Германский пролетариат накануне революции.

«Вестник жизни» № 5, 1919 г.

«Вестник жизни» являлся авторитетным ежемесячным общественно-политическим журналом, выходившим в 1918-19 гг. под редакцией Л. Б. Каменева.

Великие события творят великих людей. Но сами эти события создаются только в результате творчества масс, в моменты широких народных движений. В период глубоких социальных потрясений, на рубеже разрушения старых и создания новых форм человеческой жизни, — особенно выпукло и рельефно выявляется коллективное творчество и далеко на задний план отступают индивидуальные воля и сознание отдельных, даже особенно выдающихся, представителей масс. Роль вождя в такие эпохи сводится к способности оценки переживаемых событий и умению найти правильный путь, в направлении которого движутся эти силы.

Но сами массы растут и меняются в процессе этого движения. И далеко не всегда правильным является тот именно путь, по которому движутся они в каждый данный момент. Понимание направления этого пути, учет соотношения сил — способность на основе вчерашнего и сегодняшнего предвидеть завтрашнее — вот что создает вождя. Поэтому гениальные личные качества вовсе необязательно являются его отличительным свойством. Нужен метод, необходима способность холодного объективного анализа и обязательно политическое мужество, дающее силу идти почти против всех, в предвидении нового нарождающегося большинства.

Российская революция наглядно доказала правильность этих общих положений. Старый режим, самодержавная монархия рассыпалась, как карточный домик, при первом же вздохе революции только потому, что не опиралась на широкие народные массы. Несомненно, индивидуальные крупные личности, как Милюков или Гучков, промелькнули, как метеор, только потому, что были вождями класса уже отжившего, уже побежденного, потому, что представляли собою вчера, а не завтра. А гнилое, слякотное сегодня смогло на миг один выдвинуть никчемную фигуру Керенского с тем, чтобы немедленно ввергнуть его в забвение, как только на арену борьбы сознательно выступил класс будущего. Это не случайность, что период господства так называемой буржуазной демократии исторически олицетворялся в бездарном Керенском. Мелкая буржуазия — класс промежуточный, класс вечно качающийся между капитализмом и социализмом, и вождями ее неизбежно должны были стать люди, точно так же сидящие между двух стульев, колеблющиеся между капитализмом и социализмом. И только партия, которая ясно понимала внутреннюю сущность переживаемой революции, ясно видела линию и направление ее развития, только такая партия могла встать во главе революционного пролетариата. Величие Ленина в том именно и заключалось, что он не оглядывался назад, но смело шел вперед и шел именно по тому пути, по которому рано или поздно должны были пойти пролетарские массы. И именно поэтому истинные вожди масс поднимаются и падают только с самими массами, в отличие от тех политических марионеток, которые держатся только до тех пор, пока цела нитка, на которой они привязаны.

С несколько меньшей выпуклостью все это удается приметить и в развитии других стран, в частности Германии.

Германский пролетариат, быть может, наиболее организованный и сознательный, не имел ни революционной истории, ни революционной традиции, ни, наконец, революционного опыта; он шел по линии медленного и постепенного, но не революционного, а эволюционного отвоевания у буржуазии одной позиции за другой. Тесно сросшиеся со всем буржуазным строем Германии, ни германский пролетариат, ни вожди его не мыслили себе резкого и решительного разрыва с буржуазным обществом вообще, с собственной буржуазией в особенности. Поэтому мировая война, казалось, грозившая целостности и благосостоянию Германии, сразу же отбросила большинство пролетариата на буржуазные позиции и сделала его в собственном сознании частью всего Германского отечества.

Старые вожди германской социал-демократии, превосходные агитаторы и еще лучшие организаторы, были хорошими руководителями в период поступательного и эволюционного развития, но оказались совершенно непригодными для бурной революционной эпохи. С одной стороны, они сами были слишком мало революционны, слишком оппортунистичны и в сильной степени проникнуты буржуазными предрассудками, почему должны были и действительно заразились общим патриотическим настроением; с другой стороны, привыкшие определять силу и могущество социал-демократии количеством подаваемых за нее голосов, они не имели мужества рисковать оставаться хотя бы на короткое время без поддержки широких масс.

Правительство, и особенно военная партия, весьма умело пользовались этим. Во весь период войны происходило систематическое развращение как самого пролетариата, так и отдельных лидеров его. Последние получали соответственные должности и поручения, а первый развращался иными способами. Если у нас во время войны наблюдалось изменение социального состава рабочих на больших, работающих на оборону фабриках ввиду отправки наиболее политически-сознательных рабочих на фронт и разжижение пролетарского состава фабрики мелкобуржуазными элементами, то в Германии все это применялось в значительно большем масштабе. Там все рабочие были взяты под учет, и те из них, которые были хоть несколько более революционно настроены, немедленно отправлялись в окопы. С другой стороны, пролетариат старались разложить, повысив до невероятных для Германии размеров заработную плату работающих на оборону. И таким путем весь германский пролетариат был поставлен перед альтернативой: либо в случае малейшего проявления оппозиционности быть убитым на позициях, либо же получать заработок, во много раз превышающий нормальный, но зато вести себя смирнехонько и ничем не проявлять своего неудовольствия. Не удивительно, что такими методами в германской социал-демократии искусственно удерживалось шейдемановское большинство. Но не случайностью является и то, что в этот период германская социал-демократия выдвинула именно Шейдемана, личность, никакими способностями и талантами не отличающуюся.

Само собой разумеется, что не весь германский пролетариат был охвачен таким настроением, и количество все же отправляемых в окопы рабочих наглядно показывало, насколько жив еще среди них революционный дух. Особенно революционно было настроение молодежи, и героическая борьба юношеских организаций, видевших в Карле Либкнехте своего учителя и вождя, составит прекрасную страницу в истории германской социал-демократии этого мрачного периода. Небольшая группа эмигрировавших в Голландию германских революционеров вела оттуда свою агитационную работу и действовала также среди немецких дезертиров. Пламенная революционная проповедь Карла Либкнехта не только создала в самом начале войны группу его сторонников, так называемую группу «Спартака», все время ведшую нелегальную работу внутри Германии, после ареста Карла Либкнехта под руководством нашего польского товарища Тышки, а после ареста последнего, под руководством Майера, Леви, Тальгеймера и др., — но и воздействовала рикошетом на отделение от старой социал-демократии всех более или менее оппозиционных элементов и на создание второй большой социал-демократической партии. Постоянно гордившаяся своим единством германская социал-демократия еще в начале войны раскололась на две партии: партию Шейдемановскую, зависимых и зависящих от правительства и буржуазии, так называемых социал-демократов, и партию Независимой Социал-Демократии Германии (U. S. P.). И та, и другая партии объединяли много весьма различных элементов. Если в Шейдемановскую партию входили люди более империалистически настроенные, чем самые империалистичные из буржуазных империалистов, то и в независимую партию входили такие господа, которым место, собственно говоря, было среди шейдемановцев. С другой стороны, в ту же независимую партию официально входила и группа Спартака, — группа германских большевиков, стоявших на точке зрения решительной революционной борьбы за социалистическую революцию.

Тем общим, что объединяло всю шейдемановскую партию, было их патриотическое настроение, уверенность, что спасение заключается в победе германского империализма над империализмом Антанты. Тем общим, что объединяло всех независимцев, было их пораженчество, уверенность, что для победы пролетариата необходимо прежде всего поражение германского милитаризма. Оппортунисты, как Эдуард Бернштейн, отец германского оппортунизма, вступили в ряды независимой партии только во имя своих английских симпатий и руководимые своею ненавистью к германскому юнкерству и солдатчине.

В этом разнообразии элементов, составлявших независимую партию, заключалась внутренняя слабость ее. Честные демократы, но отнюдь не социалисты и не революционеры, лидеры независимцев, как Гаазе и Каутский, ни в коем случае не могли стать вождями революции. С самого начала было ясно, что в решительный момент они изменят делу пролетариата и революции. Январьская забастовка в Германии только подтвердила эти опасения. Под давлением масс независимцы создали Совет Рабочих Депутатов совместно с шейдемановцами, хотя и понимали, что, благодаря такому сожительству, все движение заранее обречено на неудачу. И ясно было, что в момент революции независимцы опять-таки изменят и пойдут вместе с шейдемановцами.

Все надежды действительно революционно настроенных масс, как рабочих, так и солдатских, сконцентрированы были на группе Спартака. Организационно эта группа входила в партию независимцев, но она все время, несмотря на то, что большинство членов группы были отправлены на фронт, вела свою нелегальную и решительно революционную работу. После ареста Карла Либкнехта, Розы Люксембург и Тышки эта группа не могла похвастать крупными, известными в рабочем движении именами, ибо Франц Меринг и Клара Цеткин были слишком стары и болезненны, чтобы участвовать в непосредственной практической работе. Но, тем не менее, их участие как теоретиков социализма, накладывало свою революционную печать на всю деятельность группы. В тот момент, когда в Германии, как и повсюду, шел спор о том переживаем ли мы эпоху диктатуры пролетариата или диктатуры демократии, когда в Германии, как и повсюду, помоями обливали русских большевиков за то, что они посмели совершить свою революцию не по Бернштейну и Каутскому, но по Карлу Марксу — в этот момент мощный голос этих великих старцев, целиком стоящих на точке зрения большевизма, не только для России, но и для Германии, был особенно ценен. И поистине, не раз приходилось удивляться и преклоняться перед гениальным провидением, с которым Меринг и Цеткина, оторванные от русской действительности и почти незнакомые с фактами, не только понимали русскую революцию, но и предвидели отдельные этапы ее.

В тяжелой борьбе, которую ведет революционный германский пролетариат, и которая еще более предстоит ему, совершенно определенно выяснилось, что именно группа Спартака призвана стать во главе его, несмотря на свои временные поражения и зверское убийство своих вождей. В вихре событий уже отброшены в сторону и зависимые с их социал-шовинизмом, и независимые с их мещанским соглашательством. Но группа Спартака твердо будет нести вперед революционное знамя и донесет его до конца.

 


Германская революция и Российское посольство.

«Вестник жизни» № 5, 1919 г.

Пресловутый параграф 2-й Брестского мирного договора железными цепями опутал революционную Россию, и на первый взгляд как будто бы лишил ее даже смысла существования. Брестский трактат, или точнее, упомянутый параграф запрещал агитацию против военных и государственных установлений Германии. А весь смысл русской революции заключается именно в том, что она является авангардом мировой социалистической революции, и только как мировая, может победить. Поэтому с самого начала было ясно, что этот параграф соблюден быть не может. Для русских революционеров, в течение десятилетий привыкших вести свою революционную работу несмотря и вопреки всяким запретам, выход был ясен: то, чего нельзя было делать открыто и легально, должно было делать конспиративно и нелегально. Поэтому, неизбежная и необходимая России мировая революционная пропаганда шла все теми же, давно известными и испытанными путями: 1) использование всех легальных возможностей и 2) нелегальная подпольная агитация и пропаганда.

Сам Брестский договор давал возможность обхода его. Так как между собой договаривались правительства, то запрещение революционной агитации можно было толковать так, будто оно относится только к самому правительству и его органам. Так оно и понималось с русской стороны и всякое революционное выступление, против которого Германия заявляла свой протест, немедленно же разъяснялось как выступление Российской Коммунистической Партии, а не правительства. Конечно, Германия не соглашалась с таким толкованием, утверждая, что Р.К.П. есть партия правительственная, и потому параграф 2-й касается и ее. Тем не менее, этот спор и возникавшие по таким поводам «дипломатические осложнения» продолжались все время, пока существовали сношения между Россией и Германией, а, следовательно, все это время продолжались и те революционные выступления, которые давали этому повод.

С другой стороны, самый факт существования единственной в мире социалистической республики и ее внутреннее социально-экономическое строительство сами по себе являлись достаточно революционизирующим моментом, и, в сущности говоря, это было сильнейшим доводом в пользу так называемой «передышки». Конечно, необходимо было, чтобы, несмотря на сеть клеветы и инсинуаций, которыми буржуазия всего мира опутывала Россию, то, что действительно происходит в России становилось известным пролетарской Европе.

В таких условиях главнейшей задачей деятельности полномочного представительства, помимо чисто дипломатической работы, сводившейся к удержанию натиска на Россию, было всестороннее информирование западно-европейского пролетариата о положительной творческой стороне деятельности русской революции.

С этой целью немедленно же по прибытии полномочного представительства в Берлин был поставлен большой и широко оборудованный информационный аппарат, который действовал под наименованием Берлинского Информационного Бюро, сначала «Пта», а потом «Роста». Это информационное бюро имело свою небольшую типографию и снабжало своими материалами не только всю Германию, но и другие страны: Швейцарию, Австро-Венгрию, Скандинавию, Голландию. В крупных фабрично-промышленных центрах Германии были созданы отделения Берлинского Бюро, а из других стран особенное внимание уделялось Голландии, ввиду более легкой возможности сношений оттуда со странами Антанты. В Амстердаме было создано отделение Берлинского «Роста». Впоследствии такое же отделение было организовано и в Копенгагене. А когда в Швейцарию прибыло российское представительство оно поставило там свой превосходно оборудованный информационный аппарат.

Помимо этого, при Берлинском посольстве было устроено свое Бюро Печати, которое снабжало как германскую, так и иностранную прессу материалами чисто официального характера, такими материалами, которые важно было опубликовать, но которые были бы запрещены, если бы шли от имени Роста, и не могли быть запрещены, раз сообщались официально от посольства. Понятно, что это приводило к «дипломатическим осложнениям», но с этим кое-как справлялись.

Более десятка лево-социалистических газет направлялись и поддерживались полномочным представительством. И во всей этой информационной работе российское полномочное представительство шло рука об руку с немецкими товарищами: партией независимых социал-демократов и особенно группой «Спартак», в то время организационно входившей в независимую партию.

Германское правительство, конечно, не могло открыто противодействовать проникновению в прессу материалов о деятельности народа, с которым оно по Брестскому договору «решило жить в мире и дружбе». Но оно превосходно понимало всю опасность такого рода информации и всякими тайными махинациями усиленно противодействовало появлению этих сведений в печати и пускало со своей стороны самые гнусные инсинуации. Характерным признаком того, как препятствовало правительство этой легальной информационной деятельности русского посольства, может служить следующий пример: сборник декретов Советского правительства, издание которого предпринято было с первых же дней приезда в Берлин, до самой германской революции так и не вышел из типографии, благодаря различным затруднениям, чинившимся типографии берлинской администрацией, несмотря на то, что министерство иностранных дел делало вид, что очень заинтересовано в выходе в свет этого сборника. Можно было бы назвать сотни случаев, когда редактора и сотрудники буржуазных газет, получившие в русском посольстве определенные информационные материалы, немедленно же приглашались в отдел печати министерства иностранных дел, где им категорически запрещалось печатать что-нибудь из того, что ими узнано в русском посольстве.

Информационное бюро Пта (Роста) было поставлено под предварительную цензуру с первого же дня своего существования, и большая половина из представлявшегося им в цензуру материала вычеркивалась последней.

Совершенно естественно, что даже в своей информационной работе полномочное представительство не могло ограничиваться только «легальными возможностями». Информационный материал далеко не исчерпывался тем, что попадало в печать. Все, вычеркивавшееся цензурой, и все то, что не представлялось туда, так как заранее можно было предположить, что не будет пропущено ею, тем не менее нелегально печаталось и нелегально распространялось. Очень часто приходилось прибегать к способу использования парламентской трибуны: материал сообщался членам рейхстага из фракции независимых, которые использовали его в своих речах, и таким образом он все же в печать проникал. В этой работе нельзя было ограничиваться только русскими материалами. Полномочное представительство, имевшее превосходные связи во всех слоях германского общества и своих агентов в различных германских министерствах, было и в немецких делах информировано гораздо лучше германских товарищей. Получаемые им сведения полномочное представительство своевременно сообщало последним, и таким путем многие махинации военной партии заблаговременно становились достоянием гласности.

Конечно, в своей революционной деятельности российское посольство не могло ограничиваться только информацией. В Германии существовали революционные группы, которые во весь период войны вели подпольную революционную работу. Более опытные в такого рода конспиративной деятельности и имевшие большие возможности русские революционеры должны были работать, и действительно работали, заодно с этими группами. Вся Германия была покрыта сетью нелегальных революционных организаций; сотни тысяч революционных листков и прокламаций еженедельно печатались и распространялись как в стране, так и на фронте. Германское правительство упрекало русское в ввозе агитационной литературы в Германию и с энергией достойной лучшего применения разыскивало эту контрабанду в курьерском багаже, но ему никогда не приходило на ум, что то, что ввозилось через русское посольство в Германию из России составляло только песчинку в море по сравнению с тем, что печаталось при помощи русского посольства в самой Германии.

После того, как некоторые лидеры независимых, поставленные революцией во главе правительства Германии, позволили себе вместе с кайзерскими старыми чиновниками открыто протестовать против большевистской пропаганды и, якобы от имени германского народа, заявить, будто Германия не желает иметь ничего общего с большевизмом, — необходимо самым решительным образом подчеркнуть, что в подготовке германской революции Российское посольство все время работало в полном контакте с германскими социалистами. Правда, партия независимых объединяла самые разнообразные элементы. На крайней правой находились люди, политически весьма близкие к шейдемановцам, в центре — политики от Каутского, отвергавшего диктатуру пролетариата, до Ледебура, приемлющего даже восстание в интересах завоевания пролетариатом власти, но на крайней левой находилась группа Спартака, целиком стоявшая на большевистской точке зрения. Правда также и то, что в своей дипломатической работе посольство почти не получало помощи и поддержки от независимцев и гораздо более должно было опираться в этой работе на либеральные круги промышленной и финансовой буржуазии, ибо влияние независимцев в то время было весьма ограничено, а их политическая зрелость ничтожна. Все их политическое кредо заключалось в резко выраженном пораженчестве. Они вздыхали по поводу блестящих побед германского оружия и с нетерпением ожидали сокрушения германского империализма. Поэтому характерно, что когда этот момент действительно наступил и крах германского милитаризма стал совершившимся фактом, они не могли придумать ничего умнее, как посоветовать пишущему эти строки обратиться к Вильсону, ибо (как выразился Гаазе) «теперь вас никто другой спасти не может». О том, что русскую революцию спасает германская, а русскую и германскую вместе — мировая — эти «революционеры» тогда и не думали. Революционную работу вела только группа Спартак и отдельные лица из независимцев, вроде Ледебура и других. Но тем не менее, на деятельность русских революционеров, и в частности российского посольства в то время с обеих сторон смотрели, как на одно общее дело. Независимцам никогда не пришло бы на ум сказать тогда, что они ничего общего с большевизмом иметь не желают. Наоборот, они совершенно справедливо желали знать обо всем, что происходит в посольстве и опять-таки совершенно справедливо требовали от российского посольства, чтобы оно во всей своей политической деятельности постоянно считалось с тем, как это отразится в сознании немецкого революционного пролетариата, — и полномочное представительство действительно постоянно с этим считалось, даже в мелочах. Например, полномочное представительство, поддерживавшее сношения с представителями всех политических партий Германии, включительно до крайних правых, из партийно-политических соображений упорно отказывалось вступать в какие бы то ни было отношения с партией шейдемановцев, несмотря на все попытки сближения со стороны последних. При громадном революционном авторитете, которым пользовалась русская революция в массах, дружественные отношения с русским посольством непременно должны были бы улучшить подмоченную революционную репутацию шейдемановцев, следовательно, усилить их революционный авторитет, укрепить их влияние в массах. Шейдемановцы это понимали. Потому-то они так старались завязать сношения с русским посольством. Их пресса была гораздо влиятельнее, количество газет было несравненно больше, чем у независимцев. Они указывали, что в смысле информационном и в «интересах общего дела» они готовы предоставить ее к услугам русского посольства. Но именно для того, чтобы в массах не создавалось впечатления, будто у русского посольства есть какое-нибудь общее дело с социал-предателями, эти предложения, несмотря на их объективную выгодность, всегда решительно отклонялись, и шейдемановской прессой российское посольство пользовалось в той же мере, в какой оно пользовалось и буржуазной. Когда с германским правительством начались переговоры о доставке в Питер угля, бывший социалист и революционер, а нынешний капиталист, спекулянт и маклер хищников индустрии, Парвус, прилагал все усилия, чтобы эта сделка была совершена через него, — его посредничество было решительно отвергнуто именно потому, что Парвус, нажив на этом денежный капиталец, непременно использовал бы свое участие также и в интересах приобретения политического капитала.

Если отдельные лица из партии независимцев, как Кон и Бернштейн, полагали, что такое отношение русского посольства к шейдемановцам с точки зрения германских внутрипартийных отношений вредно, то большинство независимцев вполне согласно было с русской точкой зрения, что именно из германских партийно-политических соображений необходимо резкое отмежевание русского посольства от социал-предателей. Таким образом, и в партийной работе русское посольство и германские революционеры действовали вполне единодушно.

Параллельно нарастанию германской революции под непосредственным давлением снизу партия независимцев все более левела. Агитационно-пропагандистская работа все более принимала характер решительно революционной подготовки вооруженного восстания.

Помимо конспиративных групп спартаковцев в Германии, в частности в Берлине, со времени январьской забастовки существовали, конечно, нелегально, Советы Рабочих Депутатов. Организованы они были довольно своеобразно: специальных выборов от масс не было, старые представители заводских комитетов, т.-е. подсобных органов профессиональных союзов, в Берлине, например, избрали пятьсот человек, которые в свою очередь выбрали пятерку, составлявшую исполнительный комитет Берлинского Совета Рабочих Депутатов. Совершенно естественно, что такая организация сохранила в себе следы того оппортунизма, которым так пропитано германское профессиональное движение. Но тем не менее этот Совет Рабочих Депутатов находился под влиянием независимцев (главным образом, Ледебура, Барта и Деймига), а не шейдемановцев. С этим Советом российское посольство находилось в постоянной связи. Этот нелегальный Совет Рабочих Депутатов, опять-таки под давлением снизу, главную сторону своей деятельности усматривал в подготовке вооруженного восстания, быть может даже несколько преувеличенно. Когда, например, шел вопрос о демонстративной забастовке, то Совет отклонил ее, мотивируя это тем, что «теперь некогда заниматься подобными пустяками, а нужно готовиться к восстанию». Но с другой стороны, подготовка к восстанию представлялась этим товарищам несколько романтической. Совет полагал, что восстание только тогда окажется своевременным, когда весь берлинский пролетариат будет хорошо вооружен. С этим приходилось бороться. Нужно было указать, что если ждать этого момента, то до восстания никогда дело не дойдет, что достаточно вооружения только авангарда пролетариата, что отличительным свойством гражданской войны именно и является переход на сторону революции в процессе этой войны все более глубоко лежащих слоев, что, наконец, военно-стратегическое преимущество революции есть утопия, и сила ее не военно-техническая, а морально-идеологическая. Тем не менее стремление германского пролетариата вооружиться было вполне законно и разумно, и посольство всячески содействовало этому.

С момента крушения германского империализма, с той минуты, когда разложение «непобедимой» армии стало очевидно, политически наметились главные вехи германской революции. Ясно было, что цепляющаяся за свое существование буржуазия попытается выдвинуть в лице шейдемановцев новых спасителей отечества. Все влияние шейдемановцев объяснялось тем, что в глазах масс они продолжали еще быть социал-демократами и революционерами. Поэтому первой непосредственной революционной задачей было выявление перед массами действительной контрреволюционной физиономии этих пособников империалистической буржуазии. Революционная тактика поэтому сводилась к провоцированию социал-предателей, тогда уже входивших в буржуазное правительство, к столкновению в революционным пролетариатом. После ряда дискуссий с лидерами независимцев, имевших место в русском посольстве, по этому вопросу удалось добиться полного единодушия. С другой стороны, подготовка к восстанию должна была идти своим чередом. Так как при нелегальном существовании истинно революционных групп Германии невозможно было заранее определить, каков их удельный вес в пролетариате, то решено было в определенный день призвать весь германский пролетариат к политической забастовке и уличным манифестациям и в зависимости от того, какой отклик нашел бы этот лозунг в массах, решить, сделать ли это исходным пунктом восстания или же ограничиться указанной политической демонстрацией. Благодаря нерешительности Берлинского Совета Рабочих Депутатов забастовка, назначенная сначала на 4-е ноября, постепенно откладывалась то на пятое, то на шестое. Но революционное брожение в массах просилось наружу и начинались стихийные восстания на севере Германии и в Вюртемберге.

После известной октябрьской резолюции Ц.И.К., открыто определившей революционные задачи Советской России, и после перехода российского посольства к более открытой революционной деятельности, дальнейшее его пребывание в Германии стало невозможным, и оно было выслано, что, в свою очередь, быть может, способствовало ускорению революционной развязки. После предательства независимцев, совместно с шейдемановцами составивших правительство, революционная тактика в Германии, сводившаяся с дискредитированию шейдемановцев перед революционными массами, должна была несколько измениться. Необходимо было добиться, чтобы независимцы своим революционным авторитетом прикрывшие соглашательскую политику, либо совершенно перешли на сторону социал-предательства, либо ушли из правительства и этим лишили бы социал-предательство последней его честной опоры. Отношение к российскому большевизму являлось пробным камнем революционности. Поэтому правительство Эберта-Гаазе, фактически разорвавшее сношения с революционной Россией, не решалось сказать этого открыто. В своей дипломатической переписке российское посольство неизбежно должно было заставить это правительство внести такую ясность в положение, а, с другой стороны, в интересах внесения ясности и форсирования германской революции необходимо было указанное подталкивание независимцев на решительный шаг. Только с этой целью было предпринято разоблачение прошлой деятельности независимцев и их непосредственной связи с российской революцией.

Дальнейший ход событий показал всю правильность нашей революционной тактики. Все обостряющаяся классовая борьба заставила наконец независимцев сделать выбор. Они ушли из правительства; шейдемановцы, оставшись одни, неизбежно должны были стать цинично откровенными застрельщиками буржуазного империализма и предательскими «расстрельщиками» революционного пролетариата. Это тоже уже произошло. В кровавой схватке германский пролетариат стал на одну голову ниже и на одно сердце беднее. Нет Карла Либкнехта, нет Розы Люксембург… Но он стал богаче великим революционным опытом, и недалек уже тот миг, когда те, на кого опираются сейчас шейдемановцы, обернутся против них же. Социал-предатели, поднявшие меч против революционного пролетариата, погибнут, если не от меча революционного пролетариата, то на виселице.

В этой ситуации по-прежнему велика революционизирующая роль Советской России. Но, если в период передышки Россия должна была вступать, хотя и по-видимости, в сделку с германским империализмом, а свою революционную работу вести нелегально и конспиративно, то теперь, как и в самом начале победы большевизма в России, русская революция, совершенно открыто подчеркивая свою сущность и свои революционные цели, должна выступать как фермент мировой революции. Если в период передышки мы могли на время свертывать свое красное знамя, конечно не для того, чтобы отказаться от осуществления своих целей, а для того, чтобы помешать противнику осуществить свои, то теперь мировое значение русской революции сводится к этому открыто развернутому красному знамени.

А.Иоффе

Минск, 24 января 1919 г.