История Совета Рабочих Депутатов

Слово редакции «Искра-Research» читателю

Памяти Арама Тер-Мкртчянц
Предисловие 1906 г.

Н. Троцкий — Совет и революция

А. Кузовлев (С. Зборовский) — Как возник Совет

Г. Хрусталев-Носарь — История Совета Рабочих Депутатов (до 26-го ноября 1905 г.)

Введение
Октябрьская стачка и возникновение Совета Рабочих Депутатов
До манифеста 17-го октября
Конституционная эра
Демонстрация 18-го октября
Ликвидация октябрьской стачки
Самооборона
Восьмичасовой рабочий день
Ноябрьская стачка
Опять восьмичасовой рабочий день
Мобилизация революционных сил
Комиссия безработных
Состав, функции и политическая физиономия Совета Рабочих Депутатов
Исполнительный Комитет
Отношение к Совету правительства, буржуазии и рабочих
Истекшее десятилетие (1914 1924 гг.)

В. Звездин — Последние дни Совета

С. Введенский — Ноябрьская забастовка

А. Симановский — Пролетариат и свобода печати

Б. Петров-Радин — Борьба за восьмичасовой рабочий день

П. Злыднев — У графа Витте

Н. Немцов — На металлическом заводе Растеряева

А. Симановский — Как печатались «Известия Совета Рабочих Депутатов»

М. Киселевич — Союз рабочих печатного дела

Н. Троцкий — Совет и прокуратура


Совет и революция. (Пятьдесят дней).

I.

История Совета— это история пятидесяти дней. 13 октября заседало учредительное собрание Совета. 3 декабря заседание Совета было прервано правительственными войсками. Между этими двумя датами существовал и боролся Совет.

Что же составляло сущность этого учреждения, которое в такой короткий период успело завоевать для себя бесспорное место в истории русского пролетариата, как и в истории русской революции?

Совет организовал массы, руководил политическими стачками и демонстрациями, вооружал рабочих… Но то же самое делали до него, наряду с ним и после него другие революционные организации. Сущность Совета состояла в том, что он был или стремился стать органом власти. Если пролетариат, с одной стороны, реакционная пресса — с другой, называли Совет рабочим правительством, то этому соответствовал тот факт, что Совет на самом деле представлял собою зародышевый орган революционного правительства. Совет осуществлял власть, поскольку она уже фактически была в его руках; он непосредственно боролся за власть, поскольку она оставалась в руках военно-полицейской монархии. До Совета мы находим в среде промышленного пролетариата революционные организации, в подавляющем большинстве — социал-демократические. Но это организации в пролетариате; их непосредственная цель — борьба за влияние на массы. Совет есть организация пролетариата; его цель — борьба за революционную власть.

Но в то же время Совет был и оставался организованным выражением классовой воли пролетариата. В борьбе за власть он применял те методы, которые естественно определяются характером пролетариата, как класса: его ролью в производстве, его численностью, его социальной однородностью. Более того. Борьбу за власть Совет сопрягал с непосредственным руководством всей общественной самодеятельностью рабочих масс — до вмешательства в конфликты между отдельными представителями капитала и труда включительно. И это совмещение не было каким-либо искусственным тактическим приемом: оно неизбежно вытекало из положения класса, который, планомерно развивая и расширяя борьбу за свои непосредственные интересы, в силу логики вещей занял руководящее место в революционной борьбе за власть.

Если Совет победоносно руководил частными стачками, с успехом вмешивался в отдельные конфликты рабочих с предпринимателями, то вовсе не благодаря тому, что он был специально приспособлен для этих целей; наоборот, там, где имелся на лицо сильный профессиональный союз, как в печатном деле, этот последний оказывался гораздо более пригодным для руководства профессиональной борьбой, чем Совет;* вмешательства Совета имели успех лишь благодаря его общему авторитету и обаянию. А этот авторитет он почерпал в выполнении своих основных революционных задач, выходивших за пределы отдельных профессий и отдельных городов, и ставивших пролетариат, как класс, в авангарде революции.

* См. «Союз рабочих печатного дела“ М. Киселевича.

Главным орудием Совета была массовая политическая стачка. Сила такой стачки состоит в том, что она дезорганизует государственную власть. Стачка тем ближе к победе, чем больше вносимая ею «анархия». Но это правильно лишь в том случае, если эта анархия не создается анархическими средствами. Класс, который приводит изо дня в день в движение аппарат производства и вместе с тем аппарат власти, класс, который путем единовременного прекращения работ парализует не только промышленность, но и государственность, должен быть достаточно организован, чтобы не оказаться первой жертвой им же созданной анархии. Чем в высшей мере стачка упраздняет существующую государственную организацию, тем более организация стачки вынуждена брать на себя государственные функции.

Совет Рабочих Депутатов осуществляет свободу печати. Он организует уличные патрули для обеспечения безопасности граждан. В большей или меньшей мере он берет в свои руки почту, телеграф и железные дороги. Он делает попытку узаконить 8-часовой рабочий день. Парализуя самодержавное государство стачечным восстанием, он вносит свой собственный демократический порядок в жизнь трудящегося городского населения.

II.

После 9-го января революция показала, что она владеет сознанием рабочих масс. 14 июня восстанием Потемкина-Таврического революция показала, что она может стать материальной силой. Октябрьской стачкой она показала, что может дезорганизовать врага, парализовать его волю и довести его до полного унижения. Наконец, повсеместной организацией рабочих Советов революция показала, что умеет создать власть. Революционная власть может опираться только на активную революционную силу. Как бы мы ни смотрели на дальнейшее развитие русской революции, но факт тот, что до сих пор никакой общественный класс, кроме пролетариата, не показал себя способным и готовым стать опорой революционной власти. Первым актом революции было уличное общение пролетариата с монархией; первая серьезная победа революции была одержана чисто классовым орудием пролетариата, политической стачкой; наконец, в виде первого зачаточного органа революционной власти выступает представительство пролетариата. В лице Совета перед нами впервые на почве новой русской истории выступает демократическая власть. Совет есть организованная власть самой массы над её отдельными частями. Это — истинная нефальсифицированная демократия: без двух палат, без профессиональной бюрократии, с правом избирателей в любую минуту сменить своего депутата. Совет непосредственно, через своих членов, через выбранных рабочими депутатов, руководит всеми общественными проявлениями пролетариата в целом или отдельных его групп, организует его выступления, дает им лозунг и знамя. Это искусство организованного руководства самодеятельной массой впервые применяется на русской почве. Абсолютизм господствовал над массами, но он не руководил ими. Он ставил механические внешние рамки для жизнедеятельности масс, и в этих рамках он сдерживал беспокойные элементы нации железной репрессией. Единственная масса, которою, абсолютизм руководил, это армия. Но и здесь руководство имело исключительно характер команды. Перетасовывая составные элементы армии, абсолютизм вытравлял из них всякую нравственную связь, объединял их взамен того одинаковыми физическими условиями и подчинял их волю отупляющему гипнозу казармы. Теперь даже и руководство этой атомизированной и гипнотизированной военной массой все более ускользает из рук абсолютизма. Либерализм у нас не имел ни достаточной силы, чтобы командовать массами, ни необходимой инициативы, чтобы руководить ими К выступлениям массы, даже когда эти выступления непосредственно усиливали его, он относился так же, как к грозным явлениям природы: землетрясениям и вулканическим извержениям.

Пролетариат выступил на поле революции, как самодеятельная масса, при полной политической независимости от буржуазного либерализма.

Совет был рабочей классовой организацией — и в этом был источник его боевой силы. Он разбился в первый период своего существования не о недостаток к нему доверия в городских массах, а об ограниченность городской революции в её целом, об относительную пассивность деревни, о косность деревенских элементов армии. Его политическая позиция в городском населении была как нельзя более прочна.

По переписи 1897 г. Петербург насчитывал около 820 тысяч душ «самодеятельного» населения; в том числе — 433 тысячи рабочих и прислуги; таким образом пролетарское население столицы простирается до 53%. Если принять в расчет и несамодеятельные элементы, то, ввиду относительной малосемейности пролетариата, мы получим для него несколько низшую цифру (50,8%). Во всяком случае пролетариат составляет больше половины населения Петербурга.

Совет Рабочих Депутатов не был официальным представительством всего почти полумиллионного рабочего населения столицы; организационно он объединял около 200 тысяч душ преимущественно фабрично-заводских рабочих, и хотя его политическое влияние, прямое и косвенное, простиралось на более обширный круг, тем не менее еще очень значительные слои пролетариата (строительные рабочие, прислуга, чернорабочие, извозчики) очень мало или вовсе не были им захвачены.

Несомненно, однако, что Совет выражал интересы всей этой пролетарской массы. Если на заводах и были так называемые черносотенные элементы, то число их на глазах у всех таяло не по дням, а по часам. В пролетарских массах политическое господство Совета в Петербурге могло иметь только друзей, но не врагов. Исключение могла бы составить лишь привилегированная прислуга, лакеи сановных лакеев из высшей бюрократии, кучера министров, биржевиков и кокоток, — эти консерваторы и монархисты по профессии.

Среди интеллигенции, столь многочисленной в Петербурге, Совет имел гораздо больше друзей, чем врагов. Тысячи учащейся молодежи признавали над собой политическое руководство Совета и горячо поддерживали его шаги.

Дипломированная и служилая интеллигенция, за исключением безнадежно ожиревших элементов, была всецело на его стороне. Энергичная поддержка почтово-телеграфной забастовки привлекла к Совету сочувственное внимание низших слоев чиновничества. Все, что было в городе угнетенного, обездоленного, честного, жизненного — все это инстинктивно или сознательно влеклось к Совету.

Что было против него? Представители капиталистического хищничества, биржевики, игравшие на повышение, подрядчики, купцы и экспортеры, разорявшиеся вследствие забастовок, поставщики золотой черни, шайка петербургской думы, этого синдиката домовладельцев, высшая бюрократия, кокотки, внесенные в государственный бюджет, звездоносцы, хорошо оплачиваемые публичные мужчины, нововременцы, охранное отделение, — все жадное, грубое, распутное и обреченное смерти.

Между армией Совета и его врагами стояли политически неопределенные, колеблющиеся или ненадежные элементы. Наиболее отсталые группы мещанства, еще не вовлеченные в политику, не успели достаточно познакомиться с Советом и заинтересоваться им. Но и им он, по самому существу их интересов, был бесконечно ближе, чем старая власть.

Профессиональные политики интеллигентских кружков, радикальные журналисты, не знающие, чего хотят, демократы, изъеденные скептицизмом, снисходительно брюзжали против Совета, пересчитывали по пальцам его ошибки и вообще давали понять, что если-б они оказались во главе этого учреждения, пролетариат был бы осчастливлен навсегда. Извинением этих господ служит их бессилие.

Во всяком случае Совет фактически или потенциально был органом огромного большинства населения. Его враги в составе населения столицы не были бы опасны для его политического господства, если-б они не имели заступника в еще живом абсолютизме, опирающемся на наиболее отсталые элементы мужицкой армии. Слабость Совета не была его собственной слабостью, это была слабость чисто городской революции.

Период пятидесяти дней был периодом её высшего могущества. Совет был её органом борьбы за власть. Классовый характер Совета определялся резким классовым расчленением городского населения и глубоким политическим антагонизмом между пролетариатом и капиталистической буржуазией — даже в исторически-ограниченных рамках борьбы с самодержавием. Капиталистическая буржуазия после октябрьской стачки сознательно тормозила революцию, мещанство оказалось слишком ничтожно, чтобы играть самостоятельную роль, пролетариат был неоспоримым гегемоном городской революции, его классовая организация была её органом борьбы за власть.

III.

Совет был тем сильнее, чем деморализованнее было правительство. Он тем в большей мере сосредоточивал на себе симпатии не-пролетарских слоев, чем беспомощнее и растеряннее рядом с ним оказывалась старая государственная власть.

Массовая («всеобщая») политическая стачка была главным орудием в руках Совета. Благодаря тому, что он связывал все группы пролетариата непосредственной революционной связью и поддерживал рабочих каждого предприятия авторитетом и силой класса, он получил возможность приостанавливать хозяйственную жизнь в стране. Это значит, что несмотря на то, что собственность на средства производства и сообщения оставалась по-прежнему в руках капиталистов и отчасти государства, несмотря на то, что государственная власть оставалась в руках бюрократии, распоряжение национальными средствами производства и сообщения, по крайней мере, поскольку речь шла о том, чтобы прекратить правильную хозяйственную и государственную жизнь, оказывалась в руках Совета. И именно эта обнаруженная на деле способность Совета дезорганизовать хозяйство и внести анархию в официальную жизнь государства делала Совет тем, чем он был. При таких условиях искать способ сосуществования Совета и старого правительства, было бы самой безнадежной из всех утопий. А между тем все возражения против тактики Совета, если обнажить их действительное содержание, исходят именно из этой фантастической идеи: после октября Совету следовало на почве, отвоеванной у абсолютизма, заняться организацией масс, воздерживаясь от всяких наступательных действий.

Но в чем состояла октябрьская победа?

Хотя пролетариат имел право записать всю эту победу на свой исторический счет, но это не мешало его партии, гордившейся октябрьскими днями, весьма трезво оценивать добытые результаты.

Несомненно, что в результате октябрьского натиска абсолютизм отрекся от себя. Но он в сущности не проиграл сражения; он отказался от боя. Он не сделал серьезной попытки противопоставить свою деревенскую армию охваченным стачечным мятежом городам. Само собою, он не сделал этого не из соображений человечности, — он просто был совершенно обескуражен и лишен самообладания. Либеральные элементы бюрократии, ждавшие своей очереди, получили перевес и в тот момент, когда стачка уже шла на убыль, опубликовали манифест 17 октября, принципиальное отречение от абсолютизма. Но вся материальная организация власти: чиновная иерархия, полиция, суд, армия, осталась по-прежнему нераздельной собственностью монархии. Какую тактику мог и должен был при таких условиях развернуть Совет? Его сила состояла в том, что он, опираясь на производительный пролетариат, мог (поскольку мог) лишить абсолютизм возможности пользоваться материальным аппаратом своей власти. С этой точки зрения деятельность Совета означала организацию «анархии». Его дальнейшее существование и развитие означало упрочение «анархии». Никакое длительное сосуществование не было возможно. Будущий конфликт был заложен в октябрьскую полу победу, как её материальная основа.

Что оставалось делать Совету? Притворяться, что он не видел неизбежности конфликта? Делать вид, что он организует массы для радостей конституционного строя? Кто поверил бы ему? Конечно, ни абсолютизм и не рабочий класс.

Как мало внешняя корректность, пустая форма лояльности помогает в борьбе против самодержавия, это мы видели позже на примере Думы. Чтобы предвосхитить тактику конституционного лицемерия, Совет должен был быть сделан из другого теста. Но к чему пришел бы он и тогда? К тому же, к чему позже пришла Дума.

Совету ничего не оставалось, как признать, что открытое столкновение неизбежно в ближайшем будущем, и в распоряжении его не было другой тактики, кроме подготовки к восстанию.

В чем могла состоять эта подготовка, как не в развитии и укреплении тех именно качеств Совета, которые позволяли ему парализовать государственную жизнь и составляли его силу? Но естественные усилия Совета укрепить и развить эти качества неизбежно ускоряли конфликт.

Совет заботился — чем дальше, тем больше, — о распространении своего влияния на войско и крестьянство. В ноябре Совет призвал рабочих активно выразить свое братство с пробуждающейся армией. Не делать этого, значило не заботиться об увеличении своих сил. Делать это, значило идти навстречу конфликту.

Или может быть был какой-то третий путь? Может быть Совет мог апеллировать к так называемому государственному смыслу власти? Может быть ои мог и должен был найти ту черту, которая отделяла права народа от прерогатив монархии, — и остановиться перед этой священной гранью? Но кто поручился бы. что монархия остановится по другой её стороне? Кто взялся бы организовать между обеими сторонами мир или хотя бы только временное перемирие? Либерализм? Одна из его депутаций предложила 18 октября графу Витте в знак примирения с народом удалить из столицы войска. «Лучше остаться без электричества и без водопровода, чем без войска», ответил министр. Правительство, очевидно, вовсе не мечтало о разоружении. Что же все-таки оставалось делать Совету? Либо устраниться, предоставив дело примирительной камере, будущей Государственной Думе, как требовал в сущности либерализм, либо готовиться к тому, чтобы вооруженной рукой удержать все, что было захвачено в октябре и, если можно, открыть дальнейшее наступление. Теперь-то мы уж достаточно хорошо знаем, что примирительная камера превратилась в арену нового революционного конфликта. Следовательно, объективная роль, которую сыграла Дума, только подтвердила правильность того политического предвидения, на котором пролетариат строил свою тактику. Но можно и не заходить так далеко. Можно спросить: что же могло и должно было обеспечить самое возникновение этой «примирительной камеры», которой не суждено было кого бы то ни было примирить? Все тот же государственный смысл монархии? Или её торжественное обязательство? Или честное слово графа Витте? Или земские ходы в Петергоф с черного крыльца? Или предостерегающий голос г. Мендельсона? Или, наконец, тот «естественный ход вещей», на спину которого либерализм взваливает все задачи, как только история предъявляет их ему самому, его инициативе, его силе, его смыслу?..

IV.

Если признать — а этого нельзя не признать — что положение дел после октябрьской полупобеды было именно таким, как показано выше, то остается еще вопрос: так ли готовился Совет к неизбежному конфликту, как следовало?

В буржуазно-демократической прессе раздавались на этот счет разнообразные обвинения, нашедшие к сожалению некоторый отклик и в нашей партийной печати.

Главной виной Совета и революционных партий оказывается то, что они слишком много агитировали и слишком мало организовали; поэтому контр-революционный натиск и не встретил надлежащего отпора. Мы совершенно отказываемся понимать, какую организацию представляют себе авторы такого обвинения.

Совет объединил в своей организации не менее 200.000 рабочих. Каждый завод имел свой руководящий центр — в депутатской коллегии завода, каждый район — в районном собрании депутатов, наконец, весь пролетариат Петербурга — в Совете; организация широкая, свободная, авторитетная, способная к инициативе. Наряду с этим шла интенсивная деятельность по созданию профессиональных союзов; эти последние тяготели к объединению и выделили свой орган в лице центрального бюро профессиональных союзов; наконец, сам Совет вес больше превращался из представительства предприятий в представительство организованных профессий; в последний период его существования в нем были представлены 16 профессиональных союзов.

Конечно, можно обвинять Совет в том, что он организовал вокруг себя только 200, а не 400 или 500 тысяч человек. Можно обвинять Совет и социал-демократию в том, что они организовали только 16, а не 30 и не 40 профессиональных союзов, что они не охватили этими союзами всего пролетариата. Но ведь нужно же, наконец, помнить, что на всю эту работу было отпущено историей пятьдесят дней. Социал-демократия сделала много, но она не могла совершать чудеса!

На верном ли пути стояла, однако, внутренняя организационная работа самой Партии? Не упустила ли она этот период в пятьдесят дней? Поскольку задача состояла в том, чтобы в кратчайший срок поставить под ружье сотни тысяч рабочих, Партия не могла сделать ничего лучшего, как приложить все усилия к организации и укреплению Совета. В конце концов Совет — это её работа. Что касается организации собственных кадров, то тут перед Партией было два пути: подпольный и открытый. Никакой мыслящий человек в наших рядах не сомневался в том, что набег контрреволюции на открытые революционные организации неизбежен. И тем не менее полнейшей бессмыслицей была бы в этот период напряженной и открытой политической жизни масс попытка удерживать всю партийную организацию в подполье. Необходимо было для успеха агитации вывести партию на свежий воздух через посредство районных соц.-дем. союзов и партийных клубов. Но, разумеется, в декабре эти организации не могли не претерпеть той же судьбы, что и Совет Рабочих Депутатов, Крестьянский союз и все профессиональные союзы с железнодорожным и почт.-тел. во главе.

Декабрь вытекает из октября, как вывод из посылки. Исход декабря находить свое естественное объяснение в том, что реакция в данный момент революционного развития оказалась богаче механической силой, чем революция. Правда, либерализм держится того мнения, что недостаток силы следует при всяких условиях возмещать быстротой ног. Истинно-мужественной, зрелой, обдуманной и целесообразной тактикой он считает дезертирство в самую решительную минуту. Его огромное преимущество состоит в том, что он легок на ногу, благодаря тому, что на нем не тяготеет тяжелое бремя доверия массы и ответственности перед ней. Но для социал-демократии, для Совета отступить без боя в декабре значило сделать бессмысленной и бесцельной не только ноябрьскую манифестацию братания с армией, но и октябрьское напряжение сил и октябрьскую победу. Это значило к материальному поражению, как результату соотношения сил, прибавить моральное поражение, как результат предательского дезертирства.

Декабрь, сказали мы, был прямым и неизбежным последствием октября. Если стать на эту точку зрения, тогда разногласия в оценке ноябрьской стачки и борьбы за восьмичасовой рабочий день получают второстепенное значение. Борьба за восьмичасовой рабочий день возбуждает теперь при ретроспективной оценке деятельности Совета, некоторые разногласия даже среди авторов этого сборника. Ноябрьская стачка таких разногласий, правда, не возбуждает, но целесообразность её подвергнута сомнению некоторыми авторитетными социал-демократами. Мы не останавливаемся на этих вопросах, освещение которых читатель найдет в других статьях. Но мы говорим: если ошибкой была ноябрьская стачка, если сугубой ошибкой было захватное введение 8-часового рабочего дня, — чего мы вовсе не думаем — то обе эти ошибки имеют подчиненное значение; они не меняют политической ситуации; не эти ошибки создали противоречие между властью, опирающейся на солдат, и властью, опирающейся на рабочих. С ошибками и без ошибок — противоречивое положение предопределяло декабрьский конфликт. Соотношение сил предопределяло декабрьское поражение. На юге, в Прибалтийском крае, на Кавказе не было ни ноябрьской стачки, ни захватного введения восьмичасового рабочего дня. Это, однако, нисколько не повлияло на общий ход событий. Декабрьский конфликт и декабрьское поражение были повсеместны.

V.

Но если причину декабрьского поражения невозможно видеть в тактике, нельзя ли ее найти в самом составе Совета?

Говорили, что в классовом характере Совета был его основной грех. Чтобы стать органом национальной революции, Совет должен был расширить свои рамки; в них должны были найти место представители всех слоев населения. Это упрочило бы авторитет Совета и увеличило бы его силу. Так ли?

Сила Совета определялась ролью пролетариата в капиталистическом хозяйстве. Задача Совета была не в том, чтоб превратиться в пародию парламента, но в том, чтобы создать условия парламентаризма; не в том, чтобы организовать равномерное представительство интересов различных социальных групп, но в том, чтобы придать единство революционной борьбе пролетариата. Главным средством борьбы в руках Совета была политическая забастовка, — метод, свойственный исключительно пролетариату, как классу наемного труда. Однородность классового состава устраняла внутренние трения в Совете и делала его способным к революционной инициативе.

Каким путем мог быть расширен состав Совета? Можно было пригласить представителей либеральных союзов; это обогатило бы Совет двумя десятками интеллигентов. Их влияние в Совете было бы пропорционально роли Союза Союзов в революции, т. е. было бы бесконечно малой величиной.

Во всяком случае это — организация революционная, которая, худо ли, хорошо ли, поддерживала инициативу Совета; её представительство, если ничего и не прибавило бы, то, надо думать, не было бы тяжелым балластом. Незачем и говорить, что оно совершенно не изменило бы классовой физиономии Совета.

Но какие еще общественные группы могли быть представлены в Совете? Земский съезд? Торгово-промышленная группа?

Земский съезд заседал в Москве в ноябре, он обсуждал вопрос о сношениях с министерством Витте, но ему и в голову не пришло поставить вопрос о сношениях с рабочим Советом.

В период заседаний съезда разразилось севастопольское восстание. Это сразу отбросило земцев вправо, так что г. Милюков должен был успокаивать земский конвент речью, смысл которой состоял в том, что восстание, слава Богу, уже подавлено. В какой форме могло осуществляться революционное сотрудничество между этими господами и рабочими депутатами, приветствовавшими севастопольских повстанцев? Одним из наполовину-искренних, наполовину-лицемерных догматов либерализма является требование, чтобы армия оставалась вне политики. Наоборот, Совет развивал громадную энергию е целью вовлечь армию в революционную поли тику. На почве какой же программы мыслимо было в данной сфере сотрудничество? Что могли бы внести эти господа в деятельность Совета, кроме систематической оппозиции, бесконечных прений и внутренней деморализации? Что могли они нам дать, кроме советов и указаний, которых и без того было достаточно в либеральной прессе. Может быть истинная «государственная мысль» и была в распоряжении кадетов и октябристов; тем не менее Совет не мог превратиться в клуб политической полемики и взаимного обучения. Он должен был быть и оставался органом борьбы.

В то время, как Совет видел во всеобщей стачке только предпосылку восстания, в котором непролетарские элементы могли найти свое место рядом с рабочими; в то время, как Совет требовал от всех революционных групп прямого и непосредственного сотрудничества в деле восстания, буржуазный либерализм считал политическую стачку, в которой он по существу дела не мог принять активного участия, исчерпывающим методом борьбы и требовал себе львиной доли руководства той борьбой, которая всей тяжестью своей ложилась на пролетариат.

Что могли прибавить представители буржуазного либерализма и буржуазной демократии к силе Совета? Чем они могли обогатить его методы борьбы? Достаточно вспомнить их роль в октябре, ноябре и декабре, достаточно представить себе то сопротивление, какое эти элементы могли оказать разгону их Думы, чтобы понять, что Совет мог и должен был оставаться классовой организацией, т.-е. организацией борьбы. Буржуазные депутаты могли сделать его многочисленнее, но они были абсолютно неспособны сделать его сильнее.

VI.

Борьба за власть — это центральная задача революции. Пятьдесят дней и кровавый финал этого периода показали не только то, что городская Россия — слишком узкая база для такой борьбы, но и то, что в пределах городской революции руководство пролетариатом не может быть осуществлено местной организацией. Борьба пролетариата во имя национальной задачи требовала классовой организации национального масштаба. Петербургский Совет был местной организацией. Но потребность в центральной организации была так велика, что он волей-неволей должен был брать на себя её функции. Он делал в этом отношении, что мог, но он все же оставался прежде всего Петербургским Советом Депутатов. Необходимость всероссийского рабочего съезда, который несомненно привел бы к образованию центрального руководящего органа, была сознана и выдвинута еще в эпоху первого Совета. Декабрьский разгром помешал осуществлению этой задачи. Она осталась, как завещание периода пятидесяти дней.

Идея Совета врезалась в сознание рабочих, как необходимая предпосылка революционного выступления масс. Опыт показал, что Совет уместен и возможен не при всяких условиях. Организация Совета по своему объективному смыслу означает создание возможности дезорганизации правительства, означает организацию «анархии», означает, следовательно, предпосылку революционного конфликта. Если, поэтому, период революционного затишья и бешеного торжества реакции исключает возможность существования открытой выборной авторитетной организации масс, то несомненно, что новый ближайший подъем революции приведет к повсеместному образованию рабочих Советов. Всероссийский Рабочий Совет, организованный обще-государственным рабочим съездом, возьмет на себя руководство местными выборными организациями пролетариата. Разумеется, суть не в названиях и не в деталях организационных отношений; задача — в демократически-централизованном руководстве борьбой пролетариата за переход власти в руки народа. История не повторяется, и новому Совету не придется снова проделывать события пятидесяти дней; но зато из этого периода он сможет целиком извлечь свою программу действий.

Эта программа совершенно ясна.

Революционная кооперация с армией, крестьянством и плебейскими низами городской буржуазии. Упразднение абсолютизма. Разрушение его материальной организации: отчасти расформирование, отчасти немедленное распущение армии; уничтожение полицейски-бюрократического аппарата. 8-часовой рабочий день. Вооружение населения, прежде всего — пролетариата. Превращение Советов в органы революционного городского самоуправления. Создание Советов Крестьянских Депутатов, (крестьянских комитетов), как органов аграрной революции на местах. Организация выборов в Учредительное Собрание и избирательная борьба на почве определенной программы работ народного представительства.

Такой план легче формулировать, чем выполнить. Но если революции суждена победа, пролетариат не может не пойти по пути этой программы. Он развернет революционную работу, какой не видел мир. История пятидесяти дней окажется бледной страницей в великой книге борьбы и победы пролетариата.

Н. Троцкий.