Начало перехода хозяйства на более высокую ступень. Экономический тупик.
Лекция одиннадцатая
В предыдущих лекциях я набросал перед вами в кратких чертах экономическое развитие Советской России приблизительно за первое десятилетие новой экономической политики. В течение этого периода, как я уже сказал, были достигнуты и отчасти превзойдены довоенные пропорции хозяйства. Смешанная форма товарно-социалистического хозяйства открывала достаточный простор для развития производительных сил и капиталистические одежды не были тогда стеснительны для развития хозяйства. Наоборот, только капиталистически калькулируя, рабочий класс вообще мог научиться руководить производством на данном уровне развития крупного производства. Но скоро социалистическое содержание обобществленной части хозяйства стало стесняться капиталистической формой одежды и начало выпирать из нее, требуя новых форм. А вместе с тем и отношения с мелким крестьянским производством вступили в новую фазу, когда торговой и кредитной связи с ним было уже недостаточно для развития всего хозяйства страны в целом. Этот новый период можно поэтому охарактеризовать, как безболезненное и постепенное сбрасывание социалистическим хозяйством шелухи капиталистических форм. Этот процесс был только ускорен неудачным восстанием НЭПа против пролетарской диктатуры, но он начался еще раньше, до этого восстания.
В это время существенно изменилось международное положение Советской Республики, поскольку в Европе начала нарастать новая волна пролетарской революции, по отношению к которой разгром НЭПовского восстания в России был некоторым введением.
Но обратимся к России.
Я не буду при рассмотрении этого периода останавливаться на цифровых результатах продукции крупной промышленности, а тем более, ее отдельных отраслей. Я буду говорить лишь об изменении хозяйственных форм. Начнем с верха хозяйственной пирамиды, с государственной промышленности. Мы оставили ее в таком положении, когда она финансировалась в огромном большинстве случаев в Госбанке и Торгово-Промышленном банке, оперативно руководилась Высшим Советом Народного Хозяйства и Бюро промышленных съездов, калькулировала капиталистически, продавала и покупала за деньги не только в своих торговых сношениях с необобществленной частью хозяйства, но и при торговых сношениях государственных предприятий друг с другом. Этот рыночный хаос внутри самого государственного круга надлежало прежде всего уничтожить, посколько этот хаос не давал возможности установить строгую пропорциональность в развитии отдельных отраслей крупной промышленности даже там, где рынком был сам государственный круг. Какое-либо государственное предприятие, например, мануфактурная фабрика, нуждалась в известном количестве машинного оборудования, топлива и т. д. Поставщиками и того и другого были государственные же предприятия. Но они не знали, каковы на каждый производственный год будут требования на их продукцию со стороны других государственных предприятий. Закупка каждым предприятием производилась там, где дешевле можно было купить. В результате покупки делались территориально дальше, чем было нужно, тратились средства на комиссионные расходы и закупочные аппараты, для транспорта же это означало много встречных перевозок. Плановые хозяйственные органы прежде всего начали с ликвидации рыночного хаоса внутри государственного круга.
Первый шаг, сделанный уже в первые годы НЭПа, заключался в том, что все государственные предприятия были обязаны составлять не только финансовые, но и хозяйственные сметы. Эти сметы в сумме перерабатывались В. С. Н. Х. таким образом, что все величины одного рода складывались вместе: выяснялось, сколько нужно нефти, угля, железа и т. д. для самого государственного круга. Таким образом, выяснялись требования к промышленности со стороны самой промышленности и государственных учреждений. Это позволяло, во-первых, заранее знать, какое количество и каких продуктов должно быть произведено для самого государства. Это позволяло, во-вторых, выделить по степени важности те предприятия, которые нуждались в различных продуктах государственной же промышленности, но не могли их полностью оплатить. Благодаря этому устанавливалось, какие предприятия должны получить поддержку из государственных средств на расширение производства. Далее, это позволяло выяснить по всей линии государственных предприятий, какое количество своей продукции они наверняка могли разместить внутри самого же государственного круга, и какую часть должны были продать на рынке необобществленной части хозяйства. Это позволяло, наконец, вовремя заметить как грозящее недопроизводство каких-либо продуктов и своевременно предупредить его, так и предусмотреть возможные размеры перепроизводства. При такой системе можно было уже заранее принять меры для закупок недостающих продуктов заграницей и ввести принудительное плановое распределение таких продуктов, которых должно было заведомо не хватить для всех государственных потребителей. Совершенно очевидно, что одновременно с этим государству необходимо было знать размеры ожидаемой продукции всех частных предприятий, имеющих не только местное значение, и обязать все частные предприятия представлять государству данные о плане производства и об размерах ожидаемой продукции.
Эта работа социалистического учета началась, как я уже сказал, для важнейших отраслей еще до рассматриваемого периода, теперь же она была осуществлена для всей промышленности, не исключая и важнейших отраслей ремесленной и кустарной промышленности. Следующим шагом за этим было распределение заказов и закупок по определенному плану. Государственные плановые органы отнюдь не желали при этом душить инициативы отдельных предприятий введением старой системы распределения по ордерам или торговли по ордерам. Но они все же стремились прикрепить определенную группу государственных потребителей к определенным группам государственных производителей по хозяйственному тяготению, исходя из задачи учета и экономии транспорта. В то же время выработан был ряд мер, позволявших покупателям не связывать себя в тех случаях, когда те или иные производители давали неудовлетворительный продукт.
Все эти мероприятия способствовали также тому, что государственная промышленность могла выступать единым фронтом в сношения с необобществленной частью хозяйства, и отдельные государственные предприятия не ослабляли позицию всей государственной промышленности на вольном рынке. Новая форма учета и распределения заказов была в то же время гибкой и эластичной: она оставляла достаточно простора для инициативы отдельных трестов, охраняя в то же время интересы целого, интересы наиболее быстрого продвижения вперед всего хозяйства с наименьшей тратой сил.
Однако, регулирование производства той части крупной промышленности, которая была повернута к необобществленному и прежде всего крестьянскому хозяйству, было очень трудно. Как размеры платежеспособного спроса, так и количество сырья, которое могло доставить крестьянское хозяйство, было трудно учесть сколько-нибудь точным образом. Для хотя бы приблизительного учета продукции необобществленного хозяйства и для предвидения возможной конъюнктуры, государство пользовалось всеми видами статистики, корреспондентскими отчетами с мест, показаниями всех торговых и кредитных организаций, соприкасающихся с вольным рынком, которые могли учесть его спрос и его запасы. Раньше, чем началась производственная подгонка крестьянского хозяйства к крупной государственной промышленности, в корне изменившая всю ситуацию, огромную роль в деле учета ресурсов деревни и подчинения мелкого производства заданиям крупной промышленности сыграла система долгосрочного кредита, который был осуществлен в России по отношению к деревне в гораздо больших размерах, чем в любой стране до этого. Уже, благодаря широкому применению краткосрочного кредита при посредстве всех видов кооперации и органов государственной торговли обыкновенно весной осенний урожай деревни был отчасти запродан государству за полгода вперед. Крестьянство не только получало товарный кредит, но и денежные задатки под будущий урожай. Эта система применялась при заготовке технических растений (лен, пенька), а также разных видов животноводческого сырья, как шерсть, кожи, щетины и т. д. Такая система торговли в кредит неизбежно требовала учета платежеспособности миллионов кредитуемых хозяйств и, во избежание огромных убытков для кредитующего, должна была заставить все органы, которые вели это дело, учитывать все ресурсы крестьянского хозяйства. Учет социалистический вырастал в конце-концов из этого торгового капиталистического учета. Еще большее влияние имел в рассматриваемом отношении долгосрочный кредит. Через специальный сельскохозяйственный банк долгосрочного кредита крестьянство ежегодно получало в кредит сельскохозяйственные машины, удобрение, улучшенные семена и т. д., а также и денежные ссуды, на десятки миллионов золотых рублей, ссуды на новые постройки, на покупку скота, на мелиоративные работы и проч. Ежегодная сумма ссужаемых ценностей увеличивалась по мере развертывания промышленности, заграничной торговли и увеличения продукции самого крестьянского хозяйства. Но ежегодно увеличивалась также и сумма крестьянского погашения. Это погашение шло не столько деньгами, сколько натурой: хлебом и другими продуктами питания, сырьем, отчасти трудом, поскольку всякие извозные работы и заготовки дров для фабрик и железных дорог, работа по ремонту пути и т. д. могли служить погашением полученных от государства ссуд. Но долгосрочный кредит не менее, а, наоборот, более, чем краткосрочный торговый кредит требует учета кредитоспособности клиента. Таким образом, и с этого конца шел учет размеров продукции крестьянского хозяйства и качества этой продукции. Теперь уже не годилась простая разведка рынка. Теперь необходима была постоянная агентура, постоянный, систематический, научно-статистический учет данных крестьянского хозяйства вообще и платежеспособности отдельных крестьян. При долгосрочном кредите крестьянство запродает уже не только урожай данного года, но и урожай за несколько лет вперед. Если сложить теперь три величины: то, что получает теперь государство 1) путем погашения по краткосрочному торговому кредиту и погашения по долгосрочному кредиту, 2) путем продналога* и 3) то, что потребляется в самом крестьянском хозяйстве, и вычесть эти две величины из суммы всей продукции, то в остатке останутся ресурсы крестьянства для вольного рынка. Эта сумма, ускользающая от государства, теперь была уже не так велика, и с каждым годом уменьшалась, поскольку крестьянству было выгоднее иметь дело с государством без посредников. Мы не говорим уже о том, что значительную часть своей продукции крестьянство продавало кооперации. На настоящий вольный рынок крестьянство продавало лишь ту часть сельскохозяйственных продуктов, которая шла в обмен на продукты ремесла, кустарной промышленности и небольшой по размерам частной капиталистической промышленности, а также то, что шло в обмен крестьян друг с другом. Естественно, что учет, о котором говорилось выше, должен был учитывать, выяснять и ту часть крестьянской продукции, которая не попадала в руки государству.
* Хотя продналог после стабилизации валюты был формально отменен, и крестьянство могло его выплачивать в денежной форме, однако преимущественно он выплачивался натурой, поскольку крестьянство, стремилось избегать посредников, а государству было выгодно для усиления фонда внешней хлебной торговли получать налог натурой.
Во всяком случае, при составлении общепроизводственной программы на ближайший год, планирующие органы государства не только знали все, что поддавалось учету в самом государственном круге, но также довольно точно могли учесть размеры той части продукции мелкого производства, которая должна была поступить в каналы государственного хозяйства в форме сырья и продовольствия. А в то же время они могли приблизительно учесть и то, сколько продукции крупной промышленности в предстоящем году может поглотить крестьянское хозяйство при среднем урожае. Тут даже не вполне правильно было бы уже говорить о крестьянском рынке в старом смысле, потому что ограничения размеров предоставляемой в кредит крестьянству продукции крупной промышленности проводилось уже самим государством, поскольку оно само, во-первых, знало, сколько может дать в кредит и во-вторых, через щупальцы торговых, кредитных и статистических органов и агентов устанавливало, сколько крестьянство может взять в кредит.
Необходимо также упомянуть об огромной роли государственного страхования от пожаров, градобитий, падежа скота и т. д., поскольку это страхование также требовало учета имущества страхуемых и означало мобилизацию значительных средств крестьянства в виде страховых премий.
Таким образом, мы видим, что уже используя в большинстве случаев капиталистические методы учета и прибавив к ним методы научно-статистического учета, государство было в состоянии не только внутри государственного круга, но и на всей территории соприкосновения его с необобществленным хозяйством наладить общехозяйственный учет. Спрашивается теперь, могло ли государство не только учитывать ресурсы мелкого производства, не только улавливать большую часть его продукции в свои каналы обращения, но также и воздействовать на размеры и качества этого производства? Государству было важно не только знать, что и в каком размере оно в состоянии получить от крестьянства. Оно было также кровно заинтересовано в том, чтобы, в согласии с намеченным им планом развертывания промышленности и запросами иностранного рынка, крестьянство производило те сорта сырья и продуктов питания, какие были ему нужны и нужны в определенных количествах. А затем, государство было заинтересовано не только в том, чтобы одни культуры развивались за счет других, а также и в том, чтобы развитие всех культур не отставало от темпа промышленного развития, иными словами, чтобы отсталость земледелия не тормозила процесса развертывания промышленности.
Первая задача оказалась достижимой уже на основе кредитной и торговой связи крестьянского хозяйства с государственной промышленностью. В самом деле. Когда планирующие органы государства на основании своих расчетов приходили к выводу, что необходимо: на Севере — увеличить культуру льна за счет хлеба, в центре — культуру конопли за счет картофеля и т. д. и т. д., то они обращались не только к Наркомзему, но и давали всем органам капиталистического регулирования директиву поставить свои расчеты с крестьянством так, чтобы во всех указанных районах добиться нужного эффекта. Этот эффект достигался тем, что Госбанк, Сельбанк, органы государственной торговли и кооперации, объявляли крестьянству: в уплату погашения по ссудам и данных в кредит товаров принимаем лен и пеньку, не принимаем хлеб, повышаем цены на кожи и шерсть и т. д. В то же время, кредитующие органы могли увеличивать ссуды тем крестьянам, которые расширяли продукцию нужных культур. С точки зрения экономики всего хозяйства такие премиальные цены и увеличенные задатки являлись чем-то вроде ссуд на расширение государственно-необходимых отраслей производства, были увеличением основного и оборотного капитала данных отраслей хозяйства и должны были практиковаться до тех пор пока благодаря расширению продукции не достигалось равновесие с крупной промышленностью и ее запросами. Наоборот, уменьшение размеров той или иной культуры достигалось мерами обратного характера, т.-е. отказом принимать эти культуры в уплату по ссудам и путем понижения цен на них.
Если в годы военного коммунизма при аналогичной ситуации издавался соответствующий декрет, выезжали в деревню агитаторы, писались энергичные воззвания к крестьянству, и все это, при отсутствии нужных экономических стимулов, не приводило к желаемым результатам, то теперь, при достигнутой экономической мощи государства, это достигалось умелым поворотом рычага цен. Рыночные цены, бывшие раньше стихийным регулятором хозяйства, превращались теперь в руках мощного государства в подсобное орудие планового хозяйства. Так трансформировал, приспособлял к себе и заставлял себе служить социализм те капиталистические формы, которые оказались наиболее эластичными и пригодными для хозяйства переходного периода. Движение цен на рынке, который в начале НЭПа заставлял танцевать под свою дудку государственную промышленность и издевался над плановым хозяйством, сделалось теперь средством социалистического регулирования несоциалистической части хозяйства. Мы увидим ниже, как такое же перерождение произошло с деньгами и их функцией в системе товарно-социалистического хозяйства.
Описанные нами способы регулирования крестьянского хозяйства были до поры до времени достаточны для социалистического государства. Но затем стало обнаруживаться, что темп развития сельского хозяйства начинает отставать от темпа развития промышленности и от запросов внешней торговли. Правда, крупные советские хозяйства на окраинах смягчали наступавший кризис, и их быстрое развитие играло роль некоторой отдушины, но этой отдушины было недостаточно. Требовалось такое изменение во всей технике крестьянского хозяйства, которое означало бы быстрое и решительное увеличение сельскохозяйственной базы для промышленности России и для промышленности экономически связанной с ней Германии. Кредитно-торговая связь с крестьянством могла служить целям регулирования только до известного предела. Когда эти средства исчерпали себя, необходимо было, с одной стороны, перейти к изменению самого способа производства в крестьянском хозяйстве, а с другой стороны — вовлечь в обработку новые площади пустующих земель на Юго-Востоке России и Западной Сибири. Согласно расчетам экономистов и статистиков этого периода, задача формулировалась таким приблизительно образом: необходимо при данном количестве рабочих сил, занятых земледелием, увеличить в огромной степени производство хлеба, технических культур, жиров, мяса и животноводческого сырья, необходимого во всех районах; где позволяют условия местности, ввести обработку земли тракторами и электроплугами; необходимо ввести все усовершенствования, достигнутые сельскохозяйственной техникой и агрономической наукой; провести плановое распределение культур по районам; усилить переселение на окраины, организуя для переселенцев крупное хозяйство. Все это, во-первых, должно было в огромной степени увеличить урожайность земли, а, во-вторых, высвободить из крестьянского хозяйства большое количество рабочей силы, необходимой для развертывающейся промышленности. В рассматриваемый период в сельском хозяйстве России было занято свыше ста миллионов населения, из них около половины работоспособных. Намеченный переворот в технике земледелия должен был высвободить около одной трети всех работоспособных. Эти избыточные силы, по мере рационализации крестьянского хозяйства, экономисты предлагали двинуть на колонизацию пустующих площадей на окраинах. Таким образом, путем переворота в технике и перераспределения сил внутри самого земледелия можно было бы пустить под обработку гораздо большие площади земли и улучшить культуру в районах старого крестьянского земледелия. Это обеспечило бы огромное увеличение хлеба и сырья, необходимых для промышленности и экспорта и на неопределенно долгий срок обеспечило бы Советской индустрии беспрепятственный бег вперед.
Но при всей самоочевидной убедительности этих доводов провести этот план более или менее скоро представлялось делом почти невозможным. Препятствия были со всех сторон. Во-первых, районные электрические станции не все были построены, а для ускорения строительства у государства не было достаточно свободных средств. Эти станции не могли обслужить огромной площади всего крестьянского земледелия; они могли образовать лишь острова электрифицированного сельского хозяйства на безбрежном крестьянском море. Что же касается тракторной обработки, то для обслуживания всей площади, где электропахота была неосуществима, потребовалось бы около одного миллиона тракторов, а следовательно, огромное количество мотористов, ремонтных рабочих, бензина, а главное, огромных свободных средств у государства. Третье препятствие лежало в самом крестьянстве. Замечавшееся тогда сильное переселение в деревни и увлечение мелкой интенсивной культурой приводило к застою в земледелии. Образовавшийся многочисленный слой хозяев хуторского типа упорно держался за свои «датские методы» земледелия, которые давали хотя и очень большие урожаи с десятины, но требовали огромной растраты рабочей силы хозяина и его семьи на единицу продукта. И вся остальная крестьянская масса, менее прикованная к своим участкам, чем хуторяне, боялась массовой ломки в системе хозяйства и еще большего массового переселения на окраины, которое было совершенно неизбежно. Прежде, когда в эпоху царизма жизнь на родных местах в обстановке страшного малоземелья была до крайности тяжела, крестьянство имело большую тягу к переселению. Но с тех пор, как крестьянству на родине удалось поставить на ноги хозяйство, улучшить обработку и поднять урожайность, большинство особенно пожилых крестьян отнюдь не хотело порывать с насиженными местами. Только молодежь, которая во время пребывания в городе, в красной казарме, приобрела более высокие потребности, не возражала против массовых перебросок на окраины.
Несмотря на то, что эта колоссальная задача не могла быть разрешена в короткий срок силами самой Советской России и для осуществления экономической революции в русском земледелии нужна была политическая революция в Европе, тем не менее, кое-что здесь делалось и собственными силами. Механическая обработка уже производилась в некотором, хотя и очень небольшом проценте крестьянских хозяйств. Точно так же в ряде мест проникла в деревню и электрификация. Предстояло всячески ускорить этот процесс. Точно так же и переселение, хотя опять-таки в ограниченных размерах, происходило каждый год. Государство нуждалось в земледельческих работниках для расширения площади своих крупных совхозов на окраинах и животноводческих хозяйств в степи. С другой стороны, переселенцы вербовались и добровольно, главным образом, во внутренних губерниях, наиболее малоземельных и двигались на окраины по собственной инициативе. Тянуло главным образом молодежь после разделов с стариками. Первое время, ввиду отсутствия нужных средств, государство ограничивалось лишь тем, что отмежевывало участки на местах переселений для индивидуального крестьянского хозяйства и оказывало самую необходимую помощь при переезде и первоначальному устройству. На новом месте переселенцы продолжали вести хозяйство по старому. Но когда государство стало богаче, оно устраивало переселенцев иначе. В местах поселения делались постройки для крупных коллективных хозяйств, снабженных машинами и всем необходимым для крупного земледельческого производства. Поселенцы в этих случаях не только меняли место жизни, но и способ ведения хозяйства. Из индивидуалистов и мелких буржуа они делались работниками коллективного хозяйства, а иногда, если было внутреннее согласие, делались коммунарами. Правда, эти крупные хозяйства не всегда были государственными предприятиями типа Совхозов, и переселившиеся крестьяне не всегда чувствовали себя рабочими государственного предприятия. Это зависело от содержания того договора, который они заключали с государством при переселении. В тех случаях, когда переселяемые получали оборудование крупного хозяйства в виде долгосрочной ссуды, переселенцы смотрели на крупное хозяйство, как на свое собственное хозяйство. Они свободно располагали продуктами своего труда, за исключением той части, которая шла на погашение ссуд. Таким образом, уже тогда рядом со старой переселенческой политикой, государство начало проводить новую социалистическую политику. Рядом с распространением мелкого производства на окраинах, т.-е. рядом с мелко-буржуазной колонизацией, начала развиваться также и социалистическая колонизация окраин.
Теперь предстояло дать гораздо больший размах всему этому продвижению вперед сельского хозяйства, в частности перейти к постройке новых электростанций специально для электрификации сельского хозяйства. Как уже было выше сказано, такая огромная задача была не под силу Советской Республике. Здесь развитие производительных сил России упиралось в необходимость пролетарской революции на Западе и новой перегруппировки производительных сил в европейском масштабе.
Что касается денежной системы, то она оказалась весьма живучей не только для первого из рассматриваемых периодов, т.-е. когда социалистические и капиталистические отношения хозяйства существовали рядом, но и для второго периода, когда социализм начал побеждать по всей линии. Денежная система обнаружила большую приспособляемость к новому типу хозяйства, хотя, разумеется, функции денег при плановом хозяйстве резко изменились. Вообще уничтожение денег является неизбежным в коммунистическом обществе, где нет индивидуального или группового учета того, кто берет и сколько берет. Наоборот, социализм (потому, между прочим, социализм и не есть коммунизм) знает такой учет, хотя в дальнейшем этот учет распространяется только на часть продуктов, поступающих в распределение. Более того, социализм не исключает полностью рынка для тех отраслей хозяйства, например, для мелкого производства, которые еще не социализированы. Правда, эти отрасли, а вместе с тем, и рынок при социализме постепенно отмирают. Но отмирают они именно постепенно, как сам социализм постепенно превращается в коммунизм, являясь лишь недостроенным, недоделанным, недоразвившимся коммунизмом. Наконец, при социализме развивается так называемая любительская промышленность и любительское искусство, которым работники социалистического государства занимаются после отработки общеобязательного времени, и продукты которого обмениваются также на деньги, как это имеет место у нас. Но, конечно, роль денег при таких условиях совсем не та, чем при капиталистической или товарно-социалистической системе хозяйства. Там они являлись мерилом стоимости товаров, средством обращения и средством платежа. Они были одним из средств для стихийного регулирования процесса производства и обмена. Наоборот, когда во всех решающих областях хозяйство делается плановым, а следовательно, делается плановым и обмен веществ между важнейшими отраслями хозяйства, делается плановым накопление, с одной стороны, и распределение средств потребления — с другой, тогда деньги превращаются лишь в подсобное орудие планового распределения. Они сохраняют еще свое былое звание лишь для необобществленной части хозяйства, но и то не для всей, а для ее рынка в узком смысле этого слова, т.-е. для того рынка, на котором происходит обмен веществ внутри необобществленной части хозяйства. Но мы уже видели из предыдущего, что мелкое необобществленное производство бросает на вольный рынок лишь меньшую часть своей продукции. А кроме того, в общехозяйственном плане страны эта продукция также уже учтена, и не только производство в мелком хозяйстве, но и все процессы на этом оставшемся рынке, во многих отношениях уже регулируются государством. Таким образом, деньги оказываются здесь «в социалистическом окружении» и хозяйственная роль их становится весьма ограниченной.
В рассматриваемом нами периоде государство вполне овладело задачей регулирования денежного обращения. В этой области для него не существовало неразрешимых проблем. Оно разрешило также проблему замены золотого обращения бумажным, с сохранением за бумажными деньгами всех основных функций, выполнявшихся золотом. Оно не торопилось изгонять деньги из обращения и искусственно ограничивать область денежных расчетов, поскольку, как увидим ниже, безденежные расчеты успешно вытесняли денежные естественным путем. При существовании смешанной системы хозяйства деньги имели огромное преимущество, их не могли заменить никакие «треды» и прочие искусственно придумывавшиеся методы учета. Однако, нечто вроде кризиса денежного обращения все же надвигалось. Корень этого кризиса заключался в следующем. Первое десятилетие НЭПа размеры денежного товарооборота из года в год росли, хотя одновременно росли возможности безденежных расчетов в связи с развитием кредита и банковской системы. В период стабилизации валюты деньги уже не перебрасывались из рук в руки, товарооборот рассасывал их в огромном количестве, благодаря развитию внешней торговли твердая валюта Российского государства в большом количестве требовалась заграницу; кроме того, сильно развилось накопление в денежной форме. Я уже указывал, что правительство и Госбанк воспользовались этой ситуацией для увеличения своих оборотных средств, поскольку ежегодно делали добавочную эмиссию в размерах, которых требовали растущий товарооборот и нужды накопления. Теперь же положение начало в корне меняться.
Хотя продукция промышленности и земледелия увеличивалась из года в год, однако, денежный товарообмен стал сокращаться, вследствие уменьшения области денежных расчетов. Уже плановое распределение заказов внутри государственного круга свело до минимума денежный оборот между самими государственными предприятиями. Деньгами уплачивалась лишь разница при расчетах; сумма же этой разницы по сравнению со всеми оборотами внутри государственного круга составляла небольшой процент. Что касается способа выплаты заработной платы, то и здесь произошли существенные изменения. Рабочие большую часть заработной платы, а в некоторых районах почти всю заработную плату оставляли в кооперативах и органах государственной торговли, забирая там все необходимое. Кооперативы же покупали свои товары или в государственных предприятиях (большую часть) или на вольном рынке (меньшую часть). В частности, что касается продукции сельского хозяйства, например, хлеба, мяса, жиров и т. д. то, если раньше большую часть этих продуктов кооперация покупала в деревне в порядке обычной торговли, то теперь она получала в большинстве случаев от государства, имевшего все это в огромных количествах от продналога, погашения банковских ссуд, уплаты за товарный кредит государственных торговых органов и т. д. Таким образом, вместо денежных расчетов государственных предприятий с рабочими, денежных расчетов рабочих с кооперацией и, наконец, денежных расчетов кооперации с государством и его органами, было гораздо проще и удобнее кооперации рассчитываться с Госорганами при участии банка, так что в денежной форме выплачивалась только разница. Что же касается покупателей рабочих, то кооперация по договору с государством была обязана при желании рабочего выплатить ему всю заработную плату в товарной форме по рабочей книжке, если бы он этого пожелал. Для этого кооперации отпускался достаточный кредит от государственных органов. Деньгами рабочему выплачивалось в конце месяца лишь то, что он не добрал по рабочей книжке в виде товаров в кооперативной лавке. В большинстве же случаев рабочий набирал больше, чем ему надлежало получить за месяц в качестве заработной платы, потому что он пользовался кредитом в своей кооперативной лавке. Конкретно, если рабочий набирал за месяц на 60 рублей золотом, а должен был получить в качестве заработной платы 70 рублей, то при расчете в фабричной конторе он получал деньгами только разницу в 10 рублей. В ряде мест, прежде всего там, где рабочие обыкновенно всю или почти всю заработную плату оставляли в кооперативах, стала применяться даже такая система, когда по соглашению заводоуправления с кооперацией окончательный расчет также и деньгами производился в самом кооперативе.
Все это в целом означало вытеснение денег из огромной области товарооборота и расчетов, причем это достигалось без малейшего ущерба как для Госорганов и кооперации, так и для рабочих. Расчет крестьянства с государством по продналогу был преимущественно безденежным, расчет по уплате за ссуды Госбанка также в большинстве случаев безденежным и в значительной мере была безденежной расплата крестьянства с кооперацией за товары, данные крестьянству в кредит. Кроме того, благодаря развитию кредитной системы, безденежные расчеты сокращались даже и внутри необобществленной части хозяйства. Поэтому, с каждым годом потребность в деньгах все сокращалась. Если они обслуживали раньше весь товарооборот страны, как внутри государственного круга, так и вне его, то теперь они были совсем вытеснены из сферы внутри-государственных расчетов и в огромной мере из сферы обмена между государством и несоциализированным производством. Единственное поле, которое осталось за ними, это вольный рынок в собственном смысле этого слова, причем емкость вольного рынка, вследствие увеличения роли социализированного производства в экономике страны, все сокращалась. Область применения денежных расчетов еще больше сократилась, когда было проведено обязательство каждого не только государственного и кооперативного, но и частного предприятия (кроме мелких), иметь текущие счета в Госбанке, Торгово-Промышленном банке и других связанных с ним кредитных учреждениях. Так, Госбанк и другие кредитные органы превратились постепенно не только в коллекторы свободных средств, в казначейство избыточного капитала страны, но и в бухгалтерию всего социалистического хозяйства, не исключая и части предприятий необобществленного круга.
Какова же была роль денег теперь?
Для рабочих, получавших деньгами разницу между забором и месячной платой, это было средством купить что-либо вне кооперации, т.-е. средством для более свободной ориентировки на вольном рынке. Для государственных предприятий это было средством расчета между собой, с кооперацией и крестьянством, т.-е. деньги были средством платежа. Поскольку эти платежи взаимно не погашались и был остаток, этот остаток был фондом для закупки на вольном рынке, который в свою очередь покупал у государственных предприятий. Здесь деньги играли роль средств обращения между двумя системами хозяйства. Были ли деньги средством накопления? Были, но при системе кредита, когда все накопление страны обыкновенно притекает в банки, эти деньги пускались банками в оборот, а при самом взносе в банк играли лишь роль свидетельства на определенную долю национального дохода. Как, наконец, обстояло дело с важнейшей функцией денег в товарном хозяйстве, с их ролью мерила стоимости? С тех пор, как большая часть продукции страны производилась уже в социализированной части хозяйства, руководимой плановыми органами, с тех пор, как не рынок управлял государственным хозяйством, а государственное хозяйство стало управлять рынком, игравшим теперь лишь роль корректива к плановому хозяйству; когда, в частности, не рынок назначал цены, в результате стихийной равнодействующей спроса и предложения, а цена назначалась для рынка, — с тех пор роль денег, как средства измерения стоимости, постепенно стала отмирать. Обществу уже не нужно идти окольным путем для определения того, что лежит в основе ценности, т.-е. для определения количества общественно необходимого труда, потраченного в среднем на тот или иной массовый продукт. Эту величину можно определить прямым путем, т.-е. путем вычисления в центральной бухгалтерии и статистике господствующей части хозяйства и затем уже выразить в деньгах. Деньги при таких условиях остаются технически необходимым средством для общедоступного выражения стоимости. То же, что они должны выразить на языке своих цифр — это им диктует бухгалтерия и статистика социалистического хозяйства. Иными словами, деньги сохраняют те свои функции, которые нужны для планового хозяйства. В основном же они постепенно трансформируются либо в свидетельства на определенную часть национального дохода, т.-е. в данном случае, в талоны, либо в свидетельства на получение определенного количества сырья и орудий производства, т.-е. в разрешительной квитанции или ордера планового хозяйства. Прежнюю роль они сохраняют за собой лишь на вольном рынке необобществленной части хозяйства, т.-е. той части хозяйства, которая сама уже не играет самостоятельной роли в экономике страны. Этот процесс происходит естественным порядком, без потрясения, незаметно, как незаметно товарно-социалистическая система хозяйства при диктатуре пролетариата превращается в социалистическо-товарную, а последняя — в чисто социалистическую.
Что же делалось «с безработными деньгами»? Ведь по законам денежного обращения описанные выше процессы должны были неизбежно привести к систематическому ежегодному падению их курса?
Фактически это явление и наблюдалось. Курс твердого рубля внутри страны начал теперь падать, но падал он не вследствие расстройства хозяйства, а вследствие его прогрессивного развития. Чтобы избежать этого обесценивания, весьма неудобного для хозяйственного развития, было два выхода: или ежегодно уменьшать количество находящихся в стране денег путем их изъятия, уничтожения, либо хранения в кладовых банков на память потомству; или регулировать процесс путем ежегодного обмена всех наличных денег в стране на новые деньги, с понижением их номинальной стоимости (скажем, 10 старых рублей приравнивается к 9 полноценным новым рублям). Правительство было достаточно сильно и политически и экономически, чтобы осуществить второе мероприятие, которое с узко финансовой точки зрения было более выгодно. Но эта была слишком громоздкая мера, к которой пришлось бы прибегать к тому же почти ежегодно. Государство предпочло пойти первым путем, т.-е. путем дефляции, осуществив для этой цели несколько внутренних займов. Благодаря этому количество денег в стране приспособлялось к нуждам оборота, иными словами количество их уменьшалось с каждым годом. Деньги теряли не только свои прежние экономические функции, превращаясь постепенно в талоны, но и умирали физически.
Теперь скажем несколько слов относительно судьбы мелкой промышленности в этот период. Во время развала крупной индустрии роль ремесла и кустарной промышленности в огромной степени возросла во всем хозяйстве. Если до войны чистая продукция ремесленников и кустарей по своей стоимости был равна от одной трети до одной четверти стоимости капиталистической промышленности, то во время революции стоимость их почти равнялась продукции государственной промышленности. Когда начала восстанавливаться крупная промышленность, когда ее выработка достигла довоенного уровня, роль ремесла и кустарной промышленности стала быстро падать. Это падение еще больше обозначилось тогда, когда государство поставило себе одной из очередных производственных задач убить те отрасли ремесла и кустарной промышленности, в которых мелкое производство давно могло быть заменено машинным, и которые существовали в России только потому, что довоенный капитализм варварски эксплуатировал рабочую силу и не имел интереса при низких заработных платах вводить машины в ряде отраслей. В то же время в районах действия электрических станций сохранение некоторых видов ремесла делалось явно бессмысленным с экономической точки зрения. Таким образом восстановление промышленности не только привело к вытеснению мелкого производства из тех областей, куда оно забралось, пользуясь временным развалом крупной промышленности, но и из тех областей, где оно держалось и перед войной.
Однако, ремесло проявляло большую живучесть. Во-первых, в силу того, что само улучшение техники в сельском хозяйстве высвобождало часть рабочего времени крестьянина, толкая его на кустарничество, как на подсобное и второстепенное занятие. Еще в период военного коммунизма коллективный труд в земледельческих коммунах и артелях, особенно, благодаря освобождению женского труда от работы на кухне, приводил к тому, что у коммунаров, в сравнении с крестьянами соседних деревень, высвобождалась часть времени от сельскохозяйственных работ. Это время коммунары обычно употребляли на различные побочные промыслы. Наконец, у крестьянства, вследствие сезонности сельскохозяйственных работ, зимой оставалось много свободного времени, которое обыкновенно употреблялось на ручное ткачество и целый ряд кустарных работ. Все эти причины замедляли ликвидацию пережитков средневековья в мелкой промышленности.
Наконец, имело значение и то обстоятельство, что крупная промышленность, заменяя ремесло, не всегда могла поглотить ту избыточную рабочую силу, которая при этом образовывалась. Если, допустим, благодаря машинному производству 1.000 рабочих при машинах начинает выполнять работу 5.000 ремесленников, то остающиеся четыре тысячи должны где-то разместиться в крупной промышленности. При очень быстром развитии промышленности это размещение вытесненной из ремесла рабочей силы идет более или менее нормально. При задержке же развития крупной промышленности часть разоренных ремесленников остается без работы, что обыкновенно толкает ремесло к попытке конкурировать с крупной промышленностью путем страшной эксплуатации рабочей силы ремесленника и его семьи и путем сведения к минимуму личного потребления.
Но выше мы видели, что быстрое развитие вперед Советской промышленности стало тормозиться в определенный момент отсталостью земледелия. Таким образом, в эту ахиллесову пяту, т.-е. в застой земледелия, промышленность упиралась и на фронте своей борьбы с ремеслом. И тут все дороги вели в Рим, т.-е. к пролетарской революции на Западе.
* * *
Мое краткое изложение экономического развития России может создать у Вас иллюзию, что весь процесс борьбы социализма с капиталистическими формами и со всеми силами прошлого, которые окружали социалистический остров пролетарского хозяйства в крестьянской стране, протекал легко и безболезненно, за исключением момента взрыва НЭПовской контр-революции. Такое представление было бы ошибочно. Стоит только углубиться в изучение Советской печати этого периода, в изучение докладов, прений и резолюций на партийных и Советских съездах этого периода, чтобы убедиться, как много опасностей встречал на каждом шагу режим пролетарской диктатуры. Правда, наши деды преувеличивали некоторые из этих опасностей, либо слишком поздно замечали реально существующие. Но опасности эти были и с ними велась жестокая борьба. Пролетарская власть пережила несколько критических моментов в своем существовании. Эти моменты были: период Брестского мира, июль и август 1918 года, когда белогвардейские силы были очень близки к победе, а Красная армия только начинала строиться, период наибольших успехов Юденича и Деникина, момент Кронштадтского восстания. Переход к новой экономической политике отвратил опасность со стороны мелко-буржуазной контр-революции, которая была тем более серьезна, что часть городских рабочих, в обстановке голода и нужды, находилась тогда под сильным влиянием крестьянских настроений. Первые годы НЭПа были годами довольно спокойного существования Советского государства. Хотя государственная промышленность и была разрушена, а пролетариат в значительной мере деклассирован, но зато и капитализм не собрался еще с силами, он только вступал в эпоху «второначального накопления». Опасность началась с того момента, когда развитие капиталистических отношений стало быстро идти вперед, и капитализм в России на хозяйственной почве мог обогнать социалистическое строительство. Эта опасность особенно сильно чувствовалась в первой половине десятилетия новой экономической политики. Рабочий класс и коммунистическая партия в борьбе с капитализмом, должны были опираться не столько на свою экономическую базу, сколько на средства вне экономического давления. А для такого давления было необходимо иметь все пролетарские и коммунистические силы сжатыми в один кулак, резко противопоставить их идеологически и организационно разлагающим буржуазным и мелко-буржуазным влияниям. Между тем, это было до крайности трудно; и в самой задаче заключалось внутреннее противоречие, потому что крупная промышленность могла экономически подчинить мелкое производство и капиталистические отношения не путем экономической изоляции от них, а путем переплета с ними. В этот момент была огромная опасность от культурного превосходства побежденного класса над победившим. Социализм в своем хозяйственном строительстве не мог обойтись без помощи буржуазных элементов, потому что самая стройка требовала более высокой культуры, чем та, которая была доступна пролетариату этой эпохи. Буржуазные специалисты представляли в этот период еще большую опасность, чем в период военного коммунизма, потому что все их буржуазные навыки, психология враждебности к новому строю питались из неиссякаемых источников тех самых капиталистических отношений, которые социализм должен был использовать для развития производительных сил страны. Наиболее опасными, наиболее критическими для пролетарской власти были как раз те годы, когда крупная промышленность еще не стала полностью на ноги, а рабочий класс еще не выделил достаточного передового кадра во всех областях хозяйственного строительства, который сменил бы старых буржуазных спецов. Это был период максимального развития взяточничества, хищения государственного имущества, издевательства буржуазных элементов над неудачами государственного хозяйства; это был период, когда даже часть коммунистической партии подвергалась опасности разложения. Коммунистическая партия начала энергичнейшую борьбу за поднятие культурного уровня рабочего класса и за завоевание высших школ и науки для пролетариата. Высшая школа, благодаря этим усилиям, постепенно сделалась действительно пролетарской. С другой стороны, коммунистическая партия прибегла к новой чистке. Задача этой чистки заключалась в том, чтобы освободиться от тех элементов, которые разложились под влиянием НЭПа, которые стали «умеренными» по отношению к буржуазии и которые в сущности превратились в агентов противника на командных постах пролетарской диктатуры.
В этот период началась также борьба за нового Советского человека, за перерождение самого национального типа русского рабочего. Советская промышленность не могла быстро двигаться вперед, пока не были побеждены в самом рабочем классе не только невежество и некультурность, но и лень, недобросовестность в труде, разгильдяйство. Советская промышленность не могла победить, если бы в ней не была проведена новая научная организация труда и не выработан такой тип рабочего, который соответствовал бы более высокому типу индустрии.
Моя история не есть история культуры Советского периода; я не могу останавливаться на всех тех проблемах, над разрешением которых бились наши деды. Эти проблемы они разрешили с честью. Но и в области хозяйственной и культурной борьбы был, следовательно, момент, когда существование пролетарского режима в России в период новой экономической политики находилось под вопросом. Победа социализма выяснилась только тогда, когда восстановление крупной промышленности стало обгонять развитие капиталистических отношений, когда в области культуры рабочий класс стал догонять низвергнутый класс, а в то же время в Западной Европе выявилось хозяйственное банкротство капитализма и начала нарастать новая волна мировой пролетарской революции.
О пролетарской революции в Западной Европе я буду говорить в моей следующей лекции.