История Совета Рабочих Депутатов

Слово редакции «Искра-Research» читателю

Памяти Арама Тер-Мкртчянц
Предисловие 1906 г.

Н. Троцкий — Совет и революция

А. Кузовлев (С. Зборовский) — Как возник Совет

Г. Хрусталев-Носарь — История Совета Рабочих Депутатов (до 26-го ноября 1905 г.)

Введение
Октябрьская стачка и возникновение Совета Рабочих Депутатов
До манифеста 17-го октября
Конституционная эра
Демонстрация 18-го октября
Ликвидация октябрьской стачки
Самооборона
Восьмичасовой рабочий день
Ноябрьская стачка
Опять восьмичасовой рабочий день
Мобилизация революционных сил
Комиссия безработных
Состав, функции и политическая физиономия Совета Рабочих Депутатов
Исполнительный Комитет
Отношение к Совету правительства, буржуазии и рабочих
Истекшее десятилетие (1914 1924 гг.)

В. Звездин — Последние дни Совета

С. Введенский — Ноябрьская забастовка

А. Симановский — Пролетариат и свобода печати

Б. Петров-Радин — Борьба за восьмичасовой рабочий день

П. Злыднев — У графа Витте

Н. Немцов — На металлическом заводе Растеряева

А. Симановский — Как печатались «Известия Совета Рабочих Депутатов»

М. Киселевич — Союз рабочих печатного дела

Н. Троцкий — Совет и прокуратура


Совет и прокуратура.

Эта статья Л. Д. Троцкого печатается по тексту книги «История Совета Рабочих Депутатов», опубликованной в Петербурге в 1906 г. Впоследствии автор объяснил, что написал этот доклад для передачи «в распоряжение социал-демократической фракции Первой Думы для запроса по поводу суда над Советом. Запрос не состоялся, так как Первая Дума была [9-го июля] разогнана, и социал-демократическая фракция сама оказалась под судом».

— Искра-Research.


judges

 

Судьи: слева — Председатель, сенатор Крашенинников; в центре — неизвестный; справа — граф Гудович.


 

Процесс С. Р. Д. представляет лишь отдельный эпизод в борьбе революции с правительством петергофских заговорщиков. Вряд ли даже среди полицейских представителей прокуратуры найдется кто-нибудь, кто действительно думал бы, что привлечение к ответственности членов Совета есть юридически закономерный акт, что процесс начат и ведется по самостоятельной инициативе судебной власти, что он совершается во имя «внутренних запросов» права. Всякий и каждый понимает, что арест Совета есть акт не юридический, а военно-политический, что он представляет собою один из моментов той кровавой кампании, которую ведет отверженная и поруганная народом власть.

Мы не входим здесь в рассмотрение вопроса о том, почему из всех возможных методов расправы с представителями рабочих избран сравнительно сложный путь суда Судебной Палаты с сословными представителями. В распоряжении власти имеется целый ряд других средств, не менее действительных, но более простых. Помимо богатого арсенала административных мер, можно указать на военный суд, или на тот суд, имени которого, правда, нет в учебниках права, но который с успехом применялся во многих местах. Он состоит в том, что обвиняемым рекомендуют отойти на несколько шагов от судей и повернуться к ним спиною. Когда подсудимые выполняют эту процессуальную обрядность, раздается залп, который означает собою судебный приговор, не допускающий ни аппеляции, ни кассации.

Но факт таков, что правительство, вместо того, чтобы расправиться застеночным путем с 52 лицами, отмеченными его агентами, организовало судебный процесс, — и притом не просто процесс 52-х лиц, а процесс Совета Рабочих Депутатов. Этим самым оно вынуждает нас к критике занятой им юридической позиции.

Обвинительный акт гласит, что поименованные в нем 52 лица обвиняются в том, что «вступили участниками в сообщество…, заведомо для них поставившее целью своей деятельности насильственное посягательство на изменение установленного в России основными законами образа правления и замену его демократической республикой…» В этом вся суть обвинения, которое должно отвечать содержанию 101 и 102 ст. ст. Уголовного Уложения.

Таким образом обвинительный акт рисует Совет Рабочих Депутатов, как революционное «сообщество», объединившееся на почве заранее формулированной политической задачи, как организацию, каждый участник которой, самым фактом своего вступления в нее, подписывается под определенной заранее начертанной политической программой. Такое определение Совета стоит в глубоком противоречии с той картиной возникновения «сообщества», какую дает сам обвинительный акт. На первой странице его мы читаем, что инициаторы создания будущего Совета призывали «избрать депутатов в Рабочий Комитет, который придаст рабочему движению организованность, единство и силу» и явится «представителем нужд петербургских рабочих перед остальным обществом». «И действительно, продолжает обвинительный акт, тогда-же на многих фабриках состоялись выборы депутатов». Какова же была политическая программа складывавшегося Совета? Её не было вовсе. Мало того: её и не могло быть, ибо Совет, как мы видели, образовывался не на начале подбора политических единомышленников (как партия или заговорщическая организация), а на начале выборного представительства (как дума или земство). Из самих условий образования Совета с несомненностью вытекает, что поименованные в обвинительном акте лица так же, как и все остальные члены Совета, вступали не в заговорщическое сообщество, которое заведомо для них ставило своей целью насильственное ниспровержение существующего образа правления и создание демократической республики, но в представительную коллегию, направление работ которой должно было лишь определиться дальнейшим сотрудничеством её членов.

Если Совет есть сообщество, предусмотренное 101 и 102 ст. ст., то где границы этого сообщества? Депутаты входят в Совет не по собственному желанию, как члены сообщества, — их посылают в Совет избиратели. В свою очередь, коллегия избирателей никогда не распускается. Она всегда остается на заводе, перед ней депутат дает отчет в своих действиях, она через своего депутата самым решительным образом влияет на направление деятельности Совета. По всем важнейшим вопросам — стачки, борьба за 8 часовой рабочий день, вооружение рабочих — инициатива исходила не от Совета, но от более передовых заводов. Собрание рабочих-избирателей выносило резолюции, которые вносились депутатами в Совет. Таким образом организация Совета была — фактически и формально — организацией огромного большинства петербургских рабочих. В основе этой организации лежала совокупность избирательных коллегий, по отношению к которым Совет играл в известном смысле такую же роль, как Исполнительный Комитет по отношению к самому Совету. Обвинительный акт в одном случае признает это самым категорическим образом. «Стремление Рабочего Комитета* достигнуть всеобщего вооружения, говорит он, высказано было… в постановлениях и резолюциях отдельных организаций, входивших в состав Рабочего Комитета», — и далее обвинительный акт приводит соответственное постановление собрания рабочих печатного дела (стр. 2). Но если Союз Рабочих Печатного Дела, и по мнению прокуратуры, «входил в состав» Совета (точнее: в состав организации Совета), то очевидно, что тем самым каждый член Союза оказывался членом сообщества, поставившего себе целью насильственное и пр. и пр. Но не только Союз Рабочих Печатного Дела — рабочие каждой фабрики, каждого завода, послав депутатов в Совет, тем самым, как коллегия, вступали в организацию петербургского пролетариата. И если бы прокуратура имела в виду полное и последовательное применение 101 и 102 ст. ст., по точному их смыслу и духу, на скамье подсудимых должны бы оказаться не меньше 200.000 петербургских рабочих. Такова же точка зрения самих этих рабочих, которые в июне в целом ряде решительных резолюций требовали привлечения их к суду. И это требование— не только политическая демонстрация, это — напоминание прокуратуре об её элементарных юридических обязанностях.

* Так иногда назывался в первое время Совет.

Но юридические обязанности, это — последнее, что интересует прокуратуру. Она знает, что власть хочет получить несколько десятков жертв, чтоб подвести итог своей «победе», — и прокуратура ограничивает число подсудимых путем наглядных несообразностей и грубых софизмов.

1. Она совершенно закрывает глаза на выборный характер Совета и рассматривает его, как союз революционных единомышленников.

2. Ввиду того, что общее число членов Совета, 500—600 человек, оказывается слишком большим для тенденциозного суда над заговорщиками, командующими рабочей массой, прокуратура совершенно искусственно выделяет Исполнительный Комитет. Она сознательно игнорирует выборный характер Исполнительного Комитета, его текучий меняющийся состав и, не считаясь с документами, приписывает Исполнительному Комитету решения, принятые Советом в полном его составе.

3. Из состава Совета, кроме членов Исполнительного Комитета, прокуратура привлекает к суду только тех депутатов, которые «принимали «активное и (?) личное участие в деятельности Совета». Такое выделение есть чистейший произвол. «Уложение» карает не только за «активное и личное участие», но за простую принадлежность к преступному сообществу. Характер участия определяет лишь степень наказания.

Каков, однако, критерий прокуратуры? Доказательством активного личного участия в сообществе, поставившем себе задачей насильственный государственный переворот, является, в глазах обвинительной власти, напр., контроль над входными билетами, участие в стачечном пикете или, наконец, собственное признание в самом факте принадлежности к составу Совета. Так, относительно обвиняемых Красина, Луканина, Иванова и Марлотова прокуратура приводит лишь их собственное признание в простой принадлежности к Совету, и из этого признания делает неведомыми путями вывод об их «активном и личном участии».

4. Если прибавить еще несколько человек «инородцев», арестованных 3 декабря в числе гостей совершенно случайно, никакого отношения к Совету не имевших и не произнесших на заседаниях его ни одного слова, тогда мы получим некоторое представление о том безобразном произволе, который руководил прокуратурой в выборе подсудимых.

5. Но и это еще не все. После 3 декабря остаток Совета пополнился новыми членами, Исполнительный Комитет восстановился, «Известия» продолжали выходить (№ 8 вышел на другой день после ареста Совета), восстановленный Совет издал призыв к декабрьской стачке. Через некоторое время Исполнительный Комитет нового Совета был арестован. И что же? Несмотря на то, что он продолжал лишь работу старого Совета, в целях и методах борьбы ничем от него не отличался, дело о новом Совете не возбуждается почему-то в судебном порядке, а направляется по пути административной расправы.

Стоял ли Совет на почве права? Нет не стоял и не мог стоять, ибо такой почвы не было.

С. Р. Д., если бы и хотел, не мог в своем возникновении опереться на манифест 17 октября — уже потому, что Совет возник до Манифеста: Совет был создан тем самым революционным движением, которое создало Манифест.

Обвинительный акт весь целиком построен на грубой фикции непрерывности нашего права в течение последнего года. Прокуратура исходит из фантастического предположения, будто все статьи Уголовного Уложения все время сохраняли свою действительность, будто их никогда не переставали применять, будто они никогда не отменялись — если не юридически, то фактически.

На самом деле целый ряд статей был вырван рукою революции из Уложения — при молчаливом попустительстве власти.

Земские съезды опирались ли на право? Банкеты и манифестации считались ли с Уложением? Пресса придерживалась ли цензурного устава? Союзы интеллигенции не возникали ли безнаказанно так называемым «явочным» порядком?

Но остановимся на судьбе самого Совета. Предполагая непрерывность действия ст.ст. 101 и 102- «Уложения», прокуратура считает Совет заведомо преступной организацией, преступной от дня рождения; таким образом самое вступление в Совет является преступлением. Но как объяснить с этой точки зрения тот факт, что высший представитель власти вступал в переговоры с преступным сообществом, имевшим своей целью революционное утверждение республики? Если стоять на точке зрения непрерывности права, переговоры гр. Витте превращаются в уголовное преступление.

До каких несообразностей доходит прокуратура, охраняющая несуществующую почву права, видно из названного примера с гр. Витте.

Цитируя прения по поводу посылки депутации к Витте с целью добиться освобождения трех членов Совета, арестованных на уличном митинге у Казанского Собора, обвинительный акт говорит об этом обращении к Витте, как о «закономерной попытке освобождения арестованных» (стр. 6).

Таким образом прокуратура видит «закономерность» в переговорах гр. Витте, высшего представителя исполнительной власти, с революционным сообществом, заранее поставившим себе целью ниспровержение того государственного порядка, к охране которого призван был гр. Витте.

Каков был результат этой «закономерной попытки»?

Обвинительный акт совершенно правильно устанавливает, что председатель комитета министров, «переговорив с градоначальником, приказал освободить арестованных» (стр. 6). Таким образом государственная власть выполняла требования преступного сообщества, членам которого по смыслу 101 и 102 стат. место не в приемной министра, а на каторге.

Где же была «закономерность»? — Был ли закономерным уличный митинг у Казанского Собора (18 окт.)? Очевидно нет, ибо руководившие им члены Совета были арестованы. Была ли закономерной посылка депутации к правительству от противоправительственного сообщества? Прокуратура отвечает на этот вопрос утвердительно. Закономерно ли было освобождение трех преступников по требованию нескольких сот других преступников? Казалось бы, «закономерность» требовала не освобождения арестованных, а ареста остававшихся на воле сообщников. Или гр. Витте амнистировал преступников? Но кто предоставил ему право амнистии?

Совет Рабочих Депутатов не стоял на почве права. Но на этой почве не стояла и правительственная власть. Почвы права не существовало.

Октябрьские и ноябрьские дни привели в движение огромную массу населения, вскрыли множество глубоких интересов, создали множество новых организаций, новых форм политического общения. Старый строй торжественно ликвидировал себя в манифесте 17 октября. Но нового строя еще не существовало. Старые законы, явно противоречившие манифесту, не были отменены. Но фактически они нарушались на каждом шагу. Новые явления, новые формы жизни не могли найти места в рамках самодержавной «закономерности». Власть не только терпела тысячи правонарушений, но в известной мере открыто покровительствовала им. Мало того, что манифест 17 октября логически упразднял целый ряд существовавших законов, он ликвидировал и самый законодательный аппарат абсолютизма.

Новые формы общественной жизни слагались и жили вне всякого юридического определения. Одной из таких форм был Совет.

Карикатурное несоответствие между определением 101 ст. и действительной физиономией Совета объясняется тем, что С. Р. Д. был учреждением, совершенно не предусмотренным законами старой России. Он возник в такой момент, когда старая изгнившая оболочка права расползлась по всем швам, и лохмотья её валялись растоптанные революционным народом. Совет возник не потому, что он был юридически правомерен, а потому, что он был фактически необходим.

Когда правящая реакция окрепла после первых натисков, она стала пускать в ход фактически отмененные законы точно так же, как в драке пускают в дело первый попавшийся в руки камень. Таким наудачу выхваченным камнем является 101 ст. Угол. Уложения, а Судебной Палате поручено сыграть роль катапульты, — ей приказано обрушить определенное наказание на лиц, которых наметила невежественная жандармерия в союзе с услужающей ей прокуратурой.

Безнадежная с юридической стороны позиция обвинительной власти, как нельзя лучше вскрывается на вопросе об участии официальных представителей партий в решениях Совета.

Как известно всем, имевшим какое-либо касательство к Совету, представители партий не пользовались ни в Совете, ни в Исполнительном Комитете правом решающего голоса; они участвовали в прениях, но не в голосованиях. Это объясняется тем, что Совет был организован на принципе представительства рабочих по предприятиям и по профессиям, а не по партийным группировкам. Представители партий могли обслуживать и обслуживали Совет своим политическим опытом, своими знаниями, но они не могли иметь решающего голоса, не нарушая принципа представительства рабочих масс. Они были, если можно так сказать, политическими экспертами в составе Совета.

Этот несомненный факт, установить который не представляло труда, создавал, однако, для следственной и обвинительной власти чрезвычайные затруднения.

Первое затруднение — чисто юридического характера. Если Совет — преступное сообщество, заранее поставившее себе такие-то цели, если обвиняемые — члены этого преступного сообщества, и в этом именно качестве должны предстать перед судом, — как же быть с теми из обвиняемых, которые имели право лишь совещательного голоса, которые могли только пропагандировать свою точку зрения, но не могли делать того, что характеризует члена сообщества, не могли участвовать в голосованиях, т. е. в прямом и непосредственном направлении коллективной воли преступного сообщества? Как заявления эксперта на суде могут оказать огромное влияние на приговор, что, однако, не делает эксперта ответственным за этот последний, так и заявления представителей партий, какое бы влияние они ни оказывали на деятельность всего Совета, не делают однако, юридически ответственными тех лиц, которые говорят Совету: вот наше убеждение, вот мнение нашей партии, но решение зависит от вас. Само собою разумеется, что представители партий не имеют никакого намерения укрываться от прокуратуры за это соображение. Прокуратура ведь защищает не «статьи», не «закон», не «право», а интересы определенной касты. И так как этой касте они, представители партий, своей работой наносили не меньшие удары, чем все другие члены Совета, то вполне естественно, что правительственная месть, в форме приговора Судебной Палаты, должна обрушиться на них в такой же мере, как и на представителей фабрик и заводов. Но несомненно одно: если квалификация депутатов, как членов преступного сообщества, может быть сделана лишь путем смелого насилия над фактами и их юридическим смыслом, то применение 101 ст. к представителям партий в составе Совета представляет собою воплощенный юридический абсурд. Так говорит, по крайней мере, человеческая логика, а логика юридическая не может быть ничем иным, как применением общечеловеческой логики к специальной области явлений.

Второе затруднение, вытекавшее для прокуратуры из положения делегатов от партий в Совете, имело характер политический. Задача, которая освещала путь сперва жандармскому генералу Иванову, затем товарищу прокурора г. Вальцу или тому, кто его вдохновлял, была очень проста: представить Совет, как заговорщическую организацию, которая, под давлением кучки энергичных революционеров, командует терроризированной массой. Против такой якобинско-полицейской пародии на Совет протестует всё: состав Совета, открытый характер его деятельности, способ обсуждения и решения всех вопросов, наконец, отсутствие у представителей партий решающего голоса. Что же делает следственная власть? Если факты против неё, тем хуже для фактов: она расправляется с ними административным порядком. Из протоколов, из подсчета голосов, наконец, из показаний своих агентов жандармерия могла без труда установить, что представители партий пользовались в Совете только совещательным голосом. Жандармерия знала это; но так как этот факт стеснял размах её государственных соображений и комбинаций, то она сознательно делает всё, чтоб ввести в заблуждение прокуратуру. Несмотря на всю важность вопроса о юридическом положении представителей партий в составе Совета, жандармерия на допросах систематически и вполне сознательно обходит этот вопрос. Эту любознательную жандармерию крайне интересует, на каких местах сидели отдельные члены Исполнительного Комитета, как они входили и выходили, но её совершенно не интересует, имели ли 70 социал-демократов и 35 социалистов-революционеров, итого 105 человек, право решающего голоса по вопросам о всеобщей стачке, о 8 часовом рабочем дне и пр. Она не задавала ни подсудимым, ни свидетелям известных вопросов только для того, чтоб избежать установления определенных фактов*. Это совершенно очевидно, против этого невозможно спорить.

* Только в одном месте обвинительный акт отмечает, что, по словам Расторгуева, «представители партий не имели, будто бы, права голоса при баллотировках» (стр. 39). Но прокуратура совершенно не позаботилась выяснить для себя этот вопрос, вернее сказать, она его сознательно обошла.

Мы сказали выше, что следственная власть вводила таким образом в заблуждение обвинительную. Но так ли это? Прокуратура, в лице своего представителя, присутствует на допросах или, по крайней мере, подписывает протоколы. Таким образом у неё всегда есть возможность проявить свой интерес к истине. Нужно только, чтоб этот интерес был у неё. Но такого интереса у неё нет, разумеется, и в помине. Она не только прикрывает очевидные «промахи» предварительного дознания, но и пользуется ими для заведомо ложных выводов.

Грубее всего это проявляется в той части обвинительного акта, которая трактует о деятельности Совета по вооружению рабочих.

Мы здесь не станем разбирать вопрос о вооруженном восстании и об отношении к нему Совета. Эта тема рассмотрена в других статьях. Здесь для нас будет совершенно достаточно сказать, что вооруженное восстание, как революционная идея, вдохновляющая массы и направляющая их выборную организацию, так же отличается от прокурорско-полицейской «идеи» вооруженного восстания, как «Совет Рабочих Депутатов» отличается от сообщества, предусмотренного 101 ст. Но если следственная и обвинительная власти обнаруживают безнадёжное полицейское непонимание смысла и духа Совета Рабочих Депутатов, если они беспомощно путаются в его политических идеях, то тем сильнее их стремление обосновать обвинение на такой простой, механической вещи, как браунинг.

Несмотря на то, что жандармское дознание, как увидим, могло предложить прокуратуре крайне скромный материал по этому вопросу, сочинитель обвинительного акта делает замечательную по своей отваге попытку доказать факт массового вооружения рабочих Исполнительным Комитетом в целях вооруженного восстания. Соответственное место обвинительного акта придется процитировать и подвергнуть рассмотрению по частям.

«К этому же времени (т. е. ко второй половине ноября) — так рассуждает прокуратура — относится, по-видимому, и фактическое осуществление всех приведенных выше предположений Исполнительного Комитета о вооружении петербургских рабочих, так как, по словам депутата табачной фабрики Богданова, Григория Левкина, в одном из заседаний в средних числах ноября решено было (кем?) образовать для поддержки демонстраций вооруженные десятки и сотни, и именно в это время депутат Николай Немцов указал на отсутствие у рабочих оружия и между собравшимися (где?) был начат сбор денег на вооружение».

Итак, мы узнаем, что в середине ноября Исполнительный Комитет осуществил «все» свои предположения по вопросу о вооружении пролетариата. Чем это доказывается? Двумя неоспоримыми свидетельствами. Во-первых, Григорий Левкин показывает, что около этого времени решено было (по-видимому, Советом) образовать вооруженные десятки и сотни. Не очевидно ли, что Совет в середине ноября выполнил все свои намерения в деле вооружения, раз в это именно время он выразил… намерение (или вынес решение) организовывать десятки и сотни? Но точно ли Совет выносил такое решение? Ничего подобного. Обвинительный акт ссылается в данном случае не на советское постановление, которого не было, а на речь одного из членов Совета; в том же обвинительном акте речь эта раньше цитируется на стр. 17.

Таким образом в доказательство осуществления «предположений» прокуратура ссылается на резолюцию, которая, если б даже она и была принята, являлась бы одним из таких «предположений».

Второе доказательство вооружения петербургских рабочих в середине ноября дал Николай Немцов, который «именно в это время (!) указал на отсутствие у рабочих оружия». Правда, не легко понять, почему собственно указание Немцова на отсутствие оружия должно доказывать присутствие такового. Дальше, впрочем, прибавлено, что «между собравшимися был начат сбор денег на вооружение». Что деньги на вооружение вообще собирались рабочими, это не подлежит сомнению. Допустим, что они могли собираться и в том частном случае, который имеет в виду прокуратура. Но совершенно невозможно понять, каким образом из этого обстоятельства вытекает, будто «к этому времени относится фактическое осуществление всех приведенных выше предположений Исполнительного Комитета о вооружении петербургских рабочих». Далее: кому делал Николай Немцов указание на отсутствие оружия? Очевидно, собранию Совета или Исполнительного Комитета. Следовательно, приходится предположить, что несколько десятков или сотен депутатов собирали между собою деньги на вооружение масс, причем этот сам по себе достаточно невероятный факт служит доказательством того, что массы были в это время уже фактически вооружены.

Таким образом, вооружение рабочих доказано; остается вскрыть его цель. Вот что по этому поводу говорит обвинительный акт:

«Вооружение это, как удостоверил депутат Алексей Шишкин, имело своим предлогом возможность погромов, но, по его словам погромы эти были только предлогами, а в действительности же к 9 января подготовлялось, будто бы, вооруженное восстание. Действительно, — продолжает обвинительный акт, — раздача оружия, по словам депутата завода Однера Михаила Хахарева, была начата Хрусталевым-Носарем еще в октябре, и он, Хахарев, получил от Хрусталева браунинг «для защиты от черной сотни».

Между тем эта оборонительная цель вооружения опровергается помимо всех изложенных выше постановлений Совета также и содержанием некоторых документов, найденных в бумагах Георгия Носаря. Так между прочим, там оказался подлинник резолюции Совета без определения времени его составления, заключающий в себе призыв к вооружению, составлению дружин и армии, «готовой на отпор терзающему Россию черносотенному правительству».

Остановимся пока на этом. Отпор черносотенцам только предлог; истинная цель общего вооружения, осуществленного Советом в середине ноября — вооруженное восстание 9 января. Правда, об этой истинной цели не знали не только те, которых вооружали, но и те, которые вооружали, — так что, если б не было показаний Алексея Шишкина, осталось бы навсегда неизвестным, что организация рабочих масс назначила восстание на определенное число. Другим доказательством того, что именно около половины ноября Исполнительный Комитет вооружил массы для восстания в январе, служит, как мы видели, тот факт, что в октябре Хахарев получил от Хрусталева браунинг «для защиты от черной сотни». Оборонительная цель вооружения опровергаете, однако, по мнению прокурора, сверх всего прочего еще и некоторыми документами, найденными в бумагах Носаря, напр., подлинником (?) резолюции, призывающей к вооружению с целью дать «отпор терзающему Россию черносотенному правительству».

Что Совет Рабочих Депутатов ставил массам на вид необходимость вооружения и неизбежность восстания, это ясно видно из многих постановлений Совета; этого никто не может оспорить, этого прокуратуре не приходится доказывать. Она задалась целью доказать, что Исполнительный Комитет в середине ноября привел в исполнение «все свои предположения» по части вооружения масс, и что это, фактически осуществленное вооружение имело своей прямой и непосредственной целью вооруженное восстание, — и в виде доказательства, прокуратура приводит еще одну резолюцию, которая от других отличается тем, что относительно её нельзя сказать, к какому времени она относится и принималась ли она вообще Советом в какое бы то ни было время. И, наконец, именно эта сомнительная резолюция, которая должна опровергать оборонительный характер вооружения, именно она, ясно и отчетливо говорит об отпоре терзающему Россию черносотенному правительству.

Однако, на этом злоключения прокуратуры в вопросе о браунингах еще не заканчиваются.

«Затем, опровергает прокуратура оборонительный характер вооружения, в бумагах Носаря найдена неизвестно кем написанная записка, указывающая на то, что Хрусталев обещал в следующем после 13 ноября заседании дать несколько револьверов Браунинга или Смита и Вессона по организационной цене и пишущий, проживая в Колпине, просил выдать ему обещанное».

Почемѵ автор записки, «проживая в Колпине», не мог получить револьвер «по организационной цене» для целей самообороны, а не вооруженного восстания, понять это так же трудно, как и все остальное. Однородное значение имеет и другая записка с просьбой достать револьверы.

В конце-концов, данные прокуратуры по вопросу о вооружении петербургских рабочих, оказываются совершенно мизерными.

«В документах Носаря, жалуется обвинительный акт, обнаружены были весьма незначительные расходы по приобретению оружия, так как (!) в бумагах его была найдена записная книжка и отдельный лист с отметками о выдаче рабочим револьверов разных систем и коробок с патронами, причем револьверов по этим заметкам было выдано всего лишь 64 штуки».

Эти 64 штуки, как плод осуществления «всех предположений» И. К. о вооружении рабочих для январского восстания, очевидно, смущают прокуратуру. Она решается на смелый шаг: если нельзя доказать, что револьверы были куплены, остается доказать, что они могли быть куплены. С этой целью обвинительный акт предпосылает печальному итогу в виде 64 револьверов, широкие перспективы финансового характера. Указав, что на заводе Общества спальных вагонов производился сбор на вооружение, обвинительный акт говорит:

«Подобного рода подписки дали возможность приобрести оружие, причем Совет рабочих депутатов мог, в случае надобности, приобретать оружие в большом количестве, так как располагал значительными денежными суммами… Общая сумма прихода Исполнительного Комитета составляла 30.063 руб. 52 коп.».

Здесь перед нами тон и манера фельетона, не нуждающегося даже во внешнем подобии доказательности. Сперва цитируются записки и «подлинники» постановлений, чтобы затем упразднить их свидетельство простой и смелой догадкой: у Исполнительного Комитета было много денег, следовательно, у него было много оружия.

Если строить выводы по методу прокуратуры, можно сказать: в распоряжении охранных отделений много денег, следовательно в распоряжении погромщиков — много оружия. Впрочем, такой вывод только по внешности похож на вывод обвинительного акта, ибо в то время, как каждая копейка денег Совета была на учете, что дает возможность легко опровергнуть смелую догадку прокуратуры, как явную несообразность, расходы охранных отделений представляют совершенно таинственную область, которая давно уже ждет уголовного освещения.

Чтобы покончить с соображениями и выводами обвинительной власти относительно вооружения, попытаемся представить их в законченной логической форме.

Тезис:

Около середины ноября Исполнительный Комитет вооружил петербургский пролетариат в целях вооруженного восстания.

Доказательства:

а) Один из членов Совета на собрании 6-го ноября призывал организовать рабочих в десятки и сотни.

б) Николай Немцов в середине ноября ссылался на отсутствие оружия.

в) Алексею Шишкину известно было, что на 9-е января назначено восстание.

г) «Еще в октябре» Хахарев получил револьвер для защиты от черной сотни.

д) Неизвестно к какому времени относящаяся резолюция говорит о том, что нужно оружие.

е) Неизвестный, «проживая в Колпине», просил отпустить ему револьверы по организационной цене».

ж) Хотя установлена раздача всего лишь 64 револьверов, но у Совета были деньги, а так как деньги, это всеобщий эквивалент, следовательно они могли быть обменены на револьверы.

 

Эти заключения не годятся даже, как примеры элементарных софизмов для гимназических учебников логики, до такой степени все это грубо и в грубости своей оскорбительно для нормально организованного сознания!

На эти материалы, на эту юридическую конструкцию Судебная Палата должна будет опереть свой обвинительный приговор.

Н. Троцкий.