„Известия“ о германской революции.

Шейдемановское «правительство» и наше посольство.

«Известия», 26 ноября 1918 г.

В воскресенье вернулся из Берлина тов. Иоффе со всем нашим берлинским посольством. В поезде прибыли также товарищ Берзин и Анжелика Балабанова. Весть о германской революции, которая застала их в Минске, все последующие переговоры с германским правительством, впечатления из оккупированных областей, — все это только укрепило сознание нашего посольства в том, что отъезд его из Берлина только временный.

Как произошел разрыв.

Тов. Иоффе в беседе с нашим сотрудником поделился некоторыми фактами и впечатлениями.

— Старое императорское германское правительство, — говорит тов. Иоффе, — особенно боялось дня годовщины октябрьской революции, ибо к этому дню готовилось выступление берлинского пролетариата. Правительство приняло все меры к тому, чтобы нас к этому числу не было в Берлине. Поэтому известная история с разбитым ящиком и появлением прокламаций была продемонстрирована 4-го ноября вечером. После решительного моего протеста перед Сольфом по этому поводу, мне было сообщена известная нота русскому правительству, и было заявлено, что мы должны выехать 6-го ноября. Весть о готовящемся нашем изгнании быстро распространилась по Берлину, и вскоре военным властям стало известно, что берлинский пролетариат готовит к нашему отъезду грандиозную демонстрацию. Это, по-видимому, заставило их действовать более решительно, и уже 5-го ноября вечером наше посольство было оцеплено, и никого из него не выпускали. В час ночи мне было заявлено, что мы должны будем выехать через несколько часов, на рассвете 6-го числа. К моменту нашего отъезда все прилегающие улицы были оцеплены конной полицией. В Минске нам стало известно о революции в Берлине. Первым результатом разразившейся революционной бури, от которой не спасло и наше изгнание, было то, что и военные власти, и сопровождавшие нас представители министерства иностранных дел растерялись. Отношение к нам сразу резко изменилось и стало не только благожелательным, но даже предупредительным. Офицера штаба фронта в беседе со мною подчеркивали свой либерализм, а шеф счел нужным указать, что он создал в Минске русскую газету, что он сторонник свободы печати, и еще многое в этом духе; это могло вызвать у членов нашего посольства только иронию. Представитель же министерства иностранных дел, бестолковый графчик, явно дал мне понять, что он не прочь получить от нас протекцию к новому правительству. Насколько не уверены были в своем положении немецкие власти, — доказывает следующий факт: когда тов. Раковский указал им, что в Борисове много белогвардейцев и необходимо усилить охрану, лейтенант сказал:

— Мы сами в таком положении, что боимся расправы…

Но все же надо сказать, что довольно быстро немецкие власти оправились. Они воспользовались растерянностью немецких солдат, их неуверенностью в своих силах. Усталость солдат, их политическая неопытность и, главное, их единственное желание скорее вернуться на родину, — все это привело к тому, что офицеры в большом количестве попали в Советы и под иной вывеской закрепили свою старую власть.

Положение в Германии.

То же замечается и во всей Германии, и особенно в Берлине. Господа специалисты с первого же момента революции стали запугивать пролетариат саботажем, и получилась очень характерная для соглашательского периода картина: хотя политические комиссары сидят и министерствах, и во всех учреждениях, но на деле не только управление, но и все политическое руководство находится в руках ставленников Вильгельма. Такое положение долго продолжаться не может. Советы с каждым днем все больше эманципируются. Они все определеннее начинают выявлять волю пролетариата.

В экономическом отношении конфликт между пролетариатом и буржуазией назревает все больше. Союз германских металлистов первый выставил экономическую программу, целиком взятую из наших декретов. Для широких рабочих масс Германии символом осуществления всех их требований и чаяний является русская революция. Этой тягой германского пролетариата к нам объясняется то, что правительство не решается открыто порвать с нами, боясь сразу потерять доверие пролетарских масс.

Переговоры.

Сначала правительство старалось обходить и затушевывать вопрос о нашем возвращении в Берлин постоянным указанием на арест Гаушильда. И в то время как берлинский пролетариат открыто требовал нашего освобождения, оно никак не решалось дать нам прямой ответ, стоит ли оно на точке зрения старого правительства, или собирается, скрепя сердце, исполнить волю немецкого пролетариата. И как только получилось извещение, что Гаушильд и Брайтер выехали, я отправил в Берлин ноту, которую на днях опубликую. В этой ноте я требовал нашего возвращения в Берлин. В ответ на эту ноту, где вопрос поставлен ребром, я получил ответную ноту в том же духе, что сношения мол не разрываются и т.п.

Характерно то, что местный борисовский Совет все время был убежден, что мы едем обратно в Берлин, и в последний день нашего отъезда из Борисова прислал нам приветствие и пожелания возобновления дипломатических сношений. Взоры соглашательского правительства все время обращены на союзников, на Запад, в то время как трудящиеся массы Германии с надеждой смотрят на нас. Конфликт этих двух резко противоречивых ориентаций назревает с каждым днем все больше и резче, и разрешения его можно ждать в ближайшее время. Нынешнее правительство с его соглашательской политикой теряет все больше доверие масс, и исход из этого положения я вижу двоякий: либо это правительство реконструируется (из него неизбежно должны быть выброшены шейдемановцы), либо нынешнее правительство в целом будет сметено, и составится явно большевистское правительство с Либкнехтом во главе. Третьего выхода нет

Вопрос о возвращении в Берлин.

— Я уверен, — закончил свою беседу тов. Иоффе, — что вопрос о нашем возвращении в Берлин — вопрос пары недель.

Положение в оккупированных областях.

На вопрос нашего сотрудника, как обстоит дело в оккупированных областях, тов. Иоффе ответил, что немцы стараются передать гражданскую власть белорусской Раде, но так как Рада внутренне разлагается, и так как солдаты и лишнего дня не хотят оставаться в оккупированных местностях, этот план навряд ли удастся. В последнее время немецкие власти распространяют слух, что скоро их заменят англичане, и что они до их прихода не уйдут, чтобы не впустить большевиков. Но население этому не верит. Характерным признаком этого недоверия является тот факт, что население не хочет брать ни оккупационных, ни немецких марок и требует только русские деньги. Следствием этого явилось катастрофическое падение немецкой марки и повышение курса русского рубля.

 


Заседание Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета.

«Известия», 26 ноября 1918 г.

Вечернее заседание Ц. И. К. было особенно многолюдно. При переполненном зале первым начинает свою речь бывш. Полномочный представитель Советской власти в Берлине.

В блестящей речи тов. Иоффе охарактеризовал деятельность Советского представительства в Германии.

— С первого момента, когда мы появились в Германии, — говорит тов. Иоффе, — нам пришлось столкнуться с особым настроением, которое существовало по отношению к России. Наша работа протекала в трех периодах. Первый тот, когда в самой Германии не было уверенности в том, что Брестский мир окажется миром выгодным для Германии, что она что-нибудь от Брестского мира получит. Второй период, когда внутри Германии победили те партии и силы, которые стали на точке зрения использования нас, России, мирными путями. Наконец, третий период, когда обострились отношения между нами и Германией, когда Германия стала бояться революции внутри и особенно враждебно стала относиться к нам. Этот период закончился тем, что нас изгнали из Германии.

Далее тов. Иоффе перешел к подробной характеристике каждого их трех периодов этой политики в отдельности.

Первый период

Этот период характеризуется как стремлением известных кругов военной партии продолжать, несмотря на заключенный и ратифицированный Брестский мир, натиск на Россию. Психологически это стремление осложнялось тем, что Германия находилась в необходимости получить как можно больше сырья для продолжения войны. Из России хотели черпать без конца сырье, и для этого им должен был служить Брестский мир, который давал возможность Германии использовать Украину как рынок. Но этот расчет оказался неправильным.

Тогда возникло стремление продолжать движение на нас, чтобы захватить в России хлебные территории. Создавая всевозможные конфликты, Германия, таким образом, продвинулась значительно дальше Украины, продвигаясь на Крым и дальше до Кавказа.

Наши задачи, в то время как мы, представители большевистского правительства, приехали в Германию, сводились к тому, чтобы попытаться найти в Германии такие группы, если не партии, которые былы бы против плана затяжной войны, плана, при котором неизбежно Россия должна была стать вековым врагом Германии. По приезде нашем в Берлин, прежде всех, к нам заявились представители крупного финансового капитала, крупнейшие немецкие банкиры. Этот визит имел свое определенное основание.

Не имевший приложения в так называемой тяжелой индустрии, свободный финансовый капитал, искал новых рынков и естественно было это стремление на Восток. Таким образом здесь и начиналась попытка попробовать то, что не удалось сделать с Украиной, испробовать завязать отношения с Россией.

Указывая в дальнейшем, какие трудности пришлось преодолевать для того, чтобы создать атмосферу доверия к Советской Республике, тов. Иоффе подробно остановился на характеристике того периода, который привел к заключению договора дополнительного к Брестскому.

Второй период

Самым важным пунктом нашей политики был тот, чтобы всеми способами достигнуть соглашения Германии не двигаться далее по нашей Российской территории. В этом смысле пункт четвертый добавочного договора, гласивший, что Германия обязуется не создавать в России никаких новых государственных образований — этот пункт явился для нас наиболее существенным. В это время произошло отделение Грузии.

Мы не могли не принимать ультимативных требований и мы решили не протестовать против этого. Этот пункт так и вошел в договор, где говорится, что Россия не возражает против самостоятельности Грузии.

В этот период, стараясь приостановить военный натиск Германии, нам приходилось опираться, главным образом, на влиятельные круги германского буржуазного общества. Но в это время борющиеся внутри германского правительства силы заставили мирную экономическую политику в отношении к России подчинить политике военной.

Военная партия в этот момент обладала гораздо более изощренным классовым чутьем: она боялась большевизма даже тогда, когда он согласен был дать ей то, что Германия желала получить. Эта военная партия старалась все время создавать и поддерживать белогвардейские фронты. Например, на Дону, где правительство Краснова, германское военное командование снабжало и артиллерией, и амуницией, поддерживая его хилое существование.

Казалось бы, что теперь, после того, как договор был заключен, Россия могла, наконец, получить действительную передышку, — но как раз в этот момент наступил большой и сильный перелом внутри самой Германии.

Третий период

После заключения добавочных договоров, в отношениях к нам наступил перелом в смысле некоторого доверия. Это наступило после того, как пришел первый взнос, тот самый взнос, в поступление которого и тем более вовремя никто из представителей германского правительства не верил. Это вызвало большой перелом не только в правительственных кругах Германии, но также и в военных кругах.

Для характеристики того положения, которое за период войны существовало в Германии в рабочих кругах, т. Иоффе отметил то, в высшей степени революционное настроение берлинского пролетариата, которым оно было охвачено в период брестских переговоров. Это настроение в период дальнейшего развития совершенно изменилось. Особенно изменилось оно в рядах самой армии.

Насколько германское правительство было уверено в верноподданности социал-предателей видно из тех слов, которые мне сказал один из крупных немецких дипломатов: «Мы наших социал-демократов и шейдемановцев нисколько не боимся потому, что они с нами. Но есть, говорят, какие-то коммунисты, вот этих мы боимся». Это была группа Спартак, группа Либкнехта, наиболее тесно с нами связанная.

Наступает третий период, который определяется полным страхом перед большевизмом. И в этот период нам приходится наблюдать, что большевики кажутся германскому правительству и военной партии более опасными, чем представители Антанты.

Особенно больным вопросом был вопрос грабежей в очищаемых от оккупации областях. Вот с этой политикой нам особенно много приходилось бороться и в смысле практических результатов она не была бесплодна.

Травля большевизма

В это время началась самая невероятная травля всей русской революции вообще и берлинского посольства в особенности. Писали, что в России беспорядки, голод, что сам пролетариат настроен против большевиков, что большевики свирепствуют, что в России расстреляно за период революции 300.000 человек. Германия стала задерживать наших курьеров и ставить им великие препятствия при въезде в Берлин. Как известно, даже т. Раковского, приглашенного для переговоров, в продолжение 10 дней держали на границе. Наша голландская миссия тоже не была впущена в Германию. То же самое произошло и в Австрии, где нашим представителям ставили всякие препоны.

Эта боязнь большевизма начинала у них переходить в манию. Когда я указал одному немецкому дипломату, что плох тот строй, для которого представляет опасность один лишний русский курьер, он мне ответил:

— Когда имеешь дело с такими опытными революционерами, то надо быть настороже.

При таких условиях практических результатов добиться было трудно и вся наша работа должна была свестись к более откровенной революционной деятельности. Становилось ясным, что объединение империалистов всех стран против нас — есть уже близкая возможность. Единственной правильной политикой при этих условиях могла быть только ставка на мировую революцию: эта политика мировой революции должна была стать откровенной.

Особенно колоссальное действие на германскую буржуазию оказала резолюция, принятая Ц.И.К. 3-го июля. Эту резолюцию поняли так, что Россия готовит армию, которая должна помочь германскому пролетариату свергнуть германское правительство. Представители буржуазии говорили: «ведь, если вы будете помогать пролетариату, то он неминуемо пойдет против нас».

Выход т. Либкнехта из тюрьмы и его постоянные сношения с нами подлили масла в огонь.

В последнюю неделю нашего пребывания в Германии произошли демонстрации, с одной стороны стихийные, с другой — подготовленные, и все эти демонстрации неизбежно подходили к зданию посольства и приветствовали Советскую Россию. Особенно большой была последняя демонстрация, когда толпа приветствовала т. Либкнехта, вышедшего из нашего посольства. К этому моменту враждебные отношения с германским правительством стали настолько острыми, что становилось ясным, что нам недолго просуществовать в Берлине.

Так кончился третий период наших дипломатических сношений со старым германским правительством. Вы знаете, что мы не успели доехать до границы, как в Германии произошла революция. Власть кайзера была сметена и образовались Советы рабочих и солдатских депутатов. Первый период германской революции характеризуется полной растерянностью германских правящих кругов. То же самое наблюдалось и на фронте, среди офицеров. Но соглашательская политика успела заразить германских солдат и рабочих, которые чувствовали неуверенность в собственных силах. В Борисове нам приходилось выслушивать от представителей Совета о полной солидарности с нами и тем не менее и у этих солдат наблюдалась большая пропаганда порядка.

Но постепенно, с каждым днем, рабочий класс начинает эмансипироваться, начинает проявлять свою волю. Несомненно, что период соглашательский длительным быть не может, это, быть может, вопрос нескольких недель.

Теперь мне хотелось бы перейти к рассмотрению нашего положения с точки зрения мировой комбинации сил. Движение Антанты против нас все больше и больше разрастается: союзники напрягают последние силы, чтобы предупредить всемирный пожар большевизма. Они прибегают к той же самой политике, к какой прибегала недавно Германия: к политике создания целого ряда белогвардейских фронтов. Положение наше, по моему личному мнению, в высшей степени серьезное.

Мы должны считаться с тем, что наступление может быть одновременно и с севера и с юга, но я лично думаю, что на поддержку со стороны Германии мы имеем право и возможность рассчитывать. Заканчивая, я хотел указать на то, что разница между нашим положением теперь и положением после Бреста та, что тогда мы имели врагом одну только Германию, а теперь весь империалистический мир, но зато мы имеем целый ряд революционных стран, которые неизбежно должны стать нашими союзниками. Революция перескочила с востока на запад и оттуда расходится по всему миру. В этом, несмотря на серьезность положения, мы можем черпать уверенность, что в конце концов мы победим.


После речи тов. Иоффе с обширным докладом о деятельности Швейцарского представительства Р.С.Ф.С.Р. выступил бывший полномочный представитель в Берне тов. Берзин, речь которого, равно как и речь тов. Стеклова, будет нами приведена завтра.

После речи тов. Берзина с приветствием от имени 350 мил. населения Индии выступили профессора Ахмет, Харис и Мохамет Хади, которые затем вручили тов. Свердлову меморандум (см. 1-ю страницу).

После речи тов. Берзина с привет* лова, указавшего, что он выражает общую мысль и общее настроение всего Ц.И.К., когда говорит, что наша делегация и в Берлине и в Швейцарии вполне оправдали свое назначение и выполнили волю Ц.И.К., пославшего их на столь ответственную работу, заседание было закрыто.

* В газете типографская ошибка: опущена одна строка и заменена первой строкой предыдущего абзаца. По смыслу, наверное было: «Заседание закончилось речью Свердлова, указавшего…»