Введение
В первой аудитории Московского Политехнического музея, по давно установившейся практике, читались лекции для работников, которые не удовлетворялись полученными в школе знаниями и продолжали образование в свободные часы. В 1920 г. здесь шли лекции по истории великой русской революции, привлекавшие большое количество слушателей. Эти лекции одновременно слушались рабочими и в других районах, которые были соединены радио-связью с первой аудиторией. Лекции читал профессор русской истории и в то же время слесарь железнодорожных мастерских, Минаев.
Курс Минаева начинался с первой русской революции 1905 г. и заканчивался эпохой гражданской войны в Европе. Историк не только учил своих слушателей пользоваться методами исторического материализма на разборе конкретных исторических фактов, но и сообщал слушателям ряд конкретных исторических сведений из рассматриваемой эпохи, главным образом, экономического характера. Пятая лекция, которую читал Минаев 13-го мая, начиналась с характеристики политического и экономического положения, создавшегося в Европе после первой волны пролетарской революции в 1917 — 1920 годов. Приводим целиком эту лекцию и следовавшие за ней.
Европейский капитализм в тупике
Лекция пятая
Товарищи! В прошлой лекции я дал Вам картину событий, имевших место в 1918 — 1920 годах. Из приведенных фактов Вы могли видеть, что первое вулканическое извержение пролетарской революции оказалось недостаточно сильным, чтобы прорвать социальную кору капитализма по всей Европе. Я пытался также объяснить Вам, почему революция не могла победить буржуазный мир в Европе с одного удара. Но и достигнутый успех было бы неправильно преуменьшать. Победа пролетарской революции на территории России означала переход под власть рабочих половины Европы и одной шестой части земного шара. Война, где в первом сражении одна из воюющих сторон занимает шестую часть территории противника, эта война не плохо началась для побеждающего. Но было бы неправильно и преувеличивать материальные результаты первого этапа революции. Если взять количество народонаселения тогдашней Советской России по отношению ко всему народонаселению мира, то под властью Советов оказалось тогда лишь 1⁄15 часть всего человечества. Не более значительными должны казаться нам материальные результаты революции, если мы выясним удельный вес экономики Советской России в системе тогдашнего мирового хозяйства. Чистый национальный доход Советской России в первые годы революции не превышал пяти миллиардов золотых рублей по довоенным ценам, что составляло менее, чем 1⁄12 часть ежегодного национального дохода Европы и Америки, а следовательно, еще меньшую часть всего мирового производства.
Но тем не менее, прорыв капиталистического фронта был сделан, и на теле мирового капитализма образовался выступ, где пролетариат получил материальную возможность постепенно развертывать предпосылки для социалистического хозяйства. Своеобразие политического и экономического положения Европы в 20-х годах настоящего столетия заключалось в том, что капитализм не мог заделать пробоины, полученной в первом этапе революции, и вынужден был приспособляться к существованию первого Советского государства и новой системы собственности, т.-е. общественной собственности (по крайней мере, в крупной промышленности). Соглашаясь терпеть существование Советской Республики, которую капитализм был не в силах раздавить, он, естественно, рассматривал такое положение, как временное, ибо считал существование Советской Власти в России недолговечным. История, как Вы знаете, решила иначе.
Как это все произошло, какие силы привели к новому взрыву рабочей революции в Европе?
Остановимся сначала несколько на экономической ситуации в Европе после первого этапа мировой революции. Спасшийся от краха капитализм, раздираемый внутренними противоречиями, приступил к постепенному залечиванию ран, полученных им во время мировой войны. Ему пришлось начинать эту работу при ситуации, когда размеры промышленного производства в Европе сократились почти на половину. Вырваться из этого уровня производства капиталистическая Европа могла бы в краткий срок, если бы все необходимые элементы для расширенного производства имелись налицо. К этим элементам относится: рабочая сила в нужном размере, орудия производства, достаточное количество источников сырья и достаточное количество рынков сбыта, емкость которых увеличивается более или менее пропорционально росту производства. Что касается рабочей силы, то в 20-х годах ее имелся огромный излишек по сравнению с наличными размерами производства. Шесть миллионов безработных — вот была та резервная армия, при наличии которой начинал политически оправившийся капитализм новый цикл своего развития. Что касается орудий производства, то они имелись в огромном излишке. Фабрики работали на половину своей производительной способности. Не требовалось и новой аккумуляции капитала, для того, чтобы, как это происходит нормально, из этого фонда накопления черпать средства для создания основного капитала для расширяющегося производства. Это было в данном случае тем более важно, что послевоенная Европа не была в состоянии накоплять для расширенного воспроизводства, наоборот, она была вынуждена даже растрачивать часть капитала, накопленного в предыдущие десятилетия.
Остаются два другие условия. Здесь дело обстояло совсем неблагополучно для капитализма. За время войны американская промышленность сделала гигантский шаг вперед в своем развитии. Вместе с тем и сильно развилась национальная промышленность в колониях и полуколониях, которые до войны были источниками сырья и рынками сбыта для европейской промышленности. В результате количество рынков для европейской промышленности сильно сократилось, уменьшилось также количество сырья, которое могло идти в Европу, потому что значительная его часть стала теперь перерабатываться в Америке и в колониях. В результате такого нового перераспределения рынков и источников сырья в системе мирового хозяйства европейская промышленность оказалась урезанной с этой стороны и низведенной на гораздо более низкий базис производства в сравнении с довоенным временем. Европейская промышленность перед войной знала, конечно, определенную пропорциональность между основными условиями производства, и если теперь размеры сырья и рынков сбыта непропорционально сильно уменьшились в сравнении с остальными элементами производства, то старая постройка не могла быть восстановлена без восстановления всех старых пропорций. Как сила цепи определяется силой самого слабого звена, так и европейская промышленность не могла в своем развитии перешагнуть размеров, диктуемых наличными рынками сырья и сбыта и вынуждена была равняться по ним. Выход России из системы мирового хозяйства еще больше обострил положение, поскольку с ней отпадал огромный рынок и богатейший источник сырья. Европейская промышленность могла бы увеличить источники сырья и рынки сбыта тремя путями: 1) путем вовлечения России в систему мирового хозяйства, с одновременным поднятием производительности ее земледелия, 2) путем увеличения покупательной способности самого европейского населения, в 3) путем новой войны, причем пришлось бы воевать с Америкой, оттеснившей Европу из ряда районов, служивших для нее источниками сырья и рынками сбыта.
К этим затруднениям прибавились также затруднения продовольственные. Уже перед войной европейская промышленность упиралась в медленный темп развития земледелия, что приводило к росту дороговизны продуктов питания. Производство хлеба становилось относительно все дороже, тогда как продукты промышленности делались дешевле, вследствие быстрого развития индустриальной техники. А в свою очередь замедление технического прогресса в земледелии через повышение цены хлеба, замедляло процесс удешевления продуктов промышленности. Таким образом, уже до войны европейская промышленность стояла перед кризисом с этой стороны. Неудача первой русской революции, которая, в случае ее успеха, могла бы обеспечить русскому сельскому хозяйству быстрое развитие, закрыла для Европы и эту дверь. Война спутала все карты, заслонив хлебный кризис рядом других. Но нерешенная проблема выдвинулась снова перед Европой после войны. Эта проблема стала тем более серьезной, что европейское сельское хозяйство за время войны сильно уменьшило свою продукцию, и зависимость Европы от внешних хлебных рынков еще более возросла.
Европа не могла найти выхода из положения путем войны с Америкой, потому что она была несравненно слабее Америки во всех отношениях, не говоря уже о том, что единый капиталистический фронт Европы против Америки был невозможен. Увеличение покупательной способности собственного населения и, прежде всего, увеличение покупательной способности рабочего класса было также невозможно. Капитал был вынужден как раз к обратному, к сокращению заработной платы, с тем, чтобы из увеличенной массы прибавочной стоимости расширять закупки вздорожавшего сырья. Расширение же рынков сбыта и сырья мирным путем толкало Европу к использованию возможностей внутри самой Европы, в колониях и к установлению хозяйственных связей с Россией. Выпадение русского хлебного рынка из системы европейского хозяйства, привело Европу к тяжелой экономической, в частности, продовольственной и валютной зависимости от Америки. Наоборот, восстановление русской торговли хлебом означало создание второго крупнейшего конкурирующего центра мировой хлебной торговли и притом с более дешевым хлебом. Включение России в систему европейского хозяйства открывало для Европы возможность развертывать промышленность без переброски значительной части капитала и производительных сил вообще из промышленности в земледелие, что означало бы понижение уровня всей системы хозяйства и всей культуры вообще. Если сто миллионов русских крестьян, производивших в 1920 г. два миллиарда пудов зерна, в 1930 году стали производить пять миллиардов, то это увеличивало европейскую базу промышленности в области продовольственной до колоссальных размеров. Но восстановление русского сельского хозяйства, которое в первые годы, по крайней мере, становилось на ноги быстрее, чем русская промышленность, в огромной степени увеличивало спрос России на промышленные товары Европы.
Отсюда вы видите, товарищи, что сила Советской России в 20-х годах нашего века заключалась прежде всего в слабости Европы. Ахиллесова пята европейской промышленности находилась в России. Россия же как раз находилась во власти революционного пролетариата. Без вовлечения России в систему мирового хозяйства быстрое развитие Европы было невозможно. Попытка превратить Россию в колонию Европы путем поддержки гражданской войны и интервенции буржуазной Европе не удалась. Приходилось избирать другие мирные пути. Первой попыткой в этом направлении была Генуэзская конференция, на которой капиталистическая Европа хотела добиться того, чтобы за включение свое в систему мирового хозяйства (т.-е. за то, что являлось жизненной необходимостью для самой Европы) Россия заплатила буржуазной Европе все царские долги и возместила убытки, причиненные европейским капиталистам национализацией промышленности. Советское правительство на это не согласилось. Дальнейшие события показали, что оно было совершенно право. Более того, события показали, что Советская Россия, сама недооценивала своей собственной силы. Капиталисты Европы гораздо более нуждались в Советской России, чем показывали ее дипломаты, и даже больше, чем сознавала тогда буржуазная дипломатия. При таких условиях сильнее тот, кто больше может ждать. Россия могла больше ждать, и она оказалась сильнее.
Но развитие производительных сил самой России также требовало тесной экономической связи ее с Европой. В отличие от промышленных стран Европы, прежде всего Англии и Германии, Россия представляла из себя страну, имевшую все данные для развития в самодовлеющий экономический организм. Для этого были налицо данные экономического, географического и социального характера. Во-первых, Россия обладала всеми природными данными для создания могучего промышленно-земледельческого хозяйственного организма. Каменный уголь, нефть, торф, лес, железная и прочие руды, хлопок, все виды сырья, кроме каучука, безграничная возможность сельскохозяйственного развития и увеличения продукции животноводческого сырья — все это имелось налицо. На лицо, таким образом, имелись данные для быстрого развития по американскому типу. Но вместе с тем было и одно огромное отличие от Америки, как раз не препятствующее, а, наоборот, содействующее созданию единого экономического целого; дело идет о социалистическом режиме. Хозяйство капиталистической Америки на известной стадии развития ее промышленности требовало расширения своей рыночной базы за пределами страны. Американская промышленность и американское сельское хозяйство вплелись в систему мирового хозяйства. Промышленность Америки всегда перерастала размеры своего внутреннего спроса и неизбежно рвалась на внешний рынок. Поскольку движущей силой хозяйства являлась прибыль, распределение произведенного происходило лишь в форме продажи и в случае невозможности такой продажи, расширение производства теряло смысл с капиталистической точки зрения. Наоборот, для такой страны, как Россия, где природные возможности для самодовлеющего хозяйства соединялись с социальными (до победы социализма в других странах), дело обстояло иначе, чем в Америке. Для развития промышленности внешние рынки не требовались, потому что чем больше производилось, тем больше могло идти в социалистическое распределение. Для капиталистического производства не годится лозунг: «чем больше, тем лучше», потому что не все произведенное может быть продано. Наоборот, для социализма этот лозунг годится, это есть его основной лозунг, потому что чем больше произведено, тем больше достанется каждому работнику. Правда, социалистическое хозяйство еще больше, чем капиталистическое, нуждается в пропорциональности своих частей. Но эта пропорциональность достигается в нем не посредством рынка, а на основании учета размеров возможного потребления. Во всяком случае, для тогдашней промышленности России, работавшей для внутреннего потребления, не могло быть и речи о перепроизводстве.
Правда, эта промышленность не была социалистической в полном смысле этого слова, как наша теперешняя промышленность, и не вся ее продукция шла в социалистическое распределение. Промышленность в значительной мере еще работала на внутренний крестьянский рынок, потому что мелкое самостоятельное крестьянское хозяйство было господствующей формой в земледелии. Чтобы купить хлеб и сырье, промышленность должна была часть продукции продать производителям хлеба и сырья. Перепроизводство было опасно лишь постольку, поскольку в отдельных отраслях могло быть выработано лишнее количество таких продуктов, которые не нужны не только крестьянам, но и рабочим, а недопроизведено таких, которые нужны тем и другим. Но все это уже другой вопрос, к которому я вернусь еще в дальнейшем, когда буду вам говорить об экономическом развитии России в период перехода от капитализма к социализму. Мне здесь важно подчеркнуть лишь одно. Нуждаясь в увеличении емкости крестьянского рынка внутри, наша промышленность не нуждалась для своего развития в рынках внешних, потому что в социалистическом распределении внутри круга государственных предприятий, государственных рабочих и служащих она имела тот клапан, который заменял клапан нового внешнего рынка для развивающейся капиталистической индустрии.
Но обладая всеми природными данными для временного изолированного экономического существования (до пролетарской революции в других странах), Советская Россия, тем не менее для наиболее быстрого развития своих производительных сил нуждалась в экономических связях с капиталистической Европой. Если капиталистические страны толкала в Россию необходимость искать рынки и сырье для развивающейся промышленности, то Россию в Европу толкала недостаточность ее промышленного развития, которая, в свою очередь, тормозилась развалом сельского хозяйства. Без достаточно крепкого сельского хозяйства не могла существовать русская дореволюционная капиталистическая промышленность. Без сильного сельского хозяйства не могла быстро развиваться и социалистическая промышленность. Но чтобы сельское хозяйство могло быстро стать на ноги, ему была необходима помощь со стороны, ему нужен был в крупных размерах не только краткосрочный торговый, но, главным образом, долгосрочный кредит, кредит мелиоративный и на восстановление хозяйства. Русская социалистическая промышленность не могла в больших размерах оказать такой помощи земледелию, не могла обеспечить кредита в сколько нибудь крупных размерах, потому что сама нуждалась в помощи и кредите. Она сама не имела достаточно оборотного капитала и сильно износила за время войны и революции свое оборудование. Лишь более богатая европейская промышленность могла оказать кредит русскому сельскому хозяйству, в поднятии которого она сама была в высокой степени заинтересована. Следовательно, экономическая ситуация в Европе в 20-х годах складывалась таким образом, что для развития производительных сил как капиталистической Европы, так и социалистической России необходим был взаимный хозяйственный переплет, причем исходной движущей силой развития в этот период экономической истории Европы должно было послужить быстрое, почти скачкообразное развитие русского сельского хозяйства. Как я уже говорил выше, европейская промышленность не имела внутри самой Европы предпосылок для своего быстрого восстановления без новых рынков и источников сырья за пределами Европы. В результате, русская деревня оказалась в этот период осью для экономического развития Европы. Здесь была линия наименьшего сопротивления для продвижения вперед. Насколько это верно, вы можете видеть из такого упрощенного экономического расчета. Всякий шаг вперед в хозяйственном отношении означает увеличение новых ценностей, создаваемых в стране на новые сотни миллионов или на миллиарды в год со всеми вытекающими отсюда последствиями, как-то: увеличение возможностей производительного накопления, а следовательно, постройки новых фабрик, железных дорог, расширения производства в существующих фабриках, увеличение возможности личного потребления как класса капиталистов, так и рабочих и т. д. Представьте себе на минуту все европейское хозяйство в 20-х годах, как единое целое (каковым оно было лишь отчасти). Представьте, что дело идет о том, чтобы в кратчайший срок увеличить ежегодное количество производимых промышленностью Европы ценностей, допустим, на два миллиарда золотых рублей. Как это было бы объективно возможно при описанных выше условиях и при сохранении механики капиталистического способа производства?
Допустим, европейский капитализм достает средства для закупки добавочного количества сырья и затем находит и покупает это сырье, что одно уже представляло почти непреодолимую в быстрый срок трудность. Но он еще должен продать произведенные добавочные продукты, т.-е. найти в кратчайший срок добавочный рынок сбыта, хотя бы дело шло здесь о реализации только части вновь произведенных продуктов, поскольку для потребления другой части, как известно, капитализм сам создает внутри себя рынок. Поскольку ни то, ни другое не может упасть с неба, а может появиться лишь путем постепенного ступенчатого развертывания экономических процессов внутри Европы и за ее пределами, то совершенно очевидно, что быстрый скачок вперед европейской промышленности на основании только ее собственных производительных возможностей и при наличии существующих рынков был невозможен. Если бы европейская промышленность в своем порыве к расширению произвела лишних ценностей на два миллиарда и не смогла их все реализовать, это означало бы такой кризис, такую растрату отнюдь не избыточных средств и вызвала такую реакцию против расширения во всем промышленном-органическом организме, что после такого опыта эта промышленность не смогла бы удержаться даже в тех ограниченных размерах продукции, которые существовали до развертывания. Восстановление европейской капиталистической промышленности было бы весьма легким делом, если бы каждая фабрика не только начала производить столько, сколько производила до войны, но и могла бы все произведенное, во-первых, продать, во-вторых, продать по ценам, обеспечивающим продолжение производства. Поскольку же ткань мирового хозяйства в результате мировой войны оказалась порванной, то для развертывания европейской промышленности оказался необходимым ряд новых предварительных экономических процессов.
Наоборот, русское сельское хозяйство для того, чтобы поднять свое годовое производство, нуждалось в немногом.
Если русское сельское хозяйство производило в первые годы революции около двух миллиардов пудов зерна, то в 1922 г. достаточно было среднего урожая, чтобы его продукция возросла почти до трех миллиардов. А чтобы производить больше трех миллиардов, чтобы довести продукцию до четырех миллиардов, (довоенная цифра продукции), ему было необходимо лишь, во-первых, запахать на 25% больше земли, которая имелась под рукой и в любой момент могла поступить под обработку, во-вторых, ввести ряд элементарнейших улучшений в крестьянском хозяйстве, не требовавших никаких особо больших затрат (как ранний взмет пара, запашка под зябь, рядовой посев и т. д.), в третьих, пополнение сельскохозяйственного инвентаря, в четвертых, увеличение рабочего скота и переброска его в наиболее пострадавшие от падежа скота районы. Все эти мероприятия не требовали каких-либо изменений в самой конструкции крестьянского хозяйства и тем более в конструкции европейского хозяйства. Но эти мероприятия, будучи проведены в жизнь, существенно изменяли всю конъюнктуру в Европе. Европейское хозяйство двинулось с мертвой точки (хотя, как увидим ниже, не надолго) благодаря России, тогда как Россия, если бы она оказалась и дальше изолированной в Европе, могла бы пойти в своем развитии вперед и без капиталистической Европы, хотя, разумеется, более медленным шагом. В этом отчасти заключается объяснение того — с первого взгляда — парадоксального явления, что экономически отсталая Россия сыграла во всей истории Европы столь решающую роль. На этом я должен пока покончить описание европейской обще-экономической ситуации; в следующей лекции я перейду к изложению истории экономического развития России, периода, так называемой новой экономической политики.