить, господа стратеги? К счастью, ваши руки стали гораздо короче!
10. «Революционное развитие — поучает XIII пленум — одновременно и затрудняется и ускоряется фашистским неистовством буржуазии». После этой двусмысленной фразы следует меланхолическое добавление: «в Германии революционная ненависть пролетариата в настоящий момент растет в менее открытых (!) формах». Вот именно! На другой день после фашистского переворота нам обещали в ближайшие месяцы, если не недели, пролетарское восстание: его прямо приурочивали к октябрю. Кто этому не верил, тот объявлялся контр-революционером. После этого плебисцит дал Гитлеру 43 миллиона голосов против трех миллионов оппозиции. «Мы не виноваты — ответили все Куусинены, — Гитлер, видите ли, применяет террор». Еще бы! Гитлер для того и завладел властью, чтобы действовать террором. Но если приход фашистов к власти «ускоряет революцию», как утверждали первоначально господа банкроты, то это прежде всего должно было бы выразиться в невозможности устрашить рабочих мерами террора, — тем более, что дело шло пока еще не о баррикадах, а о подаче оппозиционного бюллетеня. Но оказалось, что фашизм, собиравший при демократии 17 миллионов голосов, терроризировал сверх того еще 25 миллионов. Если в этом выражается «ускорение» революции, то оно решительно ничем не отличается от углубления контр-революции. «Пессимизм!», «Пораженчество!», «Капитуляция!» завопят снова те проходимцы, которые получают жалованье за свою неизменную готовность называть контр-революцию революцией, раз этого требует начальство. Рабочие, учитесь презирать эту бюрократическую чернь!
11. Директивы Коминтерна, не возвышаясь над его теоретическим анализом, противоречат ему, однако, на каждом шагу. XIII пленум предписывает коммунистическим партиям: «тщательно разъяснять, какое экономическое и политическое порабощение несет трудящимся фашистская диктатура». Только что нам «тщательно» разъясняли, что между демократией и фашистской диктатурой нет «принципиальной» разницы, и что только в целях обмана рабочих социал-демократия пугает их фашистским разгромом демократии. И вдруг, без всякого логического перехода, вожди Коминтерна, заодно с социал-демократией, «тщательно» пугают рабочих тем порабощением, какое несет с собою победа фашизма. Стыдно читать эту политическую галиматью, которая, есть, однако, законченное детище знаменитой теории о двух близнецах: социал-демократии и фашизме.
12. Пленум вменяет в обязанность коммунистическим партиям: «поднимать своевременно массы на защиту профсоюзов, рабочей печати, рабочих домов, свободы забастовок, рабочих собраний…, создавая для отпора террористическим бандам дружины боевой самообороны». Речь идет, несомненно, о защите не только коммунистических союзов, газет и домов, но рабочих организаций вообще. А так как социал-демократия не менее кровно, чем компартия, заинтересована в защите своих союзов, газет и рабочих домов, то отсюда властно вытекает политика единого фронта. Не обязательно ли, в таком случае, обратиться теперь же к социал-демократическим партиям и профсоюзам тех стран, где фашизм еще только готовится к наступлению, с предложением согласованной обороны, в частности совместных действий рабочих дружин? Но об этом резолюция молчит. Она не смеет об этом говорить, не разворачивая всю цепь совершенных Коминтерном преступлений.
13. Исполком рекомендует бороться за свободу забастовок, рабочих собраний, другими словами: за демократические права пролетариата. К этому надо прибавить защиту свободы выборов и неприкосновенности коммунистических депутатов, следовательно защиту самого парламентаризма от фашистских и бонапартистских покушений. Как трусливо, путано, озираясь и заикаясь подходят злосчастные вожди Коминтерна к вопросу о защите демократических позиций пролетариата. Этих замаскированных полу-уступок совершенно недостаточно для правильной политики; но их более, чем достаточно для обвинительного акта против Коминтерна.
14. Резолюция требует от компартий: «покончить с оппортунистическим капитулянтским пренебрежением (!) в отношении профсоюзной работы и в частности работы внутри реформистских… профсоюзов». На 15-ом году существования Коминтерна пленум вынужден объяснять компартиям, что нельзя питать «пренебрежение» к массовым рабочим организациям. Злейшие противники никогда не говорили о Коминтерне ничего более убийственного, чем эти немногие слова. «Пренебрежение» к пролетариату и его массовым организациям есть вошедший в нервы и мозг результат всей политики бюрократического авантюризма.
15. Каковы перспективы? Тут резолюция снова возвращает нас к вопросу о том, ускоряет ли победа фашизма пролетарскую революцию. С таким же успехом можно было бы сказать, что кораблекрушение «ускоряет» путешествие из Европы в Америку. Огромное значение этого вопроса понятно: если фашизм — «ускоритель», можно во Франции, Испании, Бельгии, Голландии и проч. повторить политику, с таким успехом примененную к Германии. В счастливых результатах сомневаться нельзя. Тем беспощаднее должны большевики-ленинцы изгонять из рядов рабочего движения теорию и практику бюрократического авантюризма!
Что разбитый фашизмом пролетариат в конце концов выйдет из поражения, это бесспорно; но лишь ценой страшных жертв, равносильных политической гибели целого поколения. Об этом достаточно ярко свидетельствует опыт Италии.
Против итальянского примера Пленум выдвигает следующее соображение: «в отличие от первой волны фашизации капиталистических государств, происходившей при переходе от революционного кризиса к частичной стабилизации, капиталистический мир переходит ныне от конца капиталистической стабилизации к революционному кризису»… Доля истины, которая заключается в этих строках, обильно разбавлена ложью. Победа Гитлера вовсе не совпадает с переходом от стабилизации к кризису, ибо небывалый мировой кризис начался в 1929 году, а Гитлер победил лишь через четыре года, в момент, когда общий социальный кризис капитализма может снова оказаться на время смягчен конъюнктурным оживлением. Бесспорно во всяком случае то, что противоречия капитализма, внутренние и международные, чудовищно обострились, и что все буржуазные режимы, в том числе и фашистские, идут навстречу грозным испытаниям.
Резолюция говорит по этому поводу: «в каждый момент может наступить поворот, который будет означать превращение экономического кризиса в революционный кризис». Мысль эта не нова: большевики-ленинцы давно разъясняли, как и почему наша эпоха есть эпоха резких политических поворотов. Но эта мысль наименее применима сейчас как раз в отношении Германии. Во всякой другой стране Европы революционная ситуация может сложиться скорее, чем в Германии, где пролетариату нужен значительный срок, чтоб оправиться от разгрома и деморализации и вернуть себе веру в свои силы. Незачем говорить, что победа пролетариата в какой-либо другой стране чрезвычайно ускорила бы процесс революционного возрождения в Германии.
Центр тяжести, однако, не в революционной очереди стран. «Превращение экономического кризиса в революционный», в какой бы стране оно ни произошло, еще не решает вопроса. Чтобы революционный кризис превратился в пролетарскую революцию, а не новый фашистский переворот, необходима правильная политика, следовательно подлинно революционная партия. Нужен новый Интернационал!
16. Нет причины гордиться тем, что через 15 лет после основания Третьего Интернационала, приходится, в известном смысле, начинать с начала. Но вина за такой грандиозный откат назад лежит на руководстве Коминтерна. Прошлого исправить нельзя. Надо исходить из того, что есть, чтоб сплотить международный революционный авангард на новой исторической ступени.
Это одинаково необходимо в интересах мировой революции, как и спасения СССР. Ничто не угрожает сейчас в такой мере мировому положению первого рабочего государства, как надежды на паразитический Коминтерн. В минуту опасности для СССР от Кашена и Жакмотта можно ждать такой же помощи, как и от Леона Блюма и Вандервельде.
17. Пленум не оставил без внимания и вопроса о новом Интернационале. Констатировав «полевение социал-демократических рабочих» и вытекающую отсюда «грызню среди социал-фашистских верхов», резолюция отмечает попытки левых осколков «состряпать новый 21⁄2-ный Интернационал». Дальше этих дешевых словечек политическая мысль вождей Коминтерна не идет. Между тем, перед нами вопрос о новом этапе мирового рабочего движения.
Прилив рабочих к социал-демократии, в сочетании со смертельной опасностью фашизма, выбивает лагерь реформизма из старого равновесия и порождает в нем новые течения и размежевания. Нынешний рост социал-демократии только подготовляет новый более острый кризис ее. Этому кризису надо идти навстречу с ясным стратегическим планом, не отделываясь пустыми шуточками насчет «грызни верхов».
Надо понять, что никогда еще социал-демократия не была захвачена в такие страшные тиски, как сейчас. Не случайно Штампфер в последнюю минуту перед крахом звонил в советское посольство, ища помощи против Гитлера. Традиционное разделение ролей между Блюмом и Реноделем превратилось в раскол. Блюм, ведший отравленную борьбу против советского «империализма», видит себя вынужденным заявлять, что «борьбу за мир» французская социал-демократия ведет ныне в едином фронте с СССР. Бельгийская социал-демократия выдвигает признание. СССР, как один из своих главных лозунгов. Среди русских меньшевиков усиливаются тенденции в пользу признания советского государства рабочим. Одновременно с тем в рядах левой реформистской бюрократии возрастает отчасти притворный, отчасти искренний интерес к идеям большевиков-ленинцев. Даже среди русских меньшевиков появляются «новаторы», которые открывают прогрессивные стороны… «троцкизма».
Нужно быть младенцем, чтоб принимать все это огульно за чистую монету; нужно быть Куусиненом, чтоб не видеть в этом ничего, кроме «грызни среди социал-фашистских верхов». Необходимо ловить извивающихся реформистов на слове и толкать реформистские массы на путь действий, — бить врага его собственным орудием.
Из этой перспективы меньше всего вытекает ухаживание за социал-демократическими бюрократами, замалчивание их преступлений, преувеличение их «заслуг» и проч. Такая политика достойна левого центризма, который чувствует себя лишь тенью реформизма и боится по настоящему противопоставить себя реформизму. Кто ищет пути к массам, подлаживаясь к реформистским вождям, тот наверняка будет отброшен от масс, вместе с их скомпрометированными вождями. Последовательная борьба с реформизмом, ни малейших уступок центризму — вот, что написано на знамени Четвертого Интернационала!
18. Левый фланг социал-демократии быстро развивался бы в нынешних условиях в сторону коммунизма, если б путь не был прегражден сталинской бюрократией. Многие «левые» группировки, не понявшие исторической диалектики перерождения Коминтерна, задерживаются на пол-дороге и носятся с идеей объединения двух Интернационалов, создания промежуточного Интернационала и тому подобными реакционным фантасмагориями.
Но наряду с этими половинчатыми течениями, которым предстоит еще нелегкая эволюция, с неизбежными внутренними расколами, выделяются и сейчас уже более прогрессивные группировки, которые ставят себе задачей создание Четвертого Интернационала, т.-е. восстановление политики Маркса и Ленина на новой, более высокой исторически ступени.
XIII пленум милостиво отметил и эту тенденцию: «прислужник контр-революционной буржуазии, Троцкий, жалкими попытками создания Четвертого Интернационала безуспешно стремится задержать переход социал-демократических рабочих на сторону коммунизма». Людям, которые победу контр-революции выдают за «ускорение» революции, вполне естественно выдавать марксистов за контр-революционеров. На этом останавливаться не стоит. Интереснее другая сторона дела. Оказывается, что «контр-революционная буржуазия» (существует, очевидно, и революционная!), имеющая главную «социальную опору» в лице социал-демократии и поручающая в то же время фашизму громить свою «главную опору», хотя между ними обоими нет «принципиального» различия — оказывается, что эта «контр-революционная буржуазия» нуждается сверх того еще в Четвертом Интернационале. Утешительно, по крайней мере, то, что, несмотря на усилия контр-революционеров, «переход социал-демократических рабочих на сторону коммунизма» не только не задерживается, но, наоборот, растет не по дням, а по часами Так грубо и бессмысленно лгать могут только люди, которым плевать на общественное мнение рабочего класса.
Духом бюрократического цинизма проникнуты решения XIII пленума. Для дела революции Коминтерн мертв. Его не оживит и VII конгресс, назначенный, наконец, «на вторую половину» нынешнего года. Революционное движение пойдет другими путями. Большевики-ленинцы вправе гордиться тем, что история возложила на них миссию пролагать эти новые пути.
Л. Троцкий.
18-го января 1934 г.
Заметки журналиста.
Чистка партии.
Для того, чтобы сталинская бюрократия соблаговолила, после промежутка в три с половиной года, созвать партийный съезд, нужно было, чтоб на Украине выдался хороший урожай, и чтоб Рузвельт признал советское правительство. Съезд партии нужен не для того, чтобы в трудных условиях определить политику, а для того, чтобы после эпизодических успехов петь благодарность вождям.
Но даже и при наличии указанных условий, для созыва съезда понадобилась предварительная чистка партии. Она происходила под разными критериями. Вычищено несомненно известное количество мошенников и агентов классового врага. Какой процент остался в партии, при нынешнем режиме судить невозможно. Но главной задачей чистки было запугать партию перед съездом. Конечно, партия и без того достаточно запугана. Но кто знает? А может быть накопившееся в массах недовольство прорвется наружу под видом дискуссии перед съездом. Поэтому в качестве вступления к съезду проведена была не дискуссия, а чистка. Изгоняли на этот раз решительно всех, кто когда либо в прошлом проявлял малейший вкус к партийной дискуссии.
Судить по «Правде» о ходе чистки можно лишь, надев тройные очки. Эти люди так изолгались, что не могут остановить свой разбег даже и в тех случаях, когда маленькая порция правды принесла бы им пользу. Но одно ясно, во всяком случае: «троцкизм» не дает бюрократии покою. О «троцкизме» не говорят больше, как о разбитом, мертвом и пр., наоборот, скорее склонны преувеличивать его силу. «Троцкизм» проходит через все статьи и заметки о чистке, притом в двух видах: с одной стороны, в «троцкисты» записывают наиболее скомпрометированных бюрократов, которых нельзя уже спасти; с другой стороны, в категорию «троцкизма» заносится всякая вообще критика бюрократизма. Эти два признака исключают друг друга. Но сталинский аппарат не может отказаться ни от одного из них: нужно сваливать на «троцкизм» вину за преступления наиболее ненавистных народу сталинцев, но нужно, с другой стороны, напомнить всем мыслящим, критикующим, мужественным, что с ними, если они не уймутся, будет поступлено, как с троцкистами.
Подводя итоги чистке, «Правда» жалуется на препятствия, которые аппарат встречает со стороны врагов партии. «Характерно, — пишет газета, — что во всех этих делах очень активную роль играют неразоружившиеся троцкисты. Приходя на чистку группами из разных мест, они из кожи лезут вон лишь бы обелить своих друзей, сохранить их для будущих дел. Они обычно пользуются замаскированными приемами, не выступают прямо, а сеют свое контр-революционное семя в виде справочек, замечаний, запросов, разъяснений и проч.».
В этих словах слышится неподдельное негодование испуганной бюрократии: враг сеет «контр-революционное семя» при помощи простых вопросов, замечаний и разъяснений. Насколько же напряженными, т.-е. проникнутыми ложью, должны быть взаимоотношения между рабочими и господами чистильщиками, если приходится с такой трусливой злобностью преследовать простые «вопросы», как только они грозят приподнять завесу над механикой руководства!
Кольцов в Париже.
Корреспондент «Правды» Кольцов осведомляет русских рабочих о ходе лейпцигского процесса телеграммами из Парижа. Вот, что он пишет:
«У свидетельского барьера появляется бывший троцкист Карване, ныне национал-социалистический депутат рейхстага. Вполне достойная замена… Самое замечательное в выступлении Карване то, что оно целиком посвящено защите позиций троцкистской группы Каца, которая-де боролась против «невозможного режима внутри германской компартии». Прославление троцкистских тезисов депутатом-фашистом на фашистском суде, перед лицом приговариваемых к смерти коммунистических борцов, — вот вполне достойная жатва, взошедшая на семенах троцкистского учения!».
Десятки тысяч сталинцев перешли и переходят к национал-социализму. Многие из них прошли, в качестве свидетелей, на лейпцигском процессе. Среди ренегатов мог, конечно, оказаться и бывший левый оппозиционер. Но ни группа Ивана Каца, ни Карване никогда не имели никакого отношения к «троцкизму». Карване отрекся не только от идей компартии, к которой он некогда принадлежал, но и от полу-анархических идей группы Ивана Каца. Однако, Кольцов не хочет простить Карване его прошлое. Кольцов строг к прошлому. Не потому ли, что его собственное прошлое совершенно безупречно?
Нет, не потому. Кольцов есть законченный тип примазавшегося карьериста. В период Октябрьской революции он был злейшим врагом большевиков, в годы гражданской войны скрывался на Украине, в качестве сотрудника петлюровских и других белогвардейских газет. Прибыл в Москву после того, как красная армия очистила Украину от белых. Поняв, что выбора нет, Кольцов предложил свое бойкое перо к услугам пролетарской диктатуры (разумеется, при условии квартиры и привилегированного пайка). Бухарин, тогдашний редактор «Правды», весьма колебался: «перо не без бойкости, — говорил он, — но очень уж нечистая фигура».
После возникновения левой оппозиции Кольцов долго не знал, в какую сторону повернуть, и старался застраховать себя в обоих лагерях. К тому же, сообразно своей природе, он весьма привык стоять на задних лапах перед Сосновским, лучшим и наиболее влиятельным советским журналистом. В момент высылки вождей левой оппозиции (декабрь 1927 года) Кольцов, чтоб окончательно смыть с себя пятно в глазах начальства, пустил сплетню про Сосновского. Это не прошло бесследно. Жена Сосновского дала Кольцову пощечину в Большом Московском театре. Не только левые оппозиционеры, но и матерые бюрократы горячо приветствовали «жест» энергичной революционерки: все, без различия направлений, находили, что никогда еще пощечина так хорошо не попадала в цель.
После этой биографической справки, парижские корреспонденции Кольцова о «троцкизме» Карване не нуждаются, надеемся, в комментариях.
Классовый враг.
В письме на имя Сталина инженеры, техники и рабочие донецкой шахты «Бутовка» сообщали в конце октября о достигнутых ими успехах. «Не легко, — пишут они, — нам далась первая победа. Агенты классового врага, переодевшись в шахтерскую блузу, проявляли бешеное сопротивление и в темноте шахты творили темные дела, пытаясь вывести из строя механизмы, затопить шахту, завалить лавы».
«Классовый враг, переодевшийся в шахтерскую блузу», есть не кто иной, как недовольный рабочий. Что дело идет не об отдельных деморализованных элементах, а о массовой борьбе, о гражданской войне в шахте, об этом с трагическим красноречием говорит приведенная выдержка из письма. Если победа над саботажем далась «нелегко», то именно потому, что победители не имели массовой поддержки. Насколько прочна при этих условиях «победа», авторы письма не делают себе на этот счет иллюзий. «Мы на этом не успокоились, — пишут они, — и не можем успокоиться. Мы знаем, что классовый враг и саботажник не добиты. Они притаились с тем, чтобы в удобный для них случай проводить свою разрушительную работу».
Несмотря на навязанный им византийский слог, авторы письма ясно показывают, как и почему рабочий превращается в классового врага. Перечисляя победы, письмо признает вскользь, что «в области улучшения бытового и культурного обслуживания… мы продолжаем еще отставать». Что скрывается за этими словами? Частичную разгадку мы находим в перечне успехов и побед: «На нашей шахте широко развернуто индивидуальное огородничество… Наши кадровики полностью обеспечены овощами на всю зиму». Последняя фраза напечатана в газете жирным шрифтом, чтоб подчеркнуть размеры победы. Индивидуальные огороды означают, что после тяжкого трудового дня под землею, рабочий должен копаться на маленьком клочке земли, по образцу китайского крестьянина; в результате этого двойного труда, кадровые рабочие, т.-е. аристократия шахты, обеспечены овощами на всю зиму.
Такова действительность, даже взятая сквозь призму благодарственных официальных посланий!
Тыква в кабинете директора.
«Правда» с восторгом описывает, как директор завода точных приборов занимается в то же время огородничеством, молочным хозяйством, кролиководством и проч. «Нынешним летом, пишет газета, — во время засухи, рабочие после трудового дня на заводе являлись на огороды совхоза со своими ведрами и поливали… всходы, чтобы спасти их от гибели». Дело идет здесь о заводском огороде. Но куда девается при этом 7-ми часовой рабочий день? «Правда» с восторгом сообщают о результате двойного труда: «будут вполне обеспечены овощами заводские столовые… не малую часть урожая получат рабочие для индивидуального пользования». Какая страшная напряженность продовольственного положения глядит на нас из этой патетической статьи!
«Не только, но и…».
В 1920 году для спасения гибнущего транспорта партийный съезд ввел, по предложению Троцкого, на железных дорогах так называемые политотделы, т.-е. специально подобранные и милитаризованные партийные аппараты, стоящие над профессиональным союзом транспорта и над местными партийными организациями. Эта исключительная мера дала свой результат: транспорт был поднят. Но рабочие враждебно относились к политотделам, которые нарушали профсоюзную демократию. Политотделы были в начале 1921 года отменены, и нормальный порядок восстановлен.
Сейчас политотделы снова и притом безраздельно господствуют на транспорте. Начальник политуправления Зимин в публичном докладе в Ленинграде рисовал положение на железных дорогах и в частности результаты восстановления политотделов без всякого оптимизма. Зимин повсюду разоблачает работу белых, врагов, саботажников и при этом не забывает каждый раз упомянуть: «все это происходило на глазах у коммунистов». Чем вызывается безучастие коммунистов, докладчик не объясняет. Административные реформы, вводимые политотделами, встречают, по словам Зимина, сопротивление на каждом шагу. «Надо отметить, — говорит он, — что… саботаж имеется не только в низовых звеньях, но и в аппаратах управлений дорог и НКПС». В этой мимоходом брошенной формуле безукоризненно выражена душа нынешнего советского режима. В первые годы после переворота очагами саботажа были канцелярии, управления, административные аппараты, всякого рода штабы старых специалистов. Борьба с саботажем велась посредством контроля низов, т.-е. через рядовых рабочих. Ныне это взаимоотношение опрокинуто наголову: Зимин особенно возмущается тем, что саботаж имеет место не только в рабочей среде, — это так сказать, в порядке вещей, — но и в высоких штабах, призванных охранять режим. Не желая того, политический диктатор транспорта безошибочно определяет политическую основу всей сталинской диктатуры.
Борьба за качество.
Редакция «Правды» не разъясняет, не критикует, а командует. Она «обращает внимание», «ставит на вид», «требует немедленных объяснений». Так как в порядке дня (вернее ряда лет) стоит вопрос о качестве продукции, то «Правда» безапелляционным тоном отдает распоряжения насчет того, как улучшить сталь, ситец и транспорт.
Но как же быть с качеством самой «Правды»? Тут, по-видимому, некому «обратить внимание» и «поставить на вид». Между тем, качество газеты, располагающей исключительными средствами и возможностями, крайне низкое. Из рук вон плоха бумага: в куче газет всего мира «Правда» выделяется серостью и рыхлостью. Плоха печать, ужасна типографская краска. Но хуже всего газета, как газета. Вместо информации — сплошная трескотня. Вместо политических статей — административные приказы. Отвратительная лесть «гениальному вождю», «величайшему теоретику» и пр. в каждом столбце. И все это пишется стилем неудавшегося чиновника, который потому только заведует «идеологией», что оказался не пригоден ни для чего другого.
Неспособны учиться.
Резолюция XIII пленума ИККИ (о ней подробно говорится в этом же номере) поучает между прочим: «Советская власть — государственная форма революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, обеспечивающая перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую (Китай и др.)». Демократическая диктатура в отличие от социалистической есть буржуазная (допустим, мелко-буржуазная) диктатура. Буржуазная диктатура не может «перерасти» в пролетарскую диктатуру, между ними должна пройти пролетарская революция. Коминтерн направлял уже однажды свои усилия к тому, чтобы диктатура Гоминдана «переросла» в диктатуру пролетариата. Из этой политики вырос разгром пролетариата Гоминданом. Ничего другого не готовит политика Коминтерна народам Востока и ныне. Шанхайская трагедия ничему не научила тупиц из отеля Люкс.
Альфа.
Товарищи-сочувствующие, приехавшие из Советского Союза или имеющие оттуда свежие вести — ПИШИТЕ редакции «Бюллетеня»! Всякая информация, всякая «мелочь» — представляют для нас огромную ценность. Не бойтесь писать под псевдонимом; нам пишут многие и никто еще не пострадал.
Задачи сегодняшнего дня.
Наши бельгийские друзья обратились ко мне с просьбой дать предисловие для брошюры, характеризующей политическое положение в Бельгии и задачи пролетариата. Я должен признать, что не имел возможности за последние годы следить изо дня в день за внутренней жизнью Бельгии. Я постараюсь, конечно, восполнить этот пробел. Но сегодня я во всяком случае не счел бы себя вправе высказаться с необходимой конкретностью по поводу актуальных, практических вопросов борьбы бельгийского пролетариата. В этом нет, однако, и надобности. Наши бельгийские товарищи, как показывает настоящая брошюра, умеют без помощи извне определять свой путь.
Вместо предисловия, я хочу высказать несколько общих соображений о политическом положении Европы и вытекающих отсюда задачах пролетарского авангарда. Сказанное ниже относится и к Бельгии, поскольку общий кризис капитализма, рост фашизма и опасность войны накладывают решающую печать на внутреннюю жизнь всех стран Европы.
Победа национал-социализма в Германии привела в других европейских странах к усилению в пролетариате не коммунистических, а демократических тенденций. В особо яркой форме мы видим это на примере Англии и Норвегии. Но тот же процесс происходит несомненно и в ряде других стран. Весьма вероятно, в частности, что социал-демократия Бельгии пройдет в ближайший период через новый политический подъем. Что реформизм является худшим тормозом исторического развития, и что социал-демократия обречена на крушение, это для нас азбука. Но одной азбуки мало. Надо уметь различать конкретные этапы политического процесса. В общем историческом упадке реформизма, как и капитализма, неизбежны периоды временного подъема. Лампа, прежде чем потухнет, вспыхивает иногда очень ярко. Формула: либо фашизм, либо коммунизм совершенно верна, но лишь в последнем историческом счете. Пагубная политика Коминтерна, поддержанная авторитетом рабочего государства, не только скомпрометировала революционные методы, но и дала возможность социал-демократии, запятнанной преступлениями и изменами, снова поднять над рабочим классом знамя демократии, как знамя спасенья.
Десятки миллионов рабочих до глубины души встревожены опасностью фашизма. Гитлер показал им снова, что значит разгром рабочих организаций и элементарных демократических прав. Сталинцы утверждали в течение последних лет, что между демократией и фашизмом нет разницы, что фашизм и социал-демократия — близнецы. Рабочие всего мира на трагическом опыте Германии убедились в преступной нелепости таких речей. Отсюда дальнейший упадок сталинских партий в условиях исключительно благоприятных для революционного крыла. Отсюда же стремление рабочих держаться за свои массовые организации и за свои демократические права. Благодаря десятилетней преступной политике сталинизированного Коминтерна политическая проблема стоит перед сознанием миллионных рабочих масс не в виде решающей антитезы: диктатура фашизма или диктатура пролетариата, а в виде гораздо более примитивной и расплывчатой альтернативы: фашизм или демократия.
Надо брать исходное политическое положение, как оно есть, не делая себе никаких иллюзий. Разумеется, мы всегда остаемся верны себе и своему знамени; мы всегда и при всяких условиях открыто говорим, кто мы, чего хотим, куда идем. Но мы не можем механически навязать массам нашу программу. Опыт сталинцев на этот счет достаточно красноречив. Вместо того, чтобы сцепить свой паровоз с поездом рабочего класса и ускорить его движение вперед, сталинцы пускают свой паровоз с громким свистом навстречу поезду пролетариата, задерживают его движение вперед, а иногда сшибаются с ним, причем от маленького паровоза остается один лом. Результат такой политики налицо: в одних странах пролетариат стал беззащитной жертвой фашизма, в других странах он отброшен назад, на позиции реформизма.
О серьезном и длительном возрождении реформизма не может быть, разумеется, и речи. Дело идет собственно не о реформизме в широком смысле слова, а об инстинктивном стремлении рабочих охранять свои организации и свои «права». От этих чисто оборонительных и консервативных позиций рабочий класс может и должен в процессе борьбы перейти в революционное наступление по всей линии. Наступление должно, в свою очередь, сделать массу восприимчивой к большим революционным задачам и следовательно к нашей программе. Но, чтобы достигнуть этого, надо уметь пройти открывающийся ныне период обороны вместе с массой, в ее первых рядах, не растворяясь в ней, но и не отрываясь от нее.
Сталинцы (и их жалкие подражатели, брандлерианцы) объявили демократические лозунги под запретом для всех стран мира: для Индии, которая не совершила еще своей освободительной национальной революции; для Испании, где пролетарскому авангарду еще только предстоит найти пути превращения ползучей буржуазной революции в социалистическую; для Германии, где разбитый и распыленный пролетариат лишен всего, что он завоевал за последнее столетие; для Бельгии, пролетариат которой не сводит глаз со своей восточной границы и, подавляя глубокое недоверие в душе, поддерживает партию демократического «пацифизма» (Вандервельде и Кº). Голое отрицание демократических лозунгов сталинцы выводят абстрактным путем из общей характеристики нашей эпохи, как эпохи империализма и социалистических революций. В такой постановке вопроса нет и грана диалектики! Демократические лозунги и иллюзии не отменяются декретом. Надо, чтоб масса прошла через них и изжила их в опыте боев. Задача авангарда состоит в том, чтоб сцепить свой паровоз с поездом массы. В нынешней оборонительной позиции рабочего класса нужно найти динамические элементы; нужно заставить массу делать выводы из ее собственных демократических посылок; нужно углублять и расширять русло борьбы. И на этом пути количество переходит в качество.
Напомним еще раз, что в 1917 году, когда большевики были уже неизмеримо сильнее каждой из нынешних секций Коминтерна, они продолжали требовать скорейшего созыва Учредительного собрания, снижения возрастного ценза, избирательных прав для солдат, выборности чиновников и проч., и проч. Главный лозунг большевиков «вся власть советам» означал с апреля до сентября 1917 года: вся власть социал-демократии (меньшевикам и эсерам). Когда реформисты заключили правительственную коалицию с буржуазией, большевики выдвинули лозунг: «долой министров-капиталистов». Это опять означало: рабочие заставьте меньшевиков и эсеров взять в свои руки всю власть! Политический опыт единственной победоносной пролетарской революции искажен и оболган сталинцами до неузнаваемости. Наша задача и здесь состоит в том, чтобы восстановить факты и сделать необходимые выводы для сегодняшнего дня.
Мы, большевики, считаем, что действительным спасением от фашизма и войны является революционное завоевание власти и установление пролетарской диктатуры. Вы, рабочие-социалисты, не согласны встать на этот путь. Вы надеетесь не только спасти завоеванное, но и продвинуться вперед на путях демократии. Хорошо! Пока мы не убедили вас и не привлекли на нашу сторону, мы готовы пройти с вами этот путь до конца. Но мы требуем, чтоб борьбу за демократию вы вели не на словах, а на деле. Все признают — каждый по-своему, — что в нынешних условиях необходимо «сильное правительство». Заставьте же вашу партию открыть действительную борьбу за сильное демократическое государство. Для этого надо прежде всего смести вон все остатки феодального государства. Избирательное право надо дать всем мужчинам и женщинам, достигшим 18-ти лет, в том числе и солдатам армии. Полное сосредоточение законодательной и исполнительной власти в руках одной палаты! Пусть ваша партия откроет серьезную кампанию под этими лозунгами, пусть поднимет на ноги миллионы рабочих, пусть через натиск масс овладеет властью. Это было бы во всяком случае серьезной попыткой борьбы с фашизмом и войной. Мы большевики, сохранили бы за собой право разъяснять рабочим недостаточность демократических лозунгов; мы не могли бы взять на себя политической ответственности за социал-демократическое правительство; но мы честно помогали бы вам в борьбе за такое правительство; вместе с вами мы отбивали бы все атаки буржуазной реакции. Более того, мы обязались бы перед вами не предпринимать революционных действий, выходящих за пределы демократии (действительной демократии), пока большинство рабочих не стало бы сознательно на сторону революционной диктатуры.
Таково должно быть в ближайший период наше отношение к социалистическим и беспартийным рабочим. Заняв вместе с ними исходные позиции демократической обороны, мы должны сразу же придать этой обороне серьезный пролетарский характер. Надо твердо сказать себе: мы не допустим того, что произошло в Германии. Надо, чтоб каждый передовой рабочий насквозь проникся мыслью: не позволить фашизму поднять голову. Надо постепенно и настойчиво окружать рабочие дома, редакции и клубы кольцом пролетарской защиты. Надо столь же настойчиво окружать все очаги фашизма (редакции газет, клубы, фашистские казармы и проч.) кольцом пролетарской блокады. Надо заключать боевые соглашения политических, профессиональных, культурных, спортивных, кооперативных и иных рабочих организаций о совместных действиях по обороне всех учреждений пролетарской демократии. Чем более серьезный и вдумчивый, чем менее крикливый и хвастливый характер будет иметь эта работа, тем скорее она завоюет доверие пролетарских масс, начиная с молодежи, и тем вернее она приведет к победе.
Такими представляются мне основные черты действительно марксистской политики в ближайший период. В разных странах Европы эта политика примет, конечно, различную форму, в зависимости от национальных обстоятельств. Внимательно следить за изменением обстановки и за сдвигами в сознании масс и выдвигать на каждом новом этапе лозунги, вытекающие из всей обстановки, — в этом и состоит задача революционного руководства.
Л. Т.
Анатолий Васильевич Луначарский.
За последнее десятилетие политические события развели нас в разные лагери, так что за судьбой Луначарского я мог следить только по газетам. Но были годы, когда нас связывали тесные политические связи, и когда личные отношения, не отличаясь интимностью, носили очень дружественный характер.
Луначарский был на четыре-пять лет моложе Ленина и почти на столько же старше меня. Незначительная сама по себе разница в возрасте означала, однако, принадлежность к двум революционным поколениям. Войдя в политическую жизнь гимназистом в Киеве, Луначарский стоял еще под влиянием последних раскатов террористической борьбы народовольцев против царизма. Для моих более тесных современников борьба народовольцев были уже только преданием.
Со школьной скамьи Луначарский поражал разносторонней талантливостью. Он писал, разумеется, стихи, легко схватывал философские идеи, прекрасно читал на студенческих вечеринках, был незаурядным оратором, и на его писательской палитре не было недостатка в красках. Двадцатилетним юношей он способен был читать доклады о Ницше, сражаться по поводу категорического императива, защищать теорию ценности Маркса и сопоставлять Софокла с Шекспиром. Его исключительная даровитость органически сочеталась в нем с расточительным дилетантизмом дворянской интеллигенции, который наивысшее свое публицистическое выражение нашел некогда в лице Александра Герцена.
С революцией и социализмом Луначарский был связан в течение сорока лет, т.-е. всей своей сознательной жизни. Он прошел через тюрьмы, ссылку, эмиграцию, оставаясь неизменно марксистом. За эти долгие годы тысячи и тысячи прежних его соратников из того же круга дворянской и буржуазной интеллигенции перекочевали в лагерь украинского национализма, буржуазного либерализма или монархической реакции. Идеи революции не были для Луначарского увлечением молодости: они вошли к нему в нервы и кровеносные сосуды. Это первое, что надо сказать над его свежей могилой.
Было бы, однако, неправильным представлять себе Луначарского человеком упорной воли и сурового закала, борцом, не оглядывающимся по сторонам. Нет. Его стойкость была очень, — многим из нас казалось, слишком — эластична. Дилетантизм сидел не только в его интеллекте, но и в его характере. Как оратор и писатель, он легко отклонялся в сторону. Художественный образ нередко отвлекал его далеко прочь от развития основной мысли. Но и как политик, он охотно оглядывался направо и налево. Луначарский был слишком восприимчив ко всем и всяким философским и политическим новинкам, чтобы не увлекаться и не играть ими.
Несомненно, что дилетантская щедрость натуры ослабила в нем голос внутренней критики. Его речи были чаще всего импровизациями и, как всегда в таких случаях, не были свободны ни от длиннот, ни от банальностей. Он писал или диктовал с чрезвычайной свободой и почти не выправлял своих рукописей. Ему не хватало духовной концентрации и внутренней цензуры, чтоб создать более устойчивые и бесспорные ценности. Таланта и знаний у него было для этого вполне достаточно.
Но как ни отклонялся Луначарский в сторону, он возвращался каждый раз к своей основной мысли, не только в отдельных статьях и речах, но и во всей своей политической деятельности. Его разнообразные, иногда неожиданные качания имели ограниченную амплитуду: они никогда не выходили за черту революции и социализма.
Уже в 1904 году, через год, примерно, после раскола русской социал-демократии на большевиков и меньшевиков, Луначарский, прибыв в эмиграцию прямо из ссылки, примкнул к большевикам. Ленин, только что перед тем порвавший со своими учителями (Плеханов, Аксельрод, Засулич) и со своими ближайшими единомышленниками (Мартов, Потресов), стоял в те дни очень одиноко. Ему до зарезу нужен был сотрудник для экстенсивной работы, на которую Ленин не любил и не умел расходовать себя. Луначарский явился для него истинным подарком судьбы. Едва сойдя со ступенек вагона, он ворвался в шумную жизнь русской эмиграции в Швейцарии, во Франции, во всей Европе: читал доклады, выступал оппонентом, полемизировал в печати, вел кружки, шутил, острил, пел фальшивым голосом, пленял старых и молодых разносторонней образованностью и милой сговорчивостью в личных отношениях.
Мягкая покладистость была немаловажной чертой в нравственном облике этого человека. Он был чужд как мелкого тщеславия, так и более глубокой заботы: отстоять от врагов и друзей, то, что он сам признал, как истину. Всю свою жизнь Луначарский поддавался влиянию людей, нередко менее знающих и талантливых, чем он, но более крепкого склада. К большевизму он пришел через своего старшего друга Богданова. Молодой ученый — естественник, врач, философ, экономист — Богданов (по действительной фамилии Малиновский) заранее заверил Ленина, что его младший товарищ, Луначарский, по прибытии за границу непременно последует его примеру и примкнет к большевикам. Предсказание подтвердилось полностью. Но тот же Богданов, после разгрома революции 1905 года, перетянул Луначарского от большевиков к маленькой ультра-непримиримой группе, которая сочетала сектантское «непризнание» победоносной контр-революции с абстрактной проповедью «пролетарской культуры», изготовляемой лабораторным путем.
В черные годы реакции (1908 — 1912), когда широкие круги интеллигенции повально впадали в мистику, Луначарский вместе с Горьким, с которым его связывала тесная дружба, отдал дань мистическим исканиям. Не порывая с марксизмом, он стал изображать социалистический идеал, как новую форму религии, и всерьез занялся поисками нового ритуала. Саркастический Плеханов наименовал его «блаженным Анатолием». Кличка прилипла надолго! Ленин не менее беспощадно бичевал бывшего и будущего соратника. Хоть и смягчаясь постепенно, вражда длилась до 1917 года, когда Луначарский, не без сопротивления и не без крепкого давления извне, на этот раз, с моей стороны, снова примкнул к большевикам. Наступил период неутомимой агитаторской работы, который стал периодом политической кульминации Луначарского. Недостатка в импрессионистских скачках не было и теперь. Так, он чуть-чуть не порвал с партией в самый критический момент, в ноябре 1917 года, когда из Москвы пришел слух, будто большевистская артиллерия разрушила церковь Василия Блаженного. Такого вандализма знаток и ценитель искусства не хотел простить! К счастью, Луначарский, как мы знаем, был отходчив и сговорчив, да к тому же и церковь Василия Блаженного нисколько не пострадала в дни московского переворота.
В качестве народного комиссара по просвещению, Луначарский был незаменим в сношениях с старыми университетскими и вообще педагогическими кругами, которые убежденно ждали от «невежественных узурпаторов» полной ликвидации наук и искусств. Луначарский с увлечением и без труда показал этому замкнутому миру, что большевики не только уважают культуру, но и не чужды знакомства с ней. Не одному жрецу кафедры пришлось в те дни, широко разинув рот глядеть на этого вандала, который читал на полдюжине новых языков и на двух древних и мимоходом, неожиданно обнаруживал столь разностороннюю эрудицию, что ее без труда хватило бы на добрый десяток профессоров. В повороте дипломированной и патентованной интеллигенции в сторону советской власти Луначарскому принадлежит немалая заслуга. Но как непосредственный организатор учебного дела, он оказался безнадежно слаб. После первых злополучных попыток, в которых дилетантская фантазия переплеталась с административной беспомощностью, Луначарский и сам перестал претендовать на практическое руководство. Центральный комитет снабжал его помощниками, которые под прикрытием личного авторитета народного комиссара твердо держали возжи в руках.
Тем больше у Луначарского оставалось возможности отдавать свои досуги искусству. Министр революции был не только ценителем и знатоком театра, но и плодовитым драматургом. Его пьесы раскрывают все разнообразие его познаний и интересов, поразительную легкость проникновения в историю и культуру разных стран и эпох, наконец, незаурядную способность к сочетанию выдумки и заимствования. Но и не более того. Печати подлинного художественного гения на них нет.
В 1923 году Луначарский выпустил томик «Силуэты», посвященный характеристике вождей революции. Книжка появилась на свет крайне несвоевременно: достаточно сказать, что имя Сталина в ней даже не называлось. Уже в следующем году «Силуэты» были изъяты из оборота, и сам Луначарский чувствовал себя полуопальным. Но и тут его не покинула его счастливая черта: покладистость. Он очень скоро примирился с переворотом в руководящем личном составе, во всяком случае, полностью подчинился новым хозяевам положения. И тем не менее он до конца оставался в их рядах инородной фигурой. Луначарский слишком хорошо знал прошлое революции и партии, сохранил слишком разносторонние интересы, был, наконец, слишком образован, чтобы не составлять неуместного пятна в бюрократических рядах. Снятый с поста народного комиссара, на котором он, впрочем, успел до конца выполнить свою историческую миссию, Луначарский оставался почти не у дел, вплоть до назначения его послом в Испанию. Но нового поста он занять уже не успел: смерть застигла его в Ментоне. Не только друг, но и честный противник не откажет в уважении его тени.
Л. Т.
1-го января 1934 г.
Книги Л. Д. Троцкого Моя жизнь, т. I и II. История русской революции. т. I. Февральская революция. т. II. Октябрьская революция. Перманентная революция. Сталинская школа фальсификаций. Немецкая революция и сталинская бюрократия. С заказами обращаться в издательство Бюллетеня Оппозиции |
Из СССР
Анекдоты жизни
Петя Корпухин, уроженец села Сельмы на севере России. Отец его, крестьянин середняк, умер несколько лет до сплошной коллективизации. Мать вышла замуж за другого; через замужество увеличилось хозяйство: две коровы, две лошади. Отчим Пети обновил дом, надстроил второй этаж, нижний этаж снял для почты, словом, из середняка перешел в зажиточные. Петю отдали в школу; после 4-х лет учения, Петя, проявивший большие способности, кончил лучшим и получил стипендию в лесное училище под Ленинградом. В это время умерла его мать, отчим женился на другой. Петя остался сиротой и начал учиться на стипендию в лесном училище. Не успел Петя поучиться год, как наступил период раскулачивания. Петю вместе с другими 15-ю школьниками исключили из училища, как детей кулаков (Петю, следовательно, за отчима и мачеху). Их всех 15 повезли на Донбасс и пустили на работу в самую тяжелую шахту. После 3-х месяцев группе коллективно удалось бежать и они начали бродить по Украине промышляя воровством и нищенством, т.-е. превратились в беспризорных. Скоро их поймали и снова вернули на шахту. Они протестовали, требуя перевода на другую работу. Из сырой шахты их перевели на работу в фабричную кухню, где условия были едва ли лучше. Жили они в нетопленом бараке. Скоро они опять сбежали и начали колесить по всей европейской России. Изредка работали на постройках, главным же образом жили воровством. На работах им обычно не платили, а давали лишь еду, иначе, де мол, убегут. Это было в 1932 году. Под Москвой на Петю случайно наткнулся один старый партиец П., находящийся не у дел (от него я и знаю всю историю). Заинтересовавшись судьбой Пети, П. устроил его на работу истопником, в доме где он жил. Позже его устроили дворником. Пете в это время не было еще 17 лет. Он часто навещал П., брал у него книги, удивлял его своей смышленностью и способностями. Один раз только он не удержался и стащил у кого-то портфель. Его арестовали. Благодаря заступничеству П., Петю освободили, он дал честное слово не повторять больше этого. С тех пор он вел себя безупречно. Казалось, что Петя твердо вошел в трудовую жизнь. И тут подошла паспортизация. Петя пришел к П. и сказал: — Я должен уходить, мне бумаг не дадут. — Пустяки, я достану тебе паспорт, — ответил П. — Нет, я лучше тебя знаю милицию, не дадут. — Порешили, что Петя поедет в Сельму, достанет там свои бумаги, вернется и тогда П. попытается достать ему паспорт. Из своего родного села, Петя прислал П. письмо с фотографией и бумагой для паспорта, а потом много месяцев о нем не было ничего слышно. И только несколько месяцев тому назад один из друзей, навещавших П., наткнулся на Петю при следующих обстоятельствах: проходя под ж.-д. мостом возле одного из пригородных московских вокзалов, он заметил стоящий на путях поезд из 54 вагонов, битком набитый беспризорными мальчиками и девочками. Вагоны были не только заперты, но двери и окна забиты гвоздями. Случайно, вагон, в котором находился Петя, стоял вблизи моста, под которым проходил знакомый П. Петя окрикнул его, просил хлеба, табаку, газет. Его — оказывается — поймали при возвращении обратно в Москву. Комендант ГПУ не разрешил передач; так Петя и уехал с составом на север…
Декабрь, 1933 г.
* * *
При постройке железно-дорожных вагонов обращает внимание, что и во второй пятилетке ориентация по-прежнему на вагоны двух классов, мягкие и жесткие. Между тем, как вступление в эпоху ликвидации классов предполагает, казалось-бы, и ликвидацию классов в поездах.
* * *
Несомненен рост антисемитизма. Главный его источник — большое место, занимаемое в аппарате деклассированными элементами еврейской мелкой буржуазии. Русский рабочий нередко с ненавистью говорит о евреях, «лезущих вперед». Я, например, присутствовал при такой беседе между двумя студентами; один из них жаловался на хаос в промышленности, на режим. — Это троцкизм, ответил другой в ответ на критику. — Пусть, троцкизм, возразил первый. Кругом несколько человек полу-сочувственно засмеялось. Подошел секретарь комсомольской ячейки, еврей. Узнав в чем дело, сразу накинулся: — Ты троцкист, не знаешь положения и, «с научной точки зрения», по собственному выражению, начал разъяснять правильность генеральной линии. Я видел, что тип этот ненавистен окружающим, а студент-«троцкист» сказал мне позже: — «Вот эти элементы из евреев больше всего ненавистны рабочим. Они больше вредят, чем всякая контр-революция».
Бессильная ненависть против самоуправства и лицемерия бюрократии чаще всего направляется по привычной линии наименьшего сопротивления и превращается в антисемитизм нового, советского издания.
А.
Анекдоты обывателя.
Ленин воскрес, видит, что находится в массивном здании, охраняемым часовыми. — Я должно быть в тюрьме, контр-революция победила. Находит телефон и спрашивает Троцкого. Никакого Троцкого нет. Еще больше укрепляется в убеждении, что контр-революция победила. Звонит Рыкову в Совнарком, Зиновьеву в Коминтерн, Бухарину в «Правду». Результат тот же. Но может быть хоть партия существует? Звонит в секретариат ЦК: — т. Сталин? — Что вам нужно? — Ленин объясняет ему положение. Сталин слушает его, одновременно берет другую трубку и звонит в ГПУ: — Тут старик, хочет слишком много знать, успокойте его.
* * *
Январь, 1934 г.
Чистка на большом заводе. Рабочий А. В гражданскую войну был на фронтах. В партию вступил в 1921 году. На все вопросы ответил хорошо. Но вот его начинают спрашивать про дела Коминтерна. — Что вы думаете о победе Гитлера? — Я думаю, что он пришел к власти, потому что не было единого рабочего фронта. Всеобщее удивление. — Как так? — Да ведь Гитлер преследует и социал-демократических и коммунистических рабочих. Следовательно коммунистическим и социал-демократическим рабочим следовало вместе защищаться и вместе бороться против Гитлера. — Вы, что, троцкист? Рабочий А. испугался: Да что вы, никогда ничего общего не имел. — Сознайтесь, что вы связаны с троцкистами, нажимает комиссия. Рабочие кругом замерли. Они знают, что А. ни с кем не связан, но смеет иногда самостоятельно думать. Дело кончается тем, что А. из членов партии переводят в кандидаты.
Другой рабочий на вопрос, почему в СССР приезжают иностранные спецы, ответил: Потому что мы еще не умеем строить, нас еще учить надо. Комиссия на него немедленно обрушивается, обвиняет его в неверии в построение социализма собственными силами, в неверии в силы русского пролетариата, и т.д., и т.д. И его из члена партии переводят в кандидаты; а вопрос, почему же мы все-таки выписываем иностранных спецов, так и остался открытым.
Повсюду несомненен рост интереса к «троцкизму», лично к Л. Д., что он пишет, как оценивает положение, где находится, правда ли, что хворает, и пр. «Эх, почитать бы». Таких вопросов очень много, в том числе и от аппаратчиков. Один дипломатический бюрократ, ничего не знающий, конечно, о моих настроениях, с полужалобой рассказывал, что после приезда его из-за границы его просто завалили подобными вопросами, в том числе назвал мне ряд общих знакомых, ответственных работников, одного секретаря райкома и… выше. Он же рассказывал, что так как он не в состоянии был ответить на вопросы, ибо мало следил за «Бюллетенем», на него смотрели с упреком: — Ты, вот, за границей был, а толком ничего рассказать не можешь. Повторяю, что он ничего не знает о моей политической позиции. О подобных фактах рассказывают и другие товарищи. Например, из ответственных хозяйственных кругов: вот в отношении к Германии Коминтерн писал, что немецкая партия сильна и идет к победе, а прав оказался Т. — «Да, Т. все-таки был прав» — это слышно часто.
Наше впечатление, что сочувствующих и близких людей много.
В продовольственном отношении изменилось только с хлебом. Хлеб действительно есть. В остальном же без изменений.
Еда — центр жизни. Вокруг нее вертятся все и вся. Возвращения хозяйки из кооператива семья ждет с трепетом. Сегодня удалось достать несколько яиц. Будет яичница! Вам этого не понять, но в этом слове: яичница — столько радостного и необыкновенного. Вас приглашают: приходите обязательно, у нас сегодня яичница! Я-и-ч-н-и-ц-а!!! Все силы, интересы, внимание уходят на то, чтоб достать поесть. С одеждой немного лучше.
В кооператив вдруг приходит грузовик с продуктами. Наконец, он разгружен. Слух об этом разнесся и все стремятся к кооперативу. «Не продаем. — Почему? — Нет цены». Цены ждут иногда день и два, а скоропортящиеся продукты тем временем в употребление больше не годны.
Х.
Анекдоты Мануильского.
Мануильский, прославленный рассказчик анекдотов и неподражаемый имитатор, звонит Мартынову, подделываясь под голос Сталина. — Здесь, Сталин. В последнем номере «Коммунистического Интернационала», в передовой статье есть троцкизм, заметили, а? Мартынов: — А как же, тов. Сталин, но, что я мог сделать, статья написана тов. Мануильским. «Сталин»: — Что из того, ведь вы же редактор «Коммунистического Интернационала»! — и в гневе вешает трубку. Позже Мануильский встречает Мартынова в коридоре. Мартынов рассказывает ему, как ему попало от Сталина за статью Мануильского. Мануильский: Ну, а вы, что ответили Сталину? Мартынов: Я вас защищал. Мануильский рассказывает об этой истории направо и налево. Все надрывают животы.
Такую же историю Мануильский произвел с Петровским (американцем). Мнимый Сталин звонит Петровскому: Мне вспоминается, что уже в речи Троцкого на 3-ем Конгрессе есть троцкизм и намеки на его дальнейшую эволюцию. — Да, да, тов. Сталин, как же, конечно. — Не могли бы вы мне подобрать материал об этом? — приказывает Мануильский-Сталин. Через несколько часов Мануильский заходит в кабинет Петровского; тот кропит над 3-им Конгрессом. — Что делаете? — Петровский: Да вот мне звонил Сталин, говорит, что в речи Троцкого на 3-ем Конгрессе есть троцкизм и дал задание срочно подобрать материалы. — Мануильский: Ну, а там, что, действительно есть троцкизм? — Петровский: А черт его знает!
Зиновьев о режиме ВКП.
Зиновьев, который ряд лет находился в открытой или полузамаскированной оппозиции к сталинской бюрократии, признал, наконец, после краткого пребывания в ссылке, что партийный режим Сталина есть лучший из режимов. Тем поучительнее напомнить, что писал Зиновьев о режиме ВКП за несколько недель до 15-го съезда партии. За недостатком места, мы не можем воспроизвести обширный документ в целом, обращенный Зиновьевым во все руководящие учреждения партии: в ЦК, ЦКК и ИККИ, и заключающий в себе богатый фактический материал о методах партийной репрессии и бюрократической деморализации. Вынужденные ограничиться лишь наиболее существенными выдержками, мы надеемся, однако, что они окажутся достаточны для освещения как положения вещей в ВКП, так и природы зиновьевского покаяния.
«В Политбюро ЦК ВКП(б).
В Президиум ЦКК.
В ИККИ.
Уважаемые товарищи,
…Незачем говорить, что 15-ый съезд мог бы, при надлежащей подготовке, сыграть крупнейшую роль и действительно облегчить нашей партии выход из нынешнего кризиса…
Все это он мог бы, однако, выполнить лишь в том случае, если бы подготовлялся так, как подготовлялись, при наличии даже гораздо менее серьезных разногласий, наши съезды при Ленине.
Как поступала партия при Ленине?
Во-первых, съезды созывались точно в срок. Даже опоздание на месяц считалось при Ленине недопустимым. Никогда при Ленине не бывало, чтобы ЦК сам себе продлил полномочия на лишний год, т.-е. удвоил бы себе полномочия, полученные от съезда. И это — несмотря на то, что обстановка тяжелой гражданской войны делала созыв съездов куда более трудным, нежели теперь.
Во-вторых, при Ленине перед съездом все члены партии действительно получали реальную возможность печатать в партийной прессе свои предположения, тезисы, платформы, брошюры, сборники и выступать на любых партийных собраниях.
В-третьих, все это делалось с таким расчетом, чтобы в дискуссии действительно могли принять участие все члены партии и чтобы выборы на съезд определялись действительной волей партии. Никогда при Ленине не было того, чтобы сначала прошли районные конференции, предрешающие в сущности все, и лишь затем, когда соберутся губернские конференции, начиналась бы «дискуссия». Такой порядок при Ленине был бы всеми осмеян и отвергнут, как жалкая, позорная комедия.
В-четвертых, при Ленине в предсъездовский период не только не бывало высылок товарищей, не согласных с линией ЦК, из рабочих центров в отдаленные углы (при Ленине ссылка вообще не практиковалась), но, наоборот, именно тем товарищам и группам товарищей, которые имели разногласия с большинством Центрального Комитета, безусловно гарантировалась возможность остаться в крупных центрах, с тем, чтобы они могли перед съездом и на самом съезде выступать со своей критикой линии Центрального Комитета.
Ничего подобного нет теперь. Все делается наоборот. ЦК сам удвоил свои полномочия, вопреки уставу. Он созывает 15-ый съезд через два года после 14-го. ЦК перед съездом удесятеряет репрессии против инакомыслящих (в частности, ссылки — о чем ниже). ЦК не только не принимает мер к выработке такого порядка и такой очередности в подготовке съезда, чтобы все члены партии действительно имели возможность высказаться по спорным вопросам, наоборот — в Москве, Ленинграде, на Украине, в целом ряде мест, районные конференции должны начаться, а местами уже закончиться в двадцатых числах октября, тогда как начало официальной дискуссии Центральным Комитетом обещано на первые числа ноября. Это значит, что официальная дискуссия сможет начаться тогда, когда районные конференции будут уже закончены или, во всяком случае, будут закончены выборы на них. Если все это так и произойдет, это будет насмешкой и издевательством над правами членов партии. Это побудит широкие круги членов партии думать, что Центральный Комитет боится защитить свою политическую линию при сколько-нибудь правильной и честной внутрипартийной дискуссии. Неужели в самом деле такие календарные фокусы могут считаться нормальными методами внутрипартийной демократии, могут дать выход из нынешнего кризиса?
…Если ЦК партии не отменит немедленно решение о сроке выборов на районные конференции, с тем, чтобы выборы на эти конференции состоялись после дискуссии, то этим на деле будет совершенно аннулирована всякая предсъездовская дискуссия, гарантированная партийным уставом. Это превратит выборы на съезд в простую формальность, а при нынешней обстановке — в сущности говоря, в комедию.
Съезд есть высший орган нашей партии. Съезд есть крупнейшее событие внутрипартийной жизни. Авторитет съезда должен стоять для каждого члена партии вне сомнения и оспаривания. Члены большевистской партии безусловно обязаны подчиняться решениям партийных съездов. Но все это достижимо на деле лишь при том условии, всесторонне обеспеченном уставом партии, чтобы члены партии имели реальную возможность влиять на эти решения, чтобы голосовала вся партия, а не только партаппарат…
Мы приводим только абсолютно проверенные факты, отрицать которых невозможно.
1. В целом ряде городов (Москва, Ленинград, Ростов, Баку) партактивы после объединенного Пленума были собраны нарочно в порядке внезапности, с тройным «отбором», выдавались билеты только «абсолютно надежным», только именные, причем в них отказано было сотням старых членов партии, принимающим живейшее участие в работе партии.
2. На районных, как и на общегородских собраниях активов и в Москве, и в Ленинграде, и, наверное, в других городах находились заранее организованные, т.-е. подготовленные и соответственно размещенные небольшие, но готовые на все группы, которые криками, угрозами, свистом, бранью срывали выступление оппозиционеров. Ни на одном собрании руководители не приняли мер для успокоения этих групп или удаления их из зала. Такой член партии, как Иван Никитич Смирнов, 25 лет состоящий в нашей партии, известный широчайшим кругам рабочих, глубокоуважаемый всеми товарищами, которым приходилось с ним работать в подполье, в Красной Армии и на советской работе, не мог использовать предоставленных ему для освещения итогов Пленума ЦК десяти минут на Московском активе. Его выступление, совершенно лояльное и спокойное, срывала, и срывала организованно кучка, при попустительстве председателя, кандидата Политбюро тов. Угланова.
3. Хулиганские методы срыва партийных собраний применялись особенно в Ленинграде. В присутствии секретаря Губкома кандидата Политбюро тов. Кирова «кем-то» был потушен свет на общегородском собрании Выборгского района в момент, когда представитель оппозиции начал читать резолюцию. На собрании Петроградского района хулиганы набросились на товарища, читавшего резолюцию, и разорвали ее, при этом были крики антисемитского характера…
5. Одновременно с этими методами застращивания идет самая бесшабашная, самая отравленная агитация против оппозиции в печати. По-прежнему всякий борзописец и карьерист знает заранее, что любая пошлость, любая ложь, любая кляуза найдут место в печати, если они направлены против оппозиции. Так можно действовать только не опасаясь опровержений, т.-е. заранее решив не допускать на деле ни печатной, ни устной дискуссии перед съездом.
Достаточно указать на статью небезызвестного Н. Кузьмина в «Комсомольской Правде», в которой этот «учитель» нашей военной молодежи, сменивший тов. Путна, загнанного в Японию, толкует упоминание тов. Троцкого о Клемансо, как требование расстрела крестьян на фронте в случае войны. Что это, как не явно-термидорианская, чтобы не сказать черносотенная, агитация, имеющая целью противопоставить крестьянство оппозиционной части рабочей партии? И такая гнусность не вызывает никакого отпора со стороны партийного руководства, несмотря на то, что на статью эту было обращено внимание ЦКК.
Мы не будем говорить о жалких передовицах Скворцова в «Известиях» и о стихотворных выступлениях там же по «партийным» вопросам Демьяна Бедного, разнузданность которого растет одновременно с его идейно-поэтическим опустошением. Кулацко-порнографический тон Демьяна Бедного вызывает все большее отвращение и презрение самых спокойных партийцев, отнюдь не оппозиционеров. В то же время не может не быть ни для кого сомнения в том, что гнилостные писания Д. Бедного «поощряются» сверху. Все знают, что печатью руководит через Отдел печати Секретариат, т.-е. фактически тов. Сталин…
Из всех перечисленных выше фактов мы считаем наиболее серьезными: исключения и высылки рабочих и вообще партийцев за оппозиционные убеждения; системы срыва партийных собраний организованными сверху группками и погромную агитацию в печати…
…Никто в партии не верит и не поверит, что все недопустимые анти-партийные преступные приемы применяются случайно. Если бы это было так, эти действия не были бы такими систематическими, они не расширились бы и, прежде всего, не оставались бы безнаказанными. Дело идет именно о системе, и эта система подготовки съезда т.-е. система срыва нормальной подготовки съезда, имеет, по общему убеждению, свой центр: это — Секретариат ЦК, т.-е. действительное средоточие «управления» партией. По существу дела Секретариат стоит над ЦК — и пытается заранее навязать свою волю съезду, т.-е. партии. В этом и состоит смысл той противоуставной анти-партийной механики, которая двинута уже полностью для «подготовки» съезда.»
Даже клевета должна иметь смысл.
(Объяснение с мыслящей частью сталинцев)
Сталинцы повторяют при всяком случае, что большевики-ленинцы, которых они именуют «троцкистами», работают в интересах военной интервенции в СССР. Такого рода наглая бессмыслица рассчитана на то, чтобы гипнотизировать несведущих людей. Именно честный простак должен неминуемо сказать себе: «не может быть, чтоб такую вещь просто выдумали, — что-нибудь очевидно есть». А таких простаков на свете, к несчастью, немало.
Как же надо, однако, понимать помощь, будто бы оказываемую «троцкистами» интервенции? Значит ли это, что большевики-ленинцы стоят на стороне империализма в борьбе с Советским Союзом, т.-е. что они материально или политически заинтересованы в низвержении рабочего государства при помощи военной силы империалистской буржуазии? Есть субъекты, которые доходят и до таких утверждений. В большинстве случаев это просто грязные карьеристы, которым нет дела ни до интервенции, ни до революции, ни до марксизма, ни до идей вообще. Они просто служат сегодняшнему хозяину и без колебаний предадут хозяина в минуту опасности.
В сущности эти «ударники» клеветы продолжают традицию реакционеров, которые, начиная с 1914 и особенно с 1917 года неутомимо повторяли, что Ленин и Троцкий — агенты немецкого штаба. Спустя пятнадцать-двадцать лет, в течение которых развернулись такие события, как Октябрьская революция, гражданская война, создание 3-го Интернационала и непримиримая борьба большевиков-ленинцев за знамя Маркса и Ленина против вырождающейся бюрократии, — сталинцы подняли из грязи обвинение, сфабрикованное некогда военным шпионажем, Милюковым, Бурцевым, Керенским и Кº.
Впрочем, более осторожные бюрократы остерегаются открыто ставить вопрос в духе британской и царской контр-разведки. Они прибавляют ученое слово: троцкисты-де «объективно» помогают контр-революции и интервенции. Такая формула, сама претендующая на «объективность», лишена на самом деле какого-либо содержания. Всякая ошибка революционной партии помогает прямо или косвенно врагу; но весь вопрос в том и состоит: на чьей стороне ошибка? Большевики-ленинцы доказывали (и события подтвердили наши доводы), что политика сталинской бюрократии помогла в Китае буржуазии и иностранным империалистам против рабочих и крестьян; помогла британским реформистам против коммунистов; помогла и помогает в СССР термидорианцам и бонапартистам против Октябрьской революции; наконец, в Германии помогла Гитлеру против пролетариата. Верно ли это, или неверно? Вот где решающий вопрос!
Разумеется, наша критика не содействует повышению авторитета сталинской фракции; но разве можно ставить на один уровень престиж бюрократии и жизненные интересы мирового пролетариата? Сталинская бюрократия, располагающая богатыми издательствами, газетами, «теоретиками», журналистами, даже не приступила к опровержению нашей критики. Разве не поразительно, в самом деле, что в Коминтерне нет ни одной книжки, которая подводила бы уроки Китайской революции, немецких событий 1923 года, болгарского восстания, англо-русского комитета и ряда других событий меньшего размаха. И дело идет все хуже и хуже. Так, после ничтожного доклада Геккерта, поставлен крест на изучении и обсуждении причин победы немецкого фашизма. Называя нашу критику контр-революционной, сталинская бюрократия хочет этим просто сказать, что мы посягаем на принцип ее непогрешимости. Этот принцип не нуждается в доказательствах: кто в нем сомневается, тот исключается из организации, а в СССР заключается в тюрьму, причем семья преступника лишается жилья и хлеба.
Но права или не права оппозиция в своей критике, при чем же здесь все-таки военная интервенция? Между тем, в погоне за все более и более сильными доводами для оправдания мер физического истребления ленинцев, сталинцы все чаще и упорнее выдвигают довод об интервенции. Рассуждения их строятся, примерно, по такому типу: «троцкисты» говорят, что социализм в одной стране невозможен, что в СССР кулачество не уничтожено, что социал-демократия не есть фашизм, следовательно… «троцкисты» толкают на путь интервенции. Вывод здесь ни в малейшей степени не вытекает из посылок. Стоит немножко подумать, чтобы убедиться, что вывод находится даже в прямом противоречии с посылками. Сами сталинцы повторяли много раз, что именно успехи социалистического строительства обостряют ненависть империалистов к СССР и тем самым приближают опасность интервенции. Но ведь большевики-ленинцы заявляют, что действительные успехи социалистического строительства далеко не так велики, как утверждает сталинская фракция. Каким же образом эта критика может толкать буржуазию на путь интервенции? Пусть нам объяснят это.
Никто не станет отрицать, что вражда мировой буржуазии к Коминтерну выросла из страха перед распространением пролетарской революции на другие страны: эта опасность, во всяком случае, непосредственнее задевает мировую буржуазию, чем «ликвидация классов» в СССР. Большевики-ленинцы, как известно, обвиняют сталинскую бюрократию в том, что она фактически отказалась от политики мировой революции. Верно ли это или неверно по существу, во всяком случае такое обвинение должно уменьшать, а не увеличивать опасность интервенции. И действительно, можно было бы привести десятки и сотни доказательств того, что буржуазия считает политику «социализма в одной стране» гораздо более реалистической, мудрой, «национальной», чем политику «троцкизма», т.-е. международной пролетарской революции. Критика левой оппозиции только упрочивает дипломатические позиции сталинизма. Солидный американский буржуа, Кемпбел, доказывая необходимость признания Советского Союза, ссылался на слова Сталина о том, что курс на международную революцию ликвидирован вместе с изгнанием Троцкого. Сталин, правда, дезавуировал эти слова. Допустим, поэтому, что их сказал Кемпбелу не сам Сталин, а кто-либо из его приближенных; допустим, даже, что Кемпбел для большего впечатления сам вложил Сталину в уста этот аргумент. По существу, дело от этого не меняется ни на йоту. Кемпбел ставит Сталину в плюс ту самую политику, которую оппозиция ставит ему в минус, — и американский буржуа по-своему прав. Во всяком случае, обвинения сталинской бюрократии в национальной ограниченности не затрудняют, а облегчают ей «нормальные» и даже «дружественные» отношения с буржуазными государствами. При чем же тут разговоры об интервенции?
Может быть, однако, мы неверно излагаем существо аргументации сталинцев? Возьмем их официальную печать. Под рукой у нас номер «Юманите» (от 2-го августа). Преодолеем естественное отвращение к клевете и нагнемся к доводам чиновников из «Юманите». Здесь, в качестве образца «троцкистской» контр-революции цитируются слова Симон Вейль: «дипломатия русского государства должна нам внушать недоверие в случае войны и в случае мира, как и дипломатия капиталистических государств, если и не в той же степени». Далее цитируются слова будто бы «троцкиста» Прадера: «власть, которая господствует в СССР не имеет ничего общего — кроме своих лжей (?) — с Октябрьской революцией». Приведя эти две цитаты, за добросовестность текста которых мы совершенно не ручаемся, редакция пишет: «это слово в слово те же нечистоты, которые появляются в прессе других контр-революционеров, белых русских или французов, в «Возрождении» генерала Миллера, в «Последних Новостях» Милюкова, в «Попюлере» Блюма — Розенфельда». Оказывается таким образом, что русские белогвардейцы обвиняют советскую дипломатию в том, что она спустилась до уровня буржуазной дипломатии, или в том, что она изменила заветам Октябрьской революции. Можно ли, в самом деле, придумать, что-нибудь более глупое и смехотворное? И как бы для того, чтобы разоблачить себя до конца, несчастный чиновник окончательно хватает через край: «обвинения обоих лагерей совпадают «слово в слово». Так и написано «слово в слово»! На самом деле белогвардейская пресса выбивается изо всех сил, чтобы доказать буржуазным правительствам, что сталинская дипломатия продолжает преступное дело Октябрьской революции, что она отнюдь не ограничивается национальными целями, что она по-прежнему стремится к международной революции, и что поэтому заключение Францией с СССР пакта о не-нападении или признание Советов Испанией являются роковыми ошибками. Реакционная русская и мировая пресса стремится, другими словами, доказать, что советская дипломатия нисколько не «европеизировалась», т.-е. не обуржуазилась, и в ее нежелании обуржуазиться видит основание для интервенции: тут, по крайней мере, есть логика. У сталинцев же нет ничего, кроме бессмыслицы. Белые ненавидят советы жгучей ненавистью и именно поэтому стремятся приводить аргументы, имеющие политический смысл. Совсем иное, когда наемный чиновник защищает по существу чуждое ему дело: он валит в кучу всякий вздор, какой приходит в его злополучную голову.
Чиновнику дается очередное задание: связать Троцкого с белыми эмигрантами, чтобы тем оправдать репрессии по отношению к Раковскому и тысячам безупречных большевиков. Как же поступает безразличный к делу чиновник? Он не пускается, конечно, в полемику с Троцким, или с его единомышленниками: такая полемика не обещает ничего хорошего. Он не приводит ни фактов, ни аргументов: откуда у него быть фактам и аргументам? Чиновник находит две случайные цитаты, не имеющие никакого отношения к Троцкому и умудряется эти цитаты отождествить с белогвардейскими взглядами, которые по смыслу и тексту им прямо противоположны. Чтоб показать свое усердие, чиновник прибавляет: «слово в слово»! Клевеща, он не заботится придать своей клевете хотя бы подобие смысла! Не мудрено, если передовые рабочие все больше и больше поворачиваются спиной к бесчестному, невежественному и вероломному чиновнику.
Г. Г.
Мария Реезе и Коминтерн.
В своем открытом письме в газете «Унзер Ворт» (Наше Слово)* Мария Реезе сказала горькую и суровую правду о той партии, к которой она до недавнего времени принадлежала. Немецкая агентура бюрократии Коминтерна ничего не поняла, ничего не предвидела, ничего не подготовила. Революционную работу она заменила пустозвонством и хвастовством. Из года в год она обманывала рабочих и партию. Центральный комитет обманывал даже собственный аппарат. Лица, занимавшие ответственные посты в партии, как Торглер, председатель фракции, или сама Мария Реезе, депутат рейхстага, искренне верили до последнего момента, что у центрального комитета есть свои планы, что им подготовлены необходимые боевые силы, что Коминтерн знает, куда ведет немецких рабочих. В момент прихода Гитлера к власти и особенно в момент поджога рейхстага агентами Геринга революционные иллюзии лучших элементов партийного аппарата рассыпались в прах. Центральный комитет бросил партию на произвол судьбы: без руководства, без лозунгов, даже без объяснений. Другого подобного вероломства со стороны вождей не знает история революционной борьбы. Не трудно представить себе мрачное отчаяние обманутых масс и страшную растерянность партийного аппарата.
* Еженедельный орган наших немецких товарищей. — Ред.
Невыносимым контрастом со внутренними событиями в Германии должна была показаться в этих условиях Марии Реезе заграничная деятельность Мюнценберга, Геккерта и Кº: дутые отчеты, лживые корреспонденции, пустые и фальшивые съезды, рассчитанные на пускание пыли в глаза. Мария Реезе требовала обсуждения того, что произошло. Она пыталась добиться перехода от политики маскарадов к революционной мобилизации мирового пролетариата против фашизма. При каждой попытке она натыкалась на глухую стену. Тогда Реезе сделала для себя все выводы: она порвала с Коминтерном и стала под знамя 4-го Интернационала.
После этого сталинская бюрократия, которой политически уже нечего терять, «исключила» Реезе из Коминтерна. Но и в этот свой акт банкроты внесли все отличающие их черты мстительного и лживого бессилия. Главное обвинение против тов. Реезе состоит в том, что она примкнула к лагерю «контр-революционного троцкизма». Эта оценка не нова! «Революционная» работа сталинцев состоит в систематической помощи Чай-Кай-Ши, Ситрину, Вельсу, Гитлеру. Марксистская критика этих преступлений является по этой логике «контр-революционной» работой. Но этого мало. Вынесенное от имени германской компартии, т.-е. нескольких укрывшихся в эмиграции бюрократов, постановление обвиняет Марию Реезе в том, что она «оказала помощь правительству Гитлера и выдала таким образом этому последнему членов партии и сочувствующих». Это низменное обвинение пробужденный немецкий пролетариат напишет на лбах нынешних обвинителей! Мария Реезе «исключена» за свое мужественное открытое письмо и только после появления этого письма, т.-е. после того, как она сама порвала с Коминтерном. Открыто назвать банкротов банкротами составляло прямой долг искреннего и честного революционера. Если письмо тов. Реезе может оказать какое-либо влияние на судьбу преследуемых Гитлером коммунистов и в частности на ход процесса о поджоге рейхстага, то лишь как неоценимое свидетельское показание в пользу обвиняемых. Из письма ясно, даже для слепого, как далека была официальная партия от мысли о восстании, от подготовки восстания и следовательно от таких «сигналов» к восстанию, как поджог рейхстага!
Сталинская бюрократия мстит за то, что ответственный товарищ, недавно находившийся в ее рядах, открыто и честно сказал правду о руководстве, режиме и нравах Коминтерна. Бюрократия прощает трусость, подлоги, измены и предательства при одном условии: не выносить сору из избы. Законы круговой поруки давно заменили этим людям законы революции и марксизма. Борьба за собственный дутый престиж, за посты и за обеспеченное существование отодвинули назад борьбу за пролетарскую диктатуру. Мария Реезе убедилась в этом на трагическом опыте немецкого пролетариата. С ней вместе проделали тот же опыт тысячи, десятки тысяч обманутых революционеров. В тюрьмах и концентрационных лагерях они подводят итоги пережитой ими катастрофе. Письмо Марии Реезе призывает их к смелым революционным выводам. Долг каждого революционера, во всем мире, издавать, перепечатывать и распространять письмо Марии Реезе на всех языках, на каких говорят эксплуатируемые и борющиеся.
Л. Т.
10 ноября 1933 г.
Из жизни Международной Левой.
Совещание блока четырех.
В конце декабря состоялось подготовительное совещание четырех организаций (Интернациональной Лиги коммунистов-интернационалистов, Социалистической Рабочей Партии Германии, Революционно-Социалистической Партии Голландии и Независимой Социалистической Партии Голландии), подписавших в августе прошлого года Декларацию в пользу Четвертого Интернационала.
Делегация коммунистов-интернационалистов (большевиков-ленинцев) внесла печатаемое ниже «Предложение», которое и было в основном принято.
Предложение делегации коммунистов-интернационалистов.
На августовской конференции в Париже сложился блок четырех организаций (трех национальных и одной интернациональной) с целью подготовки сплочения международного пролетарского авангарда в новый Интернационал. Общая резолюция четырех организаций гласила:
«Нижеподписавшиеся обязуются приложить все свои силы к тому, чтоб этот Интернационал сложился в возможно короткий срок на незыблемом фундаменте теоретических и стратегических принципов, заложенных Марксом и Лениным».
Той же резолюцией четыре организации обязывались создать Постоянную комиссию и приступить к выработке программных документов нового Интернационала.
Уже вскоре после парижской конференции сделаны были попытки, не ограничиваясь блоком, перейти на путь слияния соответственных организаций: между САП и секцией коммунистов-интернационалистов — в Германии, между ОСП и РСП — в Голландии. Обе эти попытки не привели на данной стадии к поставленной цели. Сам по себе этот факт не заключает в себе ничего обескураживающего. Если оказалось невозможным осуществить объединение сразу, то его надо добросовестно подготовить путем принципиальной дискуссии, с одной стороны, практических соглашений, с другой. Было бы, разумеется, совершенно непростительно, чтобы не сказать преступно, становиться на путь отчужденности и враждебности только потому, что полное слияние оказалось недостижимым в данный момент.
Создание Постоянной комиссии оказалось до сих пор не достигнуто в значительной мере вследствие указанных выше причин: внимание сосредоточивалось главным образом на вопросе о полном объединении. Мы считаем, однако, что именно теперь, когда перспектива полного объединения приняла более затяжной характер, создание Постоянной комиссии становится совершенно неотложным. На данной стадии нашей совместной работы комиссия не могла бы еще претендовать на роль руководящего политического центра, но она могла бы и должна была бы обеспечивать постоянный обмен информацией, статьями и проч.; подготовлять совещания, подобные настоящему; облегчать практическую совместную работу во всех случаях, где это возможно, наконец, следить за тем, чтоб дискуссия велась в лояльных, товарищеских формах.
В области выработки программных документов сделаны до сих пор существенные подготовительные работы.
Помимо резолюции четырех, которую мы считаем документом первостепенной политической важности, до настоящего времени в нашем портфеле имеются:
а) набросок, посвященный вопросу об экономических и социальных причинах крушения реформизма (представлен членом САП);
б) тезисы об эволюции американского капитализма (правление американской Лиги коммунистов-интернационалистов);
в) «Четвертый Интернационал и СССР» (русская секция большевиков-ленинцев);
г) «Четвертый Интернационал и война» (тезисы Интернационального Секретариата Лиги коммунистов-интернационалистов);
д) ряд работ, посвященных отдельным проблемам революции или положению в отдельных странах (фашизм и демократия — итальянская секция коммунистов-интернационалистов; «положение в Бельгии» — бельгийской секции коммунистов-интернационалистов и проч.);
е) проект платформы слияния ОСП и РСП. Хотя этот документ и не привел непосредственно к практической цели, но он сохраняет все свое принципиальное значение, намечая будущий путь.
Если выработка программных документов будущего Интернационала идет медленнее, чем мы первоначально предполагали и хотели, то она все же непрерывно идет вперед. Во всяком случае, мы можем с полной уверенностью сказать себе, что ведущиеся нами работы программно-тактического характера являются единственными принципиальными работами, подготовляющими новое международное сплочение пролетариата. Все, что дали за этот период Второй и Третий Интернационалы представляет собой документы бюрократического самооправдания, лишенные какой бы то ни было теоретической или революционной ценности.
Мы считаем, что дальнейшую работу над программными документами надо организовать более правильно. С этой целью необходимо создать Бюллетень четырех организаций, посвященный информации и дискуссии. Этот Бюллетень должен проложить дорогу будущему теоретическому органу.
Мы придаем очень большое значение инициативе, которую проявила ОСП в лице своей организации молодежи, в деле созыва интернациональной конференции молодежи. Факты свидетельствуют, что рабочая молодежь в разных странах гораздо сочувственнее относится к идее Четвертого Интернационала, чем те официальные партии, к которым эта молодежь примыкает. Не нужно пояснять, что это обстоятельство в самом себе заключает важный залог наших будущих успехов. Одной из важнейших задач блока четырех, в частности данного совещания, является помочь нашим организациям молодежи созвать как можно более широкую интернациональную конференцию, которая должна стать важным этапом на пути создания нового Интернационала молодежи.
Таковы те задачи, которые мы, со своей стороны, ставим перед настоящим совещанием.
Делегация Интернациональной Лиги
коммунистов-интернационалистов (большевиков-ленинцев).
30-го декабря 1933 г.
Лига коммунистов-интернационалистов
Пленум международной левой оппозиции, в своей августовской сессии 1933 года, в заключение длительной и серьезной дискуссии, прошедшей во всех национальных секциях большевиков-ленинцев, высказался за необходимость создания Четвертого Интернационала. Пленум постановил одновременно, заменить старое, не соответствующее новой ориентации, название организации — «левая оппозиция» — названием: Лига коммунистов-интернационалистов (большевики-ленинцы).
Голландия
Голландская Революционная Социалистическая Партия присоединилась к Лиге Коммунистов-Интернационалистов (бывшая левая оппозиция). 21-го октября Пленум Лиги Коммунистов-Интернационалистов высказался за принятие в свои ряды Голландской Революционной Социалистической Партии, вынесшей решение о присоединении к большевикам-ленинцам. Р.С.П. была создана в 1929 году. Ее принципиальная декларация 1932 года имеет чисто коммунистический характер и в основных линиях совпадает с платформой левой оппозиции. Р.С.П. насчитывает около 1.000 членов в 30-ти местных группах. Р.С.П. находится в наиболее тесной связи с профессиональной организацией НАС, насчитывающей 25.000 членов и руководимой тов. Снеевлитом, являющимся в то же время председателем Р.С.П. Тов. Снеевлит широко известен в международном коммунистическом движении, особенно революционной работой своей на Дальнем Востоке до и после войны. Р.С.П. со дня своего возникновения издает еженедельник «Баанбрекер».
Интересно проследить развитие нашей голландской секции в области парламентских выборов. В 1929 г. Р.С.П. собрала 21.000 голосов (без мандата). В 1931 г. на муниципальных выборах в 50 районах — 31.000 голосов и представительство в 12 районах. На парламентских выборах 1933 года, тов. Снеевлит, находившийся в это время в тюрьме за его мужественную кампанию в защиту восставших матросов военного судна «Семь Провинций» был выбран в голландский парламент 48.000 голосов.
С лета 1932 г. Р.С.П. работает в едином фронте с О.С.П. (Левая Голландская Независимая Социалистическая Партия). Как известно О.С.П. является одной из организаций, подписавших «Заявление четырех» о необходимости Четвертого Интернационала.
Большевики-ленинцы горячо приветствуют нового соратника.
Польша
Несмотря на революционные традиции и славное прошлое, благоприятную обстановку, острый кризис, особенно аграрный, наличие 40% национальных меньшинств (80% из них украинцы и белорусы) — польская сталинская партия находится в полуразвале. Сталинская политика привела к тому, что одна из лучших в Коминтерне партий, фактически, как партия больше не существует; остался лишь целиком изолированный от масс аппарат.
Пятый съезд польской КП постановил создать собственные профсоюзы. Из этого, конечно, ничего не вышло, но только помогло реформистам. В Верхней Силезии, например, 100.000 польских горняков организованы в христианские и реформистские профсоюзы. В созданный партией собственный профсоюз удалось завербовать всего 300 членов. Эта кучка революционных рабочих совершенно деморализована своим бессилием и изолированностью, а 10.000 горняков остались под влиянием реформистских и христианских профсоюзов. Другой пример. После успешно проведенной стачки текстилей в Лодзи, реформистам удалось образовать профсоюз с 10.000 членами, наиболее крупный из когда либо существовавших в Польше. Партия дала приказ бойкотировать этот профсоюз и попыталась организовать свои собственные профсоюзные ячейки на заводах. К чему привела эта политика, пояснять не нужно. Так, на недавно имевшем в Варшаве место съезде рабочих металлистов, коммунисты не имели ни одного делегата. То же на съезде железнодорожников, где несколько коммунистов-одиночек не решились и выявиться (а два года тому назад партия имела там большинство). На последнем общем профсоюзном съезде коммунисты имели всего два мандата.
В отношении стачек, польские сталинцы изобрели специальную теорийку: в нынешний, де-мол, период капитализма нет проигранных стачек, ибо даже проигранные подрывают фундамент капитализма. Поэтому все стачки — «выигранные». И дополнительная теорийка: только красные профсоюзы в состоянии организовывать стачки, — отказываясь этим от всякого сотрудничества с реформистскими профсоюзами. На этой высоко-принципиальной базе началась организация стачек налево и направо, обычно с жалким провалом.
Политика эта привела не к развитию классовой борьбы, а к борьбе одиночек коммунистов с реформистскими рабочими, полной изоляции первых и росту реформизма. Партия продолжает терять остатки своего влияния в массах. Это положение вызвало все растущее недовольство внутри партии. Критику, руководство, конечно, не слушало, а подавляло; мыслящий член партии был объявлен ренегатом или даже «продавшимся» и исключен. О победе Гитлера польским руководством была выпущена «информация»; никаких дискуссий и обсуждений допущено не было.
В этих условиях, два года тому назад возникла польская оппозиция. Руководители ее, отдавая себе отчет в интернациональном характере борьбы, решили оставаться на первое время на национальной и местной почве. Этой тактикой они хотели избежать разрыва с официальной партией и добиться дискуссии внутри партии. Бюрократия ответили исключением лучших членов партии. Это еще больше обострило недовольство. Положение в СССР и победа Гитлера сделали для оппозиции польской КП дальше невозможным оставаться в национальных рамках. Польская оппозиция солидаризировалась с международной левой оппозицией и повела пропаганду и воспитательную работу в ее духе. Борьба со сталинцами ведется ею не только в области общей политики, но и в профсоюзной работе и повседневных вопросах. Это дало польской оппозиции возможность значительно усилить свои ряды и завоевать большой круг сочувствующих в официальной партии и вне ее. Польская оппозиция имеет серьезное влияние и свои ячейки в ряде профсоюзов. В Варшаве она насчитывает около 300 членов (официальная партия имеет не больше 800); с большой прослойкой старых членов партии; много также молодежи. Польская оппозиция имеет 7 местных провинциальных организаций и прочные связи во всех рабочих центрах. Она издает в Варшаве два еженедельника, — систематически конфискуемые полицией, — на польском и еврейском языках. Тираж этих газет — по 5.000 экземпляров каждая. Распространение оппозиционной печати в Варшаве несомненно превосходит распространение сталинской печати. «Новая Эра» — издательство польской оппозиции, — выпустило ряд брошюр (общий тираж — 14.000), в том числе: брошюры Л. Д. Троцкого о Германии; СССР и Четвертый Интернационал. Сборник к вопросу о новом Интернационале; брошюра об Амстердамском Конгрессе; о «левом крыле Бунда»; ленинская «Детская болезнь» с предисловием Л. Троцкого и др.
Слабостью польской оппозиции является тот факт, что большинство ее состоит из еврейских, а не польских рабочих. Но в последнее время и в этом направлении сделаны серьезные успехи. Факт этот, помимо причин общего характера — более легкой восприимчивости еврейского рабочего, подвергающегося большему гнету, — объясняется тем, что польская оппозиция в большинстве своем происходит от официальной партии, состоящей самой почти исключительно из еврейских рабочих.
Задача завоевания польских рабочих — основная и решающая чтобы стать партией борьбы польского пролетариата.
В.
Из письма польского товарища
Варшава, январь 1934 г.
У нас заканчивается углубленная дискуссия по вопросу о 4-ом Интернационале. Результаты эта дискуссия дала превосходные; в начале большинство, в последнее время лишь часть организации колебалась и защищала старую линию. Сегодня можно констатировать, что исчезли последние сомнения и что подавляющее большинство товарищей в Варшаве, как и в провинции стоит за 4-ый Интернационал.* Вы это, впрочем, видите и из нашей печати. Повсюду, где это только возможно, мы начали выступать как левая оппозиция. Накануне Нового Года мы устроили четыре вечера: у текстильщиков, 100 присутствующих; у рабочих одежды, 40 присутствующих; у молодежи — 60; у коммерческих служащих — 40. Повсюду мы выступали как левая оппозиция. В этих условиях наше окончательное и официальное присоединение к международной левой есть совершенно естественный шаг. Надо добавить еще, что на этих вечерах было много сочувствующих и беспартийных.
* Польская оппозиция сравнительно недавно образовавшаяся и в значительной своей части происходящая из рядов официальной партии, была единственной организацией в среде которой курс на 4-ый Интернационал вызвал серьезные возражения. Тем ценнее, достигнутое теперь единодушие с польскими товарищами. — Ред.
После дискуссии о 4-ом Интернационале мы, наконец, приступаем к дискуссии по польскому вопросу. Здесь у нас имеются разногласия в оценке режима Пилсудского, как «бонапартистского», или как «фашистского». Сейчас подготовляются тезисы и контр-тезисы и тогда начнется дискуссия во всех группахи
Из жизни организации. — Среди еврейских рабочих наш рост в последнее время несколько ослаб, за исключением текстильщиков, где мы развиваемся дальше и где у нас хорошие перспективы. В двух наиболее важных категориях, у ткачей и у прядильщиков, нам удалось в вопросе о «20-ом декабре» собрать половину голосов. Мы могли бы собрать и большинство, если бы были лучше подготовлены («20 декабря» — это сталинская «акция», типа красных дней, против нового закона о рабочем отдыхе и за 8-часовой рабочий день). Не надо забывать, что наши товарищи выступали против стачки и крайне резко против сталинизма. Как видите, положение в отсталом текстиле благоприятно изменилось в нашу пользу. У кожевников — пока слабо, причиной здесь также общее настроение рабочих. Один старый рабочий говорил мне, что условия работы у кожевников хуже, чем были в 1902 году. У коммерческих служащих, напротив, мы выросли; тоже у молодежи, — их теперь 130 товарищей. Очень выросли мы среди польских рабочих. В Праге (рабочее предместье Варшавы) созданы две новые ячейки; также в других местах. Создано много разрозненных связей. Радикально изменилось положение в Лодзи. Там не только усилилась работа среди еврейских рабочих, но нам также удалось завоевать, можно сказать без преувеличения, наиболее активных и выдающихся среди польских рабочих. Нам удалось установить связи с наиболее крупными шахтами, например, Шайблера, с текстильщиками Видзева и др. Среди лодзинских металлистов к нам примкнул наиболее авторитетный товарищ. В будущих стачках в Лодзи нам несомненно уже удастся играть серьезную роль. Улучшилось также положение в бассейне Заглембио. В ряде шахт созданы наши группы, во всех наиболее крупных — имеются связи (Париз, Ренард, Сеневиек и др.). В общем, можно констатировать наше серьезное усиление среди польских рабочих в провинции и в Варшаве, среди еврейских рабочих — в провинции. Сталинцы усилили борьбу с нами; они стараются наводнить Польшу брошюрами против нас (3 на еврейском языке, 2 — на польском) и это в момент, когда все наши издания были конфискованы. Конфискованы были 2 брошюры Троцкого: одна о 4-ом Интернационале, другая о классовом характере СССР, газета «Звезда» и др. Мы стараемся выступать на всех собраниях Бунда, — там у нас также немало сочувствующих. В ППС намечается создание левого крыла. Мы имеем с ними ряд связей, также в провинции. Более прочные связи у нас в «Туре» (молодежь ППС). Также в левой группе «Плоннение». Здесь перед нами открывается большое поле работы.
Последние муниципальные выборы показали, что ППС усиливается, а сталинцы находятся в полном распаде. В Кракове ППС и Бунд собрали 20.000 голосов, сталинцы — 260; в Двоховиче ППС — 17.000, сталинцы — 487. Наблюдается также рост ППС и Бунда в профессиональных союзах (см. профессиональную страницу в наших газетах).
Помимо идеологической борьбы, которую мы ведем против сталинизма и против реформизма, мы боремся также на почве конкретных требований и повседневной жизни рабочего; например, «20-ое декабря»; также против предательства реформистов (бойкот в профессиональной области), даже «Роботник» вынужден был заняться нами. Общее положение трудящихся масс ухудшается с каждым днем. Если бы существовала революционная партия, положение могло бы быстро перемениться.
…С какой стороны мы не подходили бы к вопросу, мы приходим к одному выводу: необходимости создания новой партии. В этом направлении мы боремся словом и письмом. Мы подготовляем национальную конференцию. С издательской работой у нас материальные затруднения в связи с беспрерывными полицейскими конфискациями. Мы выпускаем внутренний бюллетень; выпустили листовку о правительственном проекте; открытое письмо тов. Артура (широко известного в польской компартии) о разрыве со сталинцами; письмо Марии Реезе и др. Большие трудности с деньгами. Их не хватает не только для издательской работы, разъездов, но и ряд товарищей буквально голодает…
А-л.
Греция
В конце октября Афины (порт Фалер) посетила эскадра красного флота (в составе крейсера и двух контр-миноносцев). Первый день прошел в официальных визитах, парадных речах и проч. Полиция была мобилизована и никого не допускала к набережной. В Афинах улицы были полны полицейскими и шпиками, но в момент, когда высший командный состав эскадры покинуло здание морского министерства, автомобиль в котором находились «красные адмиралы», был заброшен листовками греческих большевиков-ленинцев и они были приветствованы криками на русском языке: да здравствует красный флот и красная армия, да здравствует тов. Троцкий. На второй день команда была спущена на берег. Группами во главе с офицерами они посещали музеи. Это дало возможность греческим оппозиционерам провести агитационную кампанию. Матросов повсюду провожали криками: да здравствует красный флот, да здравствует Троцкий. Выпущенная на русском языке листовка была распространена в Археологическом музее и на улицах. Два греческих товарища были арестованы полицией, которая с дубинками нападали на всех распространявших листовки. Матросы, терроризованные командным составом, боялись сделать малейший жест и не брали листовок. Некоторым группам матросов все же удалось дать листовки и даже вступить в дискуссию. Но офицеры уводили моряков дальше. Некоторые моряки ругали тов. Троцкого, большинство же молчало, «подавленное» таким количеством «троцкистов». Один моряк сказал нашим товарищам тихим голосом: «Троцкий хорош».
Наибольшее же впечатление произвел на советских моряков тот факт, что когда они гуляли небольшими группами по городу, на каждом углу, на каждом шагу их приветствовали криками «Да здравствует Троцкий». Некоторые из них, когда вблизи не было офицеров, брали украдкой листовки. В магазинах, где моряки покупали мелочи или ботинки они находили также листовки греческой организации… в них упаковывались продавцами покупки. Это товарищи из профсоюза мелких коммерсантов снабдили их листовками. Имели место и курьезы: например, возле одного киоска переводчик показал матросам орган сталинской партии. Моряки ответили: «Нет — это троцкисты, все греки — троцкисты». Сталинская партия ничем себя не проявила. Отчасти по слабости, отчасти из боязни «повредить дружеским отношениям обоих стран». Характерно, что морякам был дан строгий приказ не вступать на берегу ни с кем в сношения или разговоры. Кампания греческих большевиков-ленинцев была проведена настолько энергично, что обратила всеобщее внимание. К концу даже маленькие дети при виде советских моряков кричали, бегая за ними: «Троцкий, Троцкий», что немало смущало моряков и очевидно послужило основанием заявлению, что «все греки троцкисты».
Моряки хорошо одеты, за исключением обуви, которая в плохом состоянии. Они покупали главным образом ботинки для себя или женские, чулки и часы. Во время покупок старший оставался на дежурстве перед лавкой. На обед у Акрополя они получили небольшой кусок хлеба с маргарином…
В области профессиональной работы греческая секция большевиков-ленинцев отметила серьезный успех. Профессиональный союз булочников, расколотый и разрушенный сталинцами, нашим греческим товарищам удалось вновь объединить благодаря упорной и длительной работе. Объединенный союз булочников в Афинах поручит свое руководство большинству из большевиков-ленинцев.
Германия
Пропаганда за новую партию, на первых порах встретившая известные трудности, приобрела влияние в среде коммунистических, как и социал-демократических рабочих. При всеобщем хаосе, которое представляет из себя немецкое рабочее движение после прихода Гитлера к власти, остатки бывших рабочих организаций ищут путей и вплотную стали перед новой перегруппировкой. В этом хаосе левая оппозиция пытается — с успехом — создать ячейки новой будущей партии из бывших кадров компартии, социал-демократии и профсоюзов. Прежде всего обсуждаются причины поражения. Параллельно идет дискуссия с С.А.П., дискуссия, затрагивающая прежде всего интернациональные вопросы. Как известно, С.А.П. является по происхождению центристской организацией, резко эволюционировавшей в сторону коммунизма. С.А.П. подписала декларацию Четырех в пользу нового Интернационала. Объединение немецкой оппозиции с С.А.П. было бы серьезным этапом на путях к новой партии. Дискуссия показала, что в среде С.А.П. имеются еще правые тенденции. Объединению поэтому должна предшествовать углубленная дискуссия.
В новых условиях, вооруженная правильной политикой немецкая левая очень хорошо выдержала переход на нелегальную работу. Она не знала развала и деморализации больших организаций. Только в мелких городах, где наши товарищи были широко известны — группы немецкой оппозиции были разгромлены полицией. В большинстве крупных городов, немецкие оппозиционеры выпускают гектографированные листовки и газеты. Выходящий за границей, с первого февраля — еженедельный орган немецких большевиков-ленинцев, «Унзер Ворт» (Наше Слово) множествами путей проникающий в Германию, как и большое количество областных изданий, дало огромный рост влияния идей левой оппозиции, правильность которых была проверена на живых событиях. Распространение идей и влияния левой оппозиции отнюдь не ограничивается слоем критически мыслящих коммунистов, но, наоборот, нашло большой отклик в социал-демократических кадрах, стоящих за разрыв с реформизмом, но и против перехода к сталинцам.
В июле месяце прошлого года немецкая оппозиция подверглась серьезным ударам фашистской полиции. Но арестованные и вынужденные эмигрировать товарищи были очень скоро заменены новым призывом, из бывших социал-демократов и сталинцев. Нелегальные издания немецкой оппозиции с непреложностью свидетельствуют, что это «омоложение» кадров ни в малейшей степени не отразилось на уровне пропаганды. Из семи областных организаций, с которыми левая оппозиция ушла в подполье, систематическая беспрерывная работа ведется в шести до сего дня. Потеря старых элементов восполняется притоком новых. Приход под наше знамя Марии Реезе, бывшего депутата рейхстага, очень популярного среди немецких рабочих массового агитатора — вызвал живой отклик среди немецких рабочих. Номер «Унзер Ворт», в котором было напечатано заявление Марии Реезе, был выпущен в дополнительном гектографированном издании в самой Германии.
Литва
Литовская оппозиция крепнет и завоевывает новых приверженцев в среде литовских чернорабочих, как и в среде студентов. Несколько пропагандистов-студентов руководят рабочими кружками по политической экономии, истории революционного движения и истории оппозиции. К 16-летию Октября литовские большевики-ленинцы выпустили на литовском языке нелегальное воззвание к рабочим. В декабре литовские товарищи выпустили первый номер своего периодического нелегального органа на литовском языке под названием «Ленино Келиу» (По стопам Ленина). Из содержания номера: Передовая статья о литовском фашистском перевороте в 1926 г.; Статья «К построению 4-го Интернационала»; «Заявление четырех»; «Предупреждение» сталинцам о провокационном характере опубликования ими имен наших товарищей; Корреспонденции рабочих; О парламентском кретинизме в Австрии.
В дискуссии, которая имела место по вопросу о 4-ом Интернационале не было ни одного голоса против новой ориентации. Сейчас на Литве 20 активных членов оппозиционной организации, большинство рабочих. Работать приходится в самых строгих нелегальных условиях.
Сталинцы начали чувствовать влияние литовских оппозиционеров и поэтому открыли против них клеветническую кампанию, не останавливаясь перед опубликованием имен руководящих большевиков-ленинцев, что равносильно передаче их в руки полиции. В сталинской нелегальной печати, например, в студенческом партийном органе «Аурора» (№ 2 — 3) они опубликовали статью: «Троцкизм — контр-революционный авангард». В этой статье, помимо обычных ругательств по адресу Троцкого, сообщается о деятельности литовских «троцкистов». Они, де-мол, имеют за собой лишь самых отсталых рабочих и поддерживают линию Троцкого, направленную против литовского крестьянства, так как они стоят только за диктатуру пролетариата, «игнорируя крестьянство» и прочее в том же духе. В заключение, как уже упоминалось, по именам названы «как предатели» руководящие товарищи с целью обратить на «предателей» внимание литовской полиции. Таким образом, литовские товарищи находятся между двумя огнями: между сталинскими провокаторами и литовской полиции. Эта провокаторская роль сталинцев должна быть до конца разоблачена перед литовскими рабочими.
Соединенные Штаты
По отчету американской Лиги. По Соединенным Штатам американскими товарищами было проведено турне пропаганды за 4-ый Интернационал. В Нью-Йорке на трех митингах было более тысячи присутствующих. Во время кампании завоевано 150 новых членов организации. Распространение «Милитанта», еженедельника американской Лиги дошло до 4.500 экземпляров. Создан ряд клубов: четыре для иностранных рабочих и клуб молодых спартакистов, насчитывающий уже 200 членов. Сталинская партия, как и правая группа Лавстона, находится в упадке. Консервативные тред-юнионы в короткий срок завоевали полтора миллиона новых членов. «Красные» профсоюзы — без перемен.
В Нью-Йорке издается по-испански — специально для Латинской Америки — бюллетень «Кларидад Пролетариа». Вышло четыре номера.
Чили
Секция большевиков-ленинцев Чили насчитывает около 1.000 членов; в том числе 70% рабочих. 40% — выходцев из сталинской партии; 50% — ранее беспартийных. В марте 1933 года, съезд чилийской независимой коммунистической партии постановил официально примкнуть к левой оппозиции.
Организация имеет свои областные комитеты в Аконкагуа, Сантьяго, Талка и Консепцион, руководящие рядом местных групп. В среде сталинской партии и вне ее находится много, особенно из молодежи, сочувствующих левой оппозиции, которые, как надеются чилийские товарищи, примкнут к ним на следующем съезде в марте месяце этого года. Такие группы сочувствующих имеются в большом количестве городов. Чилийские большевики-ленинцы имеют свои фракции в профсоюзах портовых рабочих, каменщиков, деревообделочников, штукатуров, маляров, металлистов и др. Чилийские товарищи издают свой бюллетень в 2-х тысячном тираже. До сих пор работа их протекала в полулегальных условиях. Теперь, после принятия в Чили исключительных законов, наша организация переходит на полную нелегальность.
Партия большевиков-ленинцев в Кубе выпустила в большом тираже манифест общеполитического характера.
Молодежь
Среди фактов, характеризующих развитие и рост левой оппозиции надо отметить работу среди молодежи. Впервые разрозненные группы молодежи во Франции, Бельгии, Испании, Голландии, Греции, Соединенных Штатах вступили в тесный контакт друг с другом. Во Франции издается ежемесячный орган молодежи «Красный Октябрь», в Соединенных Штатах — «Молодой Спартаковец». Целям интернационального объединения молодежи должен служить специальный интернациональный бюллетень. По инициативе голландской молодежи, находящейся в ближайшем сотрудничестве с Голландской Независимой Социалистической Партией, намечается созыв интернациональной конференции молодежи. Интересно отметить, что именно в среде левой социалистической молодежи курс на Четвертый Интернационал вызвал благоприятный отклик (например, в Испании).