Лекция XII. Троцкисты в Социалистической партии
Тенденции в СП. — Мировая ситуация. — Гражданская война в Испании. — Московские процессы. — Французские события. — Комитет в защиту Троцкого. — Социалистическая партия в Калифорнии. — Socialist appeal. — Labor Action. — «Конференция социалистического призыва». — Запрещение Socialist appeal. — Политика затыкания рта. — Исключение троцкистов. — «Национальный комитет исключенных отделений». — Съезд в Чикаго. — Провозглашение Социалистической Рабочей партии.
Последняя лекция из этого цикла связана с периодом, длившимся примерно один год, когда мы находились внутри Социалистической партии, и теми шестью месяцами, когда мы находились не в ней, но и не за ее пределами, а на своем пути к новой цели. В этом курсе лекций я все время подчеркивал, что тактика партии зависит от политических и экономических факторов, которые находятся вне ее контроля. Задача политического руководства состоит в том, чтобы понять, что при данной ситуации является возможным и необходимым, а что возможным и необходимым не является. В этом, можно сказать, заключается сущность политического руководства. Деятельность революционной партии, то есть марксистской партии, определяется объективными обстоятельствами. Иногда эти обстоятельства обрекают партию на поражение и изоляцию, несмотря ни на какие действия лидеров и рядовых партийцев. В других случаях объективные обстоятельства открывают возможность для достижения успеха и продвижения вперед, но в то же самое время ограничивают эту возможность. Партия всегда движется среди сочетания объективных факторов, которые создаются не ее усилиями. Они создаются в процессе развития общества.
Бывают времена, когда даже самые лучшие партийные руководители не могут добиться продвижения вперед хотя бы на дюйм. К примеру, Маркс и Энгельс, величайшие из всех учителей и руководителей нашего движения, практически всю свою жизнь оставались в изоляции. Они не смогли создать значительную группу даже в Англии, где жили и работали в годы своей зрелости. Это объяснялось не ошибками с их стороны и, конечно же, не отсутствием соответствующих способностей, а внешними факторами, не подвластными их контролю. Британские рабочие еще не были готовы услышать революционное слово.
На протяжении долгого периода реакции и застоя, которые охватили мировое рабочее движение в первые годы нашего существования как троцкистского движения в нашей стране, а именно с 1928 г. по 1934 г., мы не могли вырваться из изоляции. Это было время, когда, казалось, целый мир всей своей тяжестью обрушился на маленькую группу, маленькую горстку непримиримых. Это было время, когда малодушные люди, особенно те, которые не обладали теоретическим пониманием природы современного общества и действующих в нем законов, вызывающих кризисы и ведущих к революции, когда эти люди оставались в стороне. Это было время, когда в обстановке мрачнейшей реакции и изоляции только троцкисты, истинные марксисты, провидели новый грядущий подъем и сознательно подготавливали его по двум направлениям: во-первых, разрабатывая программу, которая смогла бы вооружить партию в новые времена, и во-вторых, накапливая первоначальные кадры для будущей революционной партии и вселяя в них веру в будущее. Эта вера в будущее оказалась оправданной, как мы уже видели в некоторых из предыдущих лекций. Когда долгий застой в мировом рабочем движении стал понемногу преодолеваться, особенно с 1934 г., в нашей стране и по всему миру ясно обозначилось новое движение масс. Когда стала проявляться эта новая ситуация, мы увидели перед собой новые возможности и оказались перед новыми испытаниями. Больше не было времени оставаться в изоляции, занимаясь лишь разъяснением принципов. Настало время встряхнуться и приложить эти принципы к жизни, на фоне нарастающей классовой борьбы. Наша решимость сделать это, наше понимание тех возможностей, которые открылись перед нами, наша готовность воспользоваться такими возможностями, — все это вело нас к столкновению с сектантами, с ультралевыми. Для того чтобы двигаться вперед, мы должны были бороться против них и обречь их на поражение. Мы сделали это. В ходе забастовки в Миннеаполисе мы сделали шаг вперед в массовом экономическом движении. Слияние с Американской Рабочей партией было другим важным шагом по пути развития серьезной марксистской партии в Соединенных Штатах. Но все эти прогрессивные акции были только шагами, и мы должны были признать ограниченность сделанного. От нас по-прежнему требовались решительные действия и политическая инициатива в более сложных ситуациях.
Вступление нашей группы в Социалистическую партию Соединенных Штатов было даже более значительным шагом по сложной, извилистой дороге к созданию той партии, которая в конечном итоге сможет привести американский пролетариат к победе в социалистической революции. Этот шаг, вступление в Социалистическую партию, был совершен нами в нужное время. В политике всегда очень важно учитывать фактор времени. Время не ждет. Плохо приходится тем политическим лидерам, которые забывают об этом. Существует юридическая формула: «Время составляет основу соглашения». Десятикратно, тысячекратно это применимо к политике. Важно не только то, что вы делаете, но и когда вы делаете это; делаете ли вы это в нужный момент.
Мы не могли вступить в Социалистическую партию раньше, чем это в действительности произошло, а если бы мы попытались сделать это позднее, было бы уже слишком поздно. Разнородная Социалистическая партия, которая столь сильно привлекала наше внимание в те дни, эта центристская смесь, эта находившаяся без руководства и беспомощная партия, испытывала удары внешних событий и подвергалась всевозможным формам давления. Сама эта партия была нежизнеспособной. В 1936 г., ко времени нашего вступления, эта партия уже находилась в состоянии брожения и распада. Социалистическая партия в любом случае была обречена на раскол. Вопрос был только в том, как и по какому пути будет идти распад и окончательное разрушение этой исторически нежизнеспособной партии.
В Социалистической партии существовало мощное, хотя и не вполне осознанное, стремление к примирению с администрацией Рузвельта, а значит, и с буржуазным обществом. На оставшихся без руководства рабочих-социалистов давили также пропагандистские и материальные ресурсы хорошо подкованного аппарата Коммунистической партии. Вопрос стоял так: будут ли потенциально революционные элементы в центристской партии — рабочие элементы и бунтующая молодежь — поглощены этими силами? Или же они сольются с троцкистскими кадрами и пойдут по пути пролетарской революции? Это можно было выяснить только после нашего вступления в Социалистическую партию. Троцкисты не могли вступить в контакт с этими потенциально революционными элементами Социалистической партии иначе, как через вхождение в Социалистическую партию, — по той простой причине, что сами они не проявляли склонность к вступлению в нашу партию. Нужно было отбросить в сторону организационный фетишизм. Он должен был уступить место требованиям политической необходимости, которые всегда стоят выше любых организационных соображений.
Наше вступление в Социалистическую партию произошло на фоне великих событий, которые разворачивались и в нашей стране, и во всемирном масштабе. В тот самый момент, когда мы договаривались о вступлении в Социалистическую партию, во Франции происходили сидячие забастовки — это была настоящая революция. Второй крупный взлет КПП (крупнейшее профсоюзное объединение США — ред.), которому суждено было поднять это мощное движение на такую высоту, какой никогда еще не знало рабочее движение Америки — и по численности, и по массовой боевитости, и по опоре в низших слоях пролетариата — этот второй крупный взлет начинался в то же самое время, весной 1936 г. Подъем КПП, несомненно, был отчасти вызван сидячими забастовками во Франции. Вскоре предстояло в полную силу развернуться гражданской войне в Испании; и это снова, в самой острой форме, поставило вопрос о перспективах второй победы пролетарской революции в Европе. Испанская революция в случае успеха могла изменить весь облик Европы. А еще через несколько месяцев весь мир потрясли Московские процессы.
Эта великая панорама событий, потрясших мир, — а подъем КПП, по моему суждению, был ничуть не менее важным, чем другие события, с исторической точки зрения, — создала самые благоприятные предпосылки для продвижения марксистского авангарда вперед. В то время, когда мы разворачивали свою активность в рамках Социалистической партии, не было недостатка в политической заинтересованности, в массовой активности, в просторе для деятельности революционеров-марксистов. Если мы стоили чего-то, то при таких объективных условиях непременно должны были бы чего-то добиться. Мы были бы совершенно недостойным руководством, мы почти осознанно обрекли бы себя на поражение, если бы не сумели воспользоваться столь благоприятными обстоятельствами.
Наша деятельность в Социалистической партии, если взглянуть на нее в ретроспективе, никак не была свободной от ошибок и упущенных возможностей. Нет сомнения в том, что лидеры нашего движения приспособились к официальной центристской линии Социалистической партии чуть больше, чем следовало. Конечно, какая-то формальная адаптация была совершенно необходима для того, чтобы получить возможность работать в этой организации. Однако в отдельных случаях такая адаптация, несомненно, заходила слишком далеко и приводила к иллюзиям и отклонениям со стороны некоторых людей из нашего движения. Нет сомнения и в том, что после нашего вступления слишком много времени было потрачено на переговоры и пустую болтовню с лидерами нью-йоркской группы «милитантов» — Зэмом, Тайлером и другими лилипутами того же типа, у которых в партии не было абсолютно никакой реальной власти и чье стратегическое положение можно скорее оценить как переходное, а не как обладание реальным влиянием на партийные ряды. Нет сомнения также и в том, что, совершая этот политический маневр со вступлением в Социалистическую партию и сосредоточиваясь на политических проблемах, существовавших внутри Социалистической партии, мы переставали заниматься массовой работой в той степени, в которой следовало. Нет сомнений, что нас можно обвинить в подобных ошибках и упущенных возможностях. Но в целом, руководствуясь советами и указаниями Троцкого, — а это был решающий фактор в нашей работе — мы выполняли свою главную задачу.
Мы приобрели бесценный политический опыт и благодаря вступлению более чем вдвое увеличили свои силы за один год работы в Социалистической партии. Мы начинали свою работу очень скромно и в соответствии с планом. Первая инструкция для наших людей была такой: проникайте в эту организацию, становитесь неотъемлемой частью партии, погружайтесь в практическую работу и тем самим приобретайте определенный моральный авторитет среди рядовых партийцев; устанавливайте дружеские личные отношения, особенно с теми элементам в партии, которые отличаются высокой активностью и, следовательно, в перспективе могут принести некоторую пользу. Наш план состоял в том, чтобы позволить политическим процессам развиваться нормально, так, как они должны были развиваться по нашим представлениям. Мы не хотели навязывать дискуссии или искусственно провоцировать фракционную борьбу. Мы вполне могли позволить политическим процессам развиваться под воздействием мировых событий. И нам не пришлось долго ждать.
Ситуация теперь очень сильно отличалась от той, что была в первые годы нашего существования, когда на нас давила общая реакция и экономический кризис. Теперь же объективные факторы работали в пользу революционеров, создавали условия и открывали возможности для продвижения вперед. В июле 1936 г. вместе с мятежом Франко и контрнаступлением рабочих началась гражданская война в Испании. В августе, через несколько месяцев после нашего вступления в Социалистическую партию, на глазах всего изумленного мира начались Московские процессы. Это были вопросы всемирного значения, и впоследствии они стали известны как «троцкистские» вопросы. Еще в 1928 г. наши враги, даже самые невежественные из них, признавали, что троцкизм — это не какое-то догматическое учение провинциального масштаба. Троцкизм — это движение всемирного значения и с всемирной перспективой. Троцкизм базируется на интернациональном подходе и связывает себя с задачами пролетариата во всех странах мира.
Общее признание этой основополагающей характеристики троцкизма было забавным образом продемонстрировано, когда в октябре 1928 г. началось разбирательство по нашему делу в Политическом комитете и Центральной Контрольной комиссии Коммунистической партии. Вплоть до самого конца этого разбирательства, когда мы зачитали свою декларацию и тем самым покончили со всякой двусмысленностью, они пытались «доказать» выдвинутое против нас обвинение в «троцкизме» с помощью любых «косвенных улик», которые они только могли собрать. (Мы, как я уже объяснял, не признавали себя троцкистской фракцией по тактическим соображениям). Они, очень сильно напоминая обвинителей на недавнем процессе против нас в Миннеаполисе, привели много свидетелей, чтобы предъявить прямые и косвенные доказательства нашей вины. Появлялся какой-нибудь маленький дрессированный голубь и говорил, что он слышал то-то и то-то. Однако их ударным свидетелем был держатель книжной лавки Коммунистической партии. Он говорил, что может под присягой подтвердить тот факт, что Шахтман является троцкистом. Почему? Откуда ему это известно? Дело в том, что он всегда приходит в книжную лавку и спрашивает книги о Китае, а Китай, как известно, это «троцкистский вопрос». Этот жалкий доносчик не слишком ошибался. Китай действительно был троцкистским вопросом, как и любой вопрос всемирного значения.
Гражданская война в Испании, Московские процессы, смятение во французском рабочем движении, — все эти вопросы доминировали во всей внутренней жизни Социалистической партии. Вокруг этих вопросов поднимались самые оживленные дискуссии, и всегда против воли высшего руководства. Они хотели ограничиться практическими делами, то есть рутиной. «Давайте вернемся на землю и займемся здесь практическими делами». Однако названные вопросы занимали умы всех тех, кто серьезно относился к самому слову «социализм», и мы организовали продуманную кампанию, чтобы просветить рядовых партийцев насчет значения происходивших событий.
Когда день за днем начали приходить сообщения о Московских процессах, стало очевидно, что их настоящая цель связана с Троцким; с тем, чтобы по возможности добиться его экстрадиции, а затем расправиться с ним в России, или, по меньшей мере, дискредитировать его в глазах всемирного рабочего движения. Надо сказать, что американские троцкисты не проспали эту ситуацию. Мы бросились в эту борьбу, проделали самую лучшую за все времена политическую работу и оказали свою самую большую услугу делу Четвертого Интернационала, обличая московский судебный фарс. Именно благодаря существованию американской секции Четвертого Интернационала, а также благодаря тому факту, что мы в это время состояли в Социалистической партии, мы смогли начать эту работу, которая в конечном итоге вызвала настоящий взрыв и дискредитировала Московские процессы в глазах всего мира.
Историческая обстановка в этот критический момент требовала от нас быть членами Социалистической партии и тем самым иметь более прямой доступ к некоторым элементам — либералам, интеллектуалам и политикам полурадикального склада, — которые были необходимы для решения великой политической задачи в Комитете по защите Троцкого (Trotsky Defense Committee). Я не думаю, что Сталин мог бы найти более подходящее время для этих процессов, чем лето 1936 г., чтобы они потом оказались полностью дискредитированы. Мы, как члены Социалистической партии, находились тогда в самом благоприятном положении — и, следовательно, могли до определенной степени скрываться под защитной окраской этой полуреспектабельной партии, — и нас уже нельзя было изолировать, преследовать и линчевать, как они собирались поступить с маленькой группой троцкистов. Мы провели впечатляющую кампанию с тем, чтобы обличить эти процессы и защитить Троцкого. Сталинисты, при всех их огромных аппаратных ресурсах, прессе, сильной организации и деньгах, с самого начала были вынуждены обороняться. Наши товарищи в Нью-Йорке, получавшие помощь по всей стране, смогли создать довольно грозно выглядевший комитет, в котором председательствовал Джон Дьюи (Dewey), собравший впечатляющую группу писателей, людей искусства, газетчиков и других представителей различных профессий, которые помогали делу выявления правды о Московских процессах.
Эта работа, как вам известно, была завершена в Мехико весной 1937 г. Дело было исполнено; на свет появились две большие книги, которые навсегда останутся классикой мирового рабочего движения: одна из них называлась Дело Льва Троцкого (Case of Leon Trotsky), а другая, представлявшая собой доклад комиссии, называлась Не виновны (Not guilty). Эту сложную политическую задачу, которая оказалась нашим самым сильным за все времена ударом по сталинизму, удалось решить благодаря удачному стечению обстоятельств, о которых я уже упоминал. Через несколько месяцев или максимум через несколько лет большинство этих мелкобуржуазных элементов, которые содействовали решению столь прогрессивных задач в Комитете по защите Троцкого, полностью растворились в буржуазном обществе и отвернулись от его непримиримых оппонентов. По меньшей мере 90 % этих людей сегодня были бы физически и морально неспособны активно участвовать в таком движении, как «Американский комитет по защите Льва Троцкого». Но в тот своеобразный момент они могли служить — и служили — великой прогрессивной цели. Разоблачение и дискредитация Московских процессов были одним из крупнейших достижений, которые стали возможны благодаря все тому же нашему политическому шагу — вступлению в 1936 году в Социалистическую партию.
Другая крупная политическая кампания, которую мы развернули, находясь в Социалистической партии, касалась событий гражданской войны и революции в Испании. Результатом этой работы были содержательные доклады и даже целые книги. Мне хотелось бы особо обратить ваше внимание на книгу Феликса Морроу (Morrow) Революция и контрреволюция в Испании( Revolution and Counter-Revolution in Spain) и на памфлет Гражданская война в Испании. Эти памфлет и книга суммировали и систематизировали ту великую политическую борьбу, которую мы вели внутри Социалистической партии и на более широкой публике. Мы использовали каждую возможность, чтобы бороться за разъяснение событий, происходивших в Испании, и просвещать кадры американской партии насчет значения этих событий. Наше вступление в Социалистическую партию способствовало развертыванию этой кампании, давало нам более широкую аудиторию, чем та, которая была к этому моменту в нашей собственной партии. Тогда она не была даже в полной мере нашей. Однако мы были готовы пойти на определенные жертвы. И это давало нам аудиторию каждый раз, когда проходило собрание какого-нибудь отделения Социалистической партии.
В Калифорнии, где я жил в то время из-за состояния здоровья, разворачивалась работа в массовом движении. Там мы быстро интегрировались в партию и добились преобладающего влияния благодаря своей активности, своим выступлениям и политической работе в период избирательной кампании. В результате уже через шесть месяцев после нашего вступления в партию, под покровительством Социалистической партии начал издаваться еженедельник, а я был назначен его редактором. Обстоятельства весьма благоприятствовали нам. Моя работа в качестве редактора, а также заметное положение наших людей в местных организациях и организации на уровне штата впервые обеспечили нам прямой доступ к массовому движению моряков.
Великая забастовка моряков 1936-1937 гг. открыла перед нами широкое пространство. Пока наши товарищи на востоке (США — ред.) разворачивали кампанию вокруг Московских процессов и гражданской войны в Испании, мы в Калифорнии дополняли эту грандиозную политическую работу высокой активностью в массовом движении, которое повлияло на ход событий во время великой забастовки моряков в 1936-1937 гг. Проделанная там работа и установленные там контакты помогли нам создать первое ядро троцкистской фракции. Эта работа принесла и продолжает приносить нашей партии большую пользу. С этого времени троцкисты стали постоянно усиливающимся фактором в движении моряков. Это был один из самых верных признаков счастливого будущего нашей партии — то, что она получала надежную базу в одной из самых важных и определяющих отраслей национальной экономики.
В Чикаго у нас была другая база в виде местного издания Socialist appeal. Изначально это был маленький мимеографический бюллетень, выпускавшийся Альбертом Голдманом и некоторыми другими людьми. Голдман вступил в Социалистическую партию за год до нас на индивидуальной основе. Он не стал ждать решения нашей партии и присоединился к социалистам еще до нашего объединения с мастовцами. Перед этим состоялся обмен резкими словами. Однако вскоре стало очевидно, что этот организационный ход Голдмана мыслился им не как принципиальный разрыв с нами. С самого начала он постоянно работал в направлении нашей программы. Когда наша партия стала ориентироваться на вступление в Социалистическую партию, мы смогли восстановить сотрудничество настолько эффективно, что моменту вынужденного отказа от своей прессы в ответ на требования лидеров Социалистической партии, мы уже достигли с Голдманом соглашения о том, что Socialist appeal, легально существовавшее в Социалистической партии издание, станет официальным органом троцкистской фракции. Наше сотрудничество было восстановлено настолько быстро и эффективно, что некоторые люди стали спрашивать, не является ли все это дело: разрыв Голдмана с троцкистской организацией и его вступление в Социалистическую партию на индивидуальной основе, а также полемика между нами и Голдманом, — не является ли все это просто инсценировкой. Это было совсем не так. Мы не настолько изворотливы, чтобы заниматься подобными вещами. Просто все так сложилось, и сложилось очень удачно. Мимеографический бюллетень превратился в печатный журнал. Вопреки запрещению нашей старой прессы со стороны «милитантов», мы вскоре имели в Социалистической партии ежемесячный легальный журнал, отражавший нашу программу. К концу осени у нас была также еженедельная газета в Калифорнии, которую мы назвали Labor action — хорошее название, к которому стали неоднозначно относиться в последние годы.
Таким образом, мы, по существу, восстановили свою прессу — еженедельную агитационную газету и ежемесячный журнал. Labor action издавался в Калифорнии под покровительством Социалистической партии, но он не был троцкистским агитационным изданием; такое бы мне никогда не позволили делать. Однако мы попытались добиться всего, чтобы использовать его в этом плане. Socialist appeal стал тем стержнем, вокруг которого «легально» формировалась наша фракция в Социалистической партии.
В начале 1937 года мы организовали общенациональную «Конференцию социалистического призыва» (Socialist Appeal Conference). Члены Социалистической партии со всех частей страны были приглашены в Чикаго, чтобы обсудить там способы и пути продвижения к целям Социалистической партии. Приглашались все, независимо от политической платформы и фракционной принадлежности. Единственным условием было согласие с программой Socialist appeal, которая, как оказалось, совпадала с программой Четвертого Интернационала. На такой основе и в такой форме в начале зимы 1937 года в Чикаго мы создали то, что фактически стало новым общенациональным Левым крылом Социалистической партии. На сей раз это было настоящее левое крыло; не пестрая смесь «милитантского» собрания, а настоящая организация однопартийцев, объединившихся на основе четкой программы и имевшая лидеров, которые знали, чего они хотят и готовившихся к борьбе за это.
На протяжении всего периода нашей деятельности в Социалистической партии, по мере того как развивалась борьба и усиливались наши позиции, сталинисты разворачивали наступление против нас. Стремясь помешать нам добиться новых успехов в Социалистической партии, они потратили тысячи или — рискну предположить — даже десятки тысяч долларов. Они смертельно боялись того, что вокруг нас может образоваться группа ощутимых размеров. Все это время они знали, что настоящий кинжал, направленный к сердцу сталинизма — это именно троцкистское движение, каким бы малым по численности оно ни выглядело в тот или иной конкретный момент. Эта развернутая сталинистами кампания находила благосклонный отклик у части социалистических лидеров. Они видели силу и возможности сталинистов как представителей великой державы, Советского Союза. Эта сила и эти возможности производили на них гораздо большее впечатление, чем троцкистская программа с ее верными принципами. Часть «милитантов» — хотя и не все они — склонялась к сотрудничеству со сталинистами, и если бы мы этому не помешали, то у них уже давно бы установились тесные отношения, как в Испании. Но мы со своей критикой и со свой программой встали между ними и сталинистами и удержали рядовых сторонников Социалистической партии от идеи объединения со сталинистами. Это смешало им все карты, и они испытывали к нам все возрастающую враждебность. Другая часть руководителей Социалистической партии, которая уже ориентировалась — возможно, не вполне это осознавая, — на примирение с администрацией Рузвельта, организовала настоящее наступление против нас: «Прогоните троцкистов из нашей партии». Эти кампании оказывали большое давление на нас: сталинисты с одной стороны, и буржуазное влияние — с другой.
Многие из тех, кто вел борьбу против нас, позднее примирились с буржуазным обществом. Одним из них был Джек Альтман (Altman). Пол Портер (Porter) стал с началом войны сотрудником Министерства труда. В этом качестве он выполнял грязную работу по сокращению зарплаты судостроительных рабочих ниже уровня, предусмотренного в контрактах. Он был одним из тех лидеров Социалистической партии, которые не остановились даже перед сочинением памфлета с требованием исключить нас из партии. К таким людям, которые впоследствии стали простыми рузвельтовскими наймитами, Норман Томас и другие высшие руководители относились лучше, чем к нам. Они стали замышлять специальный съезд партии, не предусмотренный ее уставом, особой целью которого было изгнание троцкистов. Они хотели избавить себя от критики со стороны сталинистов, просто убрав причину этой критики. Они хотели избавиться от приносимой нами в Социалистическую партию революционной окраски; они хотели восстановить ее доброе имя в буржуазном обществе. За исключением короткого периода Первой Мировой войны, у Социалистической партии всегда была «хорошая репутация». К ней относились как к группе людей, которые выступают за социализм, но от которых нет никакого вреда. К подобным партиям всегда относятся терпимо, но у них никогда не бывает действительно серьезного влияния. В среде рабочего движения лидеры и рядовые члены были известны как люди, выступающие за социализм, но никогда не причиняющие вреда профсоюзным дельцам, вымогателям и предателям. Все, чего они хотели, — это иметь привилегию произносить несколько слов в защиту социализма. Наше вступление в Социалистическую партию изменило эту ситуацию. Выступая от имени Социалистической партии, мы вели борьбу против профсоюзных дельцов и создавали для Социалистической партии новый образ в общественном сознании. И они решили избавиться от нас.
Наша стратегия в связи с этим съездом, состоявшимся в марте 1937 года, заключалась в том, чтобы затягивать рассмотрение вопроса. Нас не выдвигали в качестве делегатов, поэтому мы не могли многого добиться от аппаратной борьбы. Мы чувствовали, что у нас нет достаточного времени для просвещения и завоевания на свою сторону максимального числа рабочих-социалистов и социалистической молодежи, которые были способны стать революционерами. Нам нужно было еще около шести месяцев. Поэтому наша стратегия заключалась в том, чтобы откладывать созыв съезда.
В рамках этой стратегии я перебрался из Сан-Франциско, где занимался в это время изданием Labor action, в Нью-Йорк, чтобы помочь в ведении переговоров. Из Миннеаполиса мы взяли Винсента Данна. Он и я были назначены в качестве комитета из двух человек, чтобы обсуждать вопросы с лидерами националистов и самим Норманом Томасом, выясняя, нельзя ли найти способ отложить созыв съезда. У нас были многочисленные встречи. Одна из них в доме Нормана Томаса. Товарищ Данн и я, представляя троцкистов, противостояли Томасу, Тайлеру, Джему Алтледжу, Мерри Бэрону и другим из этой компании молоды и начинающих профсоюзных дельцов. Мы обсуждали, что можно сделать, в чем заключаются обиды на троцкистов, вызвавшие столь жестокое отношение к нам, и так далее. Вспоминаю, что одно из самых серьезных обвинений, которое произвело впечатление главным образом на Томаса, заключалось в том, что троцкисты, особенно в Нью-Йорке, слишком много говорят на собраниях в отделениях партии, что они часов в одиннадцать вечера настаивают на открытии теоретических и политических дискуссий. А потом ведут их до бесконечности. Он хотел узнать, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы придержать троцкистскую группу или уже троцкистскую фракцию; нельзя ли ограничить эти дискуссии разумным временем. Это затронуло чувствительную струну в моем сердце. Я принял жалобы насчет этих дебатов до двух часов ночи. Мы достигли широкомасштабного соглашения о том, что, насколько позволяет наше влияние, мы будем добиваться выполнения правила о завершении собраний в отделениях партии до одиннадцати вечера. Мы заключили много других широкомасштабных соглашений подобного же типа. Мы хотели мира, мы выдвигали очень мало предложений, касавшихся принципиальных вопросов, а в целом были насторожены столь примиренчески и неагрессивно, что в конечном счете пришли к согласию. Норман Томас торжественно согласился с нами, что на съезде не должно быть никаких предложений о преследовании внутрипартийных изданий, в частности Socialist appeal, и об исключении кого-либо по причине его убеждений. Мы достигли этого соглашения с Норманом Томасом в присутствии молодых «милитантов», о которых я уже упоминал.
Норман Томас заключил это соглашение, но не выполнял его. Когда после наших с ним дискуссий он приехал на съезд в Чикаго, то подвергся там давлению с других сторон, особенно давлению из Милуоки, оплота социал-демократического консерватизма, которому суждено было во время Второй Мировой войны перерасти в социал-шовинизм. Давление этих самодовольных, буржуазно мыслящих социал-демократов из Милуоки, а также давление начинающих профсоюзных дельцов из Нью-Йорка, вроде Мерри Бэрона, оказалось сильнее, чем данное Норманом Томасом слово чести. Он выступил на съезде и сам поставил вопрос о запрещении в партии всех неофициальных изданий. Запретить их все означало просто запретить Socialist appeal, поскольку не было иных, которые пользовались бы в этой организации влиянием и уважением.
Из-за позиции съезда мы опять оказались под ударом. Во второй раз мы лишались своей прессы. Мы все еще не хотели доводить дело до разрыва, так как, помимо нашей общей неготовности к этому, еще не была завершена работа Комитета в защиту Троцкого, и мы боялись повредить ей преждевременным расколом. И вновь Троцкий продемонстрировал свою полную объективность. Троцкий, который, конечно же, и с личной, и с политической точки зрения был озабочен вопросом о Московских процессах, писал нам так: «Конечно, сейчас, в свете работы Комиссии по расследованию, раскол был бы очень нежелательным, но это не то, на основе чего надо принимать решение. Самое главное, это работа по политическому прояснению, а здесь вы никому не должны позволять становиться на вашем пути».
Троцкий поддержал нас и даже подтолкнул к тому, чтобы мы ответили на их вызов и больше не позволяли им преследовать нас, поскольку в ином случае возникала опасность распада наших рядов, деморализация наших людей, которых мы так далеко увели по этой дороге. Сначала мы действовали «легально» и осторожно. Мы показали, что можем иметь свою прессу, и притом весьма эффективную, без того, чтобы нарушать запрет на публикации. Мы разработали систему личных писем и принимаемых в отделениях резолюций, с которых снимались многочисленные копии. Якобы личное письмо, в котором давалась оценка съезду, подписывалось одним товарищем и направлялось другому. Потом это письмо тиражировали на мимеографе и тайным образом распространяли в отделениях. Каждый раз, когда возникал актуальный вопрос, когда начинался новый этап гражданской войны в Испании, тогда в Нью-Йорке кто-нибудь из наших товарищей на индивидуальной основе вносил в свое отделение резолюцию, затем с нее снимали копии на мимеографе и рассылали их по всей стране для групп, относившихся к нашей фракции, в качестве основы для их собственных резолюций по данному вопросу. У нас не было прессы. У них был весь партийный механизм. У них был национальный секретарь, редактор, рабочий секретарь, организаторы — они вели всю работу, — но у нас была программа, а также мимеографическая машина, и этого оказалось достаточно.
Повсеместно наша фракция была лучше информирована, более дисциплинированна и лучше организованна, и мы быстро продвигались в деле привлечения в свою фракцию новых людей. Тогда наши высокомерные социалистические «демократы» дали партии настоящую дозу демократии. Был принят «закон о затыкании рта». Отныне по решению Национального комитета в отделения не могли больше представляться резолюции по обсуждавшимся вопросам. Они, прежде всего, имели в виду гражданскую войну в Испании — малозначительное событие с их точки зрения. Мы решительно выступили против этого и развернули по всей стране кампанию за отмену «закона о затыкании рта». Эта кампания приняла форму направления во все отделения резолюций с протестом против решения запретить направление резолюций. Если и до этого социалистическим бюрократам казалось, что резолюций слишком много, то после принятия «закона о затыкании рта» на них обрушился настоящий водопад.
Мы решили бороться, решили идти до конца и больше не мириться с притеснениями. К этому времени мы так или иначе закончили работу. За несколько месяцев, которые прошли от съезда до нашего решения идти на это открытое столкновение, мы практически завершили свою работу по просвещению и организационному сплочению тех элементов из Левого крыла, тех молодых социалистов, которые действительно проявляли серьезное отношение к делу и могли стать пролетарскими революционерами. Состав Социалистической партии был преимущественно мелкобуржуазным. Стало ясно, что при всех наложенных на нас ограничениях мы не можем надеяться завоевать на свою сторону настоящее большинство в партии. Мы хотели развязать себе руки для восстановления собственной публичной прессы и вновь направить свое основное внимание на широкомасштабную классовую борьбу.
В июне мы провели в Нью-Йорке собрание Национального комитета нашей фракции, разработали необходимые для нашей борьбы резолюции и развернули ее в общенациональном масштабе. Они ответили на это массовыми исключениями из партии, начиная с Нью-Йорка. Я никогда не видел более бюрократического и жестокого нарушения демократических прав и партийного устава, чем то, которое продемонстрировали эти благочестивые социал-демократы. Когда они увидели, что не могут победить нас в честном споре, то просто изолировали нас, а потом изгнали. Через несколько дней после исключения первой группы в Нью-Йорке мы ответили на это возобновлением выпуска газеты Socialist appeal в виде 8-страничного еженедельника таблоидного формата, который печатался в типографии. Мы создали «Национальный комитет исключенных отделений» и выступили за созыв съезда исключенных отделений, чтобы сопоставить полученный опыт. Вся эта работа велась, особенно в последние месяцы, в самом тесном сотрудничестве и даже под наблюдением товарища Троцкого.
К этому времени, как вам известно, он находился уже в Мексике, и мы поддерживали с ним личные связи и контакты. В разгар всех своих несчастий и подготовки материалов по поводу Московских процессов, он находил время часто писать нам и показывать, насколько близко и глубоко он воспринимает наши проблемы. Он делал все, что было в его силах, чтобы помочь нам.
Наша кампания напрямую привела нас к созыву съезда исключенных отделений Социалистической партии, который состоялся в Чикаго в последний день декабря и в первый день нового, 1938 года. Там мы подвели итоги и проанализировали опыт, полученный за полтора года пребывания в Социалистической партии. Было ясно, что это пребывание помогло нам в деле организации Комитета в защиту Троцкого, который использовался для распространения правды о Московских процессах по всему миру и позволил нам нанести самый сильный к этому времени удар по сталинизмом. Наше вступление в Социалистическую партию помогло и нашей профсоюзной работе. К примеру, развертыванию нашей деятельности во время забастовки моряков в Калифорнии в огромной степени способствовал тот факт, что на данный момент мы состояли в Социалистической партии. Наши товарищи смогли установить более активные связи с рабочими из автомобильной промышленности, где до этого у нас были лишь эпизодические контакты. Была создана основа для создания сильной троцкистской фракции в профсоюзе автомобилестроителей.
Большим сюрпризом для съезда оказалось осознание того, что, сосредоточившись на политической работе внутри Социалистической партии, мы в то же самое время разворачивали — практически без указаний со стороны центрального руководства — свою профсоюзную работу в таком масштабе, к которому прежде и не приближались, а также смогли, по меньшей мере, начать процесс пролетаризации нашей партии. Мы завоевали на свою сторону большинство социалистической молодежи и большинство тех рабочих-социалистов, которые проявляли подлинный интерес к принципам социализма и социалистической революции.
Съезд единодушно принял программу Четвертого Интернационала. Это отражало результаты нашей просветительской работы. Все эти результаты можно было рассматривать как доказательство политической мудрости нашего решения вступить в Социалистическую партию. И еще одним — достаточно важным — результатом было то, что когда Социалистическую партия исключила нас и мы вернулись к формированию собственной независимой партии, сама Социалистическая партия получила смертельный удар. С этого момента Социалистическая партия все быстрее распадалась и в конечном итоге потеряла даже видимость влияния на какую-либо часть рабочего движения. Этому способствовала и наша работа в Социалистической партии. Позднее это отмечал товарищ Троцкий, когда мы говорили с ним об общих результатах нашего вступления в Социалистическую партию и о последующем жалком состоянии ее организационных структур. Он сказал, что уже один этот факт оправдывал бы наше вступление в их организацию, даже если бы мы не сумели привлечь к себе ни одного нового человека.
Отчасти именно благодаря нашему пребыванию в Социалистической партии и той борьбе, которую мы тогда вели, Социалистическая партия была отодвинута на обочину. Это было большим достижением, поскольку устранялось препятствие с пути построения революционной партии. Задача заключалась не только в том, чтобы строить революционную партию, но и в том, чтобы устранять преграды с ее пути. Любая другая партия — это соперник. Любая другая партия — это препятствие.
А теперь просто сопоставьте эти достижения — я не преувеличиваю их — и сопоставьте эти результаты с результатами политики сектантов. Они в принципе отвергали идею вступления в Социалистическую партию. Они говорили, что с помощью политики невступления они смогут построить революционную партию эффективнее и быстрее. Пошло полтора года, два года, и что же получилось? Наша деятельность увенчалась тем, что мы более чем вдвое увеличили численность своих рядов, не говоря уже о других ранее упомянутых достижениях. Зато ойлеровцы не завоевали на свою сторону ни одного молодого социалиста или рабочего. Ни одного. Наоборот, единственное, чего они добились — это пара новых расколов в их собственных рядах. Думаю, что этот контраст убедительно отвечает на все политические вопросы, которые были подняты во время споров с нами. Всегда надо помнить, что существует способ выяснить, кто был прав в политическом споре — это позволяет выяснить последующий опыт. Политика — это не религия; политические споры не остаются нерешенными навеки. Их решает сама жизнь. Теологический спор решить невозможно, поскольку его предмет находится за пределами земной жизни. На этот спор не влияет ни классовая борьба, ни политические перевороты, ни бури, ни наводнения, ни землетрясения. В средние века часто спорили о том, сколько ангелов могут танцевать на острие иглы. Сколько же? Тысяча? Десять тысяч? На этот вопрос никогда нельзя будет ответить, поскольку нет способа узнать на основе земного опыта, сколько же ангелов сможет танцевать на таком ограниченном пространстве, как острие иглы. После того как было объявлено, что мы многое приобрели, а сектанты не приобрели ничего, у них остался только один аргумент: «Да, вы вдвое увеличили свои ряды, но для этого принесли в жертву программу». Однако это было не так. Когда на исходе нашего пребывания в Социалистической партии мы провели съезд в Чикаго, стало очевидно, что мы подошли к нему с той же программой, которую приняли раньше — с программой Четвертого Интернационала.
Наше «кольцевое путешествие» через Социалистическую партию обернулось только приобретениями. В первый день нового года в Чикаго мы создали Социалистическую Рабочую партию (Socialist Workers Party) и вновь начали самостоятельную работу с хорошими перспективами и добрыми надежами. Активные дискуссии, происходившие в наших рядах еще до съезда, высвечивали те разногласия и проявления слабости, которым позднее предстояло выйти на поверхность. У нас была большая дискуссия по русскому вопросу. Некоторая часть партии, потрясенная предательством со стороны сталинизма, Московскими процессами, уничтожением Испанской революции, — всеми этими ужасными событиями, эта часть партии уже осенью 1937 года хотела отказаться от тезиса, что Россия является государством рабочих, и от выступлений в ее защиту. Начиная с 1917 каждый раз случалось так, что, когда кто-нибудь допускал ошибки в русском вопросе, он оказывался потерянным для революционного движения. Иначе и не могло быть, поскольку русский вопрос — это вопрос о революции, которая уже произошла.
Осенью 1937 года во главе этих скептиков и сомневающихся оказался Бернам. Бернам пока еще был готов при определенных условиях выступать в защиту Советского Союза, но он уже начинал разрабатывать то, что сам считал новой теорией, согласно которой государство рабочих никогда не существовало. Он просто подстраивался под полусырые теории анархистов и меньшевиков, которые распространялись еще с 1917 года и обновлялись после каждого кризиса в процессе эволюции Советского Союза. Кроме этого Бернам возглавил оппозицию, выступавшую против нас по организационному вопросу. Ему не нравились большевистские дисциплина и централизация, большевистская мораль. Эти симптомы хорошо известны. У каждого, кто начинает выступать против большевизма в вопросах методов, организации и «морали», в крови, несомненно, присутствует меньшевизм. Пробным камнем является политическая программа, однако часто бывает так, что споры по организационным вопросам выявляют симптомы еще до политических дебатов. Эти проявления слабости, эти антибольшевистские тенденции, продемонстрированные Бернамом в тот период, имели затем свое логическое продолжение. В то время я написал большое письмо товарищу Троцкому, в котором откровенно характеризовал позицию Бернама и спрашивал совет о том, как относиться к нему; иными словами, как защитить большевизм наиболее эффективно и при этом попытаться спасти Бернама для революционного дела. Шахтман в то время сражался на стороне большевизма. Он присоединился к этой характеристике Бернама и помог нам в борьбе. Но Шахтман оставался Шахтманом, и было вполне естественно, что еще через два года, когда опять началась та же самая борьба, — да еще и в гораздо более острой форме, на фоне Мировой войны, было вполне естественно, что на сей раз Шахтман присоединился к Бернаму в его борьбе против нас.
Дискуссии 1937 года предвещали будущие проблемы. Нам еще раз предстояло пройти через большую внутрипартийную борьбу, которая была самой глубокой и фундаментальной среди всех внутренних конфликтов, которые происходили в нашем движении с момента его основания. Мы должны были пройти через эту борьбу, венчающую все предыдущие конфликты, чтобы настроить себя на новую битву, чтобы партия оказалась готовой к надвигающемуся испытанию войной. Мы провели это сражение. И большевизм одержал в нем победу; большевистская партия достаточно сильна для этого. История этой борьбы отражена в документах. Во внесших огромный вклад политических и теоретических работах товарища Троцкого. А организационная сторона борьбы — в некоторых моих работах. Те, кто хотят проследить историю партии с момента, на котором я сейчас останавливаюсь, с момента основания Социалистической Рабочей партии в первый день 1938 года, могут поднять эти документы. А то, что произошло после борьбы с мелкобуржуазной оппозицией, которая завершилась расколом, это совсем недавняя история, настолько недавняя, что нет необходимости обращаться к ней в этом цикле. Она вам всем известна.
А теперь, дорогие товарищи, с вашего позволения, мне бы хотелось сказать слово о том огромном счастье и удовольствии, которое мне доставило выступление с этим циклом лекций. Если какой-нибудь молодой товарищ, постигающий искусство публичных выступлений, спросит у меня, старого бойца, что же оратору нужно больше всего, я отвечу: «Ему нужна хорошая аудитория». И если у него будет такая же аудитория, какая была у меня во время этого цикла из двенадцати лекций — такая же теплая, отзывчивая и восприимчивая, столь же заинтересованная в предмете и столь же дружески настроенная к выступающему, — тогда он будет поистине счастлив.