Вердикт Международной Комиссии о московских процессах*
* Печатаемый нами текст является заключительной частью Вердикта, в которой сжато резюмируется его содержание. Размер Вердикта, к сожалению, не позволяет нам напечатать его целиком.
Ведение процесса
Комиссия находит:
1. Ведение московских процессов убеждает всякое непредвзятое лицо, что не было сделано никаких попыток для выяснения правды.
2. В то время, как признания вообще требуют чрезвычайно серьезного рассмотрения, эти признания заключают в себе такие невероятности, что они убеждают Комиссию, — совершенно независимо от того, каким способом они добыты, — в их несоответствии действительности.
Обвинения
3. На основании всех данных мы находим, что Троцкий никогда не давал Смирнову никаких террористических инструкций ни через Седова, ни через кого бы то ни было.
4. На основании всех данных мы находим, что Троцкий никогда не давал Дрейцеру террористических инструкций ни через Седова, ни через кого бы то ни было.
5. На основании всех данных мы находим, что Гольцман никогда не был посредником между Смирновым и Седовым в какой бы то ни было террористической деятельности.
6. Мы находим, что Гольцман никогда не встречался с Седовым в Копенгагене, что он никогда не являлся с Седовым к Троцкому; что Седов не был в Копенгагене во время пребывания Троцкого в этом городе; что Гольцман никогда не видел Троцкого в Копенгагене.
7. Мы находим, что Ольберг никогда не ездил в Россию с террористическими инструкциями от Троцкого или Седова.
8. Мы находим, что Берман-Юрин никогда не получал террористических инструкций от Троцкого в Копенгагене, и что Берман-Юрин никогда не видел Троцкого в Копенгагене.
9. Мы находим, что Давид никогда не получал террористических инструкций от Троцкого в Копенгагене, и что Давид никогда не видел Троцкого в Копенгагене.
10. Мы не видим никаких оснований для попыток связать Моисея Лурье и Натана Лурье с мнимым троцкистским заговором.
11. Мы находим, что Троцкий никогда не встречался с Владимиром Роммом в Буа де Булонь; что он не передавал Ромму никаких поручений для Радека. Мы находим, что Троцкий и Седов никогда никаких отношений с Владимиром Роммом не поддерживали.
12. Мы находим, что Пятаков не летал в Осло в декабре 1935 года; что он не видел Троцкого, в чем он был обвинен; что он не получал никаких инструкций от Троцкого. Мы находим, что опровержение показания Пятакова в этом решающем пункте, сводит на нет все его признание.
13. Мы находим, что опровержение показания подсудимого Пятакова сводит на нет показания свидетеля Бухарцева.
14. Мы находим, что опровержение показаний Владимира Ромма и Пятакова совершенно обесценивает показания обвиняемого Радека.
15. Мы находим, что опровержение признаний Смирнова, Пятакова и Радека, совершенно обесценивает признания Шестова и Муралова.
16. Мы убеждены, что письма, в которых Троцкий якобы передает различным обвиняемым московских процессов заговорщические инструкции, никогда не существовали; что соответствующие показания являются чистейшим вымыслом.
17. Мы находим, что Троцкий всегда, в течение всей своей политической деятельности, был противником индивидуального террора. Комиссия далее находит, что Троцкий никогда не поручал кому бы то ни было из обвиняемых или свидетелей московских процессов убивать кого бы то ни было из его политических противников.
18. Мы находим, что Троцкий никогда не поручал ни обвиняемым, ни свидетелям московских процессов заниматься саботажем, вредительством и диверсиями. Напротив, он всегда был последовательным сторонником строительства социалистических индустрии и сельского хозяйства Советского Союза и критиковал нынешнее правительство за то, что его деятельность наносит вред строительству социалистической экономики России. Он не является сторонником саботажа, как метода оппозиции по отношению к какому бы то ни было политическому режиму.
19. Мы находим, что Троцкий никогда не поручал кому бы то ни было из обвиняемых или свидетелей московских процессов вступать в соглашение с иностранными державами против Советского Союза. Напротив, он всегда решительно стоял за защиту СССР. Он был всегда наиболее непримиримым идеологическим противником фашизма, представленного теми иностранными державами, в заговоре с которыми он был обвинен.
20. На основании всех данных мы находим, что Троцкий никогда не высказывался за реставрацию капитализма в СССР, не вступал в заговор и не делал никаких попыток для осуществления этой цели. Напротив, он всегда был решительным противником реставрации капитализма в Советском Союзе и его существования где бы то ни было.
21. Мы находим, что прокурор чудовищно фальсифицировал роль Троцкого до, во время и после Октябрьской революции.
Заключение
22. Мы находим, поэтому, что московские процессы являются подлогами.
23. Мы находим поэтому, что Троцкий и Седов невиновны.
Подписи:
Джон Дью, председатель (профессор философии Колумбийского университета); Бенжамин Штольберг (писатель и журналист); Венделин Томас (б. депутат германского Рейхстага); Альфред Росмер (б. член Исполкома Коминтерна); Джон Р. Чемберлен (писатель и издатель); Карло Треска (издатель итальянского анархистского органа в Нью-Йорке); Л. А. Росс (профессор социологии Висконсинского университета); Отто Рюле (б. депутат германского Рейхстага); Ф. Замора (либеральный мексиканский публицист); Сюзанн Лафоллетт, секретарь (писательница).
Заседание Комиссии, состоявшееся в понедельник, 20 сентября 1937 года, в Нью-Йорке на 231 E. 14 Street.
Вердикт Международной Комиссии по расследованию московских процессов был оглашен председателем Комиссии, профессором Джоном Дью, на митинге, 12 декабря, в Нью-Йорке, где собралось 2.500 человек. Вердикт был встречен громом аплодисментов всех собравшихся.
Кроме Джона Дью на митинге выступали члены Комиссии: Лафоллетт, Штольберг, Файнерти, Томас, Треска и Чемберлен. Они объяснили, почему они приняли участие в работах Комиссии и как велось расследование.
14 декабря речь проф. Джона Дью о решениях Комиссии была передана из Нью-Йорка по радио.
Краткие комментарии к Вердикту*
* Настоящее заявление было оглашено на испанском языке Л. Д. Троцким в беседе с мексиканскими и иностранными журналистами 13 декабря 1937 года. Одновременно участникам роздан был текст заявления на других языках.
Господа представители печати, гости и друзья!
Решение Международной Комиссии по поводу московских процессов вам известно. Вы позволите мне, поэтому, ограничиться лишь немногими комментариями.
Прежде всего я оглашу окончательные заключения Комиссии. Они очень кратки, всего две строки.
«22. Мы находим, поэтому, что московские процессы являются подлогами».
«23. Мы находим, поэтому, что Троцкий и Седов невиновны».
Всего две строки! Но таких тяжеловесных строк немного в библиотеке человечества. Если б Комиссия ограничилась словами: «Троцкий и Седов невиновны», оставалась бы формальная возможность допустить судебную ошибку. Комиссия оказалась достаточно вооруженной, чтоб раз навсегда закрыть дверь такому толкованию. «Мы находим, — говорит приговор, — что московские суды являются подлогами». Таким заявлением Комиссия взяла на себя огромную моральную, и политическую ответственность. Она должна была иметь не только убедительные и достаточные, но подавляющие и сокрушающие доводы, чтоб решиться на такое заключение перед лицом всего мира.
Прошу вас, господа журналисты, внимательно изучить список членов Комиссии в Нью-Йорке и в Париже. Этот список вам вручен. Он говорит сам за себя. Список содержит 17 имен. За исключением одного Росмера, представителя Франции, я не имел раньше никаких личных отношений ни с одним из членов Комиссии. Вы находите среди них ученых с мировым именем, руководящих деятелей Второго Интернационала и рабочего движения вообще; выдающихся юристов и публицистов; авторитетного представителя анархо-синдикалистской мысли. Но среди 17 имен нет ни одного участника Четвертого Интернационала. Я могу сказать, что все они, хотя и в разной степени, являются моими политическими противниками и некоторые из них публично проявили свое отрицательное отношение к так называемому «троцкизму» даже во время расследования.
Все члены Комиссии насчитывают десятки лет активной политической, научной или литературной работы. Все они носят безупречные имена. Если бы среди них был хоть один, которого можно купить, он был бы уже куплен давно. Мои враги располагают для таких целей миллионами, и они не скупятся на расходы. Что касается меня и моего сына, мы не располагали даже необходимыми средствами на покрытие технических расходов расследования. Скромная касса Комиссии пополнялась сборами среди рабочих и индивидуальными приношениями.
Комиссия настойчиво приглашала к участию в своих работах на равных правах представителей советского государства, Коминтерна или его национальных секций в Соединенных Штатах, в Мексике и во Франции, «друзей» СССР, наконец, отдельных лиц, тесно связанных с Москвой, как английский адвокат Притт, г. Ломбардо Толедано и другие. Со свечой в руках Комиссия искала такого авторитетного сталиниста или сочувствующего сталинизму, который не ограничивался бы махинациями в застенках ГПУ, или клеветой и инсинуациями в изданиях без ответственности и достоинства, но имел бы мужество открыто предъявить московские обвинения под контролем критики. Она не нашла никого, кроме бывшего сотрудника официального советского телеграфного агентства ТАСС, г. Карлтон Билса. Но и тут вскоре обнаружилось, что Билс был подослан в Комиссию только для того, чтобы попытаться взорвать ее изнутри. Когда вопросы Билса, проникнутые духом ГПУ, т.-е. духом провокации, встретили надлежащий ответ, Билс бежал с поля сражения.
Комиссия работала свыше девяти месяцев, без перерыва, в Нью-Йорке, Мехико, Париже, Праге и в других европейских столицах. Она изучила тысячи оригинальных документов, писем протоколов, статей, и книг, устных и письменных показаний многочисленных свидетелей. Она требовала от меня и моего сына, Льва Седова, объяснений и доказательств по каждому, даже самому маленькому, вопросу. Вся эта работа совершалась под авторитетным руководством доктора Дюи, председателя и вдохновителя Комиссии. Нельзя не отметить здесь же той прямо-таки титанической работы, которую выполняла мисс Сюзанн Лафоллетт, секретарь Комиссии.
Благодаря всей своей прошлой деятельности, члены Комиссии привыкли к внимательному изучению фактов, к научному анализу, к проникновению в человеческую психологию. Грандиозные по своим масштабам московские процессы дали им возможность проявить все эти качества. Члены Комиссии отдавали себе, разумеется, ясный отчет в международном могуществе той клики, которую они обвинили в подлоге. Они не могли не знать заранее, что каждая их фраза, каждое их слово могут быть взяты под увеличительное стекло десятками и сотнями юристов и публицистов в услужении Кремля. Тем больший вес приобретает каждое их слово!
Комиссия опубликовала стенографический отчет о заседаниях своей под-комиссии в Койоакане. Это том в 617 убористых страниц. В нью-йоркском журнале, «Нью Републик», про-сталинском на 100 процентов, г. Бертрам Вольф, хорошо известный в Мексике писатель, мой старый противник, написал об этом отчете следующее:
«Автор признает, что его прежняя позиция побуждала его к большему доверию Сталину, чем Троцкому, но что, перечитав московские признания вместе с этим изданием (отчет о койоаканской сессии) или, вернее, заключительную речь, он вынес буквально непреодолимое убеждение, что Троцкий не мог совершить тех действий, в которых его обвиняют по процессам Зиновьева-Каменева и Радека-Пятакова».
Эти слова говорят сами за себя.
После почти трехсот дней работы, Комиссия вынесла свой вердикт. Он находится, господа, в ваших руках в виде двадцати-трех пунктов, которые звучат, как удары молотка, заколачивающего крышку гроба. В этом гробу покоится политическая и личная честь руководителей ГПУ, начиная со Сталина.
Вы получили также краткое резюме работ Комиссии, заключающее в себе 24 страницы. Полный текст приговора скоро будет опубликован в виде книги в 80.000 слов. Он заключает в себе тщательный анализ признаний несчастных обвиняемых и утверждений прокурора Вышинского, главного помощника Сталина по судебным подлогам. Позвольте предупредить вас заранее, что нельзя ждать никакой членораздельной реплики со стороны фальсификаторов. Единственный ответ, который им остается и которым они так часто пользуются, это револьверный выстрел или удар кинжала. Таким аргументом можно уничтожить противника, но нельзя убить голос мировой совести. Решение Комиссии не поддается действию револьвера и кинжала. Оно не горит в огне и не тонет в воде.
Нужно ли пояснить, что вердикт имеет не личное значение? Дело идет не только обо мне и о моем сыне. Дело идет о добром имени сотен людей, уже расстрелянных, и о жизни новых сотен, подготовляемых к расстрелу. Дело идет о чем-то, еще несравненно большем, именно об основных принципах рабочего движения и освободительной борьбе человечества. В первую голову, дело идет об искоренении той деморализации и заразы, которые вносит всюду аппарат Коминтерна в сочетании с аппаратом ГПУ.
Чтобы оценить моральное и политическое значение вердикта, я позволю себе огласить здесь краткую телеграмму, которую я послал 9 декабря Колумбиа Бродкестинг Стэйшен, и которая теперь, в тот самый час, когда мы беседуем с вами, оглашается через сто радиостанций в Соединенных Штатах Северной Америки:
«Комиссия никого не приговорила ни к смерти, ни к заключению. Однако, невозможно представить себе более страшный приговор. Комиссия говорит правителям великой страны; «Вы совершили подлог, чтоб оправдать истребление ваших политических противников. Вы пытались обмануть трудящихся всего мира. Вы недостойны служить тому делу, которым вы клянетесь на словах».
«Комиссия, включающая в себя представителей разных политических тенденций, не могла ставить себе политических тенденций, не могла ставить себе политических целей. Однако, ее приговор имеет неизмеримое политическое значение. Методы лжи, клеветы и подлога, которые заражают внутреннюю жизнь СССР и мирового рабочего движения, получили страшный удар. Пусть официальные «друзья СССР» и другие псевдо-радикальные ханжи твердят, что приговор будет использован реакцией. Неправда! Никогда и нигде правда не служила реакции. Никогда и нигде прогресс не питался ложью. Комиссия нанесла, конечно, удар московской бюрократии. Но сама эта бюрократия стала главным тормозом прогресса Советского Союза. Стремясь служить правде, Комиссия послужила освободительной борьбе всего человечества. Отныне работа Комиссии, как и имена ее участников, принадлежат истории».
* * *
Политическая сторона в этом деле неизмеримо превышает личную. Однако, вы позволите мне все же, господа представители печати, кратко остановиться, в заключение, и на личной стороне.
Вы знаете, может быть, что преследования Сталина довели до преждевременной смерти одну из моих дочерей, и до самоубийства — другую. Мужья обоих дочерей пропали бесследно. Что сталось с внуками, я не знаю. Вслед за дочерьми и зятьями, исчез мой младший сын, Сергей, обвиненный теми же фальсификаторами в подготовке массового отравления рабочих. Против старшего сына, Льва, ГПУ подготовляло в Париже террористическое покушение, раскрытое французской полицией несколько недель тому назад. Меня и мою жену ГПУ подвергло, через посредство норвежского правительства, интернированию, чтобы иметь развязанные руки для подлогов и расправ. Только великодушное гостеприимство правительства генерала Карденаса дало нам возможность вырваться на волю и раскрыть правду. Ввиду этих обстоятельств не трудно понять, какую большую моральную ценность имеет вердикт Комиссии в моей личной жизни и в жизни моей семьи.
Этот вердикт имеет для нас и непосредственное практическое значение. Близится первая годовщина моего проживания в Мексике. Со стороны населения этой страны мы не встречали ничего, кроме приветливости и дружелюбия; со стороны властей — ничего, кроме внимания и покровительства. Оставляя в стороне вопросы политики, я не могу не выразить здесь искреннего уважения к главе этой страны, у которого слово не расходится с мыслью, а дело со словом. Мои наблюдения говорят мне, что такого типа государственные люди встречаются не часто. Мы нашли в Мексике верных друзей. Число их растет. Всем им я выражаю сегодня горячую благодарность. Но мы нашли здесь также друзей ГПУ. Опираясь на московские подлоги, эти господа совершили за истекший год десятки попыток отнять у нас право убежища, которое в современном мире стало не правилом, а исключением. Я почти не откликался на эти попытки, источник которых не трудно угадать. Я слишком был занят основной борьбой — против клики Сталина. Я считал, что разоблачить до конца хозяина значит разоблачать тем самым и его наемников — агентов и лакеев. Главное теперь сделано. Вердикт вынесен. Сталин и ГПУ навсегда заклеймлены, как организаторы величайшего преступления. перед лицом вердикта Международной Комиссии никому из агентов и лакеев не удастся увильнуть от ответственности. Салонные болтуны, замаскированные революционерами; любители и любительницы юбилейных праздников советской бюрократии; адвокаты, делающие карьеру на спине рабочих — есть ли нужда называть их имена? — и всякие другие интриганы и шарлатаны, позволяющие себе играть моей политической честью и наживать на этом капитал, — все эти господа, один за другим, будут призваны общественным мнением к порядку. Их высокие покровители не спасут их от заслуженного презрения, как они не спасли самих себя. Час правды пробил! Никто не повернет уже колесо правосудия назад. Новые и новые разоблачения будут подкреплять грозный вердикт и расширять район его действия. Вместе с председателем Комиссии доктором Дюи, мы можем снова повторить великолепные слова Эмиля Зола: «Правда шествует, ничто ее не остановит». Господа журналисты, вы имеете возможность участвовать в победном шествии правды. Спешите воспользоваться этой драгоценной возможностью!
Л. Троцкий.
Койоакан.
Ответы на вопросы журналистов по поводу Вердикта
Вопрос: Если признать, что московские процессы представляют подлог, то как мог решиться Сталин на такого рода преступления?
Ответ: В этом деле надо различать две стороны, социальную и индивидуальную. Бюрократия пришла к судебным подлогам не сразу, а постепенно, в процессе борьбы за свое господство. Ложь и подлог заложены в самом положении советской бюрократии. На словах она борется за коммунизм. На деле она борется за свои доходы, свои привилегии, свою власть. Со страхом и злобой социального выскочки она истребляет всех оппозиционеров. Чтоб оправдать этот бешеный террор перед народом, она вынуждена приписывать своим жертвам все более и более чудовищные и фантастические преступления. Такова социальная основа московских преступлений.
Однако, Сталин не случайно стал вождем московской бюрократии: его личные качества отвечают ее политическим потребностям. Уже в марте 1921 года Ленин советовал не выбирать Сталина генеральным секретарем, так как, говорил он, «этот повар будет готовить только острые блюда». В своем «Завещании» (январь 1924 года) Ленин советовал снять Сталина с поста генерального секретаря, ссылаясь на то, что Сталин груб, нелоялен и склонен к злоупотреблению властью. Эти личные качества развивались в Сталине все больше и больше, по мере того, как росли власть и аппетиты бюрократии. Так кремлевский «повар» дошел до самых острых своих блюд, в виде московских процессов.
Можно возразить: но ведь подлог такого масштаба не мог в конце концов не раскрыться; как же «осторожный» Сталин решился на такие рискованные действия? я отвечаю: а) у него не было другого выбора; б) от меньших подлогов он постепенно переходил к большим; в) при политической проницательности и хитрости, Сталин очень ограничен и верит во всемогущество полицейского насилия; г) Сталин не знает ни иностранных языков, ни иностранной жизни. Голос своих агентов и всякого рода наемных друзей за границей он серьезно принимал за голос мирового общественного мнения. Так он, в конце концов, стал жертвой собственной системы.
Вопрос: Вы говорите, Сталин стал жертвой… пока что жертвами являются, как будто, другие.
Ответ: Совершенно правильно. Сталин имеет еще возможность истреблять своих противников, притом не только в СССР, но и за границей. За последний год агенты ГПУ совершили ряд убийств в Испании, в Швейцарии и во Франции. Можно ждать таких же действий в ряде других стран. Эти убийства, как показали последние разоблачения, тоже очень рискованные предприятия, однако, у Сталина нет другого выбора, как к старым жертвам прибавлять новые. В этом смысле ваше замечание правильно. Однако, в более широком смысле, Сталин является жертвой своей системы. Те идеи, против которых он борется, приобретают все больше сторонников. Оклеветанные и убитые Сталиным противники будут реабилитированы мировым общественным мнением. Для Сталина же реабилитации нет. Дело не в суровости его мер, а во внутренней их лживости и гнилости. Его система осуждена. Сталин сойдет со сцены, покрытый бесславием.
Вопрос: Каковы, по вашему мнению, возможные политические последствия вердикта Комиссии?
Ответ: Я не жду, разумеется, что звук трубы, хоть бы это была труба правды, повалит немедленно стены Иерихона. Но в более длительной перспективе решение Комиссии будет иметь огромные политические последствия, как в отношении Коминтерна, так и в отношении советской бюрократии.
Коминтерн пострадает в первую очередь. Нужно ясно понимать, что аппарат Коминтерна состоит из людей, прямо противоположных типу революционера. Действительный революционер имеет свое, завоеванное им мнение, во имя которого он готов идти на жертвы, вплоть до жертвы жизнью. Революционер подготовляет будущее и потому в настоящем легко мирится со всякими трудностями, лишениями и преследованиями. В противовес этому, бюрократы Коминтерна — законченные карьеристы. Они не имеют никакого мнения и подчиняются приказам того начальства, которое им платит. Так как они — агенты всемогущего Кремля, то каждый из них чувствует себя маленьким «сверх-человеком». Им все позволено. Они легко порочат честь других, так как у них нет собственной чести. Эта совершенно выродившаяся и деморализованная до мозга костей организация держится в радикальном общественном мнении, в том числе и во мнении рабочих, только авторитетом Кремля, как «строителя» социалистического общества. Разоблачение преступной роли кремлевской олигархии нанесет авторитету Коминтерна неисцелимый удар.
С другой стороны, власть Сталина держится не только насилием и не только бюрократической инерцией, но и его искусственным авторитетом, как мнимого «вождя мирового пролетариата». Для поддержки этой репутации в глазах советских рабочих Сталину необходим Коминтерн. Распад Коминтерна нанесет жестокий удар позициям олигархии внутри СССР.
Вопрос: Кто может, по вашему мнению, прийти Сталину на смену?
Ответ: На это я отвечаю прежде всего отрицательно: ни в каком случае не буржуазная демократия. На наших глазах буржуазная демократия теряет под собой почву даже в тех странах, где она имеет за собой долгую традицию. Не может быть и речи о ее возрождении в СССР. Если сталинская бюрократия будет опрокинута справа, то место ее займет самый дикий и необузданный фашизм, рядом с которым даже режим Гитлера покажется филантропическим учреждением. Такой переворот возможен только в результате долгих потрясений, экономического хаоса, разрушения национализованного хозяйства и восстановления частной собственности. Если, наоборот, Сталин будет свергнут слева, т.-е. рабочим классом, место бюрократии займет советская демократия. Национализованное хозяйство будет сохранено и преобразовано в интересах народа. Развитие в сторону социализма получит новый могущественный толчок.
Вопрос: Какой из этих двух путей является более вероятным?
Ответ: Я предпочитаю не заниматься на этот счет гаданиями. Исход решится борьбой. Вердикт Комиссии становится отныне одним из элементов этой борьбы. Его значение трудно переоценивать. В глазах всего мира вердикт очищает левую оппозицию СССР от отвратительной клеветы и тем самым помогает рабочему классу в его борьбе против бюрократии. Вердикт увеличивает, таким образом, шансы прогрессивного переворота. В этом его величайшая историческая заслуга.
Вопрос: Из стенографического отчета о Койоаканской сессии и из вердикта Комиссии вытекает, что в московских процессах допущен ряд грубых противоречий и несообразностей. Если сам Сталин, председатель суда Ульрих, прокурор Вышинский, начальник ГПУ Ежов и их помощники занимались организацией судебного подлога, то как могли они допустить такие грубые ошибки?
Ответ: Все эти люди, начиная со Сталина, развращены бесконтрольностью и безнаказанностью. В статьях и речах самого Сталина встречаются на каждом шагу не только политические противоречия, но и грубейшие фактические искажения, не говоря об ошибках против грамматики. Так как никто не смеет критиковать его, то Сталин постепенно отвык контролировать себя. То же самое относится и к остальным бюрократам. Они не учатся, не думают, а только приказывают. Тоталитарный режим обеспечивает внешний успех приказаний. Председатель суда, прокурор, обвиняемые, защитники, свидетели — все выполняют заданный урок. Газеты подчиняются телефонному звонку. Обсуждения нет, критики нет. Народ имеет право только благодарить. При таких условиях пропадает стимул к хорошей работе, даже в области подлога.
К этому присоединяется другое немаловажное обстоятельство: построить схему мнимого заговора сотен людей, притом не первых встречных, а людей известных всему миру, со своим прошлым, со своими определенными политическими физиономиями, со сложными личными связями и отношениями, построить такую схему в полицейской канцелярии, без грубых противоречий, задача совершенно неразрешимая. Разумеется, если б за эту задачу посадить десяток людей, типа Шекспира, Сервантеса, Гете, Фрейда, то они справились бы с ней лучше, чем Сталин, Вышинский и Ежов. Но гениальные люди, по общему правилу, не занимаются подлогами. В распоряжении Сталина не осталось, во всяком случае, даже и способных людей. Вышинский и Ежов жалкие ничтожества. Сам Сталин только грандиозная посредственность, причем грандиозность относится к его историческому положению, а посредственность к нему лично. Не удивительно, если эти люди оказались вдвойне бессильными перед задачей, которая неразрешима сама по себе.
Вопрос: Какова позиция советского посла Трояновского в отношении нью-йоркской Комиссии?
Ответ: Позиция мало завидная. Диего Ривера сказал мне в субботу: «карьера Трояновского погибла, а вместе с карьерой, пожалуй, и голова». Думаю, что мой друг прав. Правда, Трояновский имеет большое преимущество: во время революции он был в лагере белых. Но этого одного все же недостаточно. Важнейшей задачей Трояновского за последний год была заставить американское общественное мнение поверить правосудию Сталина. Из этого, однако, ничего не вышло. Сталину, как всегда, нужен козел отпущения. Не надо удивляться, если Трояновского пригласят в Москву для «объяснений». Впрочем, если вы опубликуете этот ответ на ваш вопрос, то вы можете оказать Трояновскому серьезную услугу, так как Сталину будет нелегко действовать в строгом соответствии с предсказаниями Диего Ривера.
Вопрос: Не вытекают ли из московских процессов и из вердикта Комиссии пессимистические выводы в отношении социализма?
Ответ: Нет, я не вижу никаких оснований для пессимизма. Нужно брать историю, как она есть. Человечество движется, как некоторые пилигримы: два шага вперед, шаг назад. Во время движения назад скептикам и пессимистам кажется, что все потеряно. Но это ошибка исторического зрения. Ничто не потеряно. Человечество поднялось от обезьяны до Коминтерна. Оно поднимется от Коминтерна до действительного социализма. Приговор Комиссии еще раз показывает, что правильная идея сильнее самой могущественной полиции. В этом убеждении несокрушимая основа революционного оптимизма.
Л. Троцкий.
Койоакан, 13 декабря 1937 г.
Испанский урок — последнее предостережение
Меньшевизм и большевизм в Испании
Военные операции в Абиссинии, в Испании, на Дальнем Востоке тщательно изучаются всеми военными штабами, готовящимися к будущей большой войне. Бои испанского пролетариата, эти зарницы будущей международной революции, должны с неменьшим вниманием изучаться революционными штабами: только при этом условии грядущие события не застигнут нас врасплох.
Три концепции боролись — с неравными силами — в так называемом республиканском лагере: меньшевистская, большевистская и анархистская. Что касается буржуазно-республиканских партий, то они ни самостоятельных идей, ни самостоятельного политического значения не имели и держались только на спине реформистов и анархистов. Не будет, далее, никаким преувеличением сказать, что вожди испанского анархо-синдикализма сделали все, чтоб дезавуировать свою доктрину и практически свести ее значение к нулю. Фактически в так называемом республиканском лагере боролись две доктрины: меньшевистская и большевистская.
Согласно взгляду социалистов и сталинцев, т.-е. меньшевиков первого и второго призыва, испанская революция должна была разрешить только свои «демократические» задачи, для чего необходим единый фронт с «демократической» буржуазией. Всякая попытка пролетариата выйти за рамки буржуазной демократии является, с этой точки зрения, не только преждевременной, но и гибельной. К тому же в порядке дня стоит не революция, а борьба против мятежника Франко. Фашизм есть «реакция». Против «реакции» надо объединить все силы «прогресса». О том, что фашизм есть не феодальная, а буржуазная реакция; о том, что против буржуазной реакции можно бороться с успехом только силами и методами пролетарской революции, меньшевизм, сам ветвь буржуазной мысли, не имеет и не хочет иметь понятия.
Большевистская точка зрения, законченно выраженная только молодой секцией Четвертого Интернационала, исходила из теории перманентной революции, именно: даже чисто демократические задачи, как ликвидация полу-феодального землевладения, не могут быть разрешены без завоевания власти пролетариатом, а это, в свою очередь, ставит в порядок дня социалистическую революцию. К тому же сами испанские рабочие с первых шагов революции ставили практически не только демократические, но и чисто социалистические задачи. Требование не выходить за пределы буржуазной демократии означает на деле не защиту демократической революции, а отказ от нее. Только путем переворота земельных отношений можно было бы превратить крестьян, главную массу населения, в могущественный оплот против фашизма. Но землевладельцы неразрывными узами связаны с торгово-промышленной буржуазией и зависящей от нее буржуазной интеллигенцией. Партия пролетариата оказалась, таким образом, перед необходимостью выбора: с крестьянскими массами или с либеральной буржуазией? Включить в общую коалицию и крестьян и либеральную буржуазию можно было только с одной единственной целью: помочь буржуазии обмануть крестьян и тем изолировать рабочих. Аграрную революцию можно было совершить только против буржуазии, следовательно, только мерами диктатуры пролетариата. Никакого среднего, промежуточного режима не существует.
С точки зрения теории в испанской политике Сталина больше всего поражает полное забвение азбуки ленинизма. С запозданием на несколько десятилетий, — и каких десятилетий! — Коминтерн полностью восстановил в правах доктрину меньшевизма. Более того: он умудрился придать этой доктрине наиболее «последовательное» и, тем самым, наиболее абсурдное выражение. В царской России, в преддверии 1905 года, формула «чисто-демократической революции» имела за себя, во всяком случае, неизмеримо больше доводов, чем в 1937 году в Испании. Немудрено, если в современной Испании «либеральная рабочая политика» меньшевизма превратилась в реакционную антирабочую политику сталинизма. Вместе с тем доктрина меньшевиков, эта карикатура на марксизм, превратилась в свою собственную карикатуру.
«Теория» Народного Фронта
Было бы, однако, наивно думать, будто в основе политики Коминтерна в Испании лежит теоретическая «ошибка». Сталинизм руководствуется не теорией марксизма, не какой-либо теорией вообще, а эмпирическими интересами советской бюрократии. В своей среде московские циники смеются над димитровской «философией» Народного фронта. Но в их распоряжении имеются, для обмана масс, многочисленные кадры проповедников этой священной формулы, искренних и плутов, простаков и шарлатанов. Луи Фишер, с его невежеством и самодовольством, с его провинциальным резонерством и органической глухотой к революции, является наиболее отталкивающим представителем этой малопривлекательной братии. «Союз прогрессивных сил»! «Торжество идеи Народного фронта»! «Покушение троцкистов на единство антифашистских рядов»!.. Кто поверит, что Коммунистический Манифест написан 90 лет тому назад?
Теоретики Народного фронта не идут, в сущности, дальше первого правила арифметики, именно сложения: сумма «коммунистов», социалистов, анархистов и либералов больше каждого из слагаемых в отдельности. Такова вся их мудрость. Однако, арифметики в этом деле недостаточно. Нужна, по крайней мере, механика: закон параллелограмма сил оказывается действителен так же и в политике. Равнодействующая, как известно, бывает тем короче, чем больше расходятся между собой слагающие силы. Когда политические союзники тянут в противоположные стороны, равнодействующая может оказаться равной нулю. Блок разных политических групп рабочего класса бывает совершенно необходим для разрешения общих практических задач. При известных исторических условиях, такой блок способен увлечь за собою угнетенные мелкобуржуазные массы, интересы которых близки интересам пролетариата. Общая сила подобного блока может оказаться гораздо больше силы каждой из составляющих его частей. Наоборот, политический союз пролетариата с буржуазией, интересы которых в нынешнюю эпоху расходятся по основным вопросам под углом в 180°, способен, по общему правилу, лишь парализовать революционную силу пролетариата.
Гражданская война, в которой сила голого принуждения мало действительна, требует высшей самоотверженности от своих участников. Рабочие и крестьяне способны обеспечить победу лишь в том случае, если ведут борьбу за свое собственное освобождение. Подчинить в этих условиях пролетариат руководству буржуазии значит заранее обеспечить его поражение в гражданской войне.
Эти простые истины меньше всего являются плодом чисто теоретического анализа. Наоборот, они представляют собою несокрушимый вывод всего исторического опыта, начиная, по крайней мере, с 1848 года. Новейшая история буржуазных обществ полна всех видов «Народного фронта», т.-е. самых разнообразных политических комбинаций для обмана трудящихся. Испанский опыт только новое трагическое звено в этой цепи преступлений и измен.
Союз с тенью буржуазии
Политически наиболее поразительным является тот факт, что в испанском Народном фронте не было в сущности и параллелограмма сил: место буржуазии занимала ее тень. Через посредство сталинцев, социалистов и анархистов испанская буржуазия подчинила себе пролетариат, не давая себе даже труда участвовать в Народном фронте: подавляющее большинство эксплуататоров всех политических оттенков открыто перешло в лагерь Франко. Без всякой теории перманентной революции, испанская буржуазия с самого начала поняла, что революционное движение масс, каков бы ни был его исходный пункт, направлено против частной собственности на землю и средств производства, и что справиться с этим движением мерами демократии совершенно невозможно. В республиканском лагере оставались, поэтому, лишь ничтожные осколки имущих классов, гг. Асанья, Компанис и им подобные — политические адвокаты буржуазии, но не сама буржуазия. Поставив полностью свою ставку на военную диктатуру, имущие классы сумели в то же время использовать этих своих вчерашних политических представителей для того, чтоб парализовать, разлагать, а затем и душить социалистическое движение масс на «республиканской» территории.
Ни в малейшей степени не представляя собою испанскую буржуазию, левые республиканцы еще меньше представляли рабочих и крестьян. Они не представляли никого, кроме себя самих. Однако, благодаря своим союзникам: социалистам, сталинцам и анархистам, эти политические призраки сыграли в революции решающую роль. Каким образом? Очень просто: в качестве воплощения принципа «демократической революции», т.-е. неприкосновенности частной собственности.
Сталинцы в Народном фронте
Причины возникновения испанского Народного фронта и его внутренняя механика совершенно ясны. Задача отставных вождей левого крыла буржуазии состояла в том, чтобы приостановить революцию масс и тем вернуть себе утерянное доверие эксплуататоров: «зачем вам Франко, если мы, республиканцы, можем сделать то же самое?». Интересы Асаньи и Компаниса вполне совпадали <в> этом центральном пункте с интересами Сталина, которому нужно было завоевать доверие французской и британской буржуазии, доказав ей на деле свою способность отстоять «порядок» от «анархии». Асанья и Компанис нужны были Сталину, как прикрытие перед рабочими: сам он, Сталин, конечно, за социализм, но нельзя отталкивать республиканскую буржуазию! Асанье и Компанису Сталин был необходим, как опытный палач с авторитетом революционера: без этого они, ничтожная кучка, никогда не смогли и не посмели бы атаковать рабочих.
Традиционные реформисты Второго Интернационала, давно уже выбитые из колеи ходом классовой борьбы, почувствовали новый прилив уверенности, благодаря поддержке Москвы. Впрочем, эта поддержка оказана была не всем реформистам, а лишь наиболее реакционным. Кабаллеро представлял то лицо социалистической партии, которое было повернуто к рабочей аристократии. Негрин и Прието всегда глядели в сторону буржуазии. Негрин победил Кабаллеро при помощи Москвы. Левые социалисты и анархисты, пленники Народного фронта, стремились, правда, спасти, от демократии, что можно. Но так как они не смели мобилизовать массы против жандармов Народного фронта, то их усилия сводились, в конце концов, к жалобным причитаниям. Сталинцы оказались, таким образом, в союзе с наиболее правым, откровенно буржуазным крылом социалистической партии. Свои репрессии они направили влево, против ПОУМ'а, анархистов и «левых» социалистов, т.-е. против центристских группировок, которые хоть в отдаленной степени отражали давление революционных масс.
Этот политический факт, многозначительный сам по себе, дает в то же время меру вырождения Коминтерна за последние годы. Мы определили, в свое время, сталинизм, как бюрократический центризм, и события дали ряд доказательств правильности этого определения. Но сейчас оно явно устарело. Интересы бонапартистской бюрократии уже не мирятся с центристской половинчатостью. Ища примирения с буржуазией, сталинская клика способна вступать в союз лишь с наиболее консервативными группировками международной рабочей аристократии. Этим окончательно определился контр-революционный характер сталинизма на международной арене.
Контр-революционные преимущества сталинизма
Мы подходим здесь вплотную к разрешению загадки, как и почему, ничтожная по численности и уровню руководства, «коммунистическая» партия Испании оказалась способна сосредоточить в своих руках все рычаги власти, несмотря на наличность несравненно более могущественных организаций социалистов и анархистов. Обычное объяснение, гласящее, что сталинцы просто выменяли власть на советское оружие, слишком поверхностно. За доставку оружия Москва получала испанское золото. По законам капиталистического рынка, этого достаточно. Как же Сталин умудрился получить в придачу еще и власть? На это отвечают обычно: поднимая в глазах масс свой авторитет военными поставками, советское правительство ставило условием своего «сотрудничества» решительные меры против революционеров и тем устраняла с пути опасных противников. Все это совершенно бесспорно; но это только одна, и притом менее важная, сторона дела. Несмотря на «авторитет», созданный советскими поставками, испанская коммунистическая партия оставалась маленьким меньшинством, а со стороны рабочих встречала все возрастающую ненависть. С другой стороны, недостаточно, чтобы Москва ставила условия; нужно было, чтобы Валенсия принимала их. В этом суть дела. Не только Замора, Компанис и Негрин, но и Кабаллеро, в бытность его премьером, все они с большей или меньшей готовностью шли навстречу требованиям Москвы. Почему? Потому что эти господа сами хотели удержать революцию в буржуазных рамках. Не только социалисты, но и анархисты не противились серьезно сталинской программе. Они сами боялись разрыва с буржуазией. Они смертельно пугались каждого революционного натиска рабочих.
Сталин, со своим оружием и со своим контр-революционным ультиматумом, явился для всех этих групп избавителем. Он обеспечивал им, как они надеялись, военную победу над Франко и в то же время освобождал их от ответственности за ход революции. Они поспешили сдать свои социалистические и анархистские маски в гардероб, в надежде снова воспользоваться ими, когда Москва восстановит для них буржуазную демократию. В довершение удобства эти господа могли отныне оправдывать свою измену пролетариату необходимостью военного соглашения со Сталиным. Сталин, со своей стороны, оправдывал свою контр-революционную политику необходимостью соглашения с республиканской буржуазией.
Только под этим, более широким, углом зрения нам становится ясна та ангельская терпимость, которую проявили по отношению к преступлениям ГПУ такие рыцари права и свободы, как Асанья, Негрин, Компанис, Кабаллеро, Гарсиа Оливер и прочие. Если у них не было никакого другого выбора, как они утверждают, то вовсе не потому, что за самолеты и танки они не могли расплачиваться иначе, как головами революционеров и правами рабочих, а потому, что их собственную «чисто-демократическую», т.-е. анти-социалистическую программу нельзя было осуществлять никакими другими мерами, кроме террора. Когда рабочие и крестьяне вступают на путь своей революции, т.-е. захватывают заводы, имения, изгоняют старых владельцев, овладевают властью на местах, то у буржуазной контр-революции — демократической, сталинской или фашистской, все равно — нет никаких других средств остановить это движение, кроме кровавого насилия, дополненного ложью и обманом. Преимущество сталинской клики на этом пути состояло в том, что она сразу начала применять методы, которые были не по плечу Асаньям, Компанисам, Негриным и их левым союзникам.
Сталин, по-своему, подтверждает правильность теории перманентной революции
На территории республиканской Испании боролись, таким образом, две непримиримые программы. С одной стороны, программа спасения частной собственности от пролетариата во что бы то ни стало и — насколько возможно — спасения демократии от Франко. С другой стороны, программа уничтожения частной собственности путем завоевания власти пролетариатом. Первая программа выражала интересы капитала через посредство рабочей аристократии, верхов мелкой буржуазии и, особенно, советской бюрократии. Вторая программа переводила на язык марксизма не вполне сознательные, но мощные тенденции революционного движения масс. К несчастью для революции между горстью большевиков и революционным пролетариатом стояло контр-революционное средостение Народного фронта.
Политика Народного фронта определялась, в свою очередь, вовсе не шантажем Сталина, в качестве поставщика оружия. В шантаже недостатка, конечно, не было. Но причина успеха этого шантажа заложена была во внутренних условиях самой революции. Ее социальным фоном в течение всех шести лет являлся возрастающий натиск масс на режим полуфеодальной и буржуазной собственности. Необходимость защищать эту собственность самыми крайними средствами и бросила буржуазию в объятия Франко. Республиканское правительство обещало буржуазии защитить собственность «демократическими» мерами, но обнаружило, особенно в июле 1936 года, полную несостоятельность. Когда положение на фронте собственности стало еще более угрожающим, чем на военном фронте, демократы всех мастей, включая и анархистов, склонились перед Сталиным; а этот последний не нашел в своем арсенале никаких других методов, кроме методов Франко.
Травля против «троцкистов», ПОУМ'истов, революционных анархистов и левых социалистов; грязная клевета, фальшивые документы, пытки в сталинских шкафах, убийства из-за угла, — без всего этого буржуазный режим, под республиканским флагом, не мог бы устоять и двух месяцев. ГПУ оказалось хозяином положения только потому, что оно последовательнее других, т.-е. с наибольшей подлостью и кровожадностью, защищало интересы буржуазии против пролетариата.
В борьбе против социалистической революции «демократ» Керенский сперва искал опоры в военной диктатуре Корнилова, а затем пытался въехать в Петроград в обозе монархического генерала Краснова. С другой стороны, большевики, чтоб довести демократическую революцию до конца, оказались вынуждены низвергнуть правительство «демократических» шарлатанов и болтунов. Этим самым они, попутно, положили конец всякого рода попыткам военной (или «фашистской») диктатуры.
Испанская революция снова показывает, что защищать демократию против революционных масс нельзя иначе, как методами фашистской реакции. И наоборот: вести действительную борьбу против фашизма нельзя иначе, как методами пролетарской революции. Сталин воевал против «троцкизма» (пролетарской революции), разрушая демократию бонапартистскими мерами ГПУ. Этим снова и окончательно ниспровергается усвоенная Коминтерном старая меньшевистская теория, которая превращает демократическую и социалистическую революцию в две самостоятельные исторические главы, отделенные друг от друга во времени. Работа московских палачей подтверждает, по-своему, правильность теории перманентной революции.
Роль анархистов
Анархисты не имели в испанской революции никакой самостоятельной позиции. Они только то и делали, что колебались между большевизмом и меньшевизмом. Точнее сказать: анархистские рабочие инстинктивно стремились выйти на большевистскую дорогу (19 июля 1936 года, майские дни 1937 года), тогда как вожди, наоборот, изо всех сил загоняли массы в лагерь Народного фронта, т.-е. буржуазного режима.
Анархисты обнаружили фатальное непонимание законов революции и ее задач, когда пытались ограничиться своими профессиональными союзами, т.-е. проникнутыми рутиной организациями мирного времени, игнорируя то, что происходило за пределами профессиональных союзов, в массах, в политических партиях и в аппарате государства. Если бы анархисты были революционерами, они прежде всего призвали бы к созданию советов, объединяющих представителей всех трудящихся города и деревни, в том числе и тех наиболее угнетенных слоев, которые никогда не входили в профессиональные союзы. В этих советах революционные рабочие естественно заняли бы господствующее положение. Сталинцы оказались бы ничтожным меньшинством, пролетариат убедился бы в своей несокрушимой силе. Аппарат буржуазного государства повис бы в воздухе. Понадобился бы один крепкий удар, чтобы этот аппарат рассыпался в прах. Социалистическая революция получила бы могущественный толчок. Французский пролетариат не долго позволил бы Леону Блюму блокировать пролетарскую революцию за Пиренеями. Вряд ли могла бы позволить себе такую роскошь и московская бюрократия. Самые трудные вопросы оказались бы решенными сами собою.
Взамен этого анархо-синдикалисты, пытавшиеся спрятаться от «политики» в синдикатах, оказались к великому удивлению для всего мира и для самих себя, пятым колесом в телеге буржуазной демократии. Не надолго: пятое колесо никому не нужно. После того, как Гарсиа Оливер и Кº помогли Сталину и его соучастникам отнять власть у рабочих, анархисты сами оказались изгнаны из правительства Народного фронта. Они и тут не нашли ничего лучшего, как бежать за колесницей победителя и уверять его в своей преданности. Страх мелкого буржуа перед крупным буржуа, мелкого бюрократа перед крупным бюрократом они прикрывали плаксивыми речами о святости единого фронта (жертвы с палачом) и о недопустимости всякой диктатуры, в том числе и их собственной. «Ведь мы могли взять власть в июле 1936 года»… «Ведь мы могли взять власть в мае 1937 года»… Анархисты умоляли Негрина-Сталина признать и вознаградить их измену революции. Отвратительная картина!
Одно это самооправдание: «мы не захватили власть не потому, что не могли, а потому, что не хотели, потому что мы против всякой диктатуры» и пр., заключает в себе бесповоротное осуждение анархизма, как насквозь анти-революционной доктрины. Отказываться от завоевания власти значит добровольно предоставлять власть тем, кто ее имеет, т.-е. эксплуататорам. Суть всякой революции состояла и состоит в том, что она ставит у власти новый класс и тем дает ему возможность осуществить свою программу. Нельзя вести войну, не желая победы. Нельзя вести массы на восстание, не готовясь завоевать власть. Никто не мог бы помешать анархистам установить после захвата власти такой режим, который они считают нужным, если допустить, конечно, что их программа осуществима. Но анархистские вожди сами потеряли веру в это. Они спрятались от власти не потому, что они против «всякой диктатуры» — на деле они, ворча и хныча, поддерживали и поддерживают диктатуру Негрина-Сталина, — а потому, что они полностью растеряли свои принципы и мужество, если они вообще когда-либо обладали ими. Они боялись. Они боялись всего: «изоляции», «интервенции», «фашизма». Они боялись Сталина. Они боялись Негрина. Они боялись Франции и Англии. Больше всего эти фразеры боялись революционных масс.
Отказ от завоевания власти неизбежно отбрасывает каждую рабочую организацию в болото реформизма и превращает ее в игрушку: иначе не может быть, ввиду классового склада общества. Выступая против цели: захвата власти, анархисты не могли, в конце концов, не выступать против средства: революции. Вожди С.Н.Т. и Ф.А.И. помогли буржуазии не только удержать тень власти в июле 1936 года, но и восстановить по частям то, что она утеряла сразу. В мае 1937 года они саботировали восстание рабочих и спасли тем самым диктатуру буржуазии. Так, анархизм, который хотел быть только анти-политическим, оказался на деле анти-революционным, а в наиболее критические моменты — контр-революционным.
Те анархистские теоретики, которые после великого экзамена 1931-1937 гг., повторяют старую реакционную чепуху о Кронштадте и твердят: «сталинизм есть неизбежный вывод из марксизма и большевизма», лишь доказывают этим, что они навсегда мертвы для революции. Вы говорите, что марксизм порочен сам по себе, и что сталинизм — его законное детище? Но почему же мы, революционные марксисты, находимся в смертельной борьбе со сталинизмом во всем мире? Почему сталинская шайка видит в троцкизме главного врага? Почему всякое приближение к нашим взглядам или нашей системе действий (Дуррути, Андрей Нин, Ландау и другие) заставляет гангстеров сталинизма прибегать к кровавой расправе? Почему, с другой стороны, вожди испанского анархизма состояли во время московских и мадридских преступлений ГПУ министрами Кабаллеро-Негрина, т.-е. слугами буржуазии и Сталина? Почему и сейчас, под предлогом борьбы с фашизмом, анархисты остаются добровольными пленниками Сталина-Негрина, т.-е. палачей революции, которые доказали свою неспособность бороться с фашизмом? Адвокаты анархизма, прячущиеся за Кронштадт и Махно, не обманут никого. В Кронштадтском эпизоде и в борьбе с Махно мы защищали пролетарскую революцию от мужицкой контр-революции. Испанские анархисты защищали и защищают буржуазную контр-революцию от пролетарской революции. Никакие софизмы не вычеркнут из истории того факта, что анархизм и сталинизм оказались в испанской революции по одну сторону баррикады, а рабочие массы и революционные марксисты — по другую. Такова правда, которая навсегда войдет в сознание пролетариата!
Роль ПОУМа
Немногим лучше обстояло дело с ПОУМ'ом. Теоретически он пытался, правда, опираться на формулу перманентной революции (поэтому сталинцы и называли ПОУМ'истов троцкистами). Но революция не удовлетворяется теоретическими признаниями. Вместо того, чтобы мобилизовать массы против реформистских вождей, включая и анархистов, ПОУМ пытался убедить этих господ в преимуществах социализма над капитализмом. По такому камертону были настроены все статьи и речи лидеров ПОУМ'а. Чтоб не ссориться с анархистскими вождями, они не устраивали своих ячеек и вообще не вели никакой работы в С.Н.Т. Уклоняясь от острых конфликтов, они не вели революционной работы в республиканской армии. Взамен этого они строили «свои собственные» синдикаты и «свою собственную» милицию, которая охраняла «свои собственные» здания или занимала «свой собственный» участок фронта. Изолируя революционный авангард от класса, ПОУМ обессиливал авангард и оставлял класс без руководства. Политически ПОУМ все время оставался неизмеримо ближе к Народному фронту, левое крыло которого он прикрывал, чем к большевизму. Если ПОУМ пал, тем не менее, жертвой кровавой и подлой репрессии, то потому что Народный фронт не мог выполнить свою миссию: задушить социалистическую революцию — иначе, как отрубая кусок за куском свой собственный левый фланг.
Наперекор своим намерениям, ПОУМ оказался, в последнем счете, главным препятствием на пути создания революционной партии. Величайшую ответственность взяли на себя те платонические или дипломатические сторонники Четвертого Интернационала, которые, подобно вождю Голландской Революционно-Социалистической Партии, Снефлиту, демонстративно поддерживали ПОУМ в его половинчатости, нерешительности, уклончивости, словом, в его центризме. Революция не мирится с центризмом. Она разоблачает и уничтожает его. Попутно она компрометирует друзей и адвокатов центризма. Таков один из важнейших уроков испанской революции.
Проблема вооружения
Социалисты и анархисты, которые пытаются оправдать свою капитуляцию перед Сталиным необходимостью расплачиваться принципами и совестью за московское оружие, попросту лгут, и лгут неумно. Конечно, многие из них предпочитали бы выпутаться без убийств и подлогов. Но каждая цель требует соответственных средств. Начиная с апреля 1931 года, т.-е. задолго до военного вмешательства Москвы, социалисты и анархисты делали, что могли, чтобы тормозить пролетарскую революцию. Сталин научил их, как довести эту работу до конца. Они стали уголовными сообщниками Сталина только потому, что были его политическими единомышленниками.
Если бы вожди анархистов были хоть немножко похожи на революционеров, они на первый же шантаж Москвы должны были бы ответить не только продолжением социалистического наступления, но и разоблачением перед мировым рабочим классом контр-революционных условий Сталина. Этим они заставили бы московскую бюрократию открыто выбирать между социалистической революцией и диктатурой Франко. Термидорианская бюрократия боится революции и ненавидит ее. Но она боится так же быть задушенной в фашистском кольце. Кроме того она зависит от рабочих. Все говорит за то, что Москва оказалась бы вынуждена доставлять оружие и, пожалуй, по более сходной цене.
Но свет не сходится клином на сталинской Москве. За полтора года гражданской войны можно и должно было укрепить и развить испанскую военную индустрию, приспособив к целям войны ряд невоенных заводов. Эта работа не была выполнена только потому, что инициативы рабочих организаций одинаково боялись как Сталин, так и его испанские союзники. Сильная военная промышленность стала бы могущественным орудием в руках рабочих. Вожди Народного фронта предпочитали зависимость от Москвы.
Как раз на этом вопросе особенно ярко обнаруживается вероломная роль «Народного фронта», навязавшего пролетарским организациям ответственность за предательские сделки буржуазии со Сталиным. Поскольку анархисты были в меньшинстве, они не могли, конечно, немедленно воспрепятствовать правящему блоку принимать какие угодно обязательства перед Москвой и перед хозяевами Москвы: Лондоном и Парижем. Но они могли и должны были, не переставая быть лучшими борцами на фронте, открыто отмежеваться от измены и изменников, объяснять действительное положение массе; мобилизовать ее против буржуазного правительства; увеличивать изо дня в день свои силы, чтобы в конце концов завладеть властью и, вместе с нею, московским оружием.
А что, если бы Москва, при отсутствии Народного фронта, вообще отказалась давать оружие? А что, отвечаем мы на это, если бы Советский Союз вообще не существовал на свете? Революции побеждали до сих пор вовсе не благодаря высоким иностранным покровителям, которые снабжали их оружием. Иностранные покровители бывали обыкновенно у контр-революции. Нужно ли напоминать опыт интервенции французских, английских, американских, японских и иных войск против Советов? Пролетариат России победил внутреннюю реакцию и иностранных интервентов без военной поддержки извне. Революции побеждают прежде всего при помощи смелой социальной программы, которая дает массам возможность овладеть оружием, имеющимся на их территории, и разложить армию врага. Красная армия захватывала французские, английские и американские военные запасы и сбрасывала в море иностранные экспедиционные корпуса. Неужели это уже забыто?
если б во главе вооруженных рабочих и крестьян, т.-е. во главе так называемой «республиканской» Испании, стояли революционеры, а не трусливые агенты буржуазии, проблема вооружения вообще не играла бы первостепенной роли. Армия Франко, включая колониальных риффов и солдат Муссолини, вовсе не застрахована от революционной заразы. Охваченные со всех сторон пламенем социалистического переворота, солдаты фашизма оказались бы ничтожной величиной. Не оружия не хватало в Мадриде и Барселоне и не военных «гениев»; не хватало революционной партии!
Условия победы
Условия победы масс в гражданской войне против армии угнетателей по существу своему очень просты.
1. Бойцы революционной армии должны ясно сознавать, что они сражаются за свое полное социальное освобождение, а не за восстановление старой («демократической») формы эксплуатации.
2. То же самое должны знать и понимать рабочие и крестьяне, как в тылу революционной армии, так и в тылу врага.
3. Пропаганда на собственном фронте, на фронте противника и в обоих тылах, должна быть насквозь проникнута духом социальной революции. Лозунг: «сперва победа, затем реформы», есть лозунг всех угнетателей и эксплуататоров, начиная с библейских царей и кончая Сталиным.
4. Политику определяют те классы и слои, которые участвуют в борьбе. Революционные массы должны иметь государственный аппарат, прямо и непосредственно выражающий их волю. Таким аппаратом могут быть только Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
5. Революционная армия должна не только провозглашать, но и немедленно осуществлять в отвоеванных провинциях наиболее неотложные меры социальной революции: экспроприация и передача нуждающимся наличных продовольственных, мануфактурных и других запасов; перераспределение жилищ в интересах трудящихся и особенно семейств бойцов; экспроприация земли и земледельческого инвентаря в интересах крестьян; установление рабочего контроля над производством и советской власти на место прежней бюрократии.
6. Из революционной армии должны беспощадно изгоняться враги социалистической революции, т.-е. эксплуататорские элементы и их агенты, хотя бы и прикрывающиеся маской «демократов», «республиканцев», «социалистов» и «анархистов».
7. Во главе каждой воинской части должен стоять комиссар с безукоризненным авторитетом революционера и воина.
8. В каждой воинской части должна быть сплоченная ячейка наиболее самоотверженных бойцов, рекомендованных рабочими организациями. Члены ячейки имеют одну единственную привилегию: быть первыми в огне.
9. Командный корпус по необходимости включает на первых порах в свой состав много чуждых и ненадежных элементов. Их проверка и отбор должны производиться на основе боевого опыта, аттестации со стороны комиссаров и отзывов рядовых бойцов. Одновременно должна идти напряженная подготовка командиров из революционных рабочих.
10. Стратегия гражданской войны должна сочетать правила военного искусства с задачами социальной революции. Не только в пропаганде, но и в военных операциях необходимо учитывать социальный состав различных воинских частей противника (буржуазные добровольцы, мобилизованные крестьяне, или, как у Франко, колониальные рабы) и, при выборе операционных линий, строго сообразовываться с социальной структурой соответственных районов страны (промышленные районы; крестьянские районы, революционные или реакционные; районы угнетенных национальностей и пр.). Короче сказать: революционная политика господствует над стратегией.
11. Революционное правительство, как исполнительный комитет рабочих и крестьян, должно уметь завоевать полное доверие армии и трудящегося населения.
12. Внешняя политика должна иметь своей главной целью пробудить революционное сознание рабочих, эксплуатируемых крестьян и угнетенных национальностей всего мира.
Сталин обеспечил условия поражения
Условия победы, как видим, совершенно просты. В совокупности своей они называются социалистической революцией. Ни одного из этих условий в Испании не было налицо. Основная причина: не было революционной партии. Сталин попытался, правда, перенести на почву Испании внешние приемы большевизма: Политбюро, комиссары, ячейки, ГПУ и пр. Но он опустошил эту форму от социалистического содержания. Он отверг большевистскую программу и вместе с нею Советы, как необходимую форму революционной инициативы масс. Он поставил технику большевизма на службу буржуазной собственности. В своей бюрократической ограниченности он воображал, что «комиссары» сами по себе способны обеспечить победу. Но комиссары частной собственности оказались способны лишь обеспечить поражение.
Испанский пролетариат обнаружил первоклассные боевые качества. По своему удельному весу в хозяйстве страны, по политическому и культурному уровню он в первый день революции стоял не ниже, а выше русского пролетариата в начале 1917 года. На пути его победы, в качестве главных препятствий, стояли его собственные организации. Командующая клика сталинцев, в соответствии со своей контр-революционной функцией, состояла из наемных агентов, карьеристов, деклассированных элементов и всяких вообще социальных отбросов. Представители других рабочих организаций — мягкотелые реформисты, анархистские фразеры, беспомощные центристы ПОУМ'а — ворчали, вздыхали, колебались, маневрировали, но в конце концов приспособлялись к сталинцам. В результате их совокупной работы, лагерь социальной революции — рабочие и крестьяне — оказался подчинен буржуазии, вернее сказать, ее тени, обезличен, обездушен, обескровлен. Ни в героизме масс, ни в мужестве отдельных революционеров недостатка не было. Но массы были предоставлены самим себе, а революционеры оставались разобщены, без программы, без плана действий. «Республиканские» военачальники больше заботились о подавлении социальной революции, чем о военных победах. Солдаты теряли доверие к командирам, массы — к правительству, крестьяне отходили в сторону, рабочие уставали, поражение следовало за поражением, деморализация росла. Все это нетрудно было предвидеть в самом начале гражданской войны. Поставив себе задачей спасти капиталистический режим, Народный фронт обрек себя на военное поражение. Опрокинув большевизм на голову, Сталин с полным успехом выполнил роль главного могильщика революции.
Испанский опыт, кстати сказать, снова показывает, что Сталин совершенно не понял ни Октябрьской революции, ни гражданской войны. Его медлительная провинциальная мысль безнадежно отставала от бурного хода событий 1917—1921 гг. В тех его речах и статьях 1917 года, где он выражал свою собственную мысль, заложена полностью его позднейшая термидорианская «доктрина». В этом смысле Сталин в Испании в 1937 году — продолжатель Сталина на мартовской конференции большевиков в 1917 году. Но в 1917 году он только боялся революционных рабочих, а в 1937 году он душил их. Оппортунист стал палачом.
«Гражданская война в тылу»
Но ведь для победы над правительствами Кабаллеро и Негрина нужна была бы гражданская война в тылу республиканских армий! — с ужасом восклицает демократический филистер. Как будто в республиканской Испании и без того не идет гражданская война, притом самая подлая и бесчестная, война собственников и эксплуататоров против рабочих и крестьян. Эта непрерывная война выражается в арестах и убийствах революционеров, подавлении массового движения, разоружении рабочих, вооружении буржуазной полиции, оставлении на фронте без оружия и помощи рабочих отрядов, наконец, в искусственной задержке развития военной промышленности. Каждый из этих актов представляет жестокий удар по фронту, прямую военную измену, продиктованную классовыми интересами буржуазии. Однако, «демократический» филистер, — включая сталинцев, социалистов и анархистов, — считает гражданскую войну буржуазии против пролетариата, хотя бы и в непосредственном тылу фронта, естественной и неизбежной войной, имеющей своей задачей обеспечить «единство Народного фронта». Зато гражданская война пролетариата против «республиканской» контр-революции есть, в глазах того же филистера, преступная, «фашистская», троцкистская война, нарушающая… «единство анти-фашистских сил». Десятки Норман Томасов, майоров Аттли, Отто Бауэров, Жиромских, Мальро и мелких торговцев ложью, вроде Дуранти и Луи Фишера, разносят эту рабскую мудрость по лицу земли. Тем временем правительство «Народного» фронта передвигается из Мадрида в Валенсию, из Валенсии — в Барселону.
Если, как свидетельствуют факты, раздавить фашизм способна только социалистическая революция, то с другой стороны победоносное восстание пролетариата мыслимо лишь тогда, когда господствующие классы попадают в тиски величайших затруднений. Однако, демократические филистеры ссылаются как раз на эти затруднения в доказательство недопустимости пролетарского восстания. Если б пролетариат стал дожидаться, когда демократические филистеры укажут ему час его освобождения, он навеки остался бы рабом. Учить рабочих узнавать реакционных филистеров под всеми их масками и презирать их, независимо от этих масок, есть первая и главная обязанность революционера!
Развязка
Диктатура сталинцев над республиканским лагерем, по самой сути своей, недолговечна. Если обусловленные политикой Народного фронта поражения еще раз бросят испанский пролетариат на революционный приступ, на этот раз с успехом, сталинская клика будет выметена железной метлой. Если же, что, к несчастью, более вероятно, Сталину удастся довести работу могильщика революции до конца, он и в этом случае не дождется благодарности. Испанская буржуазия нуждалась в нем, как в палаче, но он вовсе не нужен ей, как покровитель и наставник. Лондон и Париж, с одной стороны, Берлин и Рим, с другой, являются в ее глазах гораздо более солидными фирмами, чем Москва. Возможно, что Сталин и сам хочет унести из Испании ноги до окончательной катастрофы: он надеется, таким образом, переложить ответственность за поражение на своих ближайших союзников. После этого Литвинов будет ходатайствовать перед Франко о восстановлении дипломатических отношений. Все это мы уже видели не раз.
Однако, даже полная военная победа, так называемой, республиканской армии над генералом Франко не означала бы торжества «демократии». Рабочие и крестьяне два раза ставили буржуазных республиканцев и их левых агентов у власти: в апреле 1931 года и в феврале 1936 года. Оба раза герои Народного фронта сдавали победу народа более реакционным и более серьезным представителям буржуазии. Третья победа, одержанная генералами Народного фронта, будет означать их неизбежное соглашение с фашистской буржуазией на костях рабочих и крестьян. Такой режим будет только другой формой военной диктатуры, может быть, без монархии и без открытого господства католической церкви.
Наконец, возможно, что частичные победы республиканцев будут использованы «бескорыстными» англо-французскими посредниками для того, чтобы примирить враждующие лагери. Не трудно понять, что при этом варианте последние остатки демократии окажутся задушенными в братских объятиях генералов: Миаха (коммунист!) и Франко (фашист!). Еще раз: победить может либо социалистическая революция, либо фашизм.
Не исключено, впрочем, что трагедия даст еще в последний момент место фарсу. Когда героям Народного фронта придется покидать свою последнюю столицу, они, пожалуй, перед посадкой на пароходы или самолеты, провозгласят ряд «социалистических» реформ, чтобы оставить о себе у народа «добрую память». Ничто, однако, не поможет им. Рабочие всего мира будут с ненавистью и презрением вспоминать о партиях, погубивших героическую революцию.
Трагический опыт Испании есть грозное предостережение — может быть последнее предостережение перед еще более великими событиями, — обращенное ко всем передовым рабочим мира. «Революции, по словам Маркса, локомотивы истории». Они движутся быстрее, чем мысль полу-революционных или четверть-революционных партий. Кто отстает, тот попадает под колеса локомотива, причем — и это главная опасность — сам локомотив при этом нередко терпит крушение. Проблему революции надо додумывать до конца, до последних конкретных выводов. Надо сообразовать политику с основными законами революции, т.-е. с движением борющихся классов, а не с предрассудками и страхами поверхностных мелко-буржуазных групп, которые называют себя «народными» и всякими другими фронтами. Линия наименьшего сопротивления оказывается в революции линией наибольшего крушения. Страх «изоляции» от буржуазии означает изоляцию от масс. Приспособление к консервативным предрассудкам рабочей аристократии означает предательство рабочих и революции. Избыток «осторожности» есть самая пагубная неосторожность. Таков главный урок из крушения наиболее честной политической организации в Испании, именно центристского ПОУМ'а. Партии и группы Лондонского Бюро явно не хотят или не умеют сделать необходимых выводов из последнего предостережения истории. Этим самым они обрекают себя на гибель.
Зато на уроках поражений воспитывается ныне новое поколение революционеров. Оно проверило на деле постыдную репутацию Второго Интернационала. Оно измерило глубину падения Третьего Интернационала. Оно научилось судить анархистов не по их словам, а по их делам. Великая, неоценимая школа, оплаченная кровью бесчисленных борцов! Революционные кадры собираются ныне только под знаменем Четвертого Интернационала. Он родился под раскаты поражений, чтоб привести трудящихся к победе.
Л. Троцкий.
Койоакан, 17 декабря 1937 г.
Троцкий о командировке Бухарина и Раковского за границу
(Из стенограммы допроса Л. Д. Троцкого следственной комиссией, стр. 338-339)
На вопрос: «Думаете ли вы, что Бухарин и Рыков будут обвинены в связи с вами?», Троцкий ответил: «Все возможно. Дело идет о подготовке нового процесса. Я не знаю конкретных условий. Мне только известно, что Бухарин был послан в 1936 году за границу, в начале 1936 г. Он был их (советского правительства) агентом. Он был в Праге в качестве туриста. Теперь я спрашиваю себя не было ли это сделано для подготовки новых комбинаций? Он прочел в Праге доклад — вполне в официальном духе. Но возможно, что они его послали, чтоб потом иметь предлог для утверждения будто бы он за границей вступил в связь с троцкистами и германскими агентами. То же — с Раковским. Его сразу же (после отхода от оппозиции) послали в Японию. Мне это показалось несколько странным. Для чего это было сделано? Это было в конце 1934 г. Английские друзья Советского Союза — друзья Советского Союза имеются всюду, ими управляют, без их ведома, агенты ГПУ, действительное руководство везде находится в руках ГПУ — эти друзья в Лондоне заявили: «Вы видите, раскаяние Раковского вполне искренне. Правительство его послало за границу». Но семья Раковского осталась в Москве. Я тогда думал, что его послали, чтоб показать всему миру, что он на свободе и что его раскаяние искренне. Теперь я себя спрашиваю — не преследовали ли этим и другую цель — иметь потом возможность обвинить его в сношениях с японскими военными кругами…».
Нерабочее и небуржуазное государство?
Политическая форма и социальное содержание
Товарищи Б. и К. снова поставили под знак вопроса классовый характер советского государства. Ответ, который они предлагают, по моему мнению, совершенно неправилен. Но так как названные товарищи не пытаются, подобно некоторым ультра-левым, заменить научный анализ пронзительным визгом, то с ними можно и должно снова обсудить этот исключительно важный вопрос.
Б. и К. не забывают, что главное отличие СССР от современного буржуазного государства в мощном развитии производительных сил. Они признают далее, что «экономическая структура, как она была установлена Октябрьской революцией, остается еще в основном неизменной». Они делают из этого тот вывод, что обязанностью советского и мирового пролетариата является защита СССР от империализма. В этих рамках у нас с Б. и К. — полное согласие. Но как ни важны эти рамки, они не охватывают вопроса в целом. Не солидаризуясь с ультра-левыми, Б. и К. считают, однако, что СССР перестал быть рабочим государством «в традиционном (?) смысле, данном этому термину марксизмом». А так как «экономическая структура остается еще в основном неизменной», то СССР не стал и буржуазным государством. Б. и К. отказываются в то же время — и с этим их можно только поздравить — считать бюрократию самостоятельным классом. В результате этих несогласованных положений получается, как и у сталинцев, что советское государство вообще не является организацией классового господства. Чем же оно является, в таком случае?
Перед нами, таким образом, новая попытка ревизии классовой теории государства. Мы, разумеется, не фетишисты: если новые исторические факты потребуют ревизии теории, мы перед этим не остановимся. Но плачевный опыт старых ревизий должен, во всяком случае, внушать нам спасительную осторожность. Мы десять раз обдумаем старую теорию и новые факты, прежде чем строить новую доктрину.
Б. и К. сами отмечают мимоходом, что, в зависимости от объективных и субъективных условий, господство пролетариата «способно находить свое выражение в значительном числе различных правительственных форм». Прибавим, для ясности: и через свободную борьбу разных партий внутри советов, и через монополию одной партии, даже через фактическое сосредоточение власти в руках одного лица. Разумеется, личная диктатура является симптомом крайней опасности для режима. Но в то же время она оказывается иногда единственным средством спасти этот режим. Классовая природа государства определяется, следовательно, не его политическими формами, а социальным содержанием, т.-е. характером тех форм собственности и отношений производства, которые данное государство охраняет и защищает.
Б. и К. в принципе не отрицают этого. Если они отказываются, тем не менее, видеть в СССР рабочее государство, то по двум причинам, из которых одна имеет экономический, другая — политический характер. «В течение последнего года — пишут они — бюрократия окончательно вступила на путь разрушения планового и национализованного хозяйства». (Только еще «вступила на путь?»). Дальше мы слышим, что ход развития «приводит бюрократию во все возрастающее и углубляющееся столкновение с потребностями и интересами национального хозяйства». (Только еще «приводит»?»). Противоречие между бюрократией и хозяйством наблюдалось и раньше, но за последний год «действия бюрократии активно саботируют план и разрушают государственную монополию». (Только «разрушают»? Следовательно, еще не разрушили?).
Второй вывод, как сказано, имеет политический характер. «Понятие диктатуры пролетариата не является, прежде всего, экономической, но преимущественно политической категорией… Все формы, органы, учреждения классового господства пролетариата ныне разрушены, а это означает, что классовое господство пролетариата разрушено». Этот второй довод, взятый изолированно, кажется неожиданным после того, что мы слышали о «различных формах» пролетарского режима. Разумеется, диктатура пролетариата есть не только «преимущественно», но полностью и целиком «политическая категория». Однако, сама политика есть лишь концентрированная экономика. Господство социал-демократии в государстве и в советах (Германия 1918-1919 гг.) не имело ничего общего с диктатурой пролетариата, поскольку оставляло неприкосновенной буржуазную собственность. Наоборот, режим, который охраняет экспроприированную и национализованную собственность от империализма, есть, независимо от политических форм, диктатура пролетариата.
Б. и К. «в общем» как бы признают это. Поэтому они и прибегают к сочетанию экономического довода с политическим. Бюрократия, говорят они, не только окончательно лишила пролетариат политической власти, но и загнала хозяйство в тупик. Если в предшествующий период бюрократия, при всех своих реакционных чертах, играла относительно-прогрессивную роль, то за последний период она окончательно превратилась в реакционный фактор. В этом рассуждении заключено здоровое ядро, которое находится в полном соответствии со всеми прежними оценками и прогнозами Четвертого Интернационала. Мы не раз напоминали о том, как «просвещенный абсолютизм» играл прогрессивную роль в развитии буржуазии, чтобы затем превратиться в тормоз этого развития: конфликт закончился, как известно, революцией. В подготовке социалистического хозяйства, писали мы, «просвещенный абсолютизм» может играть прогрессивную роль в течении неизмеримо более короткого времени. Этот прогноз явно подтверждается на наших глазах. Обманутая собственными успехами, бюрократия рассчитывала достигнуть все больших и больших коэффициентов хозяйственного роста. Между тем, она наскочила на острый кризис хозяйства, который явился одним из источников ее нынешней паники и бешеных репрессий. Значит ли это, что развитие производительных сил в СССР уже приостановилось? Мы не решились бы на такое утверждение. Творческие возможности национализованного хозяйства так велики, что производительные силы, несмотря на бюрократический тормоз, способны еще развиваться в течение ряда лет, хотя бы и в гораздо более умеренной прогрессии, чем до сих пор. Сделать на этот счет уже ныне точное предсказание вряд ли возможно. Во всяком случае тот политический кризис, который раздирает бюрократию, гораздо опаснее для нее сегодня, чем перспектива приостановки развития производительных сил. Для упрощения вопроса мы можем, однако, допустить, что бюрократия уже ныне стала абсолютным тормозом экономического развития. Означает ли, однако, сам по себе этот факт, что классовая природа СССР изменилась, или же, что СССР лишился какой бы то ни было классовой природы? Здесь, мне кажется, главная ошибка наших товарищей.
Буржуазное общество развивало производительные силы до мировой войны. Только за последнюю четверть столетия буржуазия стала абсолютным тормозом развития. Значит ли это, однако, что буржуазное общество перестало быть буржуазным? Нет, это значит лишь, что оно стало загнивающим буржуазным обществом. В ряде стран сохранение буржуазной собственности оказалось возможным лишь посредством установления фашистского режима. Другими словами: буржуазия лишилась всех форм и способов непосредственного политического господства. Значит ли это, однако, что государство перестало быть буржуазным? Нет, поскольку фашизм ограждает своими варварскими методами частную собственность на средства производства, постольку государство и при фашизме остается буржуазным.
Мы вовсе не собираемся придавать нашей аналогии исчерпывающее значение. Но она все же показывает, что концентрация власти в руках бюрократии и даже задержка развития производительных сил сами по себе еще не меняют классовой природы общества и его государства. Изменить эту природу может только вмешательство революционного или контр-революционного насилия в отношения собственности.
Но разве история не знает случаев классовой противоположности между государством и хозяйством? Знает! Когда третье сословие овладело властью, общество еще в течении нескольких лет оставалось феодальным. В течение первых месяцев советского режима, пролетариат господствовал над буржуазной экономикой. В области сельского хозяйства диктатура пролетариата опирались в течение ряда лет на мелкобуржуазную экономику (в значительной мере опирается и сейчас). В случае успеха буржуазной контр-революции в СССР, новому правительству пришлось бы, в течение длительного периода, опираться на национализованное хозяйство. Но, что означает такого рода временное противоречие между государством и хозяйством? Оно означает революцию или контр-революцию. Победа одного класса над другим и одерживается ведь для того, чтобы перестроить хозяйство в интересах победителя. Но такое состояние раздвоения, являющееся необходимым моментом всякого социального переворота, не имеет ничего общего с теорией бесклассового государства, которое, за отсутствием настоящего хозяина, эксплуатируется приказчиком, т.-е. бюрократией.
Норма и факт
То, что многим товарищам затрудняет правильную социологическую оценку СССР, это подмена объективного, диалектического подхода к вопросу субъективным и нормативным. Недаром Б. и К. говорят, что Советский Союз нельзя считать рабочим государством «в традиционном смысле, приданном этому термину марксизмом». Это значит, попросту, что СССР не отвечает тем нормам рабочего государства, какие выдвинуты в нашей программе. На этот счет спора быть не может. Наша программа рассчитана на прогрессивное развитие рабочего государства и тем самым — на его постепенное исчезновение. История же, которая не всегда действует «по программе», преподнесла нам процесс вырождения рабочего государства. Значит ли это, однако, что рабочее государство, которое пришло в противоречие с требованиями нашей программы, перестало, тем самым, быть рабочим государством? Печень, отравленная малярией, не отвечает нормальному типу печени. Но от этого она не перестает быть печенью. Для понимания ее природы уже недостаточно анатомии и физиологии. Нужна еще патология. Гораздо легче, конечно, при виде больной печени сказать: «этот предмет мне не нравится», и повернуться к ней спиной. Однако, врач не может позволить себе такой роскоши. Он должен в условиях самой болезни и вызванной ею деформации органа открыть способы терапевтического лечения («реформы») или хирургического вмешательства («революция»). А для этого он должен прежде всего ясно понять, что изуродованный орган есть печень, а не что-нибудь другое.
Возьмем, однако, более близкое сравнение: между рабочим государством и профессиональным союзом. С точки зрения нашей программы, профессиональный союз должен быть организацией классовой борьбы. Как быть, однако, с Американской Федерацией Труда? Во главе ее стоят заведомые агенты буржуазии. По всем существенным вопросам гг. Грин, Волл и Компания проводят политику, прямо противоположную интересам пролетариата. Можно продолжить аналогию и сказать, что, если до возникновения С.И.О., А.Ф.Т. выполняла еще до некоторой степени прогрессивную работу, то теперь, когда главное содержание деятельности А.Ф.Т. состоит в борьбе против прогрессивных (или менее реакционных) тенденций С.И.О., аппарат Грина окончательно стал реакционным фактором. Это будет совершенно правильно. Но от этого А.Ф.Т. не перестает быть организацией профессиональных союзов.
Классовый характер государства определяется его отношением к формам собственности на средства производства. Характер рабочей организации, как профессионального союза, определяется ее отношением к распределению национального дохода. То обстоятельство, что Грин и Компания защищают частную собственность на средства производства, характеризует их, как буржуа. Если бы эти господа защищали сверх того доходы буржуазии от всяких покушений со стороны рабочих, т.-е. вели борьбу против помощи безработным, то мы имели бы организацию скэбов, а не профессиональный союз. Между тем, Грин и Компания, чтоб не оторваться от своей базы, вынуждены, в известных пределах, руководить борьбой рабочих за увеличение их доли или, по крайней мере, против уменьшения их доли в национальном доходе. Этого объективного признака достаточно, чтоб мы во всех важных случаях могли провести разграничительную черту между самым реакционным союзом и организацией скэбов. Мы обязаны, тем самым, не только вести работу в А.Ф.Т., но и защищать ее от скэбов, Ку-Клукс-Клана и прочее.
Функция Сталина, как и функция Грина, имеет двойственный характер. Сталин служит бюрократии и тем самым мировой буржуазии: но он не может служить бюрократии, не охраняя того социального фундамента, который бюрократия эксплуатирует в своих интересах. Постольку Сталин защищает национализованную собственность от империализма и от слишком нетерпеливых и жадных слоев самой бюрократии. Эту защиту он осуществляет, однако, такими методами, которые подготовляют общее крушение советского общества. Именно поэтому сталинскую клику надо свергнуть. Но свергнуть ее должен революционный пролетариат. Передоверять эту работу империалистам он не может. Против империализма пролетариат защищает СССР, несмотря на Сталина.
Историческое развитие приучило нас к самым различным профессиональным союзам: боевым, реформистским, революционным, реакционным, либеральным и католическим. Иначе обстоит дело с рабочим государством. Такой опыт мы видим в первый раз. Отсюда склонность подходить к СССР исключительно под углом зрения норм революционной программы. Между тем, рабочее государство есть объективный исторический факт, который подвергается воздействию различных исторических сил и может, как видим, прийти в полное противоречие с «традиционными» нормами.
Товарищи Б. и К. совершенно правильно говорят, что Сталин и Компания служат своей политикой международной буржуазии. Но эту правильную мысль нужно вставить в определенные условия времени и места. Гитлер тоже служит буржуазии. Однако, между функциями Сталина и Гитлера есть разница. Гитлер защищает буржуазные формы собственности. Сталин приспособляет интересы бюрократии к пролетарским формам собственности. Тот же Сталин в Испании, т.-е. на почве буржуазного режима, выполняет функцию Гитлера (по политическим методам они вообще мало отличаются друг от друга). Сопоставление различных социальных ролей одного и того же Сталина в СССР и в Испании одинаково хорошо показывает и то, что бюрократия является не самостоятельным классом, а орудием классов; и то, что нельзя социальную природу государства определять добродетелью или подлостью бюрократии.
Буржуазная бюрократия рабочего государства?
Утверждение, что бюрократия рабочего государства имеет буржуазный характер, должно показаться не только непонятным, но и прямо бессмысленным людям формального склада мысли. Однако, химически-чистых типов государства не существовало и не существует вообще. Полу-феодальная прусская монархия выполняла важнейшие политические задачи буржуазии, но выполняла их по-своему, т.-е. в феодальном, а не в якобинском стиле. В Японии мы наблюдаем и сегодня еще аналогичное соотношение между буржуазным характером государства и полу-феодальным характером правящей касты. Все это не мешает тому, что мы достаточно хорошо различаем между феодальным и буржуазным обществом. Можно возразить, правда, что сотрудничество феодальных и буржуазных сил осуществимо неизмеримо легче, чем сотрудничество буржуазных и пролетарских сил, ибо в первом случае дело идет о двух формах классовой эксплуатации. Это совершенно верно. Но рабочее государство не создает в один день нового общества. Маркс писал, что в рабочем государстве сохраняются еще в первый период буржуазные нормы распределения. (См. об этом «Преданная Революция», глава «Социализм и государство»). Надо хорошо и до конца продумать эту мысль. Само рабочее государство, как государство, нужно именно потому, что еще остаются в силе буржуазные нормы распределения. Бюрократия является органом этого распределения. Это значит: даже самая революционная бюрократия является, в известной степени, буржуазным органом в рабочем государстве. Разумеется, решающее значение имеют: степень этой буржуазности и общая тенденция развития. Если рабочее государство разбюрокрачивается и постепенно сходит на нет, значит развитие идет в сторону социализма. Наоборот, если бюрократия становится все более могущественной, властной, привилегированной и консервативной, значит в рабочем государстве буржуазные тенденции растут за счет социалистических; другими словами, то внутреннее противоречие, которое в известной степени заложено в рабочем государстве с первых дней его возникновения, не уменьшается, как требует «норма», а возрастает. До тех пор, однако, пока это противоречие не перешло из области распределения в область производства и не взорвало национализованной собственности и планового хозяйства, государство остается рабочим.
Ленин говорил еще 15 лет тому назад: «Наше государство рабочее, но с бюрократическим извращением». Бюрократическое извращение представляло в тот период прямое наследие буржуазного режима и, в этом смысле, казалось простым пережитком. Под влиянием неблагоприятных исторических условий бюрократический «пережиток» получил, однако, новые источники питания и стал огромным историческим фактором. Именно поэтому мы говорим ныне о перерождении рабочего государства. Это перерождение, как показывает нынешняя вакханалия бонапартистского террора, приблизилось к критическому пункту. То, что было лишь «Бюрократическим извращением», готовится ныне пожрать рабочее государство без остатка и на развалинах национализованной собственности выделить новый имущий класс. Такая возможность чрезвычайно приблизилась. Но это все же только возможность, и мы не собираемся заранее склоняться перед нею.
За диалектику!
СССР, как рабочее государство, не отвечает «традиционной» норме. Это еще не значит, что оно — не рабочее государство. Но это не значит так же, что норма оказалась ложной. «Норма» рассчитана на полную победу международной пролетарской революции. СССР есть только частичное и изуродованное выражение рабочего государства, отсталого и изолированного.
«Чисто»-нормативное, идеалистическое, ультиматистское мышление хочет строить мир по-своему образу и просто отворачиваться от явлений, которые ему не нравятся. Голыми идеальными нормами руководствуются сектанты, т.-е. люди, которые являются революционерами только в собственном воображении. Они говорят: эти профессиональные союзы нам не нравятся, мы в них не входим; это рабочее государство нам не нравится, мы его не защищаем. Они каждый раз обещают начать историю с начала. Они, видите ли, построят идеальное рабочее государство, когда господь бог даст им в руки идеальную партию и идеальные профессиональные союзы. А до того счастливого момента, они как можно больше надуют губы против действительности. Сильно надутые губы и есть высшее выражение сектанской «революционности».
Чисто «историческое» мышление, реформистское, меньшевистское, пассивное, консервативное, занимается тем, что оправдывает, по выражению Маркса, сегодняшнее свинство вчерашним свинством. Представители этого типа входят в массовые организации, чтобы растворяться в них. Презренные «друзья» СССР приспособляются к подлостям бюрократии, ссылаясь на исторические условия.
В противоположность этим обоим типам диалектическое мышление — марксистское, большевистское — берет явления в их объективном развитии, и в то же время находит во внутренних противоречиях этого развития опору для осуществления своих «норм». Нельзя, разумеется, забывать при этом, что программные нормы только в том случае могут рассчитывать на осуществление, если являются обобщенным выражением прогрессивных тенденций самого объективного процесса.
Программное определение профессионального союза будет звучать приблизительно так: организация рабочих одной профессии или индустрии с целью 1) борьбы против капитала за улучшение положения трудящихся; 2) участия в революционной борьбе за низвержение буржуазии; 3) участия в организации хозяйства на социалистических началах. Если мы это «нормативное» определение сопоставим с реальной действительностью, то мы окажемся вынуждены сказать: на свете не существует ни одного профессионального союза. Но такое противопоставление нормы и факта, т.-е. обобщенного выражения развития и частного проявления того же развития, — такое формальное, ультиматистское, недиалектическое противопоставление программы и действительности совершенно безжизненно и не открывает никаких путей для вмешательства революционной партии. Между тем, нынешние оппортунистические профессиональные союзы под влиянием капиталистического распада могут, а при условии нашей правильной политики внутри союзов, должны приблизиться к нашим программным нормам и сыграть прогрессивную историческую роль. Это предполагает, разумеется, полную смену руководства. Нужно, чтобы рабочие Соединенных Штатов, Англии, Франции сумели прогнать Грина, Ситрина, Жуо и Компанию. Нужно, чтобы рабочие СССР сумели прогнать Сталина и Компанию. Если пролетариат своевременно прогонит советскую бюрократию, то он застанет еще после своей победы национализованные средства производства и основные элементы планового хозяйства. Это значит, что ему не придется начинать с начала. Огромная выгода! Легкомысленно пренебрегать такой возможностью могут только радикальные щеголи, привыкшие беззаботно прыгать с ветки на ветку. Социалистическая революция — слишком грандиозная и трудная задача, чтоб можно было с легкой душой махнуть рукой на ее неоценимые материальные достижения и начинать все с начала.
Очень хорошо, что т.т. Б. и К., в отличие от нашего французского товарища К. и ряда других, не забывают о факторе производительных сил и не отказывают Советскому Союзу в защите. Но это все же совершенно недостаточно. А что, если преступное руководство бюрократии приостановит рост хозяйства? Неужели же т.т. Б. и К. пассивно предоставят в этом случае империализму разрушать социальные основы СССР? Мы уверены, что нет. Однако, их немарксистское определение СССР, как не-рабочего и не-буржуазного государства, открывает двери для всяких выводов. Вот почему это определение должно быть категорически отвергнуто.
Господствующий и вместе угнетенный класс
«Как может наша политическая совесть не возмущаться, — говорят ультра-левые, — когда нас хотят заставить поверить будто в СССР, при режиме Сталина, «господствующим» классом является пролетариат…?!». В такой абстрактной форме это утверждение действительно способно «возмутить». Но дело в том, что абстрактные категории, необходимые в процессе анализа, совершенно не годятся для синтеза, который требует как можно более полной конкретности. Пролетариат СССР является господствующим классом в отсталой стране, где не хватает еще самых необходимых жизненных благ. Пролетариат СССР господствует в стране, составляющей лишь 1⁄12 часть человечества; над остальными 11⁄12 господствует империализм. Господство пролетариата, изуродованное уже отсталостью и бедностью страны, уродуется вдвойне и втройне давлением мирового империализма. Орган господства пролетариата — государство — становится органом давления империализма (дипломатия, армия, внешняя торговля, идеи и нравы). В историческом масштабе борьба за господство идет не между пролетариатом и бюрократией, а между пролетариатом и мировой буржуазией. Бюрократия только передаточный механизм этой борьбы. Борьба не закончена. Несмотря на все усилия московской клики доказать свою консервативную надежность (контр-революционная политика Сталина в Испании!), мировой империализм не доверяет Сталину, не жалеет для него унизительных щелчков и готов, при первом благоприятном случае, свергнуть его. Гитлер — и в этом его сила — только более последовательно и откровенно выражает отношение мировой буржуазии к советской бюрократии. Буржуазии, фашистской, как и демократической, мало отдельных контр-революционных подвигов Сталина, ей нужна законченная контр-революция в отношениях собственности и открытие русского рынка. Пока этого нет, она считает советское государство враждебным ей. И она права.
* * *
Внутренний режим в колониальных и полу-колониальных странах имеет преимущественно буржуазный характер. Но давление иностранного империализма настолько изменяет и искажает экономическую и политическую структуру этих стран, что национальная буржуазия (даже в политически независимых странах Южной Америки) лишь отчасти достигает положения господствующего класса. Давление империализма на отсталые страны не меняет, правда, их основного социального характера, ибо субъект и объект давления представляют лишь разные уровни развития одного и того же буржуазного общества. Тем не менее разница между Англией и Индией, Японией и Китаем, Соединенными Штатами и Мексикой так велика, что мы строго различаем между угнетающими и угнетаемыми буржуазными странами и считаем своим долгом поддерживать вторые против первых. Буржуазия колониальных и полу-колониальных стран является полугосподствующим полуугнетенным классом.
Давление империализма на Советский Союз имеет задачей изменить самую природу советского общества. Борьба — сегодня мирная, завтра военная — идет из-за форм собственности. В качестве передаточного механизма этой борьбы, бюрократия опирается то на пролетариат против империализма, то на империализм против пролетариата, чтоб увеличить свою собственную власть. В то же время она нещадно эксплуатирует свою роль распределителя скудных жизненных благ для обеспечения своего благополучия и могущества. Тем самым господство пролетариата принимает урезанный, согнутый, исковерканный характер. Можно с полным основанием сказать, что пролетариат, господствующий в одной, отсталой и изолированной стране, все еще остается угнетенным классом. Источником угнетения является мировой империализм; передаточным механизмом угнетения — бюрократия. Если в этих словах: «господствующий и в то же время угнетенный класс», есть противоречие, то оно вытекает не из ошибок мысли, а из противоречия в самом положении СССР. Именно поэтому мы и отрицаем теорию социализма в отдельной стране.
Признание СССР рабочим государством — не типом, а искажением типа — вовсе не означает теоретической или политической амнистии по отношению к советской бюрократии. Наоборот, ее реакционный характер полностью раскрывается в свете противоречия между ее антипролетарской политикой и потребностями рабочего государства. Только при такой постановке вопроса наше разоблачение преступлений сталинской клики приобретает движущую силу. Защита СССР включает в себя не только беззаветную борьбу против империализма, но и подготовку низвержения бонапартистской бюрократии.
Опыт СССР показывает, как велики возможности, заложенные в рабочем государстве, и как велика его сила сопротивления. Но этот же опыт показывает, как могущественно давление капитала и его бюрократической агентуры, как трудно пролетариату добиться полного освобождения, и как важно воспитывать и закалять новый Интернационал в духе непримиримой революционной борьбы.
Л. Троцкий.
Койоакан, 25 ноября 1937 г.
За недостатком места статья Н. Маркина: «Расстрел Енукидзе, Карахана, Шеболдаева и др.», откладывается до следующего номера, который выйдет в начале марта. — Редакция.
Верховный Совет преторианцев
Статистическая справка
Первая — столь краткая! — сессия Верховного Совета закончилась. От речей докладчиков, выступлений депутатов — по заказу восторженных или «критических» — от всей атмосферы этого учреждения веет беспросветной скукой. Да и чего можно было ждать от «парламента», составляющего плебисцитарное окружение Сталина, назначенного им одним, зависимого от него одного. Ни одного депутата, выдвинутого массой! Сборище преторианцев, чуждое советскому народу, вероятно презираемое им, «выбранное» в условиях осадного положения, беспрерывных процессов, массовых расстрелов. Только, направив пулеметы на рабочий класс, уничтожив ленинские кадры, обезглавив Красную армию, объявив врагами народа большинство своего собственного ЦК и большинство Совнаркома, посадив в тюрьму почти всех областных секретарей, и предупредив будущих депутатов, что их ожидает та же участь, если они начнут «финтить», Сталин счел выборы достаточно подготовленными.
Казалось бы, кто-кто, а кандидаты в Верховный Совет наверное уж подверглись самой тщательной проверке, самому строгому отбору Сталина и его канцелярии. И вдруг за две-три недели до выборов исчезает 54 кандидата! (35 из них официально зарегистрированы избирательными комиссиями, 19 выдвинуты еще до официальной регистрации. И те, и другие в одинаковой мере были утверждены сталинской канцелярией). 54 человека! Стоит ли упоминать, что кандидатов этих официально никто не снимал, они просто исчезали, как это в отношение «нежелательных» стало правилом в стране с «самой демократической в мире конституцией».
Наиболее известен случай с Валерием Межлауком, только в ноябре назначенным заместителем председателя Совнаркома. 16 ноября «Правда» сообщила, что его кандидатура выставлена в Уфе общими собраниями рабочих и служащих ряда заводов и колхозов. На собраниях «присутствовало 7.683 человека». Не прошло и трех недель, как в Уфе состоялось новое предвыборное собрание, на котором 1.500 присутствующих восторженно приветствовали своего кандидата в депутаты… полярника Кренкеля. Так мы совершенно неожиданно узнали о расправе с Межлауком.
Помимо Межлаука исчезло еще шесть других кандидатов-наркомов: Беленький — замнаркома пищпром СССР; Сидерский — только что назначенный наркомземом УССР; Девлетъяров — председатель СНК Татарской АССР; Абраимов — наркомзем Киргизской АССР; Нодев — НКВД Туркмении; Гервальд — нарком местной промышленности Немцев Поволжья.
Исчезла и группа высших военных во главе с Алкснисом, заместителем Ворошилова, начальником военно-воздушных сил. Большинство «исчезнувших» — латыши, ликвидированы, вероятно, в связи с арестом Рудзутака, Лациса, Петерса и др. Вот их список: Аспе — корпусной комиссар, член Военного Совета Закавказского Военного Округа; Бокис — начальник авто-бронетанковых войск РККА; Мезис — армейский комиссар 2-го ранга, член Военного Совета Белоруссии; Озолин — член Военного Совета Харьковского военного округа; Булин — замначальника Политуправления Красной армии; Киреев — флагман 1-го ранга, командующий Тихоокеанским флотом; Великанов — командующий войсками Забайкальского военного округа.
Исчезли секретари обкомов: Воронежского — Михайлов, кандидат в ЦК; Днепропетровского — Марголин (только что выдвинутый в депутаты, как «организатор разгрома троцкистско-бухаринских… контр-революционеров, фашистских шпионови» и пр., он, по-видимому, сам попал в число «троцкистских шпионов»); Саратовского — Аболяев (ликвидированный через несколько недель после того, как он был представлен своим избирателям, как «стойкий большевик, посланный тов. Сталиным на ликвидацию троцкистско-бухаринских выродков»!); Краснодарского — Кравцов; Архангельского — Конторин; Коми — Дьяконов; Южно-Казахского — Досов; Северо-Осетинского — Коков. Секретарь Оргбюро ЦК по Вологодской области — Рябов; секретарь Печерского окружкома — Ярасов; секретарь Таганрогского горкома — Пугачевский; завотделом ЦК Азербайджана — Рамиханов; секретарь ЦК комсомола Киргизии — Бараканов; секретарь Горно-Бадахшанского обкома ВЛКСМ — Назарова; завотделом ЦК ВЛКСМ — Мгеладзе.
Ответственных советских работников снято 13. Это председатели обл., окр. и горисполкомов. Отметим из них старого большевика члена ЦКК, латыша Розита, председателя Орджоникидзенского крайисполкома; Шамурзина — председателя ЦИК Киргизии; Столбуна — председателя Оргкомитета ЦИК по Николаевской области; Аникина — председателя Оргкомитета ЦИК по Тамбовской области. Председатели облисполкомов: Полтавского — Жученко, Воронежского — Лобков, Зап. Казахстана — Спиров, Еврейской Автономной области — Геллер; председатель ЦИК Марийской АССР — Андреев; председатель Днепропетровского горсовета — Петриченко, и др.
Сняты ответственные работники: начальник Азнефти — Гульбис (латыш); начальник политотдела Томской ж. д. — Бирюков; начальник Курского ГПУ — Самойлов и др. Снято так же несколько колхозников, возможно для того, чтоб очистить место непристроенным бюрократам, но может быть и по более «серьезным» причинам.
Списки эти говорят за себя. Но помимо ценной иллюстрации к «самым свободным и действительно демократическим выборам, примера которых не знает история» (Сталин), они снова показывают какого чудовищного размаха и каких темпов достигла сталинская расправа. Насчет судьбы исчезнувших «кандидатов народа» не может быть никаких иллюзий.
* * *
Вряд ли что-нибудь так ярко характеризует кремлевское скопище клакеров, как его собственный состав. Недаром, мандатные комиссии обоих советов стараются камуфлировать данные о нынешнем социальном положении депутатов, сообщая об их «происхождении». Оказывается, что в Совете Союза рабочих, занятых на производстве, всего 46 человек или 8,4% числа депутатов. По Совету Национальностей этот процент несколько выше (около 11%). В общем депутаты-рабочие в Верховном Совете не составляют и 10%.
Учитывая, что ряд «официальных» рабочих уже успел перейти в ряды бюрократии в качестве парт-секретарей, директоров и пр., мы произвели, со всей возможной тщательностью, самостоятельный подсчет на основе списков кандидатов в депутаты.* Установленный нами процент рабочих составляет 7,6% общего числа депутатов. Нечего и говорить, что и в лице этих депутатов-рабочих мы имеем дело не с политическими вожаками рабочего класса, защитниками его интересов, а с представителями наиболее привилегированного слоя рабочей аристократии, знатными людьми, увешанными орденами. Именно эта — и только эта, количественно крайне незначительная — часть рабочего класса, тесно связанная с правящим слоем, представлена в сталинском «Совете».
* В этих списках указаны занимаемые ныне кандидатами должности. Мы располагаем такими данными о 1.090 депутатов из общего числа 1.143.
Крестьяне. По данным мандатных комиссий, в Верховном Совете имеется крестьян-колхозников: в Совете Союза — 9%, в Совете Национальностей — 16,8%, т.-е. в среднем около 13% по обоим палатам. На самом же деле в число крестьян услужливые статистики включили и всю колхозную администрацию (председатели колхозов, заведующие фермами). Если отнести эту категорию должностных лиц колхозов к служащим, то крестьян-колхозников (включая бригадиров, звеньевых и пр.), остается всего 7,1% (4,7% по Совету Союза и 9,4% по Совету Национальностей). Опять-таки нужно иметь в виду, что в Верховном Совете представлены только наиболее богатые колхозы, колхозы-миллионеры, пользующиеся благами «радостной и зажиточной жизни». Таким образом, на сектор трудящихся (представленных самыми привилегированными и зажиточными слоями) приходится около 14,7% общего числа депутатов.
Массивно зато представлена бюрократия. В этом отношении Верховный Совет является верным сколком с действительности. Служащих всех и всяческих аппаратов в Совете Союза — 82,4%, в Совете Национальностей — 71,5%. (Это на основе официальных данных, на самом же деле процент еще выше). В Верховном Совете, как повсюду в СССР, бюрократия полностью подавляет трудящихся: на одного представителя рабочей аристократии приходится 10 бюрократов.*
* Любопытно сопоставить эти цифры с данными о делегатах VIII съезда Советов (декабрь 1936 года). Рабочих, занятых на производстве — 19% (теперь 7,6%). Крестьян — 14% (теперь 7,1%).
Немалый интерес представляет классификация бюрократического сектора. По вышеупомянутым спискам кандидатов мы подсчитали, что подавляющее большинство депутатов-чиновников — ответственные работники. Их около 700 человек или 60% общего числа депутатов. Среди них: 8,5% военных, главным образом генералов и среднего командного состава (рядовых красноармейцев и младших командиров всего около десятка). Блестяще представлено ГПУ, начиная с Ежова, всех его замов, замов этих замов, и кончая начальниками почти всех местных управлений ГПУ и пограничной охраны. Число их достигает 68 человек или 6% с лишним, а если прибавить к ним прокуроров, то 7% общего состава. Представителей полиции в «самом демократическом парламенте» столько же, сколько и рабочих!
Среди депутатов Верховного Совета мы насчитали 42 старых большевика, т.-е. 3,7% общего состава! Из членов ЦК, выбранных на последнем (XVII) съезде, лишь 28 человек, т.-е. 41,8% попали в депутаты Верховного Совета. Если же взять ЦК XVI партсъезда, то среди его членов лишь 28% вошло в Верховный Совет. А это ведь недавно разгромленные ленинские ЦК, и не ЦК с участием правых, а самые что ни на есть подлинные сталинские ЦК. Цифры эти дают дополнительное подтверждение того, что Сталин не только полностью истребил ленинские кадры, но и ликвидировал большинство своих собственных кадров, большинство своего собственного ЦК. Когда Молотов сообщает депутатам о том, что «во всех важных вопросах СНК обратится за советом в ЦК», он забывает уточнить о каком ЦК идет речь. Ведь «сталинского» ЦК, выбранного XVII съездом, больше не существует в природе. Нет даже кворума. Не большинство же ЦК, которое ныне сидит в ГПУ или расстреляно имеет в самом деле, в виду Молотов?
О размерах разгрома, учиненного Сталиным над своим собственным аппаратом, свидетельствует (если вообще нужны свидетельства) и следующий любопытный факт. Среди депутатов — ответственных работников весьма значительно число «исполняющих обязанности», т.-е. тех, кто только что успел занять место своего предшественника, «врага народа». Достаточно сказать, что более 25% избранных депутатами партсекретарей являются «и.о.». Почти таков же процент «и. о.» среди председателей обл. и окруж. исполкомов.
Укажем еще, что из 7 председателей ЦИК СССР переизбраны лишь двое (Калинин и Петровский). Пять других председателей (71,5%) объявлены врагами народа и расстреляны.
М. П. Т.
Ворошилов на очереди
Ряд симптомов, как и отрывочные сведения из Советского Союза, уже давно указывали на то, что внутри правящего слоя растет антагонизм между военным ведомством и ГПУ. После военных реформ 1935 года, значительно увеличивших удельный вес офицерского корпуса, и тесно связавших его с верхами бюрократии, — руководство армии почувствовало себя прочнее, сильнее, отчасти и независимее. Разгром партийного, советского и хозяйственного аппаратов, начатый Сталиным в 1936 году, не мог не вызвать беспокойства у руководителей армии. Беспокойство это диктовалось не какими-нибудь политическими соображениями, а заботой об обороноспособности страны, которой сталинская чистка наносила самые тяжкие удары. Тухачевский, Ворошилов, Гамарник не могли равнодушно взирать на то, как ГПУ массовыми арестами — от наркомов до опытных мастеров на заводах — разваливало промышленность, в частности военную промышленность. Руководители армии не могли не оказывать сопротивления разнузданной «чистке», поскольку она начала затрагивать кровные интересы обороны страны. Сопротивление это, — на первых порах, вероятно, глухое, — должно было усиливаться по мере того, как ГПУ начало расправу и с Красной армией. Аресты таких крупных военачальников, как Шмидт, Кузьмичев, Путна, Примаков, начальников политуправлений Киевского, Кавказского, Дальневосточного округов и т.д., их помощников, друзей, окружения, несомненно рассматривались руководством армии, как акты ее дискредитации и дезорганизации. Вожди армии вошли в конфликт с ГПУ, который очень вероятно обострился и на ряде других вопросов, где интересы военного ведомства сталкивались с интересами ГПУ.
Внешне борьба шла как бы между военным ведомством и ГПУ, по существу же — между военным ведомством и Сталиным, хотя руководители армии вряд ли отдавали себе в этом отчет, по крайней мере в первый период. Дальнейший ход развития можно, как нам кажется, объяснить только тем, что Сталин в первой фазе конфликта держался «в стороне», лавировал, делал вид, что соблюдает нейтралитет, а, вероятнее всего, со свойственным ему вероломством даже провоцировал военных. Такое поведение Сталина не могло не подливать масла в огонь. Борьба с ГПУ, т.-е. защита интересов обороны от произвола ГПУ, содействовала несомненно сплочению верхов армии, укрепила их взаимное доверие и солидарность, пробудила активность. Вряд ли дело пошло дальше этого. Между тем, Ягода и некоторые другие наиболее одиозные гепеуры получили отставку. Тухачевскому, Якиру, Гамарнику, может быть и Ворошилову, могло показаться, что это они одолели Ягоду. Победа Ежова-Сталина над ними представлялась им, как их собственная победа над Ягодой. Сталин же, поиграв в нейтралитет и расставив капканы, дал Ежову сигнал к действию. Военное ведомство было разгромлено, руководители его и тысячи связанных с ними офицеров — расстреляны.
Если это объяснение дела Тухачевского, представляющееся нам единственно вероятным, не открывает ничего нового, то в новом свете выступает, после последних событий, личная роль Ворошилова. В период дела Тухачевского можно было полагать, что Ворошилов был соучастником сталинской провокации: дублируя роль Сталина, он тоже держался до поры до времени в тени, предоставив инициативу действий Тухачевскому, Гамарнику и другим. Этому представлению содействовало и все прошлое Ворошилова, лично преданного Сталину, несамостоятельного, недалекого человека. Теперь приходится подвергнуть переоценке роль Ворошилова. Очень похоже на то, что Ворошилов и был тем лицом, которое стояло во главе, так называемого, «заговора» Тухачевского. Но в качестве члена Политбюро, ближе стоя к закулисной кухне, и более опытный в закулисной игре, Ворошилов раньше других почуял куда ведет Сталин. Он успел переметнуться в последний момент, спасая жизнь и пост предательством своих товарищей. Спасение это было, по существу, лишь отсрочкой. Сталин мнителен, злопамятен и мстителен: вернуть раз потерянное доверие еще никому не удавалось. Если Сталин не спешит расправляться с Ворошиловым, то потому, что понимает какое впечатление это произвело бы в Советском Союзе и во всем мире. Очень может быть, что именно это соображение было решающим при «помиловании» Ворошилова в июне прошлого года. Сталин не спешит, но он не бездействует. Верный своим методам, медленно, постепенно подготовлять смертельный удар, Сталин сразу же после дела Тухачевского приступил к «окружению» Ворошилова.
Первой мерой было введение Военных Советов, т.-е. столь вредного в военном деле коллегиального принципа в руководство. Реформа эта диктовалась только политическими соображениями. Военные Советы дали Сталину возможность усилить свой контроль над высшим генералитетом Красной армии и в то же время несколько децентрализировать слишком могучий военный аппарат, значительно ослабив позиции Ворошилова в качестве главы этого аппарата.
Ту же цель — децентрализацию и ослабление военного ведомства — преследует и самое последнее нововведение: выделение из военного ведомства морских сил, с образованием специального военно-морского наркомата. Уже давно наиболее привилегированная и кадровая часть вооруженных сил Союза — войска ГПУ и пограничная охрана — находятся вне компетенции военного ведомства. Теперь у военного ведомства отняли и морские силы. Аргументация, приводившаяся в Верховном Совете в пользу этой реформы, кажется нам весьма мало убедительной, особенно в нынешнюю эпоху, когда мы наблюдаем стремление всех великих держав сосредоточить руководство сухопутными, морскими и воздушными силами в одном центре. К тому же сила и характер военно-морского флота Советского Союза лишают его всякого самостоятельного стратегического значения, делая из него лишь подсобное средство сухопутных сил. В самом же решении усилить военно-морские силы нет ничего нового. Оно было принято — и энергично проводилось — уже несколько лет тому назад. В 1935 году докладчик военного ведомства на Съезде Советов — Тухачевский — значительную часть своего выступления посвятил необходимости создания мощного военно-морского флота. (С тех пор был сделан серьезный шаг вперед, по крайней мере, в отношение подводного флота). Но о создании специального морского ведомства, ни в 1935 году, ни позже никто никогда вопроса не поднимал. Не случайно один из московских наблюдателей сообщал, что решение это для всех было полной неожиданностью. Но даже, если бы эта мера и была целесообразна по существу, в наших глазах это доказывало бы лишь, что в данном случае объективные интересы (что, увы, случается не часто) совпадали с намерениями Сталина в отношении Ворошилова. Льстивые же, в связи с реформой, разглагольствования «Красной Звезды» по адресу Ворошилова, являются лишь дымовой завесой сталинского обходного движения.
Гораздо ярче «окружение» Ворошилова выступает на примере Мехлиса, вероятного будущего преемника Ворошилова на посту наркомвоена. Назначая свою лошадь в сенаторы, Калигула хотел унизить римский сенат. Назначая своего лакея Мехлиса в вожди Красной армии, Сталин преследует гораздо менее платонические цели. Бывший личный секретарь Сталина, бездарный карьерист, спец по закулисной интриге, исполнитель наиболее грязных дел хозяина, Мехлис силен лишь поддержкой Сталина. Мехлис — замнаркомвоена! Кто поверил бы этому еще полгода тому назад? Чем больше «врагов народа» истребляет Сталин, подымаясь на их трупах вверх, тем большая пустота образуется вокруг него. Резервы верных ограничены сегодня субъектами типа Мехлиса…
Потеряв в июне прошлого года весь свой высший генералитет, Ворошилов повис в воздухе. В дальнейшем он безропотно подчинился разгрому Красной армии, не шевельнув пальцем даже тогда, когда последние его два заместителя — адмирал Орлов и генерал Алкснис — были арестованы.* Сегодня он принимает все. Не только автоматически утверждает все проекты своего нового зама, но и не гнушается красоваться на одной карточке с приставленным к нему обер-шпионом.
* Оба они, кстати сказать, были «судьями» Тухачевского. Ненадолго пережили они свою жертву. Вряд ли лучше положение другого «судьи» — Каширина, слухи об аресте которого находят как будто бы подтверждение в факте неизбрания Каширина в Верховный Совет, в то время как все остальные командующие округами являются депутатами.
В заключение укажем еще на очень интересное и вполне достоверное сообщение погибшего тов. Райсса о том, что вся корреспонденция Ворошилова давно уже перлюстрируется ГПУ. Одного этого факта достаточно, чтоб правильно оценить отношение Сталина к Ворошилову. Методически, настойчиво Сталин готовит «ликвидацию» Ворошилова. Указать какие-либо сроки, разумеется, невозможно. Сроков этих сегодня не знает и сам Сталин. Непредвиденные обстоятельства могут ускорить или замедлить эту ликвидацию, могут даже изменить очередь «ликвидируемых». Мы уже видели, как Молотову, довольно долго висевшему, можно сказать, на одном волоске, удалось все же укрепиться. Надолго ли?.. Так или иначе, ни Ворошилову, ни Молотову, ни Литвинову, ни… многим, многим другим — участи своей не избежать!
С.
(Copyright by «Bulletin de l'Opposition»).
Следствие об убийстве тов. Игнатия Райсса
Следствие об убийстве тов. Райсса вступило в новую фазу: оно вплотную подошло к источнику преступления. После почти 5-месячного розыска швейцарские власти сделали очень важное официальное заявление: Преступление совершено агентами ГПУ, по заданию Кремля. Значение этого заявления, конечно, не в том, что оно открывает нечто новое, — общественное мнение единодушно назвало действительных убийц непосредственно после преступления. Значение его в том, что швейцарские следственные власти, не на основании общих и политических соображений, а путем криминалистического анализа преступления, пришли к тому же выводу.
Для следственных властей стала очевидной причастность к убийству псевдосотрудников парижского торгпредства, — в действительности гепеуров — Белецкого, Соколова, Грозовского и Грозовской, помощников и «связистов» парижского резидента ГПУ, восседающего в посольстве под прикрытием дипломатического иммунитета.
Соколов, Белецкий и Грозовский успели своевременно скрыться. Никто их не задерживал. «Дружественные воздействия» сыграли свою роль. В Париже осталась только Грозовская. Это ей в одном из парижских кафе, 18 июля 1937 г., Игнатий Райсс передал свое письмо в Москву о разрыве. Это она передала письмо Райсса дальше «по начальству», находившемуся тогда в Париже заместителю начальника иностранного отдела ГПУ, Шпигельглассу, который, снесшись по телеграфу с Москвой, дал приказ об убийстве тов. Райсса и взял на себя организацию этого убийства.
Допрошенная в Париже 15 декабря, Грозовская была арестована 17 декабря по мандату швейцарского следователя, требовавшего ее выдачи Швейцарии. Но сталинское посольство не дремало. В ход были пущены все средства и связи. 20 декабря парижская камера предания суду в срочном порядке и в полной тайне (о заседании не знал даже следователь, ведущий дело!) вынесло решение: освободить Грозовскую под залог в 50 тысяч франков и взять с нее подписку о невыезде из Франции. Специалисты говорят, что решение это не имеет прецедентов. Французские газеты назвали его «ошеломляющим», швейцарские власти не скрывали своего раздражения. Обычно камера предания суду либо выдает судебным властям другой страны преступника, либо отказывает в этой выдаче. В данном случае было найдено более «гибкое» решение.
После освобождения, Грозовская поселилась у одного из сталинских «дипломатов», скрываясь на посольском автомобиле от полицейского наблюдения. 24 января она — как и следовало ожидать — исчезла. (Через неделю после ее исчезновения, власти сообщили всем пограничным постам… приметы Грозовской).
Грозовская бежала не по своей инициативе. Те, кто внесли за нее 50.000 и предоставили в ее распоряжение посольский автомобиль увезли ее. Они прекрасно понимали какими «неприятностями» грозит этот метод действия и если все же решились на него, то потому что другого выхода у них не было. Приходилось из двух зол выбирать меньшее, надо было любой ценой уйти от швейцарского суда. Вряд ли может быть лучшее доказательство виновности! Учинив бегство Грозовской, Сталин открыто расписался через свое парижское посольство в убийстве Игнатия Райсса. Можно только пожалеть Литвинова с Сурицом, получивших — столь несвоевременно! — задание Верховного Совета обратиться на Quai d'Orsay с протестом против предоставления права убежища «террористам». О, разумеется не тем, которые убили Райсса, похитили Вольфа, Райна и мн. др. Не Белецкого, Грозовского и Кº имели в виду Жданов и Молотов. Террористами по сталинской терминологии называются не те, кто стреляют, а те, в кого стреляют.
* * *
Если бы Сурицу нужны были доказательства террористической деятельности во Франции некоторых иностранцев «русского происхождения» (Жданов), мы, с удовольствием предоставили бы ему на этот счет интересные данные, хотя бы о Белецком. Это он инструктировал убийцу Шильдбах и, не доверяя ей полностью, организовал за ней наблюдение. Это он поселил Шильдбах в одной гостинице с физическим убийцей тов. Райсса — Росси, посетив их там всего за несколько дней до убийства. Это он передал Росси и Шильдбах (через «связиста»), конфеты и шоколад, начиненные стрихнином, предназначенные для Игнатия Райсса, его жены и ребенка. В качестве свидетелей «деятельности» Белецкого можно было бы привлечь ряд лиц, например, немецкую эмигрантку Ф., которая после убийства Райсса порвала с Белецким и Кº. Она могла бы рассказать о том, как Белецкий явился к ней в гостиницу и угрожал ей, что если она немедленно не поедет в Москву ее постигнет участь Райсса. Вряд ли эти сведения заинтересуют Сурица. Но надо думать, они заинтересуют швейцарский суд.
Росси — кандидат в убийцы Троцкого
Мы располагаем данными, которые позволяют говорить о том, что физическому убийце тов. Райсса — Росси (alias Py) предназначалась Сталиным и роль убийцы тов. Троцкого. Ограничимся сегодня сообщением о том, что в вещах Росси обнаружены: план города Мехико и его окрестностей; указатель улиц Мехико; географическая карта Мексики; ряд американских адресов, и, главное, копия заявления Росси в мексиканское консульство с просьбой предоставить ему визу на въезд в Мексику. Мы еще вернемся к этому вопросу в ближайшем будущем.
Е-й.
Новая провокация ГПУ против Л. Д. Троцкого
После ряда мелких провокаций против Л. Д. Троцкого, ГПУ пустилось в акцию «большого стиля», состряпанную, впрочем, столь аляповато и бездарно, что она ничего, кроме отвращения, в Мексике не вызвала.
Через свою печать, на митингах и путем афиш, расклеенных по городу, местные сталинцы распространили слухи о том, что тов. Троцкий вместе с генералом Виллареаль и реакционерами — генералом Седилло и профессором Висконселос, подготовляет… фашистский переворот в Мексике.
Провокация эта получила заслуженный отпор от Диего Ривера, известного художника, друга Троцкого. На специально устроенном приеме журналистов, Диего Ривера объяснил, что сталинцы хотели одним ударом убить нескольких зайцев. Прежде всего лишить Троцкого права убежища в Мексике — единственной стране в мире, оказавшей ему гостеприимство; убедить далее президента Карденаса в том, что в борьбе с фашизмом единственным спасением для него является поддержка Москвы. Диего Ривера пояснил, что сталинцы не пожалели бы нескольких миллионов на инсценировку псевдо-фашистского восстания, чтоб запугать этим общественное мнение и толкнуть его в объятия Москвы. Мексика же Сталину нужна для того, чтоб сделать из нее базу для шантажа и давления на вашингтонское правительство, в поддержке которого Сталин так заинтересован.
На приеме журналистов присутствовал и генерал Виллареаль, выразивший недоумение по поводу того, как могли местные сталинцы, «если они в здравом уме, выдвинуть смехотворное и невероятное обвинение, что я затеваю «политические комбинации» с Троцким, и что я фашист». Диего Ривера высказал предположение, что свою клевету сталинцы пытаются построить на том, что Комиссия о московских процессах предложила генералу Виллареалю, — одному из вдохновителей мексиканской революции, — принять участие в ее работах. Мексиканцы теперь, закончил Диего Ривера, на собственном опыте убедились в том, какой гнусной клеветой пользуются сталинцы для достижения своих целей.