От издательства
После десятилетнего существования в Европе бюллетень переходит в Соединенные Штаты (адрес администрации в заголовке).
Бюллетень служит делу Октябрьской революции.
Бюллетень нужен сейчас более, чем когда бы то ни было. События этого требуют.
Через боевые траншеи и проволочные заграждения бюллетень должен продолжать находить дорогу к нашим читателям. Это трудная задача. Справиться с ней мы сможем только при самой широкой помощи со стороны наших друзей и сочувствующих. Дальнейшее существование бюллетеня, его проникновение в страны воюющей Европы, целиком зависит от вас, читатели-друзья!
Нам нужна немедленная денежная помощь!
Мы ждем отклика!
СССР в войне
Германо-советский пакт и характер СССР
Возможно ли после заключения германо-советского пакта признавать СССР рабочим государством? Природа советского государства снова и снова вызывает в нашей среде дискуссии. Немудрено: мы имеем первый в истории опыт рабочего государства. Нигде и никогда этот феномен не был изучен. В вопросе о социальном характере СССР ошибки обычно вытекают, как мы уже писали, из подмены исторического факта программной нормой. Конкретный факт разошелся с нормой. Это не значит, однако, что он опрокинул норму; наоборот, с другого конца он подтвердил ее. Вырождение первого рабочего государства, которое мы установили и объяснили, только ярче показывает, каким должно быть рабочее государство, и каким оно может быть и будет при известных исторических условиях. Противоречие между конкретным фактом и нормой заставляет нас не отказаться от нормы, а наоборот бороться за нее революционным путем. Программа предстоящей в СССР революции определяется с одной стороны нашей оценкой СССР, как объективного исторического факта, с другой стороны, нормой рабочего государства. Мы не говорим: «все пропало, надо начинать с начала». Мы ясно указываем те элементы рабочего государства, которые могут на данной стадии быть спасены, сохранены и развиты.
Кто пытается ныне доказать, что советско-германский пакт меняет нашу оценку советского государства, тот в сущности становится на позицию Коминтерна — вернее на вчерашнюю позицию Коминтерна. Исторической миссией рабочего государства оказывается, согласно этой логике, борьба за империалистскую демократию. «Измена» демократиям в пользу фашизма лишает СССР звания рабочего государства. На самом деле подписание договора с Гитлером только лишний раз измеряет степень разложения советской бюрократии, и ее презрения к международному рабочему классу, включая и Коминтерн, но не дает никакого основания пересматривать социологическую оценку СССР.
Политические или терминологические разногласия?
Начнем с того, что поставим вопрос о природе советского государства не в абстрактно-социологической плоскости, а в плоскости конкретно-политических задач. Признаем для начала, что бюрократия есть новый «класс», и что нынешний режим СССР есть особая система классовой эксплуатации. Какие новые политические выводы вытекают для нас из этих определений? Четвертый Интернационал давно признал необходимость низвержения бюрократии революционным восстанием трудящихся. Ничего другого не предлагают и не могут предложить те, которые объявляют бюрократию эксплуататорским «классом». Целью низвержения бюрократии является восстановление власти советов, с изгнанием из них нынешней бюрократии. Ничего другого не могут предложить и не предлагают левые критики.* Задачей возрожденных советов явится содействие международной революции и построение социалистического общества. Низвержение бюрократии предполагает, следовательно, сохранение государственной собственности и планового хозяйства… Здесь ядро всей проблемы.
* Напомним, что некоторые из товарищей, склонных считать бюрократию новым классом, восставали в то же время против исключения бюрократии из советов.
Разумеется, распределение производительных сил между разными отраслями хозяйства и все вообще содержание плана резко изменится, когда план будет определяться интересами не бюрократии, а самих производителей. Но так как дело идет все же о низвержении паразитической олигархии при сохранении национализованной (государственной) собственности, то мы назвали будущую революцию политической. Некоторые из наших критиков (Цилига, Бруно и пр.) во что бы то ни стало хотят назвать будущую революцию социальной. Примем это определение. Что оно меняет по существу? К тем задачам революции, которые мы перечислили, оно ничего решительно не прибавляет.
Наши критики, по общему правилу, берут факты такими, какими мы их давно установили. Они решительно ничего не прибавили по существу к оценке положения бюрократии в советском обществе, взаимоотношений между нею и трудящимися, или роли Кремля на международной арене. Во всех этих областях они не только не оспаривают наш анализ, наоборот, целиком опираются на него, и даже полностью ограничиваются им. Они обвиняют нас лишь в том, что мы не делаем необходимых «выводов». При рассмотрении оказывается, однако, что эти выводы имеют чисто терминологический характер. Наши критики отказываются называть выродившееся рабочее государство — рабочим государством. Они требуют назвать тоталитарную бюрократию правящим классом. Революцию против этой бюрократии они предлагают считать не политической, а социальной. Если б мы сделали им эти терминологические уступки, мы поставили бы наших критиков в крайне затруднительное положение, так как они сами не знали бы, что им делать со своей чисто словесной победой.
Проверим себя еще раз
Было бы, поэтому, чудовищной бессмыслицей раскалываться с товарищами, которые по вопросу о социологической природе СССР держатся другого мнения, поскольку в отношении политических задач они солидарны с нами. Но было бы, с другой стороны, слепотой игнорировать чисто теоретические, даже терминологические разногласия, ибо в дальнейшем развитии они могут наполниться плотью и кровью и привести к совершенно различным политическим выводам. Как опрятная хозяйка не допускает накопляться паутине и мусору, так революционная партия не может терпеть неясности, путаницы, двусмысленности. Надо держать свой дом в чистоте!
Напомню, для иллюстрации мысли, вопрос о термидоре. Долго мы утверждали, что термидор в СССР только подготовляется, но еще не совершился. Затем, придав аналогии с термидором более точный и продуманный характер, мы пришли к выводу, что термидор уже остался позади. Это открытое исправление нашей собственной ошибки не вызвало в наших рядах ни малейшего замешательства. Почему? Потому, что существо процессов в Советском Союзе мы все оценивали одинаково, следя совместно за нарастанием реакции изо дня в день. Дело шло для нас лишь об уточнении исторической аналогии, не более. Я надеюсь, что и сейчас, несмотря на попытку некоторых товарищей нащупать разногласия в вопросе о «защите СССР», — об этом речь впереди, — нам удастся путем простого уточнения наших собственных идей, сохранить единодушие на почве программы Четвертого Интернационала.
Опухоль или новый орган?
Наши критики не раз ссылались на то, что нынешняя советская бюрократия очень мало похожа на рабочую или на буржуазную бюрократию в капиталистическом обществе; что она, еще в большей мере, чем фашистская бюрократия, представляет собою новое, крайне могущественное социальное образование. Это совершенно верно, и мы никогда не закрывали на это глаз. Но если признать советскую бюрократию «классом», то придется сейчас же сказать, что этот класс совершенно не похож на все те имущие классы, которые мы знали в прошлом: выгода, следовательно, не велика. Мы называем нередко советскую бюрократию кастой, подчеркивая этим замкнутость, произвол и высокомерие правящего слоя, который считает, что он один ведет свое происхождение из божественных уст Брахмы, тогда как народные массы происходят из гораздо более низменных частей его тела. Но и это определение не имеет, конечно, строго научного характера. Его относительное преимущество состоит в том, что переносный характер названия ясен всем, так что никому не придет в голову отождествлять московскую олигархию с индийской кастой брахманов. Старая социологическая терминология не подготовила и не могла подготовить названия для нового социального явления, находящегося в процессе развития (перерождения) и не принявшего устойчивых форм. Все мы, однако, продолжаем называть советскую бюрократию бюрократией, не забывая при этом ее исторических особенностей. Пока этого, на наш взгляд, достаточно.
Научно и политически, — а не чисто-терминологически — вопрос стоит так: представляет ли бюрократия временный нарост на социальном организме или же этот нарост превратился уже в исторически-необходимый орган? Социальное уродство может быть результатом «случайного» (т.е. временного и исключительного) сочетания исторических обстоятельств. Социальный орган (а таким является каждый класс, в том числе и эксплуататорский) может сложиться лишь в результате глубоких внутренних потребностей самого производства. Если мы не ответим себе на этот вопрос, то весь спор превратится в бесплодную игру словами.
Раннее загнивание бюрократии
Историческое оправдание всякого господствующего класса состояло в том, что им возглавляемая система эксплуатации поднимала на новую ступень развитие производительных сил. Несомненно, что советский режим дал могущественный толчок хозяйству. Но источником этого толчка явились национализация средств производства и плановое начало, а вовсе не тот факт, что бюрократия узурпировала командование хозяйством. Наоборот, бюрократизм, как система, стал худшим тормозом технического и культурного развития страны. Этот факт маскировался до известного времени тем, что советское хозяйство занималось в течение двух десятилетий перенесением и усвоением техники и организации производства передовых капиталистических стран. Период заимствований и подражаний так или иначе уживался еще с бюрократическим автоматизмом, т.е. удушением инициативы и творчества. Но чем выше поднималось хозяйство, чем сложнее становились его требования, тем более невыносимым препятствием становился бюрократический режим. Постоянно обостряющееся противоречие между ними приводит к непрерывным политическим конвульсиям, к систематическому истреблению наиболее выдающихся творческих элементов во всех областях деятельности. Таким образом, прежде чем бюрократия могла успеть выделить из себя «господствующий класс», она пришла в непримиримое противоречие с потребностями развития. Объясняется это именно тем, что бюрократия является не носительницей новой, ей свойственной, без нее невозможной системы хозяйства, а паразитическим наростом на рабочем государстве.
Условия могущества и падения бюрократии
Советская олигархия имеет все пороки старых господствующих классов, но не имеет их исторической миссии. В бюрократическом перерождении советского государства находят свое выражение не общие законы современного общества от капитализма к социализму, а особое, исключительное и временное преломление этих законов в условиях отсталости революционной страны и капиталистического окружения. Недостаток предметов потребления и всеобщая борьба за обладание ими порождают жандарма, который берет на себя функции распределения. Враждебное давление извне возлагает на жандарма роль «защитника» страны, придает ему национальный авторитет и позволяет ему грабить страну вдвое.
Оба условия могущества бюрократии — отсталость страны и империалистское окружение — имеют, однако, временный, переходный характер и должны исчезнуть с победой интернациональной революции. Даже буржуазные экономисты подсчитали, что, при плановом хозяйстве, можно было бы быстро поднять национальный доход Соединенных Штатов до двухсот миллиардов долларов в год и таким образом обеспечить всему населению не только удовлетворение основных потребностей, но и настоящий комфорт. С другой стороны, международная революция покончила бы с опасностью извне, как дополнительной причиной бюрократизации. Устранение необходимости расходовать огромную долю национального дохода на вооружение подняло бы еще выше жизненный и культурный уровень масс. При этих условиях сама собою отпала бы надобность в жандарме-распределителе. Государственную власть очень скоро заменила бы администрация гигантского кооператива. Для нового господствующего класса и для нового эксплуататорского режима, расположенного между капитализмом и социализмом, не оказалось бы места.
А если социалистическая революция не совершится?
Распад капитализма достиг крайних пределов, как и распад старого господствующего класса. Дальше эта система существовать не может. Производительные силы должны быть организованы в плановом порядке. Но кто выполнит эту работу: пролетариат или новый господствующий класс «комиссаров»: политиков, администраторов и техников? Исторический опыт свидетельствует, по мнению некоторых резонеров, что на пролетариат надеяться нельзя. Он оказался «неспособен» предупредить прошлую империалистскую войну, хотя материальные предпосылки для социалистической революции были уже тогда налицо. Успехи фашизма после войны явились опять-таки результатом «неспособности» пролетариата вывести капиталистическое общество из тупика. Бюрократизация советского государства явилась, в свою очередь, результатом «неспособности» пролетариата самому регулировать общество демократическим путем. Испанская революция оказалась задушена фашистской и сталинской бюрократиями на глазах мирового пролетариата. Наконец, последним звеном этой цепи является новая империалистская война, подготовка к которой шла совершенно открыто, при полном бессилии мирового пролетариата. Если принять эту концепцию, т.е. признать, что пролетариат не в силах совершить социалистическую революцию, то неотложная задача огосударствления производительных сил будет, очевидно, выполнена кем-то другим. Кем именно? Новой бюрократией, которая заменит сгнившую буржуазию, в качестве нового господствующего класса, в мировом масштабе. Так начинают ставить вопрос те «левые», которые не удовлетворяются спорами о словах.
Нынешняя война и судьба современного общества
Самим ходом вещей вопрос сейчас ставится очень конкретно. Вторая мировая война началась. Она представляет собою несокрушимое подтверждение того, что общество не может дальше жить на основах капитализма. Тем самым она подвергает пролетариат новому, может быть, решающему испытанию.
Если эта война вызовет, как мы твердо верим, пролетарскую революцию, она неизбежно приведет к низвержению бюрократии в СССР и к возрождению советской демократии на гораздо более высоком экономическом и культурном базисе, чем в 1918 г. В этом случае вопрос о том, была ли сталинская бюрократия «классом» или наростом на рабочем государстве, разрешится сам собою. Всем и каждому станет ясно, что в процессе развития международной революции советская бюрократия была лишь эпизодическим рецидивом.
Если допустить, однако, что нынешняя война вызовет не революцию, а упадок пролетариата, тогда остается другая альтернатива: дальнейшее загнивание монополистского капитализма, его дальнейшее срастание с государством, и замена демократии, где она еще сохранилась, тоталитарным режимом. Неспособность пролетариата взять в свои руки руководство обществом действительно могла бы привести в этих условиях к возникновению нового эксплуататорского класса из бонапартистской и фашистской бюрократии. Это был бы, по всей видимости, упадочный режим, знаменующий закат цивилизации.
Аналогичный результат мог бы получиться и в том случае, если бы пролетариат передовых капиталистических стран, завоевав власть, оказался неспособен удержать ее и переуступил бы ее, как и в СССР, привилегированной бюрократии. Тогда мы вынуждены были бы признать, что причина бюрократического рецидива коренится не в отсталости страны и не в империалистском окружении, а в органической неспособности пролетариата стать правящим классом. Тогда пришлось бы ретроспективно установить, что своими основными чертами нынешний СССР оказался предтечей нового эксплуататорского режима в международном масштабе.
Мы очень далеко отошли от терминологических споров о названии советского государства. Но пусть наши критики не протестуют: только отойдя на необходимую историческую дистанцию, можно составить себе правильное суждение о таком вопросе, как замена одного социального режима другим. Продуманная до конца историческая альтернатива такова: либо сталинский режим есть отвратительный рецидив в процессе превращения буржуазного общества в социалистическое, либо сталинский режим есть первый этап нового эксплуататорского общества. Если верен окажется второй прогноз, то, разумеется, бюрократия станет новым эксплуататорским классом. Как ни тяжела эта вторая перспектива, но, если бы мировой пролетариат действительно оказался неспособен выполнить миссию, которую возлагает на него ход развития, не оставалось бы ничего другого, как открыто признать, что социалистическая программа, построенная на внутренних противоречиях капиталистического общества, оказалось утопией. Понадобилась бы, очевидно, новая «минимальная» программа — для защиты интересов рабов тоталитарного бюрократического общества.
Есть ли однако, такие незыблемые или хотя бы убедительные объективные данные, которые вынуждали бы нас сегодня отказаться от перспективы социалистической революции? В этом весь вопрос.
Теория «бюрократического коллективизма»
Вскоре после прихода Гитлера к власти немецкий «левый коммунист» Гуго Урбанс пришел к выводу, что на смену капитализму идет новая историческая эра «государственного капитализма». Первыми образцами этого режима является Италия, СССР, Германия. Политических выводов из своей теории Урбанс, однако, не сделал. Недавно итальянский «левый коммунист», Бруно Р., принадлежавший ранее к Четвертому Интернационалу, пришел к выводу, что на смену капитализму идет «бюрократический коллективизм».* Новая бюрократия есть класс, ее отношение к трудящимся есть коллективная эксплуатация, пролетарии превратились в рабов тоталитарного эксплуататора.
* Bruno R. La bureaucratisation du monde Paris; 1939, 350 p.
Бруно Р. берет за общие скобки плановое хозяйство СССР, фашизм, национал-социализм и «новый курс» Рузвельта. У всех этих режимов есть, несомненно, общие черты, которые, в последнем счете определяются коллективистскими тенденциями современного хозяйства. Ленин еще до Октябрьской революции формулировал главные особенности империалистского капитализма: гигантская концентрация производительных сил, срастание монополистского капитала с государством, органическая тенденция к диктатуре, как результат этого срастания. Черты централизации и коллективизации определяют и политику революции и политику контр-революции; но это вовсе не значит, что между революцией, термидором, фашизмом и американским «реформизмом» можно поставить знак равенства. Бруно уловил тот факт, что тенденции коллективизации принимают, вследствие политической прострации рабочего класса, форму «Бюрократического коллективизма». Явление само по себе бесспорно. Но где его пределы, и каков его исторический вес? То, что для нас является деформацией переходного периода, результатом неравномерности развития разных факторов общественного процесса, Бруно Р. принимает за самостоятельную общественную формацию, в которой бюрократия является господствующим классом. Бруно Р. имеет во всяком случае то преимущество, что пытается перевести вопрос из заколдованного круга терминологических умствований в плоскость больших исторических обобщений. Тем легче вскрыть его ошибку.
Как многие ультра-левые, Бруно Р. отождествляет по существу сталинизм и фашизм. С одной стороны, советская бюрократия усвоила себе политические методы фашизма; с другой стороны, фашистская бюрократия, которая пока ограничивается «частичными» мерами государственного вмешательства, идет и скоро придет к полному огосударствлению хозяйства. Первое утверждение совершенно правильно. Ошибочным является утверждение Бруно, что фашистский «анти-капитализм» способен дойти до экспроприации буржуазии. «Частичные» меры государственного вмешательства и национализации отличаются, на самом деле, от планового государственного хозяйства, как реформы отличаются от революции. Муссолини и Гитлер лишь «координируют» интересы собственников и «регулируют» капиталистическое хозяйство, притом преимущественно в военных целях. Иное дело — кремлевская олигархия: она имеет возможность руководить хозяйством, как единым целым, только благодаря тому, что рабочий класс России совершил величайший в истории переворот имущественных отношений. Этого различия нельзя упускать из виду.
Но если даже допустить, что сталинизм и фашизм с разных концов придут когда-нибудь к одному и тому же типу эксплуататорского общества («бюрократический коллективизм», по терминологии Бруно Р.), это вовсе еще не выведет человечество из тупика. Кризис капиталистической системы вызывается не только реакционной ролью частной собственности, но и не менее реакционной ролью национального государства. Если б отдельным фашистским правительствам и удалось создать у себя систему планового хозяйства, то помимо неизбежных, в конце концов, революционных движений пролетариата, не предусмотренных никаким планом, сохранилась бы и даже чрезвычайно возросла бы борьба между тоталитарными государствами за мировое господство. Войны пожирали бы плоды планового хозяйства и разрушали бы основы цивилизации. Бертран Рассел полагает, правда, что какое-либо победоносное государство может, в результате войны, объединить в тоталитарных тисках весь мир. Но если б даже такая гипотеза осуществилась, что более, чем сомнительно, военное «объединение» имело бы не большую устойчивость, чем версальский мир. Национальные восстания и усмирения закончились бы новой мировой войной, которая могла бы стать могилой цивилизации. Не наши субъективные пожелания, а объективная действительность говорит, что единственным выходом для человечества является международная социалистическая революция. Ее альтернативой является рецидив варварства.
Пролетариат и его руководство
Вопросу о взаимоотношении между классом и его руководством мы посвятим вскоре особую статью. Ограничимся здесь самым необходимым. Только вульгарные «марксисты», которые полагают, что политика есть прямое и непосредственное «отражение» экономики, способны думать, что руководство прямо и непосредственно отражает класс. На самом деле руководство, поднявшись над угнетенным классом, неминуемо подпадает под давление господствующего класса. Руководство американских профессиональных союзов, например, «отражает» не столько пролетариат, сколько буржуазию. Подбор и воспитание действительно революционного руководства, способного противостоять давлению буржуазии, есть исключительно трудная задача. Диалектика исторического процесса выразилась ярче всего в том, что пролетариат самой отсталой страны, России, выдвинул в известных исторических условиях самое дальнозоркое и смелое руководство. Наоборот, пролетариат в стране самой старой капиталистической культуры, Великобритании, имеет и сегодня еще самое тупоумное и лакейское руководство.
Кризис капиталистического общества, принявший в июле 1914 г. открытый характер, с первого же дня войны вызвал острый кризис пролетарского руководства. За двадцать пять лет, протекших с того времени, пролетариат передовых капиталистических стран не создал еще руководства, которое бы стояло на уровне задач нашей эпохи. Опыт России свидетельствует, однако, что такое руководство может быть создано (это не значит, конечно, что оно будет застраховано от вырождения). Вопрос стоит следовательно, так: проложит ли в конце концов объективная историческая необходимость себе дорогу в сознание авангарда рабочего класса, т.е.: сложится ли в процессе этой войны и тех глубочайших потрясений, которые из нее должны вырасти, подлинное революционное руководство, способное повести пролетариат на завоевание власти?
Четвертый Интернационал ответил на этот вопрос утвердительно не только текстом своей программы, но и самым фактом своего существования. Наоборот, всякого рода разочарованные и запуганные представители лже-марксизма исходят из того, что банкротство руководства лишь «отражает» неспособность пролетариата выполнить свою революционную миссию. Не все наши противники ясно выражают эту мысль. Но все они — ультра-левые, центристы, анархисты, не говоря уже о сталинцах и социал-демократах — ответственность за поражения перелагают с себя на пролетариат. Никто из них не указывает, при каких именно условиях пролетариат окажется способен совершить социалистический переворот.
Если принять, что причиной поражений являются социальные качества самого пролетариата, тогда положение современного общества придется признать безнадежным. В условиях загнивающего капитализма пролетариат не растет ни численно, ни культурно. Нет, поэтому, основания ждать, что он когда-либо поднимется на уровень революционной задачи. Совершенно иначе представляется дело тому, кто уяснил себе глубочайший антагонизм между органическим, глубоким, непреодолимым стремлением трудящихся масс вырваться из кровавого капиталистического хаоса и консервативным, патриотическим, насквозь буржуазным характером пережившего себя руководства. Между этими двумя непримиримыми концепциями надо выбирать.
Тоталитарная диктатура — состояние острого кризиса, а не устойчивый режим
Октябрьская революция не случайность. Она была предвидена задолго. События подтвердили предвидение. Перерождение не опровергает предвидения, ибо никогда марксисты не думали, что изолированное рабочее государство в России может держаться бесконечно. Правда, мы считались скорее с крушением рабочего государства, чем с его перерождением; вернее сказать, мы не расчленяли строго этих двух возможностей. Но они вовсе не противоречат друг другу. Перерождение должно неизбежно на известном этапе завершиться крушением.
Тоталитарный режим, сталинского или фашистского образца, по самой сущности своей может быть только временным, переходным режимом. Диктатура в истории вообще была результатом и признаком особенно острого социального кризиса, отнюдь не устойчивого режима. Острый кризис не может быть перманентным состоянием общества. Тоталитарное государство способно в течение известного времени подавлять социальные противоречия, но не способно увековечить себя. Чудовищные чистки в СССР являются самым убедительным свидетельством того, что советское общество органически стремится извергнуть из себя бюрократию.
Поразительное дело, как раз в сталинских чистках Бруно Р. видит доказательство того, что бюрократия стала правящим классом, ибо только правящий класс способен, по его мнению, на меры столь широкого масштаба.* Он забывает, однако, что царизм, который не был «классом», тоже позволял себе довольно широкие мероприятия по чистке, притом как раз в тот период, когда он приближался к гибели. Своим размахом и чудовищной лживостью чистки Сталина свидетельствуют не о чем другом, как о неспособности бюрократии превратиться в устойчивый господствующий класс и являются симптомами ее близкой агонии. Не попали ли бы мы в смешное положение, если б усвоили бонапартистской олигархии имя нового правящего класса за несколько лет или даже месяцев до ее бесславного падения? Одна лишь ясная постановка вопроса должна, на наш взгляд, удержать товарищей от терминологических экспериментов и слишком торопливых обобщений.
* Правда, в последней части своей книги, состоящей из фантастических противоречий, Бруно Р. вполне сознательно и членораздельно опровергает свою собственную теорию «бюрократического коллективизма», изложенную в первой части книги, и заявляет, что сталинизм, фашизм и нацизм являются переходными паразитическими образованиями, исторической карой за бессилие пролетариата. Другими словами, подвергнув взгляды Четвертого Интернационала самой резкой критике, Бруно Р. неожиданно возвращается к этим взглядам, но только для того, чтоб открыть новую серию блужданий. У нас нет никакого основания следовать по пятам за писателем, явно выбитым из равновесия. Нас интересуют те его доводы, которыми он пытается обосновать свой взгляд на бюрократию, как класс.
Курс на международную революцию и возрождение СССР
Четверть столетия оказалась слишком коротким сроком для революционного перевооружения международного пролетарского авангарда и слишком долгим сроком для сохранения советской системы в изолированной отсталой стране. За это человечество платится ныне новой империалистской войной. Но основная задача нашей эпохи не изменилась, по той простой причине, что она не разрешена. Огромным активом истекшей четверти столетия и неоценимым залогом будущего является тот факт, что одному из отрядов мирового пролетариата удалось на деле показать, как задача может быть разрешена.
Вторая империалистская война ставит неразрешенную задачу на более высоком историческом этапе. Она заново проверяет не только устойчивость существующих режимов, но и способность пролетариата прийти им на смену. Результаты этой проверки будут, несомненно, иметь решающее значение для нашей оценки современной эпохи, как эпохи пролетарской революции. Если бы, вопреки всем вероятиям, в течение нынешней войны или непосредственно после нее Октябрьская революция не нашла своего продолжения ни в одной из передовых стран; если бы, наоборот, пролетариат оказался везде и всюду отброшен назад; — тогда мы несомненно должны были бы поставить вопрос о пересмотре нашей концепции нынешней эпохи и ее движущих сил. Вопрос шел бы при этом не о том, какой школьный ярлычек наклеить на СССР или на сталинскую шайку, а о том, как оценить мировую историческую перспективу ближайших десятилетий, если не столетий: вошли ли мы в эпоху социальной революции и социалистического общества или же в эпоху упадочного общества тоталитарной бюрократии?
Двойная ошибка схематиков, вроде Гуго Урбанса и Бруно Р. состоит в том, что они, во-первых, провозглашают этот последний режим уже окончательно наступившим; во-вторых, объявляют его длительным промежуточным состоянием общества между капитализмом и социализмом. Между тем, совершенно очевидно, что если бы международный пролетариат, в результате опыта всей нашей эпохи и нынешней новой войны, оказался неспособен стать хозяином общества, то это означало бы крушение всяких надежд на социалистическую революцию, ибо никаких других более благоприятных условий для нее нельзя ждать; во всяком случае никто их сейчас ни предвидеть, ни охарактеризовать не может.
У марксистов нет ни малейшего права (если не считать «правом» разочарование и усталость) делать тот вывод, что пролетариат исчерпал свои революционные возможности и должен отказаться от претензий на господство в ближайшую эпоху. Двадцать пять лет на весах истории, когда дело идет о глубочайшей смене хозяйственных и культурных систем, меньше часа в жизни человека. Куда годится тот человек, который из-за эмпирических неудач в течение часа или дня отказывается от цели, которую поставил себе на основании опыта и изучения всей предшествующей жизни? В годы мрачной русской реакции (1907—1917) мы исходили из тех революционных возможностей, которые обнаружил русский пролетариат в 1905 г. В годы мировой реакции мы должны исходить из тех возможностей, которые обнаружил русский пролетариат в 1917 году. Четвертый Интернационал не случайно назвал себя мировой партией социалистической революции. Наш путь неизменен. Мы держим курс на международную революцию и, тем самым, на возрождение СССР, как рабочего государства.
Внешняя политика есть продолжение внутренней
Что мы защищаем в СССР? Не то, в чем он похож на капиталистические страны, а то, в чем он отличается от них. В Германии мы так же проповедуем восстание против правящей бюрократии, но только для того, чтобы низвергнуть немедленно капиталистическую собственность. В СССР низвержение бюрократии необходимо для того, чтобы сохранить государственную собственность. Только в этом смысле мы стоим за защиту СССР.
Никто в нашей среде не сомневается, что советские рабочие должны защищать государственную собственность не только от паразитизма бюрократия, но и от тенденций частно-собственнического порядка, напр. со стороны колхозной аристократии. Но ведь внешняя политика есть продолжение внутренней. Если мы во внутренней политике соединяем защиту завоеваний Октябрьской революции с непримиримой борьбой против бюрократии, то мы должны делать то же самое и во внешней политике. Правда, Бруно Р., исходя из того, что «Бюрократический коллективизм» уже победил по всей линии, заверяет нас, что никто государственной собственности ни грозит, ибо Гитлер (и Чемберлен?) так же заинтересованы в ней, как и Сталин. К сожалению, заверения Бруно Р. легкомысленны. В случае победы Гитлер начнет, вероятно, с того, что потребует возвращения немецким капиталистам экспроприированной у них собственности; затем обеспечит такую же реставрацию собственности англичанам, французам, бельгийцам в целях достижения с ними соглашения за счет СССР; наконец, сделает Германию пайщиком важнейших государственных предприятий СССР в интересах немецкой военной машины. Сейчас Гитлер — союзник и друг Сталина; но, если бы Гитлер, при помощи Сталина, вышел победителем на западном фронте, он завтра же повернул бы оружие против СССР. Наконец, и Чемберлен поступил бы в соответственном случае не многим иначе, чем Гитлер.
Защита СССР и классовая борьба
Ошибки в вопросе о защите СССР чаще всего вытекают из неправильного понимания методов «защиты». Защита СССР вовсе не означает сближения с кремлевской бюрократией, принятия ее политики или примирения с политикой ее союзников. В этом вопросе, как и в других, мы остаемся полностью на почве международной классовой борьбы.
Французский журнальчик «Ке фер» писал недавно: так как «троцкисты» являются пораженцами по отношению к Франции и Англии, то они тем самым являются пораженцами и по отношению к СССР. Другими словами: если вы хотите защищать СССР, вы должны перестать быть пораженцами по отношению к его империалистским союзникам. «Ке фер» рассчитывал, что союзниками СССР будут «демократии». Что скажут эти умники сейчас, не ясно. Да это и не важно, ибо самый метод их порочен. Отказаться от пораженчества по отношению к тому империалистскому лагерю, к которому сегодня примыкает или завтра примкнет СССР, значит толкнуть рабочих противоположного лагеря на сторону их правительств; значит отказаться от пораженчества вообще. Отказ от пораженчества в условиях империалистской войны равносилен отказу от социалистической революции. Отказ от революции — во имя «защиты СССР» — обрекал бы СССР на окончательное гниение и гибель.
«Защита СССР», в истолковании Коминтерна, как и вчерашняя «борьба против фашизма», основана на отказе от самостоятельной классовой политики. Пролетариат превращается — по разным поводам, в разных условиях, но всегда и неизменно — во вспомогательную силу одного буржуазного лагеря против другого. В противовес этому некоторые наши товарищи говорят: так как мы не хотим превращаться в орудие Сталина и его союзников, то мы отказываемся от защиты СССР. Этим, однако, они показывают лишь, что их понимание «защиты» в основном совпадает с пониманием оппортунистов; они не мыслят самостоятельной политики пролетариата. На самом деле мы защищаем СССР, как мы защищаем колонии, как мы разрешаем все наши задачи, не поддержкой одних империалистских правительств против других, а методом международной классовой борьбы в колониях, как и в метрополиях.
Мы — не правительственная партия; мы — партия непримиримой оппозиции, не только в капиталистических странах, но и в СССР. Наши задачи, в том числе и «защиту СССР», мы осуществляем не через буржуазные правительства и даже не через правительство СССР, а исключительно через воспитание масс, через агитацию, через разъяснение рабочим, что надо защищать и что надо ниспровергать. Такая «защита» не может дать непосредственных чудодейственных результатов. Но мы на них и не претендуем. Пока что мы — революционное меньшинство. Наша работа должна быть направлена на то, чтобы рабочие, на которых мы имеем влияние, правильно оценивали события, не давали себя застигнуть врасплох и подготовляли общественное мнение своего класса к революционному разрешению стоящих перед нами задач.
Защита СССР совпадает для нас с подготовкой международной революции. Допустимы только те методы, которые не противоречат интересам революции. Защита СССР относится к международной социалистической революции, как тактическая задача — к стратегической. Тактика подчинена стратегической цели и ни в каком случае не может противоречить ей.
Вопрос об оккупированных областях
Сейчас, когда мы пишем эти строки, вопрос о судьбе оккупированных Красной Армией областей остается еще неясным. Телеграфные сведения противоречивы, так как обе стороны много лгут; и реальные отношения на месте, несомненно, еще крайне неопределенны. Известная часть оккупированных земель войдет несомненно в состав СССР. В какой именно форме?
Допустим на минуту, что, по договору с Гитлером, московское правительство оставляет в оккупированных областях незатронутыми права частной собственности и ограничивается «контролем» на фашистский образец. Такая уступка имела бы глубоко принципиальный характер и могла бы стать исходной точкой новой главы советского режима, а следовательно и новой оценки, с нашей стороны, природы советского государства.
Более вероятно, однако, что в областях, которые должны войти в состав СССР, московское правительство проведет меры экспроприации крупных собственников и огосударствления средств производства. Такой путь более вероятен не потому, что бюрократия верна социалистической программе, а потому, что она не хочет и не может делить власть и связанные с нею привилегии со старыми господствующими классами оккупированных областей. Здесь сама собою напрашивается аналогия. Первый Бонапарт приостановил революцию при помощи военной диктатуры. Однако, когда французские войска вторглись в Польшу, Наполеон подписал декрет: «Крепостное право отменяется». Эта мера диктовалась не симпатиями Наполеона к крестьянству и не демократическими принципами, а тем фактом, что бонапартистская диктатура опиралась не на феодальную, а на буржуазную собственность. Так как бонапартистская диктатура Сталина опирается не на частную собственность а на государственную, то вторжение Красной Армии в Польшу естественно должно повести за собой ликвидацию частной капиталистической собственности, чтоб таким путем привести режим оккупированных территорий в соответствие с режимом СССР.
Революционная по-своему характеру мера — «экспроприация экспроприаторов» — осуществляется в данном случае военно-бюрократическим путем. Апелляция к самодеятельности масс в новых территориях — а без такой апелляции, хотя бы и очень осторожной, невозможно установить новый режим — будет, несомненно, завтра же подавлена беспощадными полицейскими мерами, чтоб обеспечить перевес бюрократии над пробужденными революционными массами. Такова одна сторона дела. Но есть и другая. Чтобы создать возможность оккупации Польши посредством военного союза с Гитлером, Кремль долго обманывал и продолжает обманывать массы СССР и всего мира и довел этим до полного разложения ряды своего собственного Коминтерна. Главным мерилом политики являются для нас не преобразования собственности на том или другом участке территории, как ни важны они могут быть сами по себе, а изменение в сознательности и организованности мирового пролетариата, повышение его способности защищать старые завоевания и совершать новые. С этой единственно решающей точки зрения политика Москвы, взятая в целом, полностью сохраняет свой реакционный характер и остается главным препятствием на пути к международной революции.
Наша общая оценка Кремля и Коминтерна не меняет, однако, того частного факта, что огосударствление форм собственности в оккупированных областях является само по себе прогрессивной мерой. Это надо открыто признать. Если бы Гитлер завтра повернул свои войска фронтом на Восток, чтоб восстановить в Восточной Польше «порядок», передовые рабочие защищали бы от Гитлера новые формы собственности, установленные бонапартистской советской бюрократией.
Мы не меняем курса
Огосударствление средств производства, сказали мы, есть прогрессивная мера. Но ее прогрессивность относительно, ее удельный вес зависит от совокупности всех остальных факторов. Так, прежде всего приходится установить, что расширение территории бюрократического самодержавия и паразитизма, прикрытое «социалистическими» мерами, может увеличить престиж Кремля, породить иллюзии насчет возможности заменить пролетарскую революцию бюрократическими маневрами и пр. Это зло далеко перевешивает прогрессивное содержание сталинских реформ в Польше. Чтоб национализации собственности в оккупированных областях, как и в СССР, стала основой действительно прогрессивного, т.е. социалистического развития, необходимо низвергнуть московскую бюрократию. Наша программа сохраняет, следовательно, всю свою силу. События не застигли нас врасплох. Нужно только правильно толковать их. Нужно ясно понять, что в характере СССР и в его международном положении заложены резкие противоречия. Нельзя освободиться от этих противоречий при помощи терминологических фокусов («рабочее государство» — «не рабочее государство»). Надо брать факты, как они есть. Надо строить политику, исходя из реальных отношений и противоречий.
Мы не доверяем Кремлю никакой исторической миссии. Мы были и остаемся против захвата Кремлем новых областей. Мы — за независимость советской Украины и, если сами белорусы этого хотят, советской Белоруссии. В то же время в оккупированных Красной Армией частях Польши сторонники Четвертого Интернационала принимают самое решительное участие в экспроприации помещиков и капиталистов, в наделении крестьян землею, в создании советов и рабочих комитетов и пр. Они сохраняют при этом свою политическую самостоятельность, борются во время выборов в советы и заводские комитеты за полную их независимость от бюрократии, ведут революционную пропаганду в духе недоверия к Кремлю и его местной агентуре.
Представим, однако, что Гитлер поворачивает свое оружие на Восток и вторгается в области, занятые Красной Армией. В этих условиях сторонники Четвертого Интернационала, нимало не меняя своего отношения к кремлевской олигархии, выдвинут на передний план, в качестве неотложной задачи данного момента, военный отпор Гитлеру. Рабочие скажут: «Мы не можем уступить Гитлеру свержение Сталина; это — наша задача». Во время военной борьбы с Гитлером революционные рабочие будут стараться войти с рядовыми бойцами Красной Армии в возможно тесные товарищеские отношения. Нанося вооруженной рукой удары Гитлеру, большевики-ленинцы будут в то же время вести революционную пропаганду против Сталина, подготовляя его низвержение на следующем, возможно близком этапе.
Такого рода «защита СССР» будет, разумеется, как небо от земли, отличаться от официальной защиты, которая ведется ныне под лозунгом: «за родину, за Сталина!» Наша защита СССР ведется под лозунгом: «за социализм, за международную революцию, против Сталина!» Чтобы в сознании масс эти два вида «защиты СССР» не смешались, надо уметь ясно и точно формулировать лозунги, отвечающие конкретной обстановке. Но прежде всего надо ясно установить, что именно мы защищаем, как защищаем, против кого защищаем. Наши лозунги не вызовут в массах замешательства лишь в том случае, если мы сами будем ясно представлять себе свои задачи.
Выводы
У нас нет в настоящий момент никаких оснований менять нашу принципиальную позицию по отношению к СССР.
Война ускоряет разные политические процессы. Она может ускорить процесс революционного возрождения СССР. Но она может ускорить и процесс его окончательного перерождения. Необходимо, поэтому, внимательно и без предубеждения следить за теми изменениями, которые война будет вносить во внутреннюю жизнь СССР, чтобы своевременно отдавать себе в них отчет.
Наши задачи в оккупированных областях в основе своей те же, что и в СССР; но так как они, поставлены событиями в крайне острой форме, то они помогают нам лучше осветить наши общие задачи в отношении СССР.
Необходимо формулировать наши лозунги так, чтоб рабочие ясно видели, что именно мы защищаем в СССР (государственную собственность и плановое хозяйство) и против чего мы беспощадно боремся (паразитическая бюрократия и ее Коминтерн).
Ни на минуту не упускать из виду, что вопрос о низвержении советской бюрократии подчинен для нас вопросу о сохранении государственной собственности на средства производства в СССР; что вопрос о сохранении государственной собственности на средства производства в СССР подчинен для нас вопросу о международной пролетарской революции.
Л. Троцкий.
Койоакан, 25 сентября 1939 г.
Загадка СССР
Нижеследующая статья предназначалась для буржуазной прессы и была написана еще 21 июня 1939 г., т.е. за два месяца до заключения союза между Сталиным и Гитлером. Последующие события почти полностью подтвердили прогноз автора. Редакция.
Две черты характеризуют нынешнюю международную политику великих держав. Во-первых, отсутствие всякой системы и последовательности действий. Особенно фантастические колебания обнаружила за последний период та страна, которая была в истории образцом тяжеловесной устойчивости, именно Великобритания. В период мюнхенского соглашения, в сентябре прошлого года, Чемберлен возвестил «новую эру мира», основанную на сотрудничестве четырех европейских государств. Неофициальным лозунгом консерваторов в те дни было — дать Германии идти на Восток. Сейчас все усилия британского правительства сосредоточены на том, чтобы заключить соглашение с Москвой — против Германии. Лондонская биржа, приветствовавшая в свое время мюнхенское соглашение повышательной тенденцией, приспособляет ныне свои нервы к ходу англо-советских переговоров. Франция покорно следует в этих зигзагах за Англией: ничего другого ей не остается. В политике Гитлера устойчивым элементом является ее агрессивная динамичность, но не более. Никто не знает, в каком направлении Германия нанесет ближайший удар. Возможно, что сегодня этого не знает еще и сам Гитлер. Перипетии закона о «нейтралитете» в Соединенных Штатах являются иллюстрацией на ту же тему.
Вторая черта международной политики, тесно связанная с первой, состоит в том, что никто не верит слову другого и даже своему собственному слову. Любой договор предполагает минимум взаимного доверия, тем более — военный союз. Между тем, условия англо-советских переговоров слишком ясно показывают, что такого доверия нет. Это вовсе не вопрос абстрактной морали; просто нынешнее объективное положение мировых держав, которым стало слишком тесно рядом друг с другом на земном шаре, исключает возможность последовательной политики, которую можно предвидеть заранее и на которую можно опираться. Каждое правительство пытается застраховать себя, по крайней мере, на два случая. Отсюда ужасающая двойственность мировой политики, фальшь и конвульсивность. Чем неотвратимее и трагичнее вырисовывается общий прогноз: человечество идет с закрытыми глазами к новой катастрофе, — тем труднее становятся частные прогнозы: что сделает Англия или Германия завтра? На чьей стороне будет Польша? Какую позицию займет Москва?
Для ответа на последний вопрос особенно мало данных. Советская печать почти не вмешивается в область международной политики. Зачем именно мистер Странг прибыл в Москву, и чем он там занимается, до этого советским гражданам нет дела. Иностранные телеграммы печатаются обычно на последней странице и окрашены чаще всего в «нейтральную» краску. О заключении германо-итальянского союза или об укреплении Алландских островов сообщается так, как если бы дело совершалось на Марсе. Этот мнимый объективизм служит для того, чтобы не связывать рук Кремлю. Мировая печать не раз писала за последние месяцы о «непроницаемости» советских целей и «непредвидимости» кремлевских методов. Мы тем ближе подойдем к разрешению «непроницаемой» загадки, чем решительнее заменим изыскания насчет субъективных симпатий и антипатий Сталина объективной оценкой интереса советской олигархии, которую Сталин только персонифицирует.
Основные пружины политики Кремля
Никто «не хочет» войны, а многие сверх того и «ненавидят» войну. Это значит лишь, что всякий хотел бы добиться своих целей мирными средствами. Но это вовсе не значит, что войны не будет. Цели, увы, противоположны и не допускают примирения. Меньше, чем кто бы то ни было, хочет войны Сталин, ибо он более, чем кто бы то ни было, боится войны. У него есть для этого достаточные причины. Чудовищные, как по масштабам, так и по методам, «чистки» отражают невыносимую напряженность отношений между советской бюрократией и народом. Истреблен цвет большевистской партии, руководители хозяйства и дипломатии. Истреблен цвет командного состава, герои и идолы армии и флота. Из пяти маршалов уничтожены трое. Сталин провел эту чистку не по пустому капризу ориентального деспота: он был вынужден к ней борьбой за сохранение власти. Это нужно твердо понять. Если следить изо дня в день за жизнью СССР по советской печати, читая внимательно и между строк, то становится совершенно ясно, что правящий слой чувствует себя предметом всеобщей ненависти. В народных массах живет угроза: «придет война — мы им покажем». Бюрократия трепещет за свои свеже-завоеванные позиции. Осторожность есть самая главная черта ее вождя, особенно на мировой арене. Дух дерзания ему чужд всецело. Он не останавливается, правда, перед употреблением насилия в невиданных размерах, но только при условии заранее обеспеченной безнаказанности. Зато он легко идет на уступки и отступления, когда исход борьбы ему не ясен. Никогда Япония не ввязалась бы в войну с Китаем, если бы не знала заранее, что Москва не воспользуется благоприятным поводом для вмешательства. На съезде партии в марте этого года Сталин впервые заявил вслух, что экономически Советский Союз еще чрезвычайно отстал от капиталистических стран. Это признание нужно было ему не только для того, чтобы объяснить низкий уровень жизни народных масс, но и для того, чтобы оправдать свои отступления в области внешней политики. За мир Сталин готов заплатить очень дорогой, чтобы не сказать всякой ценой. Не потому, что он «ненавидит» войну, а потому, что он смертельно боится ее последствий.
Под этим углом зрения не трудно произвести оценку сравнительных выгод, которые представляет для Кремля альтернатива соглашения с Германией или союза с «демократиями». Дружба с Гитлером означала бы прямое устранение военной опасности с Запада, и тем самым — чрезвычайное ослабление опасности с Дальнего Востока. Союз с демократиями означает лишь возможность получения помощи на случай войны. Разумеется, если не остается ничего другого, как воевать, то выгоднее иметь союзников, чем оставаться изолированным. Но основная задача политики Сталина — не в том, чтобы создать более благоприятные условия на случай войны, а в том, чтобы избежать войны. В этом скрытый смысл неоднократных заявлений Сталина, Молотова, Ворошилова насчет того, что СССР «не нуждается в союзниках».
Правда, воссоздание Антанты объявляется ныне надежным средством предупредить войну. Никто, однако, не объясняет, почему Антанта не достигла этой цели 25 лет тому назад. Учреждение Лиги Наций мотивировалось именно тем, что, в противном случае, разделение Европы на два лагеря должно неминуемо привести к новой войне. Теперь, в результате опыта «коллективной безопасности», дипломатия пришла к выводу, что разделение Европы на два непримиримых лагеря способно… предотвратить войну. Пусть верит этому, кто может! Кремль этому, во всяком случае, не верит. Соглашение с Гитлером означало бы страховку границ СССР при условии выключения Москвы из европейской политики. Ничего лучшего Сталин не хотел бы. Союз с демократиями страхует границы СССР лишь постольку, поскольку он страхует все другие европейские границы, превращая СССР в их поручителя и тем самым исключая для него возможность нейтралитета. Надеяться, что воссоздание Антанты способно увековечить статус-кво, предупредив возможность нарушения каких бы то ни было границ, значило бы жить в царстве химер. Может быть, военная опасность стала бы для СССР на время менее напряженной; зато она приобрела бы неизмеримо более экстенсивный характер. Союз Москвы с Лондоном и Парижем означал бы для Гитлера, что он будет иметь отныне против себя единовременно все три государства, какую бы из границ он ни нарушил. перед лицом такого риска он вернее всего выберет наиболее гигантскую ставку, т.е. поход против СССР. В этом случае «страховка» Антанты может легко превратиться в свою противоположность.
И во всех других отношениях соглашение с Германией было бы наилучшим решением для московской олигархии. Советский Союз мог бы систематически доставлять Германии почти все не хватающие ей виды сырья и продовольствия. Германия могла бы доставлять Советскому Союзу машины, промышленные продукты, а также необходимые технические рецепты как для общей промышленности, так и для военной. В тисках соглашения двух гигантов Польше, Румынии и прибалтийским государствам не оставалось бы ничего другого, как отказаться от всякой мысли о самостоятельной политике и ограничиваться скромными выгодами сотрудничества и транзита. Москва охотно предоставила бы Берлину полную свободу в его внешней политике по всем направлениям, кроме одного: на Восток. Кто заикнулся бы в этих условиях о «защите демократий», был бы объявлен в Кремле троцкистом, агентом Чемберлена, наемником Уолл Стрит и — немедленно расстрелян.
С первого дня национал-социалистического режима Сталин систематически и настойчиво обнаруживал свою готовность к дружбе с Гитлером. Нередко это делалось в виде открытых заявлений; чаще — в виде намеков, тенденциозных умолчаний или, наоборот, подчеркиваний, которые могли оставаться незамеченными для собственных граждан, но зато безошибочно доходили по адресу. О работе, которая велась в том же направлении за кулисами, очень выразительно рассказал недавно В. Кривицкий, бывший начальник советской разведки в Европе. Лишь после ряда крайне враждебных реплик Гитлера в советской политике начался поворот в сторону Лиги Наций, коллективной безопасности, народных фронтов. Эта новая дипломатическая мелодия, поддерживаемая барабанами, литаврами и саксофонами Коминтерна, становилась в течение последних лет все более опасной для ушных перепонок. Но каждый раз в моменты затишья из-под нее слышались менее громкие, слегка меланхолические, но зато более интимные ноты, предназначенные для ушей Берхтесгадена. В этой видимой двойственности есть свое несомненное внутреннее единство.
Вся мировая печать обратила внимание на ту откровенность, с какою Сталин в своем докладе на последнем съезде партии в марте этого года, заигрывал с Германией, нанося одновременно удары по Англии и Франции, как «провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками». Совершенно незамеченным остался, однако, дополнительный доклад Мануильского, по поводу политики Коминтерна; между тем и этот доклад редактировался Сталиным. Традиционное требование освобождения всех колоний Мануильский в первый раз заменил новым лозунгом: «осуществление права самоопределения народов, порабощенных фашистскими государствами… Коминтерн требует, поэтому, свободного самоопределения Австрии…, Судетской области…, Кореи, Формозы, Абиссинии…» Что касается Индии, Индо-Китая, Алжира и прочих колоний Великобритании и Франции, то агент Сталина ограничивается безобидным пожеланием «улучшения положения трудящихся масс». В то же время он требует, чтоб свою освободительную борьбу колониальные народы впредь «подчинили… интересам разгрома фашизма, этого злейшего врага трудящихся». Другими словами, английские и французские колонии обязаны, по новой теории Коминтерна, поддерживать свои метрополии против Германии, Италии и Японии. Бьющее в глаза противоречие двух докладов имеет на самом деле мнимый характер. На себя Сталин взял важнейшую часть задачи: прямое предложение Гитлеру соглашения против демократических «провокаторов войны». Мануильскому он поручил попугать Гитлера сближением СССР с демократическими «провокаторами» и попутно разъяснить этим последним огромные выгоды для них союза с СССР: никто кроме Кремля, старого друга угнетенных народов, не способен внушить колониям идею необходимости сохранять верность своим демократическим господам во время войны с фашизмом. Таковы основные пружины политики Кремля, единой в своих внешних противоречиях. Она с начала до конца определяется интересами правящей касты, которая отказалась от всех принципов, кроме принципа самосохранения.
Гитлер и СССР
Механика учит, что сила определяется массой и скоростью. Динамика внешней политики Гитлера обеспечила Германии командующее положение в Европе, отчасти и во всем мире. Надолго ли, другой вопрос. Если б Гитлер смирился (если б он мог смириться). Лондон снова повернулся бы спиной к Москве. С другой стороны, ожидаемый с часу на час ответ Москвы на лондонские предложения зависит гораздо больше от Гитлера, чем от Сталина. Если Гитлер откликнется, наконец, на дипломатические авансы Москвы, Чемберлен получит отказ. Если Гитлер будет колебаться или сделает вид, что колеблется, Кремль будет изо всех сил затягивать переговоры. Сталин подпишет договор с Англией только убедившись, что соглашение с Гитлером для него недостижимо.
Секретарь Коминтерна Димитров, выполняя поручение Сталина, огласил вскоре после мюнхенского соглашения точный календарь будущих завоевательных походов Гитлера. Венгрия будет подчинена весною 1939 г.; осенью того же года Польша станет объектом оккупации. Очередь Югославии наступит в следующем году. Осенью 1940 году Гитлер вторгнется в Румынию и Болгарию. Весною 1941 г. удары будут направлены против Франции, Бельгии, Голландии, Дании и Швейцарии. Наконец, осенью 1941 года Германия намерена открыть наступление против Советского Союза. Возможно, что эти сведения, конечно в менее законченном виде, были добыты советской разведкой. Но возможно и то, что они представляли продукт чистой спекуляции, имевшей целью доказать, что Германия намерена прежде раздавить своих западных соседей, и лишь потом повернуть оружие против Советского Союза. В какой мере Гитлер будет руководствоваться календарем Димитрова? Вокруг этого вопроса вращаются сейчас гадания и планы в разных столицах Европы.
Первая глава мирового плана Гитлера: создание широкой национальной базы плюс чехословацкий трамплин, закончена. Новый этап германской агрессии может иметь два варианта. Либо немедленное соглашение с СССР, чтоб иметь развязанные руки на юго-запад и запад; в этом случае замыслы насчет Украины, Кавказа, Урала составили бы в операциях Гитлера третью главу. Либо же немедленный удар на Восток, расчленение Советского Союза, обеспечение восточного тыла. В этом случае удар на Запад составил бы третью главу.
Прочное соглашение с Москвой, вполне в духе традиции Бисмарка, не только представило бы для Германии огромные экономические выгоды, но и позволило бы ей вести активную мировую политику. Однако, Гитлер с первого дня прихода к власти упорно отклонял протянутую руку Москвы. Разгромив немецких «марксистов», Гитлер не мог в первые годы ослаблять свою внутреннюю позицию сближением с «марксистской» Москвой. Важнее были, однако, соображения внешней политики: чтоб побудить Англию закрыть глаза на нелегальные вооружения Германии и на нарушения Версальского договора, Гитлеру необходимо было парадировать в качестве защитника европейской культуры от большевистского варварства. Обе эти причины сейчас чрезвычайно ослабели. В Германии социал-демократическая и коммунистическая партия, опозорившие себя самой постыдной капитуляцией перед наци, представляют ныне ничтожную величину. В Москве от марксизма остались только плохие бюсты Маркса. Создание нового привилегированного слоя в СССР и отказ от политики международной революции, подкрепленный массовым истреблением революционеров, чрезвычайно уменьшили тот страх, который Москва внушала капиталистическому миру. Вулкан потух, лава остыла. Разумеется, капиталистические государства и сейчас охотно помогли бы восстановлению капитализма в СССР. Но они не рассматривают эту страну больше, как очаг революции. Нужды в вожде для крестового похода на Восток больше не ощущается. Сам Гитлер раньше других понял социальный смысл московских чисток и судебных спектаклей, ибо для него-то уж во всяком случае не было тайной, что ни Зиновьев, ни Каменев, ни Рыков, ни Бухарин, ни маршал Тухачевский, ни десятки и сотни других революционеров, государственных людей, дипломатов, генералов, не были его агентами. Необходимость для самого Гитлера гипнотизировать Даунинг-стрит общностью интересов против СССР так же отпала, ибо со стороны Англии Гитлер получил больше, чем надеялся, — все, что можно было получить, не прибегая к оружию. Если тем не менее он не идет навстречу Кремлю, то потому, очевидно, что боится СССР. При своих 170 миллионах населения, неистощимости естественных богатств, неоспоримых успехах индустриализации, росте путей сообщения, СССР — так рассуждает Гитлер — приберет скоро к рукам Польшу, Румынию, прибалтийские страны и придвинется всей своей массой к границам Германии, как раз в тот момент, когда Третий Рейх будет вовлечен в борьбу за новый передел мира. Чтоб отнять у Англии и Франции колонии, нужно обеспечить предварительно свой тыл. Гитлер лелеет мысль о превентивной войне против СССР.
Правда, германский штаб на основании прошлого опыта, хорошо знает трудности оккупации России или хотя бы только Украины. Однако, Гитлер рассчитывает на неустойчивость сталинского режима. Нескольких серьезных поражений Красной Армии, рассуждает он, будет достаточно для падения кремлевского правительства. А так как в стране нет никаких организованных сил, белая же эмиграция совершенно чужда народу, то после низвержения Сталина надолго воцарится хаос, который можно будет использовать, с одной стороны, для прямого экономического грабежа: захвата золотых запасов, вывоза всякого вида сырья и пр.; с другой стороны — для удара на Запад. Непрекращающиеся коммерческие отношения между Германией и СССР, — сейчас снова идет речь о поездке в Москву из Берлина делегации промышленников, — сами по себе вовсе не свидетельствуют о долгом периоде мира впереди. В лучшем случае они означают, что срок войны еще не назначен. Кредиты в несколько сот миллионов марок не могут задержать войну ни на один час, ибо в войне дело идет не о сотнях миллионов, а о десятках миллиардов, о завоевании стран и континентов, о новом разделе мира. Потерянные кредиты будут, в случае нужды, отнесены к мелким издержкам большого предприятия. В то же время, предоставление новых кредитов незадолго до открытия военных действий — недурной метод дезориентации противника. Во всяком случае, именно сегодня, в критический момент англо-советских переговоров, Гитлер решает, куда направить свою агрессию: на Восток или на Запад?
Будущее военных союзов
Может показаться, что различение «второй» и «третьей» глав в предстоящей германской экспансии есть педантская конструкция: восстановление Антанты отняло бы у Гитлера возможность чередовать свои задачи и эшелонировать удары, ибо, независимо от того, где начнется конфликт, он немедленно распространится на все границы Германии. Однако, это соображение верно только отчасти. Германия занимает центральную позицию по отношению к своим будущим врагам; она может маневрировать, перебрасывая резервы по внутренним операционным линиям в наиболее важных направлениях. Поскольку инициатива военных действий будет принадлежать ей, — а в начале войны она будет несомненно принадлежать ей, — Германия в каждый данный период будет выбирать главного врага, рассматривая другие фронты, как второстепенные. Единство действий Англии, Франции и СССР могло бы, правда, значительно ограничить свободу действий германского главного командования: для этого ведь и понадобился тройственный союз. Но нужно, чтоб единство действий осуществилось на деле. Между тем, уже одна напряженная борьба, которая ведется вокруг терминов договора, показывает, насколько каждый из участников стремится сохранить за собой свободу действий за счет будущего союзника. Если тот или другой из членов новой Антанты счел бы более целесообразным остаться в опасную минуту в стороне, юридическое основание для разрыва договора доставит ему с полной готовностью Гитлер: для этого достаточно будет прикрыть начало войны такими дипломатическими маневрами, которые чрезвычайно затруднят определение «агрессора», — по крайней мере, с точки зрения того члена Антанты, который будет заинтересован в затемнении вопроса. Но и помимо этого крайнего случая: открытой «измены», остается вопрос о степени выполнения договора. Если Германия ударит против западного соседа, Англия немедленно придет на помощь Франции всеми своими силами, ибо дело будет идти непосредственно о судьбе самой Великобритании. Положение выглядело бы, однако, совершенно иначе, если бы Германия бросила основные свои силы на Восток. Англия и Франция не заинтересованы, конечно, в решающей победе Германии над Советским Союзом, но они ничего не имеют против взаимного ослабления этих двух стран. Задачи Гитлера на Востоке, ввиду вероятного сопротивления Польши и Румынии, ввиду громадных пространств и масс населения, так необъятны, что требовали бы, при самом благоприятном для него ходе операций, больших сил и значительного времени. Весь этот первый период, который события могут сделать более длительным или более коротким, Англия и Франция будут пользоваться относительным комфортом для мобилизации, перевозки английских войск через пролив, сосредоточения сил, выбора подходящего момента, предоставляя Красной Армии выносить на себе всю тяжесть германского удара. Если СССР успеет тем временем попасть в трудное положение, союзники могут поставить новые условия, которые Кремлю не легко будет отвергнуть. Когда Сталин говорил в марте на съезде партии, что Англия и Франция заинтересованы в затяжной войне между Германией и Советским Союзом, чтоб появиться в последний момент со свежими силами в качестве арбитра, он не был неправ.
Но одинаково верно и то, что в случае, если Гитлер, отвлекши внимание возней вокруг Данцига, ударит главными силами на Запад, Москва захочет полностью использовать преимущества своего положения. Вольными и невольными помощниками ее в этом отношении явятся лимитрофы. Прямое вторжение Гитлера в Польшу быстро развеяло бы там, разумеется, недоверие к СССР, и варшавское правительство само призвало бы на помощь Красную Армию. Наоборот, в случае похода Гитлера на Запад или Юг, Польша, как и Румыния, при молчаливом одобрении Кремля, будут всеми силами противиться вступлению Красной Армии на их территорию. Главная тяжесть германского удара ляжет в этом случае на Францию. Москва будет выжидать. Как бы точно ни был формулирован на бумаге новый пакт, тройственное Согласие останется не только военным союзом, но и треугольником антагонистических интересов. Недоверие Москвы тем естественнее, что ей никогда не удастся иметь Францию против Англии или Англию против Франции; зато эти страны всегда найдут общий язык для совместного давления на Москву. Гитлер может не без успеха использовать этот антагонизм в среде самих союзников.
Но ненадолго. В тоталитарном лагере противоречия вскроются, может быть, несколько позже, но тем более бурно. Даже оставляя в стороне далекий Токио, «ось» Берлин — Рим кажется прочной и надежной только в силу огромного перевеса Берлина над Римом и прямого подчинения Рима Берлину. Этим, несомненно, достигается большая согласованность и быстрота действий. Но только до известного предела. Все три члена этого лагеря отличаются крайним размахом своих притязаний и их мировые аппетиты враждебно столкнутся задолго до того, как приблизятся к насыщению. Никакая «ось» не выдержит груза будущей войны.
Сказанное не отрицает, разумеется, всякого значения за международными договорами и союзами, которые так или иначе определят исходные позиции государств в будущей войне. Но значение это очень ограниченно. Раз сорвавшись с цепи, война быстро перерастет рамки дипломатических соглашений, экономических планов и военных расчетов. Зонтик весьма полезен под лондонским дождем. Но от циклона он предохранить не может. Прежде, чем обратить в развалины значительную часть нашей планеты, циклон войны переломает немало дипломатических зонтиков. «Святость» союзных обязательств покажется ничтожным предрассудком, когда народы начнут корчиться в тучах удушливых газов. «Спасайся, кто может!» станет лозунгом правительств, наций и классов. Договоры окажутся не более устойчивыми, чем те правительства, которые их заключили. Московская олигархия, во всяком случае не переживет войны, которой она так основательно страшится. Падение Сталина не спасет, однако, Гитлера, который с непогрешимостью сомнамбула влечется к величайшей исторической катастрофе. Выиграют ли от этого другие участники кровавой игры, вопрос особый.
Л. Троцкий.
Койоакан, 21 июня 1939 г.
Сталин — интендант Гитлера
Двадцать лет пружина германского империализма оставалась свернутой. Когда она стала разворачиваться, дипломатические канцелярии растерялись. Вторым, после Мюнхена, этапом этой растерянности были долгие и бесплодные переговоры Лондона и Парижа с Москвой. Автор этих строк имеет право сослаться на непрерывный ряд собственных заявлений в мировой печати, начиная с 1933 г. на ту тему, что основной задачей внешней политики Сталина является достижение соглашения с Гитлером. Но наш скромный голос оставался неубедительным для «вершителей судеб». Сталин разыгрывал грубую комедию «борьбы за демократию», и этой комедии верили, по крайней мере, наполовину. Почти до самых последних дней Авгур, официозный лондонский корреспондент Нью Йорк Таймс, продолжал уверять, что соглашение с Москвой будет достигнуто. Как свирепо поучителен тот факт, что германо-советский договор ратифицирован сталинским парламентом как раз в тот день, когда Германия вторглась в пределы Польши!
Общие причины войны заложены в непримиримых противоречиях мирового империализма. Однако, непосредственным толчком к открытию военных действий явилось заключение советско-германского пакта. В течение предшествовавших месяцев Геббельс, Форстер и другие германские политики настойчиво повторяли, что фюрер назначит скоро «день» для решительных действий. Сейчас совершенно очевидно, что речь шла о дне, когда Молотов поставит свою подпись под германо-советским пактом. Этого факта уже не вычеркнет из истории никакая сила!
Дело совсем не в том, что Кремль чувствует себя ближе к тоталитарным государствам, чем к демократическим. Не этим определяется выбор курса в международных делах. Консервативный парламентарий Чемберлен, при всем своем отвращении к советскому режиму, изо всех сил стремился добиться союза со Сталиным. Союз не осуществился, потому что Сталин боится Гитлера. И боится не случайно. Армия обезглавлена. Это не фраза, а трагический факт. Ворошилов есть фикция. Его авторитет искусственно создан тоталитарной агитацией. На головокружительной высоте он остался тем, кем был всегда: ограниченным провинциалом, без кругозора, без образования, без военных способностей и даже без способностей администратора. Все в стране это знают. В «очищенном» командном составе не осталось ни одного имени, на котором армия могла бы остановиться с доверием. Кремль боится армии и боится Гитлера. Сталину нужен мир — любой ценой.
Прежде чем гогенцолернская Германия пала под ударами мировой коалиции, она нанесла смертельный удар царскому режиму, причем западные союзники подталкивали русскую либеральную буржуазию и даже поддерживали планы дворцового переворота. Не повторится ли в преобразованном виде этот исторический эпизод? — спрашивали себя с тревогой обитатели Кремля. Они не сомневаются, что коалиция из Франции, Великобритании, Советского Союза, Польши, Румынии, при несомненной в дальнейшем поддержке Соединенных Штатов, в конце концов сломила бы Германию и ее союзников. Но прежде, чем свалиться в пропасть, Гитлер мог бы нанести СССР такое поражение, которое кремлевской олигархии стоило бы головы. Если б советская олигархия была способна к самопожертвованию или хотя бы самоограничению в военных интересах СССР, она не обезглавила бы и не деморализовала бы армию.
Всякого рода про-советские простаки считают само собою разумеющимся, что Кремль стремится к низвержению Гитлера. Низвержение Гитлера немыслимо без революции. Победа революции в Германии подняла бы на огромную высоту самочувствие народных масс в СССР и сделала бы невозможным дальнейшее существование московской тирании. Кремль предпочитает статус-кво, со включением Гитлера, в качестве союзника.
Застигнутые пактом врасплох профессиональные адвокаты Кремля пытаются теперь доказать, что наши старые прогнозы имели в виду наступательный военный союз между Москвою и Берлином, тогда как на деле заключено лишь пацифистское соглашение о «взаимном ненападении». Жалкие софизмы! О наступательном военном союзе, в прямом смысле этого слова, мы никогда не говорили. Наоборот, мы всегда исходили из того, что международная политика Кремля определяется интересами самосохранения новой аристократии, ее страхом перед народом, ее неспособностью вести войну. Любая международная комбинация имеет для советской бюрократии цену постольку, поскольку освобождает ее от необходимости прибегать к силе вооруженных рабочих и крестьян. И тем не менее германо-советский пакт является в полном смысле слова военным союзам, ибо служит целям наступательной империалистской войны.
В прошлой войне Германия потерпела поражение прежде всего вследствие недостатка сырья и продовольствия. В этой войне Гитлер уверенно рассчитывает на сырье СССР. Заключению политического пакта не случайно предшествовало заключение торгового договора. Москва далека от мысли денонсировать его. Наоборот, в своей вчерашней речи перед Верховным Советом Молотов сослался прежде всего на исключительные экономические выгоды дружбы с Гитлером. Соглашение о взаимном ненападении, т.е. о пассивном отношении СССР к германской агрессии, дополняется, таким образом, договором об экономическом сотрудничестве в интересах агрессии. Пакт обеспечивает Гитлеру возможность пользоваться советским сырьем, подобно тому, как Италия в своем нападении на Абиссинию пользовалась советской нефтью. Военные эксперты Англии и Франции только на днях изучали в Москве карту Балтийского моря с точки зрения военных операций между СССР и Германией. А в это самое время германские и советские эксперты обсуждали меры обеспечения балтийских морских путей для непрерывных торговых сношений во время войны. Оккупация Польши должна в дальнейшем обеспечить непосредственную территориальную связь с Советским Союзом и дальнейшее развитие экономических отношений. Такова суть пакта. В «Майн Камф» Гитлер говорит, что союз между двумя государствами, не имеющий своей целью вести войну, «бессмыслен и бесплоден». Германо-советский пакт не бессмыслен и не бесплоден: это военный союз со строгим разделением ролей: Гитлер ведет военные операции, Сталин выступает в качестве интенданта. И есть еще люди, которые всерьез утверждают, что целью нынешнего Кремля является международная революция!
При Чичерине, как министре иностранных дел ленинского правительства, советская внешняя политика действительно имела своей задачей международное торжество социализма, стремясь попутно использовать противоречия между великими державами в целях безопасности советской республики. При Литвинове программа мировой революции уступила место заботе о статус-кво при помощи системы «коллективной безопасности». Но когда эта идея «коллективной безопасности» приблизилась к своему частичному осуществлению, Кремль испугался тех военных обязательств, которые из нее вытекают. Литвинова сменил Молотов, который не связан ничем, кроме обнаженных интересов правящей касты. Политика Чичерина, т.е. по существу политика Ленина, давно уже объявлена политикой романтизма. Политика Литвинова считалась некоторое время политикой реализма. Политика Сталина-Молотова есть политика обнаженного цинизма.
«На едином фронте миролюбивых государств, действительно противостоящих агрессии, Советскому Союзу не может не принадлежать место в передовых рядах», говорил Молотов в Верховном Совете, три месяца тому назад. Какой зловещей иронией звучат теперь эти слова! Советский Союз занял свое место в заднем ряду тех государств, которые он до последних дней не уставал клеймить в качестве агрессоров.
Непосредственные выгоды, которые Кремлевское правительство получает от союза с Гитлером, имеют вполне осязательный характер. СССР остается в стороне от войны. Гитлер снимает в порядке дня кампанию в пользу «Великой Украины». Япония оказывается изолированной. Одновременно с отсрочкой военной опасности на Западной границе, можно, следовательно, ждать ослабления давления на Восточную границу, может быть даже заключения соглашения с Японией. Весьма вероятно, к тому же, что, в обмен за Польшу Гитлер предоставил Москве свободу действий в отношении балтийских лимитрофов. Как ни велики, однако, эти «выгоды», они имеют в лучшем случае конъюнктурный характер, и их единственной гарантией является подпись Риббентропа под «клочком бумаги». Между тем, война поставила в порядке дня вопросы жизни и смерти народов, государств, режимов, правящих классов. Германия разрешает свою программу мирового господства по этапам. При помощи Англии она вооружилась, несмотря на сопротивление Франции. При помощи Польши, она изолировала Чехословакию. При помощи Советского Союза она хочет не только закабалить Польшу, но и разгромить старые колониальные империи. Если б Германии удалось, при помощи Кремля, выйти из нынешней войны победительницей, это означало бы смертельную опасность для Советского Союза. Напомним, что вскоре после мюнхенского соглашения секретарь Коминтерна Димитров огласил — несомненно, по поручению Сталина — точный календарь будущих завоевательных операций Гитлера. Оккупация Польши приходится в этом плане на осень 1939 г. Дальше следует: Югославия, Румыния, Болгария, Франция, Бельгия… Наконец, осенью 1941 г. Германия должна открыть наступление против Советского Союза. В основу этого разоблачения положены несомненно данные, добытые советской разведкой. Схему никак нельзя, разумеется, понимать буквально: ход событий вносит изменения во все плановые расчеты. Однако, первое звено плана: оккупация Польши осенью 1939 г., подтверждается в эти дни. Весьма вероятно, что и намеченный в плане двухлетний промежуток между разгромом Польши и походом против Советского Союза окажется весьма близким к действительности. В Кремле не могут не понимать этого. Недаром там десятки раз провозглашали: «мир неразделен». Если тем не менее Сталин оказывается интендантом Гитлера, то это значит, что правящая каста уже не способна думать о завтрашнем дне. Ее формула есть формула всех гибнущих режимов: «после нас хоть потоп».
Пытаться сейчас предсказать ход войны и судьбу отдельных ее участников, в том числе и тех, которые еще питаются сегодня иллюзорной надеждой остаться в стороне от мировой катастрофы, было бы тщетной задачей. Никому не дано обозреть эту гигантскую арену и бесконечно сложную свалку материальных и моральных сил. Только сама война решает судьбу войны. Одно из величайших отличий нынешней войны от прошлой — это радио. Только сейчас я отдал себе в этом полный отчет, слушая здесь, в Койоакане, в предместьи мексиканской столицы, речи в берлинском рейхстаге и скупые пока еще сообщения Лондона и Парижа. Благодаря радио, народы сейчас в гораздо меньшей степени, чем в прошлую войну, будут зависеть от тоталитарной информации собственных правительств, и гораздо скорее будут заражаться настроениями других стран. В этой области Кремль уже успел потерпеть большое поражение. Коминтерн, важнейшее орудие Кремля для воздействия на общественное мнение других стран, явился на самом деле первой жертвой германо-советского пакта. Судьба Польши еще не решена. Но Коминтерн уже труп. Его покидают, с одного конца, патриоты, с другого конца, интернационалисты. Завтра мы услышим, несомненно, по радио голоса вчерашних коммунистических вождей, которые, в интересах своих правительств, будут на всех языках цивилизованного мира, и в том числе на русском языке разоблачать измену Кремля.
Распад Коминтерна нанесет неисцелимый удар авторитету правящей касты в сознании народных масс самого Советского Союза. Так, политика цинизма, которая должна была, по замыслу, укрепить позиции сталинской олигархии, на самом деле приблизит час ее крушения.
Война сметет многое и многих. Хитростями, уловками, подлогами, изменами никому не удастся уклониться от ее грозного суда. Однако, наша статья была бы в корне ложно понята, если бы она натолкнула на тот вывод, будто в Советском Союзе сметено будет все то новое, что внесла в жизнь человечества Октябрьская революция. Автор глубоко убежден в противном. Новые формы хозяйства, освободившись от невыносимых оков бюрократии, не только выдержат огненное испытание, но и послужат основой новой культуры, которая, будем надеяться, навсегда покончит с войной.
Л. Троцкий.
Койоакан, 2 сентября 2 ч.
Германо-Советский союз
С разных сторон меня спрашивают, почему я не высказался своевременно по поводу германо-советского пакта и его последствий. Этому помешали случайные личные обстоятельства. (Болезнь и отъезд из Мехико в деревню). События сами по себе, думал я, так ясны, что не требуют комментариев. Оказалось не так: в разных странах все еще существуют люди, — правда, их становится все меньше и меньше, — которые осмеливаются предательство Кремля изображать, как акт политической доблести. По словам этих господ выходит, что у Сталина и Гитлера есть общие цели, которые они совместно преследуют методами тайной дипломатии в интересах… мира и демократии. Не похож ли этот довод на отвратительное шутовство?
С 1933 г. мне не раз приходилось в печати указывать и доказывать, что Сталин ищет соглашения с Гитлером. В частности я привел доказательства в пользу этого прогноза в своих показаниях перед следственной комиссией Джон Дьюи в Койоакане, в апреле 1937 г. (The Case of Leon Trotsky, p. 385). Циники на службе Кремля пытаются теперь представить дело так, что подтвердилась их программа: «союза демократий» и «коллективной безопасности», тогда как мой прогноз оказался ложным: я предсказывал, будто-бы, заключение наступательного военного союза, тогда как Сталин и Гитлер заключили лишь пацифистский, гуманный пакт о взаимном ненападении (Гитлер, как известно строгий вегетарианец). Не ясно лишь, почему именно Гитлер открыл наступление на Польшу немедленно после объятий Риббентропа с Молотовым? Некоторые наименее умные из адвокатов Кремля вспомнили неожиданно (раньше они этого не знали), что Польша является «полуфашистским государством». Выходит, что под благотворным влиянием Сталина Гитлер открыл войну против… «полуфашизма».
Или может быть Гитлер попросту обманул девственное доверие Сталина? Если б дело обстояло так, то Сталин мог бы легко разоблачить обман. На самом деле Верховный Совет ратифицировал договор в тот самый момент, когда германские войска переходили польскую границу. Сталин хорошо знал, что он делает.
Для нападения на Польшу и для войны против Англии и Франции Гитлеру необходим был благожелательный «нейтралитет» СССР… плюс советское сырье. Политический и торговый договоры обеспечивают Гитлеру и то и другое.
На заседании Верховного Совета Молотов хвастал выгодностью торгового договора с Германией. Удивительного в этом нет ничего. Германии до зарезу нужно сырье. Когда ведут войну, не считаются с расходами. Ростовщики, спекулянты, мародеры всегда наживаются на войне. Кремль питал нефтью итальянский поход на Абиссинию. Кремль содрал двойную плату с Испании за то плохое оружие, которое он ей поставлял. Теперь Кремль рассчитывает получить с Гитлера хорошую плату за советское сырье. Лакеи Коминтерна и здесь не стыдятся защищать образ действий Кремля. У каждого честного рабочего от этой политики сжимаются кулаки.
Спустившись на самое дно цинизма, адвокаты Кремля видят теперь великую заслугу Сталина в том, что он сам не нападает на Польшу. В этом обстоятельстве они открыли так же ошибочность моего прогноза. Но на самом деле я никогда не предсказывал, что Сталин заключит с Гитлером наступательный союз. Сталин больше всего боится войны. Об этом слишком ярко свидетельствует его капитулянтская политика по отношению к Японии в течении последних лет. Сталин не может воевать при недовольстве рабочих и крестьян и при обезглавленной Красной Армии. Я говорил это не раз в течение последних лет, и я повторяю это ныне. Германо-советский пакт есть капитуляция Сталина перед фашистским империализмом в целях самосохранения советской олигархии.
Во всех организованных Коминтерном пацифистских маскарадах Гитлер неизменно провозглашался главным, почти единственным агрессором; наоборот, Польша изображалась невинной голубкой. Теперь, когда Гитлер перешел от слов к делу и открыл агрессию против Польши, Москва тоже перешла к делу и… помогает Гитлеру. Таковы простые факты. От них нельзя отвертеться гнилыми софизмами.
Адвокаты Кремля ссылаются на то, что Польша отказалась допустить на свою территорию советские войска. Хода тайных переговоров мы не знаем. Допустим, однако, что Польша ложно оценила свои собственные интересы, отказавшись от прямой помощи Красной Армии. Но разве из отказа Польши допустить чужие войска на свою территорию вытекает право Кремля помогать вторжению германских войск на территорию Польши?
Адвокаты Кремля ссылаются, наконец, на то, что германо-советский пакт разбил «ось» изолировав Японию. На самом деле СССР заменил собою Японию в составе оси. Помощь далекого микадо военным операциям Гитлера в Европе имела бы почти невесомый характер. Наоборот, помощь Сталина имеет глубоко реальный характер. Немудрено, если Гитлер предпочел дружбу Сталина дружбе микадо. Неужели же «пацифисты», «демократы», «социалисты» могут без краски стыда на лице говорить об этой новой дипломатической комбинации?
О рабочем классе эти господа не думают вовсе. Между тем, тот хаос, который зигзаги Коминтерна порождают в головах рабочих, является одним из важнейших условий побед фашизма. Надо на минуту вдуматься в психологию революционного немецкого рабочего, который, с постоянной опасностью для жизни, ведет подпольную борьбу против национал-социализма и внезапно узнает, что Кремль, располагающий громадными ресурсами, не только не ведет борьбы против Гитлера, но, наоборот, заключил с ним выгодную сделку на арене международного разбоя. Не вправе ли этот немецкий рабочий плюнуть в лицо своим вчерашним учителям?
Так рабочие несомненно и сделают. Единственной «заслугой» германо-советского пакта является то, что, раскрыв правду, он разбил позвоночник Коминтерну. Со всех сторон, особенно из Франции и Соединенных Штатов, идут сведения об остром кризисе в рядах Коминтерна, об отходе от него империалистских патриотов в одну сторону, интернационалистов — в другую. Этого распада не остановит никакая сила в мире. Мировой пролетариат перешагнет через измену Кремля, как и через труп Коминтерна.
Л. Троцкий.
Койоакан, 4 сентября, 1939 г.
Москва мобилизует
Москва мобилизует, и все спрашивают себя: против кого? Этого не знает еще сегодня и Кремль. Одно ясно: германо-советский пакт облегчил разгром Польши, но совершенно не обеспечил нейтралитет Советскому Союзу. Польская армия оказалась слабее, чем многими предполагалось. Сейчас в Париже и Лондоне несомненно с интересом и без чрезмерной тревоги наблюдают продвижение германских войск к границам Советского Союза. Дружба Сталина с Гитлером требует дистанции. Полный разгром Польши может оказаться фатальным для германо-советского пакта. Упершись в границы Украины и Белоруссии, Гитлер предложит Сталину придать их свежей «дружбе» более активный характер. Одновременно он сможет обратиться к Парижу и Лондону с предложением дать германской армии возможность двигаться дальше на Восток и изъявит полную готовность обязаться при этом в течении 25 или 50 лет (Гитлер охотно меняет пространство на время) не поднимать вопроса о колониях. В тисках двойного шантажа Сталину придется сделать окончательный выбор. Ввиду приближения этого критического часа Кремль мобилизует. Чтобы оставить обе возможности открытыми, радиостанции Москвы дают на русском языке сведения, благоприятные западным демократиям, на немецком языке — благоприятные Германии. Трудно придумать более символическое выражение двойственности кремлевской политики и личного характера Сталина. В какую сторону разрешится эта двойственность?
Сталин понимает, конечно, то, что понял даже экс-кайзер Вильгельм: именно, что при затяжной войне Гитлер идет навстречу величайшей катастрофе. Но весь вопрос в сроках и темпах. По пути к пропасти Гитлер может не только разгромить Польшу, но и нанести СССР такие удары, которые будут стоить кремлевской олигархии головы. Свою голову эти господа ценят выше всего. Для ее спасения они могут оказаться вынужденными пойти гораздо дальше по пути с Гитлером, чем они хотели в момент заключения пакта.
Препятствием на этом пути является, правда, крайняя непопулярность союза с фашизмом в народных массах Советского Союза. На это прямо намекал в последней речи Молотов, когда жаловался что «упрощенная пропаганда» (т.е. вчерашняя пропаганда Коминтерна против фашизма) породила даже в СССР недоброжелательность к германо-советской комбинации. Об этом же свидетельствуют и упомянутые радиовещания на русском языке. Но с общественным мнением собственной страны Сталин надеется справиться при помощи дополнительных чисток: враждебность русских рабочих и крестьян, в отличие от враждебности Гитлера, остается еще безоружной… Так, начав с роли интенданта при Гитлере, Сталин может оказаться его полупленником, полусоюзником.
Но не может ли Кремль совершить новый резкий поворот, порвав советско-германский пакт и повернувшись в последнюю минуту против Гитлера? Для этого нужны были бы уже в ближайшее время очень серьезные военные успехи Франции и Англии плюс радикальное изменение закона о нейтралитете в Соединенных Штатах. Вряд ли и в этом случае Кремль сразу вступил бы в открытую войну с Гитлером. Но сосредоточение значительных сил Красной армии на западной границе позволило бы Сталину отклонить совершенно неизбежные новые домогательства Гитлера.
Связывать вопрос о направлении московской политики с идеями международного рабочего класса, задачами социализма, принципами демократии и пр. могут лишь совершенно безмозглые болтуны, либо же наемные агенты Кремля. На самом деле, московская политика полностью определяется борьбой правящей олигархии за самосохранение. Выбор пути будет обусловлен материальным соотношением сил двух лагерей и ходом военных операций в ближайшие недели. Вернее, может быть, сказать не «выбор пути», а направление ближайшего зигзага.
Л. Троцкий.
Койоакан, 11 сентября 1939 г.
«Прогрессивный паралич»
Второй Интернационал накануне новой войны
Внутренняя жизнь Второго Интернационала остается обычно вне нашего поля зрения. Отчасти потому, что мы слишком давно свели счеты с социал-демократией, отчасти потому, что «внутренней жизни» у этого «Интернационала» собственно нет, так как отдельные партии живут совершенно независимо друг от друга. В течение последних лет Второй Интернационал старался как можно меньше давать о себе знать, чтоб не обнаруживать внутренних противоречий. Однако, приближение войны выбило его из состояния пассивного равновесия. Мы имеем на этот счет замечательное свидетельство вождя меньшевиков Ф. Дана. Вряд ли можно в каком-либо другом социал-демократическом издании найти такую откровенную картину внутренней борьбы Второго Интернационала, какую дал выходящий в Париже меньшевистский орган «Социалистический Вестник». Откровенность, как всегда в таких случаях, вызвана обострением внутренней борьбы. В полном соответствии со всем характером социал-патриотического «Интернационала», группировки идут по национальным линиям, т.е. по линиям интересов буржуазных «отечеств». Как капиталистический мир делится на тучных коров империалистских демократий, и на тощих и жадных коров фашистских диктатур, так и Второй Интернационал разбился на группу «сытых» партий, остающихся пока еще пайщиками своих национальных империалистских предприятий, и на тощих партий, изгнанных фашизмом с национального пастбища. Борьба идет именно по этой линии.
Ведущую роль во Втором Интернационале играла до войны германская социал-демократия. Со времени Версальского мира руководство в Интернационале, как и в европейской политике, перешло к Англии и Франции. Что касается Соединенных Штатов, то бесспорное и во многом решающее влияние их политики на Второй Интернационал идет не через посредство слабой американской социалистической партии, а непосредственно, через европейские правительства. Послушная социал-демократическая агентура и здесь только копирует своих капиталистических господ. Подобно тому, как Лига Наций всегда в последнем счете приспособлялась к политике Соединенных Штатов, несмотря на то, что они оставались в стороне от европейских комбинаций, так и Второй Интернационал, особенно в лице британской и французской партии, считал своим долгом на каждом шагу озираться на Вашингтон и петь гимны Рузвельту, как призванному вождю союза «демократий».
Как откровенно признал последний социалистический конгресс в Нанте, тучные партии считают своей основной задачей защищать не только национальную независимость своей страны, но и ее колониальные владения. Социал-патриотизм есть только маскировка социал-империализма: мы установили это еще в 1914 г. А так как империалистские интересы, по самой своей природе, противоречат друг другу, то об единой интернациональной политике социал-патриотов разных стран не может быть и речи. В лучшем случае возможны соглашения отдельных партий между собою, в соответствии с международными комбинациями соответственных правительств.
Иную картину представляет лагерь тощих партий. По природе своей правящей бюрократии, по-своему прошлому и по своим вожделениям эти партии не отличаются от тучных. Но они, увы, лишены пастбищ, подобно тому, как отвергшие их империалистские отечества лишены колоний. Тучные больше всего озабочены сохранением статус-кво, как внутри своих стран, так и на международной арене. Для тощих статус-кво означает бессилие, изгнание, сухоядение. Итальянская, германская, австрийская, ныне и испанская социалистические партии не связаны непосредственно дисциплиной национального империализма, который пинком ноги отверг их услуги. Они попали на нелегальное положение наперекор своим традициям и своим лучшим намерениям. От этого они, конечно, ни в малейшей степени не стали революционерами: о подготовке социалистической революции они, конечно, не думают. Но их патриотизм временно вывернулся наизнанку. Они настойчиво мечтают о том, чтоб оружие «демократий» опрокинуло их национальный фашистский режим и дало им возможность водвориться в старых учреждениях, редакциях, парламентах, правлениях профсоюзов и восстановить текущие счета в банках. В то время, как тучные хотят лишь, чтоб их оставили в покое, тощие, наоборот, заинтересованы по-своему в активной интернациональной политике.
Общая картина двух лагерей несколько осложняется русскими меньшевиками. Как показало их поведение в месяцы февральской революции, эта партия решительно ничем не отличается от германской социал-демократии или британской Рабочей партии. Меньшевики лишь позже других выступили на арену социал-патриотизма и раньше других попали под колесо, причем колесо, которое раздавило их, вертелось не слева направо, а справа налево. Благодаря годам подполья, опыту трех революций и двух изгнаний, меньшевики имеют известные преимущества, которые позволяют им играть в лагере тощих нечто вроде руководящей роли. Но тем более ненавистны они для тучных товарищей по Интернационалу.
Советское государство, жертвою которого, пали меньшевики, успело тем временем настолько радикально расправиться с пролетарской революцией, что стало желанным союзником для империалистских государств. В соответствии с этим британская и французская социалистические партии чрезвычайно заинтересованы в сближении с Кремлем. Немудрено, если русские меньшевики попали при таких условиях в своем собственном Интернационале на положение не только бедных, но и компрометирующих родственников.
Из статьи Дана мы узнаем, что «тощие» полтора года тому назад предложили Интернационалу обсудить «проблему борьбы за демократию и мир в нашу эпоху». Дело идет об «активной» интернациональной политике, которая должна тощим вернуть их былую тучность. Нужен, разумеется незаурядный запас мелкобуржуазной ограниченности, чтоб до сих пор не понимать закономерности превращения буржуазной демократии в свою противоположность и продолжать принимать демократию за сверх-исторический чемодан, в который можно уложить том «Капитала», парламентский мандат, подтяжки, министерский портфель, акции и облигации, социалистическую «конечную цель», интимную переписку с буржуазными коллегами, — все что угодно, кроме разумеется, взрывчатых веществ. На самом деле буржуазная демократия есть политическая формула свободной торговли, и ничего более. Ставить себе в нашу эпоху целью «борьбу за демократию» можно с таким же успехом и смыслом, как и борьбу за свободную торговлю. Однако и эта программа оказалась слишком радикальной для Второго Интернационала. «После годовой проволочки, — жалуется автор статьи, — (Исполнительный комитет) сделал наконец попытку поставить на свое обсуждение проблему борьбы за демократию и мир в нашу эпоху», но, увы, «попытка эта окончилась неудачей». Сопротивление шло, разумеется, со стороны тучных. «Наиболее крупные и влиятельные партии Интернационала, сохраняющие свою легальность,… — пишет Дан — не пожелали широко развернуть и довести до конца дискуссию», отвергнув «отвлеченное теоретизирование» и «бесплодные умствования». Попросту сказать, они отказались связывать себя какими бы то ни было общими решениями, которые могли бы в будущем поставить их в противоречие с интересами национального империализма.
Дело в том, что только «тощие» секции Второго Интернационала принимают всерьез лозунг борьбы за демократию против фашизма, ибо сами они являются жертвами фашизма и естественно склонны восстановить свои утерянные позиции при помощи демократических танков и дредноутов; это обстоятельство и делает их весьма опасными для «солидных» секций Второго Интернационала. Напомним, что как раз в первые месяцы нынешнего года британская и французская дипломатии всячески стремились привлечь Италию на свою сторону. Незачем говорить, что, в случае успеха этой попытки, британская и французская секции Второго Интернационала прекрасно приспособились бы к союзу с Римом, тогда как итальянской секции приспособиться трудно: в военном разгроме Муссолини все ее фантастические надежды на счастливое будущее, т.е. на возврат к прошлому. Немудрено, если тощим и тучным все труднее сходиться на «единодушных» резолюциях и даже сидеть за одним столом.
Терминология во Втором Интернационале несколько иная, чем та, которую предлагаем мы. Тучные называют тощих попросту «мертвыми», а себя — единственно «живыми», жалуется Дан. Эти живые «предпочли, — по словам того же автора, — провозгласить наличие непроходимой пропасти между революционными (?) установками нелегальных партий и реформистскими — легальных, т.е. по существу объявить искусственным объединение их в одном Интернационале». Считать «революционерами» Вельса, Гильфердинга, Нени, самого Дана и других борцов «за демократию в нашу эпоху» можно с таким же основанием, с каким обанкротившегося купца можно принимать за пролетария. Но все равно, фактические сообщения вождя меньшевиков сохраняют всю свою ценность. Респектабельные партии насыщенных колониальных империй заявили, что им нечего делать в одном Интернационале с нелегальными партиями голодных империалистских стран. …«Аннулирование решающего участия нелегальных партий в определении политики Интернационала стало их ближайшей целью, — продолжает Дан, — которую они, как известно, в значительной мере и осуществили в сессии Исполкома, заседавшей в Брюсселе 14-15 мая». Другими словами: тучные изгнали тощих из руководящих органов Второго Интернационала. Так разрешили они «проблему борьбы за демократию и мир в нашу эпоху».
Нельзя отрицать, что в их действиях есть логика и смысл. Правящие и близкие к ним всегда, как известно, предпочитали иметь в своем окружении тучных и не доверяли тощим. Юлий Цезарь подозревал Кассия именно потому, что тот был худ и глядел голодным взглядом: такие люди склоны к критике и предосудительным выводам. «Ваша буржуазия, не сумевшая своевременно обзавестись колониями, пытается ныне нарушить священное статус-кво; именно поэтому она загнала вас на нелегальное положение и превратила вас в элемент беспорядка в Интернационале; вы должны сами понять, что вам не место в солидной организации, включающей в свой состав министров и вообще столпов порядка.» Такова была мысль живых, или тучных.
«Тощие» (или мертвые) пытались сослаться на то, что на учредительном съезде обновленного Второго Интернационала в Гамбурге в 1923 г. принят был великолепный устав, который признает, как выражается Дан, «суверенитет интернационально-социалистической политики над национальной политикой отдельных партий и решающую роль Интернационала не только в период мира, но и в период войны.» Не лишено интереса, что соответственные пункты были введены в устав по инициативе вождя русских меньшевиков Мартова. Мартовские «пункты» оставались, само собою разумеется, только на бумаге. Партии, которые подписали новый устав, были в 1923 году те же, которые совершили предательство в 1914 г., — минус революционное крыло. Испытанные социал-империалисты тем охотнее сделали словесную уступку своим союзникам из Интернационала № 21⁄2, что сами они еще нуждались в прикрытии своего левого фланга: Коминтерн продолжал в те дни оставаться революционной организацией. «Суверенитет» интернациональных принципов? Конечно, при условии ограждения «наших» колоний, рынков, концессий, а так же, разумеется, и нашей демократии. На этом экивоке и держался режим Второго Интернационала, пока Гитлер не пробил брешь в версальской системе.
Но и для самой «левой» оппозиции «суверенитет интернациональных принципов» означает, как мы уже знаем, не независимую классовую политику пролетариата, а лишь стремление договориться с другими секциями о том, победа какой буржуазии выгоднее всего (для тощих). В аппарате этого Интернационала нельзя найти ни одного человека, который серьезно стоял бы на позиции пролетарской революции. Пролетариат для них всех — только вспомогательная сила «прогрессивной» буржуазии. Их интернационализм есть тот же социал-патриотизм, но разбитый, скомпрометированный, не смеющий выступать открыто и ищущий маскировки.
Дан объясняет политику «живых» партий «рутиной» их политической мысли, «близорукостью», «эмпиризмом» и другими невесомыми причинами. «Близорукость» самого этого объяснения бьет в глаза. Эмпиризм удерживается в политике тогда, когда данной группе невыгодно доводить свои мысли до конца. Бытие, как сказал некто, определяет сознание. Рабочая бюрократия есть неотъемлемая часть буржуазного общества. В качестве лидера «оппозиции его величества», майор Аттли получает высокое содержание из королевской казны. Ситрин удостоился дворянского титула. Парламентарии пользуются большими льготами. Бюрократы трэд-юнионов получают высокие жалованья. Все они неразрывными узами связаны с буржуазией, ее прессой, промышленными и иными предприятиями, в которых многие из этих господ являются прямыми участниками. Эти обстоятельства повседневной жизни имеют несравненно большее значение для направления политики партии, чем принцип «интернационализма», контрабандным путем включенный в гамбургские статуты.
О французской партии Дан вообще ничего не говорит, очевидно, из вежливости к хозяевам, гостеприимством которых меньшевики пользуются. Однако, дела во Франции обстоят нисколько не лучше. Несмотря на неоспоримую способность французов к логическому мышлению, политика Леона Блюма ничем не отличается от «эмпирической» политики майора Аттли. Руководящие социалистические и синдикальные клики всеми корнями переплелись с правящим слоем Третьей республики. Блюм есть просто консервативный средний буржуа, которого смертельно тянет в общество крупных буржуа. Во время расследования дела Устрика, банкира и мошенника, обнаружилось мимоходом, что Блюм был завсегдатаем архибуржуазного салона, где встречался с консервативными политиками и финансовыми тузами, в частности и с Устриком, и через его посредство устраивал за чашкой кофе должность своему сыну. Повседневная жизнь верхов французской рабочей партии и трэд-юнионов сплошь состоит из таких колоритных эпизодов.
Правящая бюрократия Второго Интернационала есть наименее самостоятельная, наиболее трусливая и гнилая часть буржуазного общества. Всякие изменения обстановки вправо или влево для нее смертельны. Отсюда ее единственное стремление: продлить статус-кво; отсюда ее вынужденный «эмпиризм», т.е. страх заглядывать в будущее. Политика Исполкома Второго Интернационала может казаться загадочной только тому, кто наперекор очевидности, считает социал-демократию классовой партией пролетариата. Все сразу становится на свое место, если уяснить себе, что социал-демократия есть буржуазная партия, выполняющая функцию «демократического» тормоза классовой борьбы пролетариата.
* * *
Поведение «эмпириков», состоящих на хорошем жалованьи, «на деле политически уже парализовало и выхолостило Интернационал», жалуется Дан. В течение пяти месяцев после январского заседания Исполком не реагировал, по словам Дана, ни на одно из международных событий величайшей важности (Чехословакия, Албания и пр.) «Он погрузился как бы в состояние политического анабиоза». «Неужели, — спрашивает вождь меньшевиков — социалистическому Интернационалу грозит такая же смерть, какая стала уже уделом Интернационала коммунистического?.. Неужели, — продолжает он, — первое дуновение военной бури еще более основательно разрушит международное социалистическое объединение пролетариата, чем оно разрушило его в 1914 году? Или объединение это рухнет само еще раньше, чем грянет буря?» Слово «неужели» звучит неуместно, когда дело идет о давно установленных процессах и предсказанных последствиях. Но все равно: риторические вопросы под пером меньшевика получают особую силу. Они означают, что вода подходит под горло. Дан этого не скрывает. Вот его «условный» прогноз относительно Второго Интернационала: «превращение его в своего рода Лигу Наций грозит ему тою же смертью, какою на наших глазах умирает (если уже не умер!) его женевский прообраз: смертью от прогрессивного паралича.» К этому остается только прибавить, что прогрессивный паралич открылся в августе 1914 г. и ныне вступил в последнюю стадию.
Замечательно, что как раз к тому времени, когда социал-демократическая оппозиция начала подозревать крушение собственного Интернационала у порога новой войны, Коминтерн нашел Второй Интернационал созревшим для союза с ним и даже для слияния. Этот видимый парадокс вполне закономерен. Стадо Коминтерна так же состоит ныне из тучных и тощих коров, и взаимоотношения между ними примерно те же, что и во Втором Интернационале. В своих дипломатических планах Кремль считается с тучными партиями Второго и Третьего Интернационала а не с бедными и жалкими осколками разбитых фашизмом секций. Второй Интернационал «демократически» выбрасывает вождей нелегальных партий из своих руководящих органов; Кремль «тоталитарно» расстреливает их пачками. Это маленькое различие в технике не нарушает основной политической солидарности. Как международная социал-демократия является левым флангом демократического империализма, руководимого Великобританией, под высшим контролем Соединенных Штатов, так и Коминтерн, непосредственно представляющий орудие советской бюрократии, в последнем счете подчинен контролю того же империализма. Вслед за Вторым Интернационалом Коминтерн уже сейчас публично отказался от борьбы за освобождение колоний. Аттли и Полит, Блюм и Торез работают в одной упряжке. В случае войны исчезнут последние различия между ними. Те и другие попадут под колесо истории вместе со всем буржуазным обществом.
Нельзя еще раз не повторить, что в эту проклятую эпоху, когда все силы заживо гниющего капитализма, включая старые рабочие партии и профессиональные союзы, направлены против социалистической революции, ход вещей создает для пролетарского авангарда одно неоценимое преимущество: уже до войны заняты все исходные позиции, оба агонизирующих Интернационала открыто выступают в лагере империализма, — не менее открыто выступает против них их смертельный враг, Четвертый Интернационал.
Пошляки издевались над нашими непрерывными дискуссиями по вопросу об интернационализме, над нашей придирчивостью по отношению ко всяким социал-патриотическим и пацифистским уклонениям. Наши идеи казались этим господам «абстрактными» и «догматическими» только потому, что они формулировали основные тенденции развития, недоступные поверхностному взору оппортунистов и центристов. Теперь эти основные тенденции выходят наружу и опрокидывают постройки, созданные на конъюнктурном базисе. Партии Второго и Третьего Интернационалов будут отныне дробиться и крошиться. Наоборот, кадры Четвертого Интернационала станут осью кристаллизации все более широких пролетарских масс. Предоставим же скептикам скалить гнилые зубы и — пойдем своей дорогой.
Л. Троцкий.
Койоакан, 29 июля 1939 г.
Индия перед империалистской войной
Письмо передовым рабочим Индии.
Дорогие друзья!
Великие и грозные события надвигаются с неумолимой силой. Человечество живет в ожидании войны, которая вовлечет в свой кровавый водоворот, конечно, и колониальные страны и будет иметь огромное значение для их дальнейшей судьбы. Агенты велико-британского правительства изображают дело так, будто война будет вестись из-за принципов «демократии», которые необходимо спасать от фашизма. Все классы и все народы должны сплотиться вокруг «мирных», «демократических» правительств, чтобы дать отпор фашистам — агрессорам: тогда «демократия» будет спасена и мир укреплен навсегда. Эта проповедь построена на сознательной лжи. Если британское правительство действительно озабочено процветанием демократии, то у него есть простая возможность доказать это: пусть даст полную свободу Индии. Право на национальную независимость есть одно из основных демократических прав. Но на самом деле лондонское правительство готово отдать все демократии мира за одну десятую часть своих колоний.
Если индусский народ не хочет остаться навсегда рабом, то он должен разоблачить и прогнать фальшивых проповедников, которые утверждают, будто единственный враг народов это фашизм. Гитлер и Муссолини — бесспорно злейшие враги трудящихся и угнетенных, кровавые палачи, заслуживающие величайшей ненависти трудящихся и угнетенных всего мира. Но они являются в первую голову врагами германского и итальянского народов, на спине которых они сидят. Угнетенные классы и народы, как учили Маркс, Энгельс, Ленин, Либкнехт должны всегда искать главного врага в собственной стране, в лице своих непосредственных угнетателей и эксплуататоров. Таким врагом для Индии в первую голову является британская буржуазия. Низвержение британского империализма нанесло бы страшный удар всем угнетателям, в том числе и фашистским диктаторам. В конце концов, империалисты отличаются друг от друга по форме, но не по существу. Германский империализм, лишенный колоний, надевает грозную маску фашизма с торчащими наружу клыками. Сытый британский империализм, имеющий громадные колонии, прикрывает свои клыки маской демократии. Но это — демократия только для метрополии, для 45 миллионов душ, вернее для правящей буржуазии в метрополии. Индия лишена не только демократии, но и самых элементарных прав национального существования. Империалистская демократия есть, следовательно, демократия рабовладельцев, питающаяся жизненными соками колоний. Между тем, Индия хочет иметь свою собственную демократию, а не служить навозом для рабовладельцев.
Кто хочет покончить с фашизмом, с реакцией, со всеми видами угнетения, должен низвергнуть империализм. Другого пути нет. Эта задача не может быть, однако, разрешена мирными средствами: переговорами и увещаниями. Никогда еще в истории рабовладельцы не освобождали добровольно своих рабов. Только смелая и решительная борьба индусского народа за свое экономическое и национальное освобождение может сделать Индию свободной.
Индусская буржуазия на революционную борьбу не способна. Она тесно связана с британским капиталом и зависит от него. Она дрожит за свою собственность. Она боится масс. Она ищет во что бы то ни было компромисса с британским империализмом и усыпляет индусские массы надеждами на реформу сверху. Вождем и пророком этой буржуазии является Ганди. Ложный вождь и фальшивый пророк! Ганди и ему подобные развивают ту теорию, что положение Индии будет все более улучшаться, что ее свободы будут все более расширяться, что на пути мирных реформ Индия придет постепенно к положению доминиона, а потом может быть и к полной независимости. Вся эта перспектива в корне ложна. Империалистские классы могли давать уступки колониальным народам, как и собственным рабочим, только до тех пор, пока капитализм поднимался в гору, пока у эксплуататоров была твердая надежда на дальнейший рост их барышей. Сейчас об этом не может быть и речи. Мировой капитализм находится в упадке. Положение всех империалистских наций становится все более трудным, противоречия между ними — все более обостренными. Чудовищные вооружения поглощают все большую долю национальных доходов. Империалисты не могут больше делать серьезных уступок ни собственным трудящимся массам, ни колониям. Наоборот, они принуждены прибегать ко все более зверской эксплуатации. В этом и выражается смертельный кризис капитализма. Чтоб отстоять свои колонии, рынки и концессии от Германии, Италии и Японии, лондонское правительство готово уложить миллионы людей. Можно ли, не лишившись рассудка, надеяться на то, что эта жадная и свирепая финансовая олигархия добровольно даст Индии свободу?
Правда, на смену консервативному правительству может прийти правительство так называемой Рабочей партии. Но это ничего не изменит. В колониальном вопросе Рабочая партия, как свидетельствует все ее прошлое и ее нынешняя программа, ничем не отличается от консерваторов. Рабочая партия на деле выражает не интересы рабочего класса, а лишь интересы британской рабочей бюрократии и аристократической верхушки рабочего класса. Это тот слой, которому буржуазия имеет возможность давать жирные подачки благодаря тому, что сама она нещадно эксплуатирует колонии, в первую голову, Индию. Британская рабочая бюрократия, в партии, как и в трэд-юнионах, непосредственно заинтересована в эксплуатации колоний. Она и думать не хочет об освобождении Индии. Все эти господа Аттли, Ситрины и Кº в любую минуту готовы заклеймить революционное движение индусского народа, как «измену», как помощь Гитлеру и Муссолини, и прибегнуть к военным мерам для его подавления.
Нисколько не лучше политика нынешнего Коминтерна. Правда, 20 лет тому назад. Третий, или Коммунистический Интернационал был создан, как подлинно революционная организация. Одной из его важнейших задач являлось освобождение колониальных народов. Однако, от этой программы сейчас остались одни воспоминания. Вожди Коминтерна давно уже стали простым орудием московской бюрократии, которая задушила советские рабочие массы и превратилась в новую аристократию. В рядах коммунистических партий разных стран, в том числе и Индии, есть, разумеется, немало честных рабочих, студентов и пр.; но не они определяют политику Коминтерна. Решающее слово принадлежит Кремлю, который руководствуется интересом не угнетенных, а новой аристократии в СССР.
Сталин и его клика ради союза с империалистскими правительствами полностью отказались от революционной программы освобождения колоний. Это открыто признал на последнем съезде сталинской партии в Москве, в марте этого года, Мануильский, один из вождей Коминтерна. «Коммунисты выдвигают — говорил он, — на первый план борьбу за осуществление права на самоопределение народов, порабощенных фашистскими государствами. Они требуют свободного самоопределения Австрии…, Судетской области…, Кореи, Формозы, Абиссинии…» А как же дело обстоит с Индией, Индо-Китаем, Алжиром и другими колониями Англии и Франции? На это представитель Коминтерна отвечает: «Коммунисты… требуют у империалистских правительств так называемых буржуазно-демократических государств немедленно (!) радикального (!!) улучшения материального положения трудящихся масс колоний, и представления колониям широких демократических прав и свобод.» (Правда», № 70, 12 марта 1939 г.) Другими словами, в отношении колоний Англии и Франции Коминтерн полностью перешел на позицию Ганди и вообще соглашательской колониальной буржуазии. Коминтерн окончательно отказался от революционной борьбы за независимость Индии. Он «требует» (на коленях) «предоставления» Индии британским империализмом «демократических свобод». Особенно лживо и цинично звучат слова о «немедленном радикальном улучшении материального положения трудящихся масс колоний». Нынешний упадочный, гниющий, разлагающийся капитализм вынужден все более ухудшать положение рабочих в самой метрополии. Как же он может улучшить положение трудящихся в колониях, из которых он вынужден выжимать все соки, чтоб поддерживать свое собственное равновесие? Улучшение положения трудящихся масс в колониях возможно лишь путем полного низвержения империализма.
Но Коминтерн идет еще дальше по пути предательства. Коммунисты, — по словам Мануильского — «осуществление права на отделение подчиняют… интересам разгрома фашизма.» Иными словами: в случае войны между Англией и Германией из-за колоний индусский народ должен поддерживать своих нынешних рабовладельцев, британских империалистов, т.е. пролигать кровь не зо свое собственное освобождение, а за сохранение господства лондонской биржи над Индией. И эти продажные негодяи осмеливаются ссылаться на Маркса и Ленина! На самом деле учителем и вождем их является Сталин, глава новой бюрократической аристократии, палач большевистской партии, душитель рабочих и крестьян.
* * *
Свою политику прислужничества британскому, французскому и северо-американскому империализму сталинцы прикрывают формулой «народного фронта». Какое издевательство над народом! «Народный фронт» есть только новое название для старой политики, сущность которой состоит в сотрудничестве классов, в коалиции пролетариата с буржуазией. Во всякой коалиции руководство оказывается неизбежно в руках правого фланга, т.е. в руках имущего класса. Индусская буржуазия, как уже сказано, хочет мирной сделки, а не борьбы. Коалиция с буржуазией ведет к отказу пролетариата от революционной борьбы с империализмом. Политика коалиции означает топтание на месте, выжидание, ложные надежды, пустые маневры и интриги. В результате этой политики в рабочих массах неизбежно начинается разочарование, крестьяне отворачиваются от пролетариата и впадают в апатию. Политикой коалиции была загублена германская революция, австрийская революция, китайская революция, испанская революция.* Та же опасность грозит и революции в Индии, где сталинцы, под видом «народного фронта», проводят политику подчинения пролетариата буржуазии. Это означает на деле отказ от революционной аграрной программы, отказ от вооружения рабочих, отказ от борьбы за власть, отказ от революции.
* Для Индии опыт китайской революции 1925-1927 г. имеет самое непосредственное значение. От всей души рекомендую индусским революционерам прекрасную книгу Гарольда Айзекса: «Трагедия Китая».
Разумеется, в случае, если индусская буржуазия окажется вынуждена сделать хоть бы малейший шаг на пути борьбы против британского произвола, пролетариат поддержит этот шаг. Но он поддержит его своими собственными методами: массовыми собраниями, смелыми лозунгами, стачками, манифестациями и более решительными боевыми действиями, в зависимости от соотношения сил и обстановки. Но именно для этого пролетариату нужны свободные руки. Полная независимость от буржуазии необходима пролетариату прежде всего для воздействия на крестьян, главную массу населения Индии. Только пролетариат способен выдвинуть смелую революционную аграрную программу, поднять и сплотить десятки миллионов крестьян и повести их в бой против туземных угнетателей и британского империализма. Союз рабочих и беднейших крестьян есть единственно честный, единственно надежный союз, который способен обеспечить окончательную победу индусской революции.
* * *
Все вопросы мирного времени сохранят свою силу и во время войны, только получат несравненно более острое выражение. Прежде всего чрезвычайно возрастет эксплуатация колоний. Метрополии будут не только отнимать у колоний продовольствие и сырье, но и мобилизовать в огромных количествах колониальных рабов, чтобы те умирали на полях сражений за своих рабовладельцев. Тем временем колониальная буржуазия будет пристраиваться к военным поставкам, и разумеется, откажется от оппозиции во имя патриотизма и барышей. Ганди уже сейчас подготовляет почву для такой политики. «Надо терпеливо подождать конца войны, — будут твердить эти господа, — тогда Лондон вознаградит нас за оказанную нами помощь». На самом деле после войны империалисты, чтоб восстановить разрушения и опустошения, будут вдвое и втрое больше эксплуатировать трудящихся, как у себя дома, так и особенно, в колониях. В этих условиях не сможет быть и речи о новых социальных реформах в метрополии или о даровании свобод колониям. Двойные цепи рабства — таков будет неизбежный результат войны, если народные массы Индии будут следовать политике Ганди, сталинцев и их друзей.
Война может, однако, принести Индии, как и другим колониям, не двойное рабство, а, наоборот, полную свободу: условием, для этого является правильная революционная политика. Индусский народ должен с самого начала отделить свою судьбу от судьбы британского империализма. Угнетатели и угнетенные стоят по разные стороны траншей. Никакой помощи рабовладельцам! Наоборот, надо использовать те грандиозные затруднения, какие принесет с собой война всем правящим классам, чтоб нанести им смертельный удар. Так должны действовать угнетенные классы и угнетенные народы во всех странах, независимо от того, прикрываются ли господа империалисты демократическими или фашистскими масками.
Чтоб осуществить такую политику, нужна революционная партия, опирающаяся на авангард пролетариата. Такой партии в Индии еще нет. Четвертый Интернационал предлагает для такой партии свою программу, свой опыт, свое содействие. Основные условия для такой партии: полная независимость от империалистской демократии, от Второго и Третьего Интернационалов и от национальной индусской буржуазии.
В ряде колониальных и полуколониальных стран секции Четвертого Интернационала существуют уже и успешно развиваются. На первом месте среди них стоит несомненно наша секция во французском Индо-Китае, ведущая непримиримую борьбу против французского империализма и мистификаций «народного фронта». «Сталинские вожди — пишет газета сайгонских рабочих «Борьба», от 7-го апреля этого года — сделали еще один шаг на пути измены. Сбрасывая свои маски революционеров, они стали чемпионами империализма и открыто высказываются против освобождения угнетенных колониальных народов.» Благодаря своей смелой революционной политике, сайгонские пролетарии, принадлежащие к Четвертому Интернационалу, на выборах в колониальный совет в апреле этого года одержали блестящую победу над блоком правительственной партии и сталинцев.
Такую же политику должны проводить и передовые рабочие британской Индии. Надо отбросить фальшивые надежды и оттолкнуть фальшивых друзей. Надо надеяться только на себя, на свои революционные силы. Борьба за национальную независимость, за самостоятельную индусскую республику, неразрывно связана с аграрной революцией, с национализацией банков и трестов и с рядом других экономических мер, которые должны поднять жизненный уровень страны и сделать трудящиеся массы хозяевами собственной судьбы. Выполнить эти задачи способен лишь пролетариат в союзе с крестьянством.
На первых порах революционная партия будет, конечно, маленьким меньшинством. Зато она, в отличие от других партий будет отдавать себе ясный отчет в обстановке и бесстрашно идти к своей великой цели. Нужно во всех промышленных центрах и городах создавать группы рабочих, стоящих под знаменем Четвертого Интернационала. В эти группы надо допускать только тех интеллигентов, которые полностью перешли на сторону пролетариата. Чуждые сектантской замкнутости революционные пролетарии-марксисты должны принимать активное участие в работе профессиональных союзов, просветительных обществ, Социалистической партии конгресса, всех вообще массовых организаций, везде оставаясь крайним левым крылом, везде подавая пример мужества в действиях, везде терпеливо и по товарищески выясняя свою программу рабочим, крестьянам и революционным интеллигентам. Грядущие события будут помогать индусским большевикам-ленинцам, обнаруживая перед массами правильность их пути. Партия будет быстро расти и закаляться в огне. Позвольте мне выразить твердую надежду на то, что революционная борьба за освобождение Индии развернется под знаменем Четвертого Интернационала.
С горячим товарищеским приветом
Л. Троцкий.
Койоакан, 25 июля 1939 г.
Независимость Украины и сектантская путаница
В одном из американских сектантских журнальчиков, которые питаются крохами со стола Четвертого Интернационала и платят за это черной неблагодарностью, я случайно наткнулся на статью, посвященную украинскому вопросу. Какая путаница! Автор-сектант, конечно, против лозунга независимости советской Украины. Он за международную революцию и за социализм, — но «в общем и целом». Он обвиняет нас в забвении интересов СССР и в отступлении от концепции перманентной революции. Он объявляет нас центристами. Критик очень строг, почти безжалостен. К сожалению, он ничего не понимает (название журнальчика «Марксист» звучит довольно-таки иронически). Его непонимание имеет, однако, такие законченные, почти классические формы, что оно может помочь нам лучше и полнее осветить вопрос.
«Если рабочие в советской Украйне опрокинут сталинизм и восстановят действительно рабочее государство, — такова исходная позиция критика, — должны ли они действительно отделиться от Советского Союза? нет», и т.д. «Если рабочие опрокинут сталинизм»… то станет виднее, что делать. Но раньше надо опрокинуть сталинизм. А для этого не надо закрывать глаз на рост сепаратистских тенденций на Украйне, а дать им правильное политическое выражение.
«Не поворачивать спину Советскому Союзу, — продолжает автор, — но возродить и восстановить его, как могущественную крепость мировой революции — таков путь марксизма». Реальный ход развития масс, в данном случае — национально угнетенных, наш мудрец заменяет соображением о наилучших путях развития. По этому методу, но с большей последовательностью, можно сказать: «не охрана выродившегося Советского Союза есть наша задача, а победоносная мировая революция, которая весь мир превратит в Советский Союз» и т.д. Такие афоризмы недорого стоят.
Наш критик неоднократно повторяет наши слова о том, что судьба независимой Украйны неразрывно связана с международной пролетарской революцией. Из этой азбучной для марксиста общей перспективы он умудряется, однако, сделать рецепт выжидательной пассивности и национального нигилизма. Победа пролетарской революции в международном масштабе есть результат многих движений, кампаний и боев, а вовсе не готовая предпосылка для автоматического решения всех вопросов. Тогда прямая и смелая постановка украинского вопроса в данной конкретной обстановке облегчит сплочение мелко-буржуазных и крестьянских масс вокруг пролетариата. Так именно было в России в 1917 г.
Наш автор может, правда, возразить на это, что в России до Октября развертывалась буржуазная революция, а сейчас социалистическая революция оставлена уже позади. Требование, которое могло быть прогрессивным в 1917 году, является реакционным теперь. Такое рассуждение, вполне в духе бюрократов и сектантов, ложно с начала до конца.
Право наций на самоопределение есть, конечно, демократический, а не социалистический принцип. Однако, принципы подлинной демократии поддерживаются и осуществляются в нашу эпоху только революционным пролетариатом; именно поэтому они переплетаются с социалистическими задачами. Решительная борьба большевистской партии за право угнетенных наций России на самоопределение чрезвычайно облегчила пролетариату завоевание власти. Пролетарский переворот как бы поглотил демократические проблемы, прежде всего аграрную и национальную, придав комбинированный характер российской революции. Пролетариат ставил себе уже социалистические задачи; но он не мог поднять сразу на тот же уровень крестьянство и угнетенные нации (в большинстве крестьянские), занятые разрешением своих демократических задач. Отсюда исторически неизбежные компромиссы в аграрной области, как и в национальной. Несмотря на экономические выгоды крупного хозяйства, советское правительство оказалось вынуждено раздробить крупные имения. Лишь через ряд лет оно перешло к коллективному хозяйству, причем сразу зашло слишком далеко вперед и оказалось вынуждено через несколько лет сделать уступку крестьянам, в виде усадебных хозяйств, которые во многих местах имеют тенденцию пожрать колхозы. Ближайшие этапы этого противоречивого процесса еще не предрешены.
Необходимость компромисса или вернее ряда компромиссов возникла и в области национального вопроса, пути которого так же мало прямолинейны, как и путь аграрной революции. Федеративный строй советской республики представляет собою компромисс между централистическими потребностями планового хозяйства и децентралистическими потребностями развития наций, угнетавшихся в прошлом. Построив рабочее государство на компромиссном принципе федерации, большевистская партия ввела в конституцию право наций на полное отделение, показывая этим, что отнюдь еще не считает национальный вопрос окончательно разрешенным. Автор критической статьи ссылается на то, что руководители партии рассчитывали при этом «убедить разные национальности не выходить из федерации.» Это верно, если слово «убедить» понимать не в смысле логических доводов, а в смысле опыта экономического, политического и культурного сотрудничества. Абстрактная агитация в пользу централизма не имеет сама по себе большой силы. Федерация, как сказано, явилась необходимым отступлением от централизма. К этому надо прибавить, что самое содержание федерации вовсе не дано заранее раз навсегда. В зависимости от объективных условий федерация может развиваться в сторону большего централизма и, наоборот, в сторону большей самостоятельности национальных частей. Политически вопрос состоит не в том, выгодно ли «вообще» сожительство разных национальностей в одном государстве, а в том, сознала ли данная национальность, на основе собственного опыта, выгоду своей принадлежности к данному государству. Иначе сказать: какая из двух тенденций в данных условиях побеждает в компромиссном режиме федерации: центростремительная или центробежная? Или еще более конкретно: удалось ли Сталину и его украинским сатрапам убедить украинские массы в преимуществах московского централизма над украинской самостоятельностью или не удалось? Этот вопрос имеет решающее значение. Между тем, наш автор не подозревает даже его существования.
Хотят ли украинские народные массы отделиться от СССР? Ответить на этот вопрос, на первый взгляд, трудно, ибо украинский народ, как и все другие народы СССР, лишен какой бы то ни было возможности выразить свою волю. Но самое возникновение тоталитарного режима и его все более свирепое напряжение, особенно на Украине, доказывают, что действительная воля украинских масс непримиримо враждебна советской бюрократии. Нет недостатка в доказательствах того, что одним из важнейших источников враждебности является подавление украинской самостоятельности. Национальные тенденции на Украине бурно прорвались в 1917—1919 гг. Выражением этих тенденций на левом фланге была партия Боротьба. Важным симптомом успешной ленинской политики на Украине явилось слияние украинской большевистской партии с организацией боротьбистов. Однако, в течение следующего десятилетия произошел фактический разрыв с группой Боротьба, вожди которых подвергались преследованиям. Старый большевик Скрыпник, чистокровный сталинец, был доведен в 1933 г. до самоубийства за его будто бы чрезмерное покровительство национальным тенденциям. Фактическим «организатором» этого самоубийства явился сталинский посланец Постышев, который остался после этого на Украйне, как представитель центральной политики. Вскоре, однако, и сам Постышев подвергся опале. Такие факты глубоко симптоматичны, ибо обнаруживают силу давления национальной оппозиции на бюрократию. Нигде чистки и репрессии не имели такого массового и свирепого характера, как на Украйне.
Огромное политическое значение имеет резкий поворот вне-советских украинских демократических элементов в сторону от Советского Союза. Во время обострения украинской проблемы в начале этого года коммунистических голосов вовсе не было слышно, зато довольно громко звучали голоса украинских клерикалов и национал-социалистов. Это значит, что пролетарский авангард, выпустил украинское национальное движение из своих рук, и что оно далеко ушло по пути сепаратизма. Наконец, показательное значение имеют и настроения украинской эмиграции на американском континенте. Так, например, в Канаде, где украинцы составляли главную массу компартии, с 1933 г. начинается, как пишет мне видный участник движения, резкий отлив украинцев, рабочих и фермеров, от коммунизма к пассивности или к национализму разных оттенков. Совокупностью своею все эти факты и симптомы говорят с несомненностью о возрастающей силе сепаратистских тенденций в украинских массах.
Таков основной факт всей проблемы. Он показывает, что, несмотря на огромный шаг вперед, совершенный Октябрьским переворотом в области национальных отношений, изолированная пролетарская революция в отсталой стране оказалась не в силах разрешить национальный вопрос, особенно украинский, который по самой сути своей имеет международный характер. Термидорианская реакция и увенчавшая ее бонапартистская бюрократия отбросили трудящиеся массы и в национальной области далеко назад. Украинский народ в массе своей недоволен своей национальной судьбой и хочет радикально изменить ее. Из этого факта должен исходить революционный политик, в противовес бюрократу и сектанту.
если б наш критик умел политически мыслить, он без труда представил бы себе доводы сталинцев против лозунга независимой Украины: «это против защиты СССР»; «нарушает интересы единства революционных масс»; «выгодно не революции, а империализму». Другими словами, сталинцы повторили бы все три аргумента нашего автора. Завтра они это непременно сделают.
Кремлевская бюрократия говорит советской женщине: так как у нас — социализм, то ты должна чувствовать себя счастливой и отказаться от абортов (под угрозой наказания). Украинцу он говорит: так как социалистическая революция разрешила национальный вопрос, то ты обязан чувствовать себя счастливым в СССР и отказаться от мысли об отделении (под страхом расстрела).
Что говорит женщине революционер? «Ты сама решаешь, хочешь ли ты ребенка или нет; я защищаю твое право на аборт против кремлевских жандармов.» Украинскому народу он говорит: «твое собственное отношение к твоей национальной судьбе имеет для меня значение, а не «социалистические» софизмы кремлевских жандармов; я всеми силами поддержу твою борьбу за независимость!»
Сектант, как это с ним нередко бывает, оказывается на стороне жандарма, прикрывая, статус-кво, т.е. жандармское насилие, безжизненными рассуждениями о преимуществе социалистического объединения национальностей над их раздроблением. Отделение Украины, есть, конечно, минус по сравнению с добровольной и равноправной социалистической федерацией; но оно явится несомненным плюсом по сравнению с бюрократическим удушением украинского народа. Чтоб теснее и честнее сойтись, нужно бывает иногда предварительно разойтись. Ленин не раз ссылался на тот факт, что отношения между норвежскими и шведскими рабочими стали лучше и теснее после разрыва принудительной унии между Швецией и Норвегией.
Надо исходить из фактов, а не из идеальных норм. За термидорианскую реакцию в СССР, за поражение ряда революций, за победы фашизма, который начал по-своему перекраивать карту Европы, приходится платить звонкой монетой во всех областях, в том числе и в области украинского вопроса. Если игнорировать создавшееся в результате поражений новое положение, притворяясь, что ничего особенного не произошло и противопоставляя неприятным фактам привычные абстракции, то можно сдать реакции последние шансы на реванш в более или менее близком будущем.
Лозунг независимой Украйны наш автор толкует так: «Сначала советская Украйна должна быть освобождена от остального Советского Союза, затем мы будем иметь пролетарскую революцию и объединение с остальной Украйной.» Но как же отделиться без предварительной революции? Получается заколдованный круг, и лозунг независимой Украйны, как и «ложная логика» Троцкого оказываются безнадежно скомпрометированы. На самом деле эта курьезная последовательность — «сначала» и «затем» — есть лишь замечательный образец схоластического мышления. Бедный критик не имеет понятия о том, что исторические процессы могут протекать не «сначала» и «затем», а параллельно, воздействуя друг на друга, ускоряя или замедляя друг друга, и что задача революционной политики состоит как раз в том, чтобы ускорить действие и взаимодействие прогрессивных процессов. Лозунг независимой Украйны направлен непосредственно против московской бюрократии и дает возможность пролетарскому авангарду сгруппировать вокруг себя крестьянские массы. С другой стороны, тот же лозунг открывает для пролетарской партии возможность руководящей роли в национальном украинском движении в Польше, Румынии и Венгрии. Оба эти политических процесса будут толковать революционное движение вперед и повышать в нем удельный вес пролетарского авангарда.
Мою ссылку на то, что рабочие и крестьяне в западной Украине (Польша) не хотят присоединяться к нынешнему Советскому Союзу, и что этот факт тоже служит доводом в пользу независимости Украины, наш мудрец парирует тем, что, если б даже они хотели, они не могли бы этого сделать, ибо присоединиться к Советскому Союзу они могли бы лишь «после пролетарской революции в западной Украйне» (очевидно в Польше). Другими словами: сейчас отделение Украйны невозможно, а после победы революции оно было бы реакционно. Знакомая мелодия! Люксембург, Бухарин, Пятаков и многие другие выдвигали против программы национального самоопределения именно этот аргумент: при капитализме — утопия, при социализме — реакция. Аргумент в корне ложен, ибо игнорирует эпоху социальной революции и ее задачи. Верно, что при господстве империализма настоящая, прочная и надежная независимость малых и средних наций невозможна. Верно также, что при развернутом социализме, т.е. при прогрессивном отмирании государства, вопрос о национальных границах утратит значение. Но между этими двумя моментами — сегодняшним днем и завершенным социализмом — простираются те самые десятилетия, в течение которых мы собираемся осуществить нашу программу. Для мобилизации масс и их воспитания в переходную эпоху лозунг независимой советской Украйны получает очень большое значение.
Сектант игнорирует попросту тот факт, что национальная борьба, как одна из наиболее смутных и запутанных, но крайне важных форм классовой борьбы не может быть приостановлена голыми ссылками на будущую международную революцию. Отвратив свои взоры от СССР и не встречая поддержки и руководства со стороны международного пролетариата, мелко-буржуазные и даже рабочие массы западной Украйны становятся жертвой реакционной демагогии. Соответственные процессы происходят несомненно и в советской Украйне, только их труднее обнаружить. Лозунг независимой Украйны, своевременно выдвинутый пролетарским авангардом, ведет к необходимому расслоению мелкой буржуазии, облегчая ее низам союз с пролетариатом. Только таким путем и можно подготовлять пролетарскую революцию.
«Если рабочие совершат успешную революцию в западной Украйне… — не унимается наш автор, — должна ли наша стратегия требовать тогда, чтобы советская Украйна отделилась и соединилась с западной частью? Как раз наоборот». Эта фраза исчерпывает всю глубину «нашей стратегии». Опять тот же мотив: «если рабочие совершат»… Сектант довольствуется логическими выводами из уже будто бы совершенной победоносной революции, тогда как для революционера весь вопрос состоит в том, как проложить дорогу к революции, как облегчить массам подход к ней, как приблизить революцию, как обеспечить ее победу. «Если рабочие совершат» победоносную революцию, дело будет, конечно, обстоять хорошо. Но победоносной революции сейчас нет, а есть победоносная реакция. Найти мост от реакции к революции — такова задача. В этом, кстати сказать, состоит смысл всей нашей программы переходных требований. («Агония капитализма и задачи Четвертого Интернационала»). Немудрено, если сектанты всех мастей не понимают ее смысла. Они оперируют абстракцией империализма и абстракцией социалистической революции. Вопрос о переходе от реального империализма к реальной революции, вопрос о том, как мобилизовать массы на данной исторической основе для завоевания власти, остается для бесплодных мудрецов книгой за семью печатями.
Нагромождая без разбора грозные обвинения, наш критик заявляет, что лозунг независимой Украины служит интересам империалистов (!) и сталинцев (!!), ибо он основан на «полном отрицании позиции защиты Советского Союза». Причем тут «интересы сталинцев», понять нельзя. Но ограничимся вопросом о защите СССР. Угрожать этой защите независимая Украйна могла бы лишь в том случае, если бы была враждебна не только бюрократии, но и СССР. Однако, при таком (явно ложном) предположении, как может социалист требовать удержания враждебной Украйны в составе СССР? Или дело идет лишь о периоде национальной революции? Однако, неизбежность политической революции против бонапартистской бюрократии наш критик, как будто, признает. Между тем, эта революция, как всякая революция, несомненно, представляет известную опасность с точки зрения обороны. Как быть? Если бы критик продумал вопрос, он ответил бы, что эта опасность есть неизбежный исторический риск, от которого нельзя уклониться, ибо под господством бонапартистской бюрократии СССР неизбежно обречен гибели. То же рассуждение целиком относится и к революционному национальному восстанию, которое представляет лишь своеобразную часть политической революции.
Замечательно, что наиболее серьезный аргумент против независимости вообще не приходит нашему критику в голову. Хозяйство СССР имеет плановый характер. Хозяйство советской Украйны входит в состав этого плана. Отделение Украйны грозит разрывом плана и снижением производительных сил. Однако, и этот довод не имеет решающей силы. Экономический план не есть святое святых. Если национальные части федерации, несмотря на единство плана, тянут врозь, значит план не удовлетворяет их. План есть дело рук человеческих: его можно перестроить в соответствии с новыми границами. Поскольку план выгоден так же и для Украины, она сама захочет и сумеет достигнуть с Советским Союзом необходимого экономического соглашения, как она сумеет достигнуть необходимого военного союза.
Нельзя также забывать, что в нынешний экономический план хищения и произвол бюрократии входят важной составной частью и ложатся тяжелой данью на Украйну. План нуждается в радикальном пересмотре прежде всего под этим углом зрения. Пережившая себя правящая каста систематически разрушает хозяйство, армию, культуру, уничтожает цвет страны, подготовляет катастрофу. Спасти наследство революции можно только путем переворота. Чем смелее и решительнее будет политика пролетарского авангарда, в том числе и в национальном вопросе, тем успешнее будет революционный переворот, тем меньше окажутся его накладные расходы.
Лозунг независимой Украйны означает не то, что Украйна навсегда останется изолированной, а лишь то, что вопрос о своих взаимоотношениях с другими частями Советского Союза и с западными соседями она будет заново определять сама, по собственной воле. Возьмем самый выгодный для нашего критика идеальный случай. Революция происходит одновременно во всем Советском Союзе. Бюрократический спрут задушен и сброшен. Предстоит учредительный съезд советов. Украина, хочет по-новому определить свои отношения к СССР. Даже наш критик признает за ней, надеемся, это право. Но, чтоб свободно определить свои отношения к другим советским республикам, чтоб иметь право сказать: да или нет, Украйна должна, по крайней мере, на учредительный период вернуть себе полную свободу действий. Это и называется государственной независимостью. Теперь представим себе, что революция охватывает одновременно также Польшу, Румынию и Венгрию. Все части украинского народа получают свободу и вступают в переговоры об объединении с советской Украйной; все они хотят в то же время, сказать свое слово по вопросу о взаимоотношении объединенной Украины с Советским Союзом, советской Польшей и пр. Чтоб разрешить эти вопросы, понадобится, очевидно, учредительный советский съезд объединенной Украины. Но «учредительный» съезд и значит съезд независимого государства, которое собирается заново определять как свой внутренний режим, так и свое международное положение.
Можно с полным основанием предположить, что в случае победы международной революции, объединительные тенденции сразу получат большую силу, и все советские республики найдут необходимые формы связи и сотрудничества. Но цель эта будет достигнута только при условии полного разрушения старых принудительных связей, а следовательно и старых границ; только при условии полной независимости каждой из договаривающихся сторон. Чтоб ускорить и облегчить этот процесс, чтоб сделать в будущем возможным действительно братский союз народов, передовые рабочие великороссы должны уже теперь понять причины украинского сепаратизма, его силу, его историческую законность, и должны без всяких обиняков заявить украинскому народу, что они готовы всеми силами поддержать лозунг независимости Советской Украйны в совместной борьбе против самодержавной бюрократии и империализма.
Мелкобуржуазные украинские националисты считают лозунг независимости Украйны правильным, но возражают против сочетания этого лозунга с пролетарской революцией. Они хотят независимой демократической, а не советской Украйны. Разбирать здесь подробно этот вопрос нет основания, потому что он касается не только одной Украйны, а общей оценки всей нашей эпохи и разбирался нами много раз. Отметим лишь важнейшие соображения. Демократия вырождается и погибает даже в старых своих метрополиях. Только наиболее богатые колониальные империи или особенно привилегированные буржуазные страны удерживают еще ныне демократию, но и там она явно идет к уклону. Нет ни малейших оснований надеяться на то, что сравнительно бедная и отсталая Украйна сможет создать и удержать режим демократии. Да и сама независимость Украйны в империалистском окружении была бы недолговечной: пример Чехословакии достаточно красноречив. Пока господствуют законы империализма, судьба мелких и средних наций остается шаткой и ненадежной. Опрокинуть империализм может только пролетарская революция. Главной частью украинской нации является нынешняя советская Украйна. Развитие промышленности создало здесь могущественный чисто-украинский пролетариат. Ему предстоит быть руководителем украинского народа во всей его дальнейшей борьбе. Украинский пролетариат хочет вырваться из тисков бюрократии. Но он не хочет идти назад, к буржуазной демократии. Лозунг демократической Украйны исторически запоздал. Он пригоден разве лишь для утешения буржуазных интеллигентов. Масс он не объединит. А без масс нельзя освободить и объединить Украйну.
Наш строгий критик на каждом шагу повторяет по нашему адресу слово «центризм»; вся статья написана им, по его словам, чтоб разоблачить яркий образец нашего «центризма». Но он ни разу не пытается даже показать, в чем же собственно состоит «центризм» лозунга независимой советской Украйны. Да это и было бы нелегко. Центризмом называется такая политика, которая будучи оппортунистической по существу, стремится казаться революционной по форме. Оппортунизм состоит в пассивном приспособлении к правящему классу, к его режиму, к тому, что существует, в том числе, конечно, и к государственным границам. Центризм полностью разделяет эту основную черту оппортунизма, но, приспособляясь к недовольным рабочим, прикрывает ее радикальными комментариями. Если исходить из этого научного определения, то окажется, что центристской является полностью и целиком позиция нашего злополучного критика. Он исходит из данных (с точки зрения разумной = (революционной) политики — случайных границ, рассекающих нации на части, как из чего-то непреложного. Международная революция, которая является для него факирским заклинанием, а не живой реальностью, должна непременно принять эти границы за точку исхода. Центробежные национальные тенденции, которые могут влиться либо в канал реакции, либо в канал революции, его не интересуют. Они нарушают его ленивую административную схему, построенную по типу: «сперва» — «потом». От борьбы за национальную независимость против бюрократического удушения он отделывается рассуждением о преимуществах социалистического единства. Иными словами: его политика (если схоластические комментарии чужой политики можно назвать политикой) несет на себе худшие черты центризма.
Сектант есть оппортунист, боящийся самого себя. В сектанстве оппортунизм (центризм) остается на первых порах свернутым, в виде нежной почки. С течением времени почка развертывается на треть, наполовину и больше. Мы имеем тогда курьезные комбинации сектантства и центризма, (Верекен) сектантства и низкопробного оппортунизма (Снефлит). Иногда же почка загнивает в неразвернутом виде (Олер). Если не ошибаемся, Олер и является редактором «Марксиста».
Л. Троцкий.
30 июля 1939 г.
Демократические крепостники и независимость Украины
В журнале Керенского «Новая Россия», от 12 июля 1939 г. подвергнута своего рода «критике» моя статья по поводу независимости Украйны. С точки зрения социалистической, научной, литературной и пр. «Новая Россия» не представляет, разумеется, никакого интереса. Зато она имеет одно достоинство: она позволяет заглянуть в головы российских средне — и мелко-буржуазных демократов. Если каждого из них хорошенько поскоблить, то непременно найдешь крепостника.
Газета негодует по поводу того, что я полностью и целиком стою за поддержку украинского народа в его борьбе за национальную и государственную независимость. «Отделение советской Украйны от СССР Л. Троцкого отнюдь не смущает». Совершенно правильно! Что касается господ демократов, то их перспектива отделения Украйны не только смущает, но и глубоко возмущает. Демократическое стремление угнетенной нации завоевать себе полную самостоятельность не может не возмущать крепостников. «Вопроса о том, как использует эту революцию (национальную украинскую революцию) Гитлер для осуществления своих планов, Троцкий не касается.» Господа из «Новой России» считают, что «отделение Украйны приведет к военному ослаблению СССР», и очень близко подходят к выводу, что политика Троцкого служит Гитлеру. Того же мнения и Кремль. Хорошие умы встречаются, говорит французская пословица.
Допустим, что отделение Украйны действительно ослабляет СССР. Но как же быть с демократическим принципом самоопределения наций? Каждое государство, насильно удерживающее в своих границах какую либо нацию, считает, что ее отделение ослабило бы в экономическом и военном отношении государство. Гитлер аннектировал Чехию и полу-аннектировал Словакию именно потому, что это приводит к военному усилению Германии. Чем же критерий наших демократов отличается от критерия Гитлера?
Нация ли украинцы, на этот вопрос демократы из «Новой России», вслед за небезызвестным демократом Милюковым, готовы, вероятно, ответить, что украинцы «в общем и целом», пожалуй, и нация, но что надо же и честь знать… Иными словами: если нация, то второго сорта, так что судьба Украйны должна определяться интересами России, т.е. великорусского большинства. Это и есть точка зрения шовинистических крепостников.
В плачевные дни Февральской революции Временное правительство бесстыдно отказывало украинцам не только в независимости, — они тогда этого еще не требовали, — но и в простой автономии. Господа демократы торговались из-за национальных прав Украины, как лошадиные барышники. Они исходили тогда прямо и непосредственно из интересов старых великорусских «хозяев», помещичьего, буржуазного и бюрократического типа. Сейчас они переводят ту же великую традицию на язык эмиграции.
С более высокой исторической точки зрения, именно с точки зрения социалистической революции, вполне возможно было бы подчинить на известный период национальные интересы Украйны интересам международного пролетариата, если бы они пришли в противоречие. Но такого противоречия нет и в помине! Украйну душит бонапартистская реакция, та самая, которая душит весь СССР и подкапывает его оборотно-способность. Украинское революционное движение, направленное против бонапартистской бюрократии, является прямым союзником международного революционного пролетариата.
Дальновидные демократические крепостники очень беспокоятся о том, что Гитлер использует в будущем национальную украинскую революцию. Они закрывают глаза на то, что Гитлер уже сегодня пользуется подавлением и раздроблением украинской национальности.
В отличие от господ демократов, меньшевистского и народнического толка, мы вовсе не исходим из того соображения, будто сильнее кошки зверя нет. Сила Гитлера вообще, в частности — в отношении Украйны, не в нем самом, а в ничтожестве и гнилости демократии, в разложении Второго и Третьего Интернационалов, в глубокой волне разочарования, упадка и апатии среди масс. Победоносное революционное движение в любой стране будет сигналом гибели для Гитлера. Национально-революционное украинское движение есть составная часть той могущественной революционной волны, которая сейчас молекулярно подготовляется под корой торжествующей реакции. Вот почему мы говорим: Да здравствует независимая советская Украйна!
Л. Т.
Койоакан, 5 августа, 1939 г.
Очередное опровержение Виктора Сержа
В своей статье «Моралисты и сикофанты» я высказал предположение — предположение, а не утверждение, — что Виктор Серж принимал участие в составлении проспекта о французском издании моей работы «Их мораль и наша» — если не он лично, то кто-либо из его учеников или единомышленников. Предположение о том, что проспект написан Виктором Сержем, возникло у разных товарищей, независимо друг от друга. И не мудрено: проспект представляет простое резюме новейших проповедей Виктора Сержа. Письмом от 9 августа, Виктор Серж заявляет что, он не принимал никакого участия в составлении проспекта. Я принимаю охотно это заявление к сведению. Однако, Виктор Серж на этом не останавливается. «Прибавляю еще — пишет он, — что вся аргументация, которую вы мне таким образом приписываете, сильно расходится со всем тем, что я в целом ряде книг и статей писал о гражданской войне и о социалистической этике». С этим я никак не могу согласиться. В разное время Виктор Серж писал разное. Но я говорю о тех взглядах, которые он развивает в настоящее время и которые клонят к тому, чтоб подчинить классовую борьбу пролетариата нормам мелкобуржуазной морали.
Вместо того, чтобы заниматься постоянными жалобами и чисто формальными опровержениями, Виктор Серж сделал бы хорошо, если бы попытался в сжатой и точной форме, в виде программных тезисов, изложить свои взгляды на основные революционные задачи или хотя бы только на революционную мораль. Скажем заранее: он этого не сделает, ибо определенных взглядов у него нет, а есть смутное настроение неуверенности, разочарования, недовольства, отталкивания от марксизма и от пролетарской революции. Подпадая все больше и больше под влияние мелкобуржуазного скептицизма, В. Серж на каждом шагу противоречит себе и недоволен другими, которые его «не понимают» и «искажают». Отсюда его непрестанные опровержения, лишенные какого бы то ни было политического содержания.
Л. Троцкий.
Койоакан, 7 сентября, 1939 г.
К годовщине убийства И. Райсса
Более двух лет тому назад Игнатий Райсс, старый большевик, преданный и заслуженный революционер, открыто порывает с режимом Сталина. Он покидает свой ответственный пост в НКВД, возвращает орден Ленина («носить его одновременно с палачами лучших представителей русского рабочего класса — ниже моего достоинства» — пишет он в ЦК ВКУ 17-го июля 1937 г.) и открыто вступает в ряды Четвертого Интернационала, чтоб, начать все с начала, чтобы спасти социализм».
На письмо Райсса Сталин ответил пулями своих наемных убийц. Изрешетенный труп Райсса был найден в окрестностях Лозанны в ночь на 5-ое сентября. Но убийцы, подгоняемые Сталиным, работали небрежно, второпях, и не успели замести своих следов: швейцарской полиции без особого труда удалось установить, что расправа была делом рук ГПУ.
Порывая со Сталиным, Райсс хорошо знал, — лучше кого бы то ни было другого, — что его ожидало, но запугать его Сталин не мог. Вместе с другими истыми революционерами Райсс нашел дорогу к Четвертому Интернационалу; за него, за мировую революцию, он и отдал свою жизнь. В нем молодое поколение не забудет своего соратника, мученика и непреклонного борца.
Почтовый ящик
Из концентрационного лагеря во Франции.
20 июля, 1939 г.
Прошу, если возможно, высылать ваш бюллетень. Здесь в лагере есть до 200 человек, владеющих русским языком (болгары, сербы, немцы, итальянцы, латыши и проч.), приехавшие из СССР, но до сих пор сидящие здесь и почему-то не имеющие пока разрешения вернуться в СССР. До 130 человек есть русские эмигранты, еще в Испании, подавшие просьбу о возвращении, ибо им еще во Франции (Союз Возвращения) было сказано, что путь в СССР лежит через Испанию, где (в Испании) осталось 86 человек убитых и из этих 130 больше половины раненых и инвалидов. Если есть хотя бы за старые годы, то все равно присылайте. Здесь в лагере произошел раскол между ленинцами-сталинцами и троцкистами. Лагерь раскололся на две группы.
Денег нет, чтобы уплатить, никаких. Надеюсь на ваш ответ.
Н-ов.
Палестинским товарищам. Письмо получено. Деньги не получены.
Бостон. Кºй. Благодарим всех друзей за своевременную помощь.
Нью-Йорк. От Т-ского. С благодарностью подтверждаем получение десяти долларов.